Текст книги "Всё или ничего"

Чужой триумф

Человечество издавна ожидало Мессию. Но особенно усилилось это ожидание в первом века до Рождества Христова.

Устав от новых и новых войн, сплошных несправедливостей в жизни, разочаровавшись, в конце концов, в самих себе и собственных силах, люди больше всего на свете жаждали грядущего пришествия некоего, по их выражению, великого Освободителя от всеобщего зла. Или как более точно и правильно говорили иудеи – Мессии.

Отчаяние и безысходность от того, что творилось вокруг, потеря смысла жизни уже нередко доходили до случаев, когда некоторые (даже могущественные римляне!) не выдерживали и предпочитали такому существованию – добровольную смерть. С необычайной жадностью ловилась каждая новость о приходе Мессии, идущая с Востока.

Поэтому когда во время триумфа Октавиана[40]40
  Так скромно поначалу назывался будущий полновластный правитель Рима Август.


[Закрыть] в честь победы над Антонием и Клеопатрой кто-то воскликнул, показывая на одиннадцатилетнего юношу, которого вели в золотых оковах: «Глядите, глядите, Мессия!» – многие чрезвычайно заинтересовались этим. После того, как торжественная процедура закончилась, с юноши – сына побежденных – сняли показательные цепи и отправили в дом родной сестры Октавиана – Октавии. Чтобы он жил там наравне с ее собственными детьми[41]41
  Впрочем, дальнейшая судьба его, судя по тому, что о нем больше нет исторических сведений, неизвестна. Возможно, что в итоге он разделил участь старшего сына Клеопатры от Юлия Цезаря – Цезариона, которого Октавиан приказал казнить, опасаясь возможной конкуренции за власть.


[Закрыть].

Юношу звали Александром-Гелиосом. Тот, кто воскликнул, уже успел объяснить, что где-то и от кого-то слышал, как Марк Антоний, идя однажды в поход на парфян, объявил его – Мессией. И для большего воодушевления повелел своим воинам идти устанавливать его господство по всей восточной земле!

Тот поход закончился для римлян полным провалом. Но об этом теперь даже не вспомнилось. Римляне принялись на ходу вопрошать юношу – действительно ли тот в свое время был назван Мессией?

Воспитанный в Александрии для почета и власти, а не для такого позора, как чужой триумф, с младенчества объявленный Марком Антонием – царем Армении, Мидии, Парфии, а также всех остальных земель, которые римляне покорят на Востоке, юноша только лишь отмахнулся и сказал:

– Не знаю. Не помню. Мне ведь было тогда всего три или четыре года!

– И это не Он! – сразу отставая, разочарованно вздохнули римляне.

– Но тогда – кто?

– Кто же?

– И когда… когда Он придет? – вопрошали они.

Даже не подозревая о том, что некоторые из них доживут до того времени, когда наконец свершится то, что несколько тысячелетий назад было обещано Богом еще Адаму. И всего через тридцать лет в далеком Вифлееме на Палестинской земле родится Истинный Мессия, Спаситель мира – Христос!

Взрослая игра

Давно это было. В те времена, которые теперь называют каменным веком. Суровые, трудные времена…

Даже игры детей тогда были взрослыми. Потому что с трехлетнего возраста им приходилось учиться тому, что придется по-настоящему делать уже в двенадцать-тринадцать лет.

Девочкам – понемногу помогать мамам готовить на костре пищу, шить одежды из шкур при помощи каменного шила, работать скребками… А мальчики готовились к будущим охотам и войнам. Оружие, правда, у них было не боевое, но тоже неплохое – увесистые дубинки и длинные копья. Только ножи, точнее, острые ножевидные пластинки из камня[42]42
  Так их теперь называют ученые историки.


[Закрыть] у самых старших ребят были настоящие. Но, тем не менее, во всем остальном они старались полностью подражать взрослым. И вот что однажды из этого вышло…

Мужчины, как всегда, ушли на охоту в одну сторону. А мальчики, чтобы не путаться у них под ногами, – в другую. Возглавлял ребятню самый старший, по имени Угам, который прожил десять полных зим и девять неполных лет. Только через два года, после ритуала посвящения, он должен был стать полноправным мужчиной. И получить боевое оружие.

