Текст книги "Всё или ничего"

Миг и вечность

В День Господень[114]114
  Так первые христиане называли воскресные дни.


[Закрыть] по всей необъятной Римской империи христиане шли на ночную службу. Шли, как всегда не зная, вернутся ли они домой.

И до этого государство ставило их вне закона. Но в течение полутора веков, за исключением отдельных массовых гонений, терпело, словно сквозь пальцы глядя на то, что христиан с каждым годом становится всё больше и больше, что их уже много не только среди простой бедноты и богатых купцов, но даже и в высшей знати.

Из уст в уста передавались слова римского префекта, с нескрываемой иронией сказанные им говорившему сенаторам о своей вере мученику Аполлонию: «Довольно философствовать. Мы полны восхищения. Теперь, Аполлоний, вспомни этот декрет сената, который нигде не терпит христиан!»

Это – государство. А сам народ в любом стихийном бедствии тут же охотно обвинял христиан.

Подстрекаемые жрецами, да и в своих интересах, люди кричали, что это боги гневаются на них из-за распространения новой веры, и требовали жестоко наказать виновных. Лучше всего отдав их в цирк для растерзания дикими зверями – на потеху толпе!

Но с ними власти соглашались еще не всегда. Хотя такие казни были нередки.

В наступившем же III веке император Септимий Север издал эдикт, запрещавший под угрозой смерти всякое обращение в христианство. То есть государство сделало тем самым серьезную попытку остановить рост новой веры.

Сначала в тюрьмы и на расправу стали забирать оглашенных[115]115
  Оглашенные (от слова «огласить, сделать гласным») – в христианской церкви люди, готовящиеся к принятию Крещения и наставляемые в вере.


[Закрыть] и недавно окрещенных людей. А потом, как это нередко бывает и в других случаях, под предлогом такой дозволенности начались преследования всех.

…Вот и шли христиане в храмы, которые были где в катакомбах, где в тайных частных домах, не зная своей дальнейшей судьбы. Временной, как говорили они друг другу, но – не Вечной!

Поэтому шли радостно. Как от ожидания встречи со Христом здесь, на земле, во время причащения, так и, если Он сподобит их мученического венца уже прямо сегодня, в Небесном Царстве – навечно!

Шли взрослые. Шли вместе с ними дети. Мало что они успели узнать и почувствовать в свои пять, семь, десять, двенадцать лет… Однако благодать Божия уже так просветила их сердца, что они, как и их родители, жаждали неизмеримо большего – для чего, собственно, и создана, пришла в этот мимолетный мир человеческая душа.

Кое-кто, правда, тревожно оглядывался и с опаской косился по сторонам: не видно ли римских воинов? Жить, конечно, и здесь хотелось. И боль – страшна.

Точнее, простой человеческий страх перед болью.

Видя, как перед казнью пытали уже выданных судьям христиан, идущие знали, что Господь укрепляет верных Ему людей так, что они, будто не замечая никакой боли, смеются над стараниями палачей! Об этом наиболее сильные и говорили менее стойким… А один из мальчиков, после того как его успокоили взрослые, неожиданно спросил у пресвитера:

– Неужели когда-нибудь люди смогут, ничего не боясь, не таясь, как сейчас мы, ходить на службу Богу?

Пресвитер был исповедником, то есть жестоко пострадавшим за веру, но не до самой смерти, и, о чем было хорошо известно, прозорливым священником. Он никогда не отвечал сразу. Но только, словно поразмыслив, а на самом деле, конечно же, помолившись, немного погодя.

Вот и теперь… Он помолчал, чуть приметно шевеля губами. Наконец точно увидел что-то, открытое лишь ему далеко-далеко впереди. И, радостно улыбнувшись, сказал:

– Милостив Господь, время такое непременно настанет! Храмы – большие, красивые, вы даже не представляете, какие прекрасные Божии храмы! – будут открыты для всех! Для каждого из живущих на всей земле людей! Но…

Тут священник вдруг нахмурился и печально вздохнул. Не о себе и своей до конца верной Христу пастве, так как они уже подошли к малозаметной пещере, в которой была их церковь. А о далеких потомках:

– Но… только все ли люди будут ходить в них?