Пока же изо всех сил он старался делать так, как старшие. Присматривался к хитросплетению звериных и птичьих следов, принюхивался к запахам. Следил, с какой стороны светит солнце, дует ветер. И строго отдавал команды. Которые во избежание звонких оплеух, а то и ударов древка копья по плечу немедленно выполнялись.

Благодаря всему этому детям не раз и не два удавалось принести к пещере какого-нибудь мелкого зверька или птицу. А тут…

Из лесной чащи на них внезапно вывалился огромный матерый медведь. Он был весь в крови. Словно ослепленный, он брел на задних лапах, яростно вертел мордой и громко ревел.

«Шатун!»

Такой, раненный кем-то и упущенный, зверь был чрезвычайно опасен… И мог в дикой злобе разорвать всех до единого. Было бы от чего испугаться даже взрослому человеку.

Одни дети присели от страха. Другие просто оцепенели. И тут раздалась громкая команда У гама, которые мгновенно привела всех в чувство.

– Все на деревья! – прокричал он.

А сам, отвлекая медведя от быстро-быстро полезших на спасительные вершины мальчишек, стал махать копьем. И – будь что будет! – понимая всю безнадежность задуманного, просто от отчаяния что было сил вонзил его в зверя.

Удар был, конечно, совсем мальчишеским, слабым. Но медведь, к изумлению У гама и шумному восторгу остальных детей, покачнулся и… рухнул прямо к его ногам.

Сам едва успел отскочить в сторону. Не сразу он понял, что зверь мертв. А когда окончательно убедился в этом, гордо поднял сломанное пополам копье, как делают на охоте победители-мужчины, и издал победный клич. И – принялся отдавать новые команды.

Он знал не только все правила охоты, но и то, как правильно разделать добычу. Конечно, тушу всего тяжеленного зверя донести до пещеры дети не смогли. Но для убедительности и… да, похвальбы, что уж таить, Утам повелел им взять с собой самое главное. В первую очередь, конечно же, медвежье сердце!

Старики и женщины не поверили своим глазам, увидев то, что принесли их дети! Вместе с ними они сходили в лес и доставили всё остальное. А потом, к вечеру, вернулись усталые, злые и огорченные тем, что племени теперь нечего будет есть, охотники.

За весь день им встретился только один медведь. Но и того, истыкав копьями, они упустили. Разлившаяся во время недавних дождей бурная река, через которую, борясь за жизнь, ушел от них израненный зверь, помешала.

Узнав обо всём, охотники, как это и было положено степенным мужчинам, не хвалили У гама. Они только понимающе переглянулись между собой, и буквально на следующий же день вождь племени вручил ему задолго до положенного срока – настоящее боевое копье!

«Почему?!» или Вопрос самому Сократу

Шли мальчишки по Афинам. Разговаривали, конечно, о самых воинственных вещах. Что самые лучшие в мире лучники – это скифы. Никто, кроме них, не умеет одинаково хорошо стрелять обеими руками. Мечом лучше всех владеют, конечно же, афиняне. Причем это было сказано не только из чувства патриотизма, но и потому, что Афины одолели непобедимых персов в большой войне. А из пращи никто не умеет метать камни так метко и наповал, как наемные воины с Балеарских островов. Двумя-тремя снарядами из камня или куском свинца они за двести шагов убивают быка!

Только один из ребят не принимал участия в этой беседе. Его интересовало и даже мучило что-то явно другое.

Шли они… шли… Вдруг смотрят: на перекрестке улиц толпа народа.

Что такое? Кого-то повозкой сбили? Или поймали карманного вора? Конечно же, надо посмотреть!

Подбежали. И в разочаровании остановились. Там был – ученый спор.

В центре, опираясь на посох, стоял невысокий пожилой мужчина-философ с большой лысиной. А вокруг него молодые люди со старательно умными лицами. И убеленные сединами, уважаемые члены афинского Совета, которых философ ставил в тупик своими вопросами – еще более острыми, чем меч со стрелами, и меткими, как камни из пращи.

Мальчишки хотели пройти мимо. Но тот, что был равнодушен к войне и оружию, вдруг остановился и взволнованно прошептал:

– Глядите, глядите – Сократ!

– Ну и что? – дернули его за хитон. – Пошли скорее купаться, Леон!

Но мальчик, названный Леоном, и не думал двигаться с места.

– Как что? – возмутился он. – Ведь это же самый умный человек в Афинах! Да что Афины – во всей Ойкумене![43]43
  Так в древности люди называли известную им часть Земли.


[Закрыть]

– То-то его жена Ксантиппа недавно вылила ему на голову ведро помоев! – язвительно усмехнулся тот, кто держал в руках игрушечную пращу.

– Да все это выдумки злых и завистливых людей, что считают себя мудрее Сократа, который знает все! – отмахнулся от него Леон и вздохнул: – Эх, был бы я старше, сам бы задал ему один вопрос…

– Так давай! – озорно перемигнувшись, предложили ребята.

– Спроси!

И протолкнули своего приятеля в самый центр круга.

Сам Леон, вопреки тому, что его имя означало «лев», ни за что не осмелился бы обратиться к великому философу. Но тут мальчишки оказали ему неоценимую услугу.

Увидев прямо перед собой Сократа, который с доброй улыбкой вопросительно посмотрел на него, он набрал полную грудь воздуха и спросил:

– Скажи, Сократ, почему, когда один человек обидит другого, украдет, убьет или сделает другое какое зло, его начинает мучить совесть?

Услышав это, Сократ неожиданно насторожился. А Леон, осмелев, продолжал:

– Все знают, что наш мир живет по законам силы и зла! Такой порядок считается правильным и справедливым. Сами небожители подают нам в этом пример: Зевс постоянно мстит, Гермес ворует, Арес убивает… Почему же тогда человека, если он сделал что-то подобное, если он, конечно, действительно человек, а не зверь, мучает совесть? Почему? Я вот месяц назад огорчил ушедшего на войну отца и до сих пор не могу найти покоя. Ни днем, ни ночью… Почему?! Ответить мне, ты, знающий все!

Сократ как-то странно взглянул на мальчика, хотел ответить… но не смог… И, пробормотав: «Я знаю только то, что ничего не знаю!» – в сопровождении недоумевающих учеников медленно удалился, не сказав больше ни слова.

Да и что он мог сказать, если от Афин было очень далеко, по тем временам, до Палестины, где сохранилось слово Божественной Правды. А до прихода в мир Спасителя Христа и Апостольской проповеди человечеству нужно было еще ждать целых четыре столетия!

Три дня в Спарте, или Жизнь за пять веков до Христа…

«Быть может, изложение мое, чуждое басен, покажется менее приятным для слуха, зато его сочтут достаточно полезным все те, которые пожелают иметь ясное представление о минувшем, могущим, по свойству человеческой природы, повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде».

Фукидид

1

Было далеко за полночь, когда дверь одного из жилищ на окраине беотийских

Фив сотрясли частые удары железной колотушки.

– Меч возьми! – наказал рванувшемуся к двери сыну Эвбулид[44]44
  Далекий предок главного героя первых трех книг эпопеи монаха Варнавы (Санина) «Великое наследство», также носившего в честь него имя Эвбулид.


[Закрыть]. – В городе неспокойно. Не понять, то ли аристократы опять режут демос[45]45
  То есть народ.


[Закрыть], то ли демос аристократов…

Проводив взглядом своего пятнадцатилетнего сына, он покачал головой и сказал жене:

– Трудно сказать, чем всё это закончится… Поэтому, думаю, нам нужно перебираться в Афины! Тем более что мне там предложен долгосрочный заказ на изготовление статуй для их храмов.

– Ты что, забыл, что неблагодарные афиняне совсем недавно выгнали самого Фидия?[46]46
  Фидий — великий скульптор античности, живший в V в. до Рождества Христова.


[Закрыть] И тот едва ноги унес! – осторожно напомнила не терпевшему возражений мужу жена.

– А нам бы тут вообще голов не лишиться! – перебил ее Эвбулид и, вздохнув, важно добавил: – Конечно, как скульптору, мне далеко до Фидия, но в житейских делах я гораздо мудрее, чем он. Как бы там ни было, Афины всегда любили и любят приглашать к себе жить известных всей Элладе людей. Еще бы – ведь это укрепляет их авторитет и силу! Так что не спорь, женщина! Решено: вот закончу работу над статуей, продадим этот дом, мою скульптурную мастерскую, и поедем. Навсегда! Как раз и Полидор к тому времени возвратится – это наверняка пришли, чтобы куда-то вновь отправить его с очередным поручением.