Высшая сила

Две вести пришли в маленький древнерусский городок[116]116
  Это было летом 1395 г.


[Закрыть].

Сначала – страшная, что приближаются, всё предавая на своем пути погибели и огню, несметные полчища Тамерлана. Она заставила побледнеть даже самых храбрых мужчин. Конечно, они испугались не за себя – чего бояться, если положишь жизнь за други своя, то есть проявишь высшую любовь, которую заповедал Христос. А – за своих родителей-стариков, верных жен, малых детей… Ведь этот Тамерлан, или Тимур, как его еще называли, переводя это имя с монгольского как «железо», не щадил никого. И взяв крепость – неважно, боем или хитростью, подчас приказывал своим воинам выстраивать целые пирамиды из голов побежденных…

Говорили, что однажды он целых полмесяца не мог взять в чужих землях оказавший стойкое сопротивление город. И всё потому, что его защитники метко поражали неприятеля стрелами. Тогда этот коварный полководец предложил жителям перемирие на условии, что они передадут ему двенадцать тысяч своих стрелков для какого-то своего похода. Эти воины тотчас были отправлены к нему. Но… он приказал отрезать у каждого из них большой палец на руке, после чего отправил назад в город, который вскоре был взят им приступом. Собрав жителей, он повелел умертвить всех, кто был старше четырнадцати лет. Затем вывел детей и женщин в поле, где отделил мальчиков и девочек младше семи лет. После этого он приказал своим воинам давить их своими конями. Те отказались. И тогда Тамерлан сам направил на детей своего коня, с угрозой спросив воинов: осмелится ли кто не последовать за ним? Чтобы не казнили их самих, они были вынуждены последовать его примеру. Ведь по заведенному Чингисханом закону такой отказ наказывался лютой смертью. В конце концов, «железный» завоеватель велел поджечь город, а оставшихся детей и женщин вместе с захваченным скотом угнал в свою столицу. Вот такой сильный и беспощадный враг шел на Русь!

Никаких надежд противостоять ему у русских людей не было.

Да, не так давно они одержали победу на Куликовом поле. Но – сколько лучших воинов полегло там! И потом – был опустошительный поход хана Тохтамыша, который дотла сжег Москву и которого, кстати, разгромил еще более могущественный Тамерлан.

Было от чего пригорюниться жителям городка и начать с плачем прощаться друг с другом… Однако вслед за первой вскоре пришла вторая – утешительная – весть.

Как сказали сведущие люди, сын Димитрия Донского, великий князь Василий Димитриевич, с высшим духовенством повелели спешно, но чинно, крестным ходом, перенести из Владимира в Москву чудотворную икону Пресвятой Богородицы. Ту самую, которую некогда привез на север из южных земель князь Андрей Боголюбский. Чтобы Сама Царица Небесная Своей выше любой земной силой защитила столицу, города, веси и русских людей!

Узнав об этом, все, кто мог, тут же устремились туда, где за сорок верст от их городка проходила дорога на Москву. Ну на кого еще можно было надеяться? На чью помощь, когда сам великий князь понимал, что ему не защитить ни своих подданных, ни Москву…

Люди ждали совсем недолго. Посланные действительно спешили. И вот он, крестный ход! Вот она, святая икона!

Мужчины, женщины, дети как подкошенные повалились на колени и стали слезно взывать к Пресвятой Богородице:

– Матушка Владычица! Помоги!

– Защити!

– Спаси!

Прошло еще немного времени.

И – новая весть!

– Чудо! Чудо!!! – радостно обнимая друг друга и плача теперь уже от счастья, твердили люди. А как это можно было объяснить иначе?

В тот самый день[117]117
  26 августа, или 8 сентября по новому стилю.