И он не ошибся.

– Никто никого не режет! – вернувшись, успокоил родителей их сын – Полидор. – Это за мной.

Мать привычно собрала дорожную котомку: ячменные лепешки, козий сыр, горсть маслин – все, что необходимо на первый день дороги. А что сын будет есть завтра – знаменитые афинские пирожки или мегарские колбаски – то ведомо лишь богам. С тех пор, как сын стал гемеродромом[47]47
  Пешим посланцем, гонцом.


[Закрыть]– человеком, от которого, по словам мужа, подчас зависела судьба государства, она смотрела на него с нескрываемым уважением. Вот и теперь, протягивая котомку, робко спросила:

– И куда же ты нынче побежишь, а?

Вместо ответа Полидор пожал плечами и улыбнулся, предвкушая дорогу. Такова уж любознательная натура Полидора: если бы он не был скороходом, то непременно б стал путешественником. Или – философом! Потому что еще любил размышлять о жизни. Стараясь как можно меньше думать о том, что будет с ним после нее, то есть – вечно…

В отличие от других гонцов за назначение в любое новое место он брался с охотой, никогда не спрашивая о цене. Так было с Коринфом и Итакой, так будет и теперь. По секрету посыльный шепнул – дело касается Спарты, той самой, о которой по всей Элладе ходили самые разноречивые слухи.

Полидор никогда не был в Спарте. Да и не мог быть. Ни как частное лицо – ибо доступ в нее чужестранцам был запрещен под страхом смерти. Ни как гонец – демосу Беотии был чужд союз со Спартой.

Но теперь, когда политическая жизнь в Фивах завертелась колесом, у Полидора появилась возможность оказаться в числе тех немногих смертных, кто собственными глазами взглянул на спартанские чудеса.

2

Когда он подоспел к зданию Совета, там уже находились несколько высших должностных лиц города. Это обрадовало Полидора. Значит, быстро смекнул он, тут дело государственной важности, из тех, которые не решаются на месте за короткое время. А раз так, то у него будет как минимум один, а то и два дня для осмотра Спарты!

Он привычно дал архонтам традиционную клятву ничем не отвлекаться по дороге, положил в котомку запечатанный восковыми печатями лист папируса и отправился в путь.

Это поручение – двадцать восьмое на счету Полидора. Где он только уже не побывал! Не всякий старец может похвастаться таким количеством городов, какое он повидал в свои двадцать лет. И вот что удивительно: вся земля Эллады для Полидора – что кварталы родных Фив. Так легче запоминается.

Афины, к примеру, напоминают ему шумную беотийскую рыночную площадь – агору. Славящийся вазами из желтоватой глины Коринф – улицу горшечных лавок в центре Фив. Эпидавр со святилищем Асклепия – городскую больницу, где наскоро обученные рабы лечат бедняков-фиванцев…

«Какою-то окажется Спарта?» – отмеряя стадий за стадием, пытался представить себе Полидор.

Как путешественника она манила его. Как философа тоже. Зато как гонца – пугала.

Дорога в Лакедемон[48]48
  Официальное название Спарты.


[Закрыть] – это не увеселительная прогулка для скорохода, как, скажем, в соседнюю Фокиду. Тут дело пощекотливей. Главное – опасное.

Каждому памятна жалкая участь послов персидского царя Дария, потребовавших от гордых спартанцев земли и воды[49]49
  Спартанцы утопили их в колодце, приговаривая, что там они получат вдоволь и земли, и воды.


[Закрыть].

И не то было страшно Полидору, что спартанские воины, по словам бывалых гонцов, на заставах скоры на расправу, а что пославшая его беотийская аристократия – сторонница персов…

Дорога превращалась в тропинку, петляющую между скал. Тропинка – снова в дорогу, ведущую к очередному поселку или городу.

Остались позади Мегары… Коринф… Аргос… Мрачные мысли развеялись без следа. Зима – не лето. Бежать одно удовольствие. Ни тебе изнуряющей духоты, ни еще больше досаждающей горячей пыли. Шаг быстрый, дыхание легкое. И мысли быстрые, легкие. О том, что впереди – целая жизнь! А что ветер – так это не беда, это даже хорошо, особенно когда он в спину. Тогда кажется, что ты бежишь быстрее всех на свете, и никто не в силах тебя догнать. И эта мысль была приятна честолюбивому Полидору.

Помимо желания повидать всю Элладу он мечтал еще принять участие в состязаниях в честь Зевса, которые проводятся каждые четыре года на священной земле Олимпии. И не просто принять, а стать олимпиоником[50]50
  То есть олимпийским чемпионом.


[Закрыть]. А что? С такой тренировкой, с такими молодыми и сильными ногами он чувствовал себя не слабей самого Филиппида[51]51
  Гонец, которого в 490 году до нашей эры афиняне послали в Спарту, пробежал за два дня 1140 стадиев (211 километров).


[Закрыть], который всего несколько лет назад бежал по этой дороге! Быть может, вот эта самая кочка до сих пор хранит след его быстрой ноги!

Полидор топнул сандалией и, оттолкнувшись, побежал быстрее.

3

Вот и окрестности Спарты.

Здесь один за другим его встретили три спартанских дозора. Выяснив, куда он и зачем, словно бы нехотя пропустили.

Дорога круто пошла вверх. Но Полидор не сбавлял шагу, продолжая соперничать с невидимым Филиппидом.

Напротив, прибавил еще, еще и… не без труда одолев, наконец, подъем, увидел прямо перед собой большую долину. Реку… Город…

Даже не город, а разбросанные по нескольким холмам многочисленные дома без обязательных для каждого поселения крепостных стен. Все в точности соответствовало описанию.

Полидору вспомнилось известное изречение храбрых спартанцев: неприступность города зависит не от высоты его стен, а от мужества защитников! Без сомнения, это были знаменитая река Эврот и загадочная Спарта. Еще полчаса пути – и он на месте!

Полидор нащупал послание в котомке и сбежал вниз.

Верный привычке подмечать все, что пригодится на обратном пути, отметил: этот затяжной спуск в долину, когда он станет для него подъемом, придется преодолевать с тремя передышками.

Наконец он подошел к окраине города, где его встретил и приказал не мешкая идти к Совету строгий спартанский дозор. Гонец покорно кивнул и вступил на неведомую землю Спарты.

Это был не похожий ни на что другое в Элладе город. Полидор понял это с первого же взгляда по его унылым, на редкость однообразным улицам. Как будто все дома Спарты были сделаны одним и тем же мастером – так они были похожи друг на друга. Деревянные крыши, небольшие размеры, ни единого украшения – они сопровождали Полидора до здания городского Совета и напоминали угрюмых крестьян, поставленных в воинский строй. Казалось, в Спарте не было ни бедных, ни богатых.

Впрочем, справедливости ради отметил про себя Полидор, сам Совет и окружавшие его храмы, особенно сделанный из прекрасного белого мрамора театр, могли бы украсить даже Афины!

В центре города Полидор смог как следует разглядеть и самих спартанцев – хозяев государства, союз с которым почитают за честь самые могущественные города Эллады.

Под стать своим домам все они были одеты в одинаковые короткие плащи, обуты в грубые сандалии, и даже лица у всех, как показалось Полидору, были похожими – все спартанцы были бородатыми и без усов[52]52
  По закону в Спарте запрещалось носить усы.


[Закрыть]. Выражение на лицах замкнутое, скованное, без проявления каких-либо эмоций. Полидору на мгновение подумалось, что, должно быть, и мысли у спартанцев одинаковые.

Мимо прошагал, бряцая оружием, отряд тяжеловооруженных гоплитов. Каждый воин – с большим щитом, в блестящем шлеме, панцире. В мускулистых руках – тяжелое копье. На боку – меч. На ногах – поножи… И такой силой вдруг повеяло от этих чрезвычайно сильных, вышагивающих с непроницаемыми лицами воинов, что Полидор понял, почему во всем мире уважают Спарту. Хотя и не любят.

У входа в Совет он вручил послание неприветливому пожилому чиновнику, осведомился, когда приходить за ответом. Тот привычно осмотрел печати, окинул Полидора с головы до ног оценивающим взглядом, точно судил по виду гонца обо всей Беотии, и сухо ответил:

– Позовут.