[Закрыть], когда москвичи встречали чудотворный образ, Тамерлан, уже готовый начать наступление, вдруг ни с того ни с сего повернул свои полчища назад и, словно пущенная из быстрого лука стрела, покинул Московское княжество. А потом и вовсе, не останавливаясь, ушел с Русской земли.

Узнали об этом жители городка (да одного ли его?) и – снова в путь! Только уже не за сорок, а все полторы сотни верст. Прямо в Москву.

Зачем? Как это – зачем? Благодарить Царицу Небесную за то, что Она умолила Своего Сына и Бога. И – спасла… спасла от верной погибели и полного уничтожения не только Москву и их, но и всю Святую Русь!

Спасла не в первый раз. Но как все прекрасно понимали, далеко не в последний…

Зимняя проталина

Не потому Русь прозвали Святой, что все живущие там были святы[118]118
  Было, конечно, много, даже великое множество святых угодников Божиих! Но в данном случае речь не о них, а почти о всём, за редкими исключениями, русском народе.


[Закрыть]. А за то, что, согрешив, люди могли вовремя спохватиться и – каялись! То есть старались исправить как самих себя, так и то, что они натворили.

Пример? А что за ним долго ходить…

Середина XVIII века. Санкт-Петербург. Зима. Одно из питейных заведений. Попросту говоря – кабак.

Вопреки распространенному давними недругами нашего народа мнению, что на Руси испокон веков процветало сплошное пьянство, на самом деле русские люди вели весьма умеренный образ жизни. Да и когда было им пить? Почти всё время и силы отнимал тяжелый труд, не важно – ремесленника, крестьянина, купца. Иначе не прокормить было ни семью, ни себя!

А церковные службы? Молитва? Посты?

Но справедливости ради нужно сказать, что если, бывало, и запивал кто, то иной раз, как тогда говорилось, до креста…

Вот и в этом кабаке один горемыка так увлекся вином (водки в те времена еще не существовало, она была изобретена только век спустя!), что за бесценок отдал полушубок, верхнюю одежду и, в конце концов, взамен еще на одну кружку предложил свой нательный крест! А крест у него был серебряный, с эмалями, дорогой…

Грех, конечно, но по алчности кто-то из самых богатых, бросив на грязный прилавок пару медяков, взял и его.

Выпил кружку оставшийся в одном исподнем белье бедный пропойца. И носом о стол… Вытолкал его взашей из своего кабака хозяин. Но тут как тут – следом сердобольный мальчик-слуга.

Жалко ему стало несчастного. И не столько потому, что замерзнет. Тело-то ладно – на то оно и тело, чтобы когда-нибудь превратиться в прах. А душа? Как она предстанет перед Богом, если человек ушел из жизни без креста?!

Свой, понятное дело, отдать он не осмелился – ибо вмиг станет жалкой игрушкой у темных сил! Сразу закрутят, завертят его, словно беспомощную щепку в пенистом водовороте суровой столичной жизни…

Подходящих щепок, чтобы наскоро смастерить деревянный, тоже поблизости не отыскалось. Всюду снег, лед… Да и где хотя бы суровую нитку найти?

«Храм!» – вдруг увидел мальчик открытые двери церкви.

И – несколько монет в заветном узелочке у него было – бросился туда, купил крестик с тесьмой. А затем, вернувшись, стал надевать его на шею мертвецки пьяного человека.

За этим занятием и застали его вышедшие из кабака немного подвыпившие мужчины.

– Ах ты негодник! – гневно закричали они.

– Пьяного обирать?!

– Малолетний тать![119]119
  Так раньше на Руси называли воров и грабителей, в то время как слово «вор» означало «мошенник» или «плут».


[Закрыть]

– Ну мы тебя сейчас за такое…

И принялись жестоко избивать слугу.

– За что вы его так? – болезненно морщась, спросил вышедший из храма богомолец.

– Известно за что – за дело! – ответили ему. И посоветовали: – Иди-иди, пока и тебе как печальнику о грабителе не досталось!