– А в какой гостинице мне остановиться? – уточнил Полидор.

В эту минуту из-за угла появилась идущая строем группа молодых людей. Повернувшись к ним лицом, чиновник окликнул:

– Клеомен!

От группы отделился стройный высокий юноша примерно одних лет с Полидором. Он подбежал к ступеням, выражая всем своим видом готовность выполнить любой приказ.

Указав на Полидора, чиновник распорядился:

– К себе. Переночевать.

Клеомен кивнул. Когда дверь за чиновником затворилась, взглянул на чужестранца:

– Пошли!

Он бросил взгляд за угол, где скрылись его товарищи, и Полидор вдруг подумал, что, должно быть, оторвал молодого спартанца от каких-то интересных ему дел.

– Послушай! – дотронулся он до руки юноши. – Если тебе куда-нибудь нужно, я могу пойти с тобой! До ночи еще далеко, а я никогда не был в вашем городе, и мне интересно было бы посмотреть здесь всё.

– Нельзя! – бросил спартанец, но гонец вдруг уловил в ответе нотку сожаления. И решил прийти на помощь:

– А может, я не хочу еще в гостиницу или к тебе домой? Хочу ходить по Спарте! Так, кстати, я и твоему начальнику могу сказать!

Клеомен с интересом посмотрел на Полидора. Потом – еще раз – в сторону, куда ушла группа, в которой был и он. Вздохнул:

– Не догонишь.

– Я?! – изумился Полидор и первым, не дожидаясь согласия, прибавил шагу.

– Постой! Куда? – понеслось ему вдогонку. – Не велено!

Шаги Клеомена за спиной приблизились. Полидор пошел быстрее. Клеомен прибавил еще. Полидор побежал. Так они миновали несколько улиц, пока, наконец, не догнали и впрямь успевший далеко уйти отряд молодых спартанцев.

Полидор остановился, подождал заметно отставшего Клеомена. Спартанец покачал головой и сказал тоном, который, очевидно, нужно было расценивать как дружелюбный:

– Можешь.

4

Они двинулись следом за своими ровесниками, ведя своеобразную беседу: Полидор на десять слов вопроса получал короткий, зато исчерпывающий ответ.

Он узнал причину, почему все улицы Спарты так просты и однообразны. Оказалось, что здешний закон запрещает пользоваться при постройке дома какими-либо другими инструментами, кроме топора и пилы, чтобы они не отличались друг от друга.

– Община равных! – не без гордости заметил спартанец.

– Так это же здорово! – одобрил Полидор, вспоминая, какая пропасть лежит в родной Беотии между богатыми и бедными.

Однако вскоре он наморщил лоб, силясь понять, как это могут быть равными абсолютно все. Одна семья – это еще ладно. Ближайшие родственные семьи – тоже куда ни шло. Но улица-город… целое государство! Ведь в нем столько людей, и все такие разные. Одни трудолюбивы, другие – лентяи, третьи, наконец, талантливы. И все должны быть равными? Жить одинаково?!

«О боги! – взмолился он. – Что думать? Вразумите меня! Может, я чего-то не понимаю?»

Однако боги молчали. Им, как всегда, было даже не до взрослых людей на своем Олимпе. А уж что говорить о нем, только еще начинающем серьезный жизненный путь?

Полидор, вздохнув, покосился на молча идущего рядом спартанца и уточнил:

– Это, конечно, здорово, что вы научились так жить, но скажи: в чем именно вы равны?

– Во всём.

– И всё-таки? – не отставал Полидор.

Спартанец хмыкнул, всем своим видом показывая удивление, как это можно не понимать столь очевидных вещей:

– В правах. В обязанностях… Эта река, долина – все наше.

– Но ведь все это ничье! – невольно вырвалось у Полидора.

Глаза спартанца гневно блеснули.

Неизвестно, чем бы закончился начатый спор, но в этот момент группа молодых людей остановилась.

Полидор увидел обсаженную платанами, окруженную рвом с водой площадку. К ней вели два мостика, украшенные статуями. В одной беотиец признал Геракла. Другая изображала бородатого мужчину без усов, в коротком спартанском плаще.

– Кто это? – показал он на нее Клеомену.