Но богомолец не уходил. Он внимательно присмотрелся. Смекнул, что к чему. И крикнул:

– Погодите! Да ведь это он крест на него надевал!

– Какой еще крест?

– А вон! – показал на распахнутый ворот пьяного богомолец. – Отрок его только что на моих глазах покупал!

– Эва… – сдвигая шапки на лоб, озадаченно заскребли в затылках пальцами мужчины.

– Этого мы ведь и правда из кабака без креста выпустили.

– А теперь он, гляди, с крестом…

– А тот-то еще жив?

– Да вроде как жив…

– Жив!

– Ох, как всё нехорошо-то вышло… Православные называется – крест с человека сняли!

– И отрока ни за что ни про что гляди как избили…

Все словно очнулись. Принялись сожалеть о содеянном.

Один набросил на раздетого им полушубок. Другой – сверху – его одежду. А тот, что за чару вина купил крест, подозвав своего кучера, велел приятелям поскорее перенести в повозку уже начавшего трезветь на морозе человека и мальчика-слугу. После этого он клятвенно ударил себя кулаком в грудь, пообещав, что отныне не даст обоим пропасть в жизни, устроит так, как им в лучших снах не мечталось. Сел рядом с ними. И велел кучеру – трогать!

Лишний раз подтвердив, что без покаяния, то есть без исправления делом своих грехов, Святая Русь может перестать быть Святою…

Храм души

Петя Громов, сонно зевая, вышел из дома на крыльцо, чтобы идти на учебу.

Раньше все дети учились в церковно-приходской школе. А теперь, как гордо сказал на митинге в честь ее открытия приехавший из города комиссар, – в своей, рабоче-крестьянской! Закона Божия в ней не преподавалось, наоборот, учителя говорили, что Бога нет, а присланный сюда чужак – директор – так тот вообще любил повторять, что религия – это опиум для народа.

Когда ученики, впервые услышав незнакомое слово, недоуменно спросили, что такое опиум, он ответил, что это такое снадобье, которое делают из мака, чтобы потом дурманить людей.

Странно… У Пети в огороде всегда рос мак. Красный, большой, красивый… Бабушка с мамой даже добавляли его черные крошечные семена в самые вкусные на свете булки. И никого никогда от этого не дурманило.

А во всём другом в новой школе было как и прежде. Деление, умножение, диктанты…

Петя зевнул так громко, что ему угодливо подвыл домашний пес.

– Цыц, окаянный! П-шел на место! – отцовским тоном цыкнул на него мальчик. И, опустив голову, побрел по пыльной дороге…

Ох и не любил он учиться! Куда интереснее было играть с ребятами, бегать на речку – ловить рыбу, купаться, ходить в лес по ягоды… нет, этого скучного занятия он тоже терпеть не мог. А вот за грибами – совсем другое дело! А еще лучше – было просто часами лежать на пахнущем разнотравьем лугу, смотреть в небо на плывущие невесть куда облака. И – ни о чем не думать…

Впрочем, он и сейчас особо не утруждал себя мыслями.

И только свернув на единственную в селе прямую, широкую улицу, ведущую в самый центр, вдруг увидел на площади целые толпы народа и насторожился.

«Это еще что такое? Снова Гражданская война и опять поменялась власть?!»

Но нет. Подойдя ближе, он посмотрел туда, куда показывали руками чем-то возбужденные люди, и ахнул.

Всегда, сколько он помнил себя, их старенькая давным-давно даже просто не подновляемая Богородице-Рождественская церковь сегодня была как новая! Ее крыша и купола сияли свежей небесно-голубой краской, светившейся, будто сразу после дождя. Которого уже с месяц как не было… А давно потемневший от времени крест теперь горел на солнце ослепительным золотом так, что было больно глазам!

Ничего не понимая, Петя подбежал к взрослым. Жадно прислушался…

– Вчера вечером ведь смотрела, всё было как обычно! – утирая мокрые от слез глаза, говорила одна из женщин. – А теперь… Вы только глядите! Глядите!!!

Мужчины и те были растеряны.

– Да, мужики, – качая головами, переговаривались они, – такое за одну ночь никак не сделать…

– Добро бы хоть полная луна была. А ведь сейчас такие ночи, что свою ладонь у самого лица не увидишь!

– А крест? Чтобы его так вызолотить, и трех дней не хватит!

– Это еще батюшка на столько золота денег не найдет…

Сам священник с высокого порога храма только сказал:

– Молитесь, православные! Сам Господь утешает нас таким знамением. Наименуем его прямо – чудом!

Эти его слова люди передавали вновь подошедшим. Их даже записал в потертый блокнот Григорий Иванович, так стали называть Гришку Безродного, после того как тот стал рабселькором[120]120
  Рабоче-крестьянский корреспондент.


[Закрыть].

Он сообщил людям, что уже слышал о подобных чудесах, правда, в других областях. Но чтобы увидеть самому – так это впервые!

Вспомнив, что он так и на первый урок может опоздать, Петя уже без оглядки на храм быстро направился к школе. Он собирался рассказать ребятам невероятную новость. Но они и так говорили только об этом! И, судя по всему, не только одни ученики, но и учителя. Поэтому, наверное, урок начался с большим опозданием.

Войдя в класс, учительница увидела необычную картину: все как один ученики нетерпеливо тянули вверх руки. А некоторые нетерпеливо кричали:

– Галина Ипатьевна! Вы знаете про чудо?

Учительница делано засмеялась и натянутым голосом сказала:

– Никакого чуда здесь нет! Чудес вообще не бывает!

– Как это – не бывает? – загомонили ученики.

– А как же тогда наша церковь?!

На это Галина Ипатьевна явно заученным тоном ответила:

– Скорее всего, это работа тех, кто хочет напомнить людям о вере, которая, как мы хорошо знаем, является опиумом для народа!

– Так ведь народ трезвым всегда в Божий храм ходил и ходит! – резонно заметил самый сильный во всей школе – Ваня Кузнецов.

– Выйди из класса! – ничего не объясняя на это, потребовала учительница.

Ваня вызывающе пожал уже не по-мальчишески крепкими плечами – он весь был в отца, который работал в кузнице. И хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

– А разве он не правду сказал? – осторожно спросила Лена Куликова.

– И ты вместе с ним! – показала указкой на дверь Галина Ипатьевна.

Лена, разводя руками, тоже вышла из класса. А сын священника Георгий покинул класс сам…

– Больше никто не хочет уйти? – осведомилась учительница и объяснила оставшимся, что, возможно, это не происки врагов народа, а какое-то еще неизвестное науке явление, так сказать, оптический обман…

– Какой-какой обман? – самым невинным тоном, но с насмешливыми глазами уточнил Боря Лихолетов.

Он был не только алтарником в храме, но и лучшим учеником, любимцем и гордостью Галины Ипатьевны, которая всегда ставила его в пример всем. И возможно, только поэтому строго предупрежденная директором школы немедленно выдворять из классов всех инакомыслящих, она сказала, впервые называя его не Борей, а по фамилии:

– Лихолетов! Еще одно слово – и тебя тут тоже не будет! Прошу всех это учесть – навсегда!

В классе воцарилась полная тишина. И тогда учительница, словно желая всё хоть немного поправить и поднять настроение детям, стала, сама постепенно увлекаясь, говорить им, что да, наука знает пока далеко не все, но вот когда они вырастут и станут великими учеными, как, например, Боря, тогда людям откроется всё! И наступит – светлое будущее…

Только когда оно наступит – она не сказала. А ученики побоялись спросить…

Одно только было известно. Буквально через день в газете появилась заметка о чудесном обновлении церкви. После этого в сопровождении вооруженных винтовками красноармейцев в село приехал из города комиссар, стрелявший по сторонам свинцовым блеском своих круглых очков.