– Ликург! – словно речь шла о самом Зевсе, благоговейно ответил тот, а затем строго наказал: – Жди здесь!

И заторопился на площадку, где юноши, отчаянно споря, начали делиться на два отряда.

Оставленный Клеоменом, Полидор не долго оставался один. Осмотрев платаны и статуи, он прошел к самому рву, где уже собралось немало зрителей, требовавших скорее начать состязания. В основном это были пожилые мужчины. Лица и руки многих покрывали многочисленные шрамы от старых боевых ран.

Поначалу они бросали на чужестранца косые взгляды, прерывая свои скупые на слова беседы, но едва началась первая схватка, мгновенно забыли о нем. Борьба поглотила внимание спартанцев без остатка. Вот только где увидел Полидор живые лица, горящие глаза, а эмоциям некоторых позавидовали бы самые горячие головы Эллады. Шумные Элевсинские мистерии в честь Деметры казались похоронной процессией по сравнению с тем, что творилось здесь!

– Так его! Так! – кричал, потрясая костылем, одноногий старик.

– Грудью иди на него! Грудью! Не сметь пятиться! – вторил ему сосед, грозя правой, без единого пальца рукой.

Условия состязания были просты. Каждая из групп отбивала у другой площадку, причем противники старались столкнуть друг друга в воду.

Вскоре схватка захватила и Полидора. Внимательно следя за тем, с каким остервенением бьется с более рослым соперником Клеомен, он изо всех сил поддерживал своего нового знакомого.

– Давай, Клеомен, дави его! – кричал он, с трудом подавляя в себе желание самому броситься на площадку. – Есть! Молодец!

Противник Клеомена попятился и, нелепо взмахнув руками, рухнул в ров, поднимая брызги. Расправившись с ним, молодой спартанец кинулся на подмогу своему товарищу, которого теснили сразу двое.

Прошло полчаса… час… Схватке не было конца. Только несколько незадачливых спартанцев под насмешки и улюлюканье зрителей барахтались в наполненном водой рву. Оставшиеся же на площадке проявляли необычайную стойкость.

Полидор, обратившись к старикам, похвалил юношей за такое упорство. Но у тех было свое мнение на этот счет.

– Разве это борьба? Детская возня! – проворчал одноногий.

– Забава, достойная женщин! – подтвердил сосед.

– А их упорство… – попытался возразить Полидор, но его тут же оборвал одноногий.

– Упорство без умения – упрямство! – авторитетно заявил он.

Его сосед добавил:

– И упорства не вижу. Так в бою не победишь.

– Да. В бою надо настоящее упорство.

– Помнишь сражение при Платеях?

Полидор сделал попытку присоединиться к беседе: ведь Платеи – город его Беотии! Но старики, не слушая его, предались своим скупым воспоминаниям.

Тогда он перешел к другим зрителям. Однако везде говорили о войне. Всюду только и слышалось:

– Фермопилы… Платеи… мыс Микале…

О самых страшных боях в истории всего мира спартанцы говорили самозабвенно, с каким-то одним им понятным удовольствием. Они расписывали свои подвиги, умаляли подвиги других…

5

Вскоре Полидору надоело слушать о том, что известно каждому греку. Да и глядеть на то, что можно было видеть – хоть и в виде иных состязаний – в палестрах Фив. Прикинув, что схватка продлится еще не меньше часа, он решил осмотреть окрестности города.

Немало интересных вещей довелось увидеть ему за то время, пока усталые противники сбрасывали друг друга в воду. Тяжелогруженую – деньгами, как он расслышал и подумал, что просто ослышался, – телегу, на которой восседал ехавший за покупками на агору крестьянин. Рвущих на берегу Эврота голыми руками тростник мальчишек, категорически отказавшихся взять у него остро отточенный нож. Обнаженных девушек, которые, нимало не стесняясь, бок о бок с ровесниками-юношами метали диски, копья и даже боролись. Распеленатых, лежащих прямо на земле младенцев, за которыми внимательно наблюдали пожилые спартанцы… Марширующих строем детей, распевающих боевые гимны… Кровавую драку подростков, которую, вместо того чтобы разнять, старательно раззадоривал старик-спартанец…

Когда же Полидор, спохватившись, посмотрел на солнце и бросился назад, площадка была пуста. Около нее не было уже ни одного зрителя.