Посадив в телегу, они увезли с собой священника и селькора. Больше никто никогда их не видел. Да и в газете, судя по появившейся внизу неизвестной фамилии, появился новый редактор…

Светлое будущее всё не наступало. Хотя жизнь мчалась так быстро, словно тачанка по чистому полю! Петя стал Петром. Затем – Петром Ивановичем. Наконец, опять Петей, только уже дедушкой Петей…

В отличие от действительно уехавшего в Москву учиться и ставшего академиком Лихолетова, да и почти всех остальных, он остался в родном селе. Работал в кузнице вместо Вани, которого за веру в Бога на целых пятнадцать лет отправили в Сибирь, а потом и на Дальний Восток, откуда он вернулся немощным инвалидом. Прошел войну. Трудные годы после нее. Видел в жизни немало чудес. Например, когда остался в живых один из целого батальона. А может, даже полка! И еще собственными глазами видел святителя Николая, который указал ему путь, когда он заблудился в пургу…

Но, наученный с детства, он привычно объяснял их «научно» или просто счастливым стечением обстоятельств.

Так он прожил всю жизнь. И теперь ему было – сам даже в это не верил, но полная немощь упрямо убеждала его в том, – девяносто пять лет…

Совсем немного до ста!

Он давно уже не вставал со старинной, еще доотцовской кровати.

Ничто ему было не интересно. Не волновало. Он жил только прошлым, вспоминая о нем, так как о будущем (о светлом, понятное дело) давно уже позабыл и не хотел даже слушать! Как о том ни говорила старшая дочь, Елена, упрашивая пригласить священника из вновь открывшегося храма, чтобы отец мог исповедаться и причаститься. Прошлому же батюшке она молилась, так как оказалось, что тот был расстрелян и теперь причислен к лику святых.

Впрочем, и эту новость Пётр Громов пропустил мимо ушей. Он только сердито отмахнулся от дочери, словно от надоедливой мухи.

И без того грубый и желчный, под конец он вообще стал невыносим для домашних.

На тех, кому еще предстояло пожить, он смотрел с хмурой завистью.

Ну, сыновья и дочь еще ладно: они сами уже были почти стариками. А вот внуков и правнуков, у которых всё было впереди, он просто ненавидел. Не случайно те за глаза говорили о нем: «злой дед»!

Только один десятилетний Петя, названный так в честь своего прапрадедушки, был с ним приветлив и ласков. Может, потому, что по просьбе бабушки Лены с шести лет помогал назначенному настоятелем в полуразрушенный храм священнику в алтаре?..

– Деда! Деда! – закричал он однажды, вбегая к нему. – Наша церковь…

– Что, сгорела? – чуть-чуть приподнял голову Петр.

– Нет, наоборот! – ликуя, воскликнул мальчик. – Ее от… рес… таврировали!

И, слегка запнувшись на трудном слове, он принялся торопливо рассказывать:

– Теперь на ней крыша и купола – цветом, словно небо весной! Правду говорю – не лгу! Ведь лгать – это грех! А сегодня еще установили крест! Ну прямо как из чистого золота! Горит на солнце так, что больно смотреть!

Старик Громов как-то странно взглянул на маленького тезку. Вдруг вспомнил то, что сам однажды видел в детстве, когда был таким же, как он сейчас. И стал делать то, чего старательно избегал до этого: мучительно размышлять о будущем. Только не о том, что обещала его первая, но далеко не последняя учительница, а совсем о другом – о котором говорили до них в церковно-приходской школе и ставший теперь святым священник в храме…

Так, молча, отказываясь от еды и почти не двигаясь, из-за чего к нему встревоженно подходили едва ли не каждый час, лежал он день. Второй… А на третий вдруг подозвал учившего, по обыкновению, в его комнате уроки Петю. И к величайшей радости всплеснувшей руками старшей дочери, попросил позвать… то есть нет – пригласить священника.

Чтобы, как знать, может, в свои последние минуты, прожив, как теперь он ясно это понял, жизнь зря, тоже великим чудом обновиться, как их храм, душою.

И только по одной милости Божией не лишиться не какого-то там призрачного, а – Вечного будущего!