Он обежал все вокруг, побывал у статуй, у рва с водой – Клеомена нигде не было… Пришлось возвращаться одному.

Знакомой дорогой он прошел к Совету, постучал в дверь и, увидев чиновника, что принимал у него послание, виновато развел руками:

– Я… разминулся с Клеоменом. Ты не мог бы назвать мне его адрес?

Чиновник несколько мгновений помолчал, словно соображая, как могло произойти подобное, и наконец бросил:

– Жди.

Дверь закрылась, но ненадолго. Вскоре из нее выбежали три легковооруженных воина, бросившихся в разные стороны. Полидор терпеливо ждал. Мимо прошел новый (а может, и тот же самый!) отряд гоплитов. Промаршировали, распевая воинственные марши, несколько групп детей. Проскрипела, на этот раз уже с покупкой – двумя большими глиняными амфорами, – знакомая телега с крестьянином. В расположенном рядом с Советом храме вдруг послышались какие-то мерные хлесткие звуки, точно кто-то бил прутом по воде.

Клеомена всё не было.

Наконец он вышел из этого самого храма в сопровождении всё тех же легковооруженных спартанцев. Подошел к Полидору. Ни упрека, ни сожаления в глазах. Только лицо бледное. Сказал, как и раньше:

– Пошли.

Полидор чувствовал себя неловко перед молодым человеком. Стараясь хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу, он виновато спросил:

– Ну и кто у вас выиграл?

– Они! – не поворачивая головы, коротко ответил спартанец.

«Видно, крепко обиделся!» – решил Полидор и, тоже стараясь быть немногословным, похвалил:

– А ты хорошо боролся. Я видел!

Клеомен промолчал.

– Я отошел только на минуту, а потом засмотрелся, – начал оправдываться Полидор. – Понимаешь, у вас всё так необычно! Гляжу – а солнце уже покатилось. Что, сильно досталось? – оборвав себя, сочувственно спросил он.

Клеомен неопределенно повел головой.

– Ругали?

Молодой спартанец чуть приметно усмехнулся.

– Да будет тебе, обошлось ведь! – не выдержав молчания, хлопнул по спине провожатого Полидор.

Клеомен дернулся, неестественно выпрямил плечи и медленно повернулся к Полидору. Глаза у спартанца были расширенные, лицо злое.

Не желая больше задевать самолюбие парня, который, по мнению Полидора, мало того что обиделся, так еще и оскорбился на этот его невольный – дружеский! – жест, за всю оставшуюся дорогу он не задал больше ни одного вопроса.

6

Молча они подошли к одноэтажному дому. Клеомен жестом пригласил гостя войти. Тот прошел в комнату, уставленную грубыми ложами.

На полу стояли дешевые глиняные тазы, кувшины. И посуда, и мебель поразили Полидора своей убогостью. Навстречу им вышла молодая красивая женщина.

– Жена брата, – представил ее Клеомен.

Затем указал на гостя и объяснил женщине:

– Это гонец. Из Беотии. Поест и поспит. Помоги…

Последнее слово не относилось к Полидору. Это он понял, увидев, как Клеомен, отстегнув фибулу, сделал попытку снять плащ. Женщина подошла к нему, потянула за конец плаща и, сбросив его, чуть приметно покачала головой.

Вся спина молодого спартанца была залита кровью. Полидор, морщась, увидел красные полоски – след от бича, исполосовавшего всю спину. Только теперь он понял, что за звуки слышал, дожидаясь потерявшегося провожатого у здания Совета.

– Клеомен, – дрогнувшим голосом начал он, – поверь, если бы я знал…

– Ты не виноват! – успокоил его спартанец. – Забудем.

Женщина принялась хлопотать над спиной Клеомена.

– Но… – вновь попытался объясниться Полидор.

– Забудем! – повысил голос Клеомен. Тон этот дал выход скопившейся в нем боли, и он чуть мягче добавил: – Нам, спартанцам, к этому не привыкать!

– Разве можно к такому привыкнуть? – поежился Полидор, отводя глаза от спины парня, к которой уже прикладывали смоченные в каком-то пахнувшем травами снадобье повязки.

Клеомен ни жестом, ни стоном не выдал своей боли. Повернувшись к Полидору, он глухим голосом попросил: