Текст книги "Всё или ничего"

Такое время…[74]74
  Второй век до Р. X.


[Закрыть]

Старший сын Агафокла – Алфей – совершил непростительную ошибку.

Отцу, срочно отбывавшему на корабле с товарами в Боспорское царство, некогда было сразу разбираться со всё. Но он пообещал по возвращении наказать его самым строгим образом, вплоть до лишения права наследства! Хотя мальчику было всего десять лет, он уже действительно считался законным наследником состояния своего отца – владельца гончарной мастерской в небольшом приморском городе Томы, расположенном на самой границе с воинственными варварскими племенами.

Наследство было немалое. Ведь мастерскую они держали большую. В ней на хозяина работали целых десять рабов! Семеро взрослых и трое детей.

Только не лишение наследства и то, что отец передаст его младшему сыну, пугало Алфея. А то, что, судя по словам Агафокла, ему придется навсегда расстаться со своим лучшим другом. Дело было в том, что он подружился со своим ровесником – тихим и мирным сирийцем Буллом.

И всё-то бы ничего… Да беда была в том, что мальчик являлся их рабом. В этом и заключалось его преступление.

Конечно, на людях они не показывали своей дружбы. Но разве что утаишь в собственном доме, каким бы большим он ни был?

Кто-то увидел, как господский сын делится с мальчиком-рабом вкусной едой и они вместе играют. Может, то были завистливые работники из мастерской или домашние слуги. А то и младший брат, известный любитель поябедничать. Так или иначе, тайное стало явным. Прознал об этом отец. И страшно разгневался.

Алфей с ужасом, причем не столько за себя, сколько за друга, которому грозило бичевание у позорного столба в центре двора, ожидал его возвращения. Но…

Агафокл неожиданно вернулся на удивление добрым и мирным. Уж очень удачным было на этот раз его плавание.

Сначала он выгодно сразу сбыл все свои товары. Затем купил на вырученные деньги новые. Еще более успешно перепродал их в другом месте. И наконец прибыл с такой суммой, о которой даже мечтать не мог!

Поняв, что сурового наказания им с Буллом удалось избежать, Алфей решил воспользоваться таким моментом и попросил отца отпустить своего друга на свободу. Увы! Хоть у Агафокла и было самое прекрасное настроение, но он наставительно и с упреком сказал:

– Нельзя. Не могу. Мы господа. А они – рабы! Так уж устроен этот мир…

И без промедления продал Булла жестокому скупщику невольников, который отправлялся далеко-далеко, в другое царство…

А еще через несколько дней на Томы внезапно напали варвары. Их нашествие было столь неожиданным и стремительным (а может, тут имело место предательство кого-то из своих!), что город не успел отразить этот дерзкий набег. И Агафокл с семейством даже толком понять ничего не смогли, как оказались в плену. А потом – и уводимыми на продажу в далекую Скифию.

– Отец! Но за что? Почему? Как же так?! – обнимая плачущего младшего брата, со слезами на глазах простонал Алфей.

И… вновь услышал все те же слова, разве что сказанные теперь уже не надменным, а горестным тоном:

– Что делать, сынок? Уж таково время! Мы – рабы. А они – господа…

Камень продажи

На камне продажи[75]75
  Так назывался высокий помост на рыночной площади, на котором продавали рабов.


[Закрыть] стояла большая и дружная семья, бывшая совсем недавно самой счастливой. Отец. Мать. И пятеро детей. Три сына и две дочери. Самой старшей – тринадцать лет. Младшему всего три годика…

Войско непобедимого Рима захватило их царство. Сожгло непокорную столицу.

Разъяренный оказанным сопротивлением, а также чтобы дать наглядный урок всем другим, полководец-легат приказал своим воинам даже окрестные поля засыпать солью, чтобы на них больше ничего не произрастало. А всех пленников провести в своем триумфе по «Вечному городу» и затем – продать в рабство.

В связи с этим на площади городского рынка собралось великое множество покупателей со всего Римского мира. И просто любопытных зевак.

Рыночные надзиратели зорко следили за пленниками, хотя тем просто некуда было бежать. Глашатаи, больше по привычке, чем того требовала необходимость, на все голоса расхваливали, как они называли вчерашних свободных людей, «товар». Цены благодаря огромному количеству пленников были на редкость низкими. И поэтому торг, без всяких уговоров и скидок, шел быстро.

Выведенная на камень продажи семья поначалу, пока продавали других, стояла обнявшись. Но бдительные надзиратели вскоре оторвали всех друг от друга. И, недвусмысленно угрожая плетьми, разрешили только стоять рядом. Только… надолго ли?

Надежд на то, что среди этой бушующей массы римлян найдется хоть один сердобольный человек, который пожалеет их и купит всех вместе, не было.

Самый младший еще ничего не соображал. Зато остальные прекрасно понимали: одному покупателю нужен будет отец, который, несмотря на то что его голова была перевязана от полученных ран, выглядел очень сильным, выносливым человеком, а значит, ценным работником. Другому – мать. Сразу видно, прекрасная мастерица на все руки. Третьим – дети постарше: в подмастерья ремесленникам. Даже маленький, и тот имел, по напоминанию глашатаев, свою неоспоримую выгоду. Ведь со временем он станет самым послушным рабом, так как не вспомнит, что был когда-то свободным, и никогда не захочет сбежать…

Наконец был объявлен торг и на эту семью. Не сговариваясь, все они крепко-накрепко прижались друг к другу и, рыдая, стали прощаться. Навсегда! Ведь неизвестно было, в какие страны и города развезут их новые господа.

В то жестокое, которое мы, живущие ныне и жалующиеся на свои трудности, теперь и представить не можем, время…

Милостыня

Девятилетний Евсей из Массилии, забежав от нечего делать с друзьями в порт, за которым бушевало штормящее море, увидел голодного, мокрого и стучавшего зубами от того, что совсем замерз, человека. Это был моряк, только что потерпевший кораблекрушение и чудом оставшийся в живых. Протягивая дрожащую ладонь, он просил… нет – умолял о помощи. Но увы!

В порту, как всегда, было многолюдно. Однако все, словно не замечая его, шли мимо. Купцы жаловались друг другу на то, что из-за непогоды терпят убытки. Самые нетерпеливые искали отчаянного капитана, который рискнул бы вывести свое судно на такую высокую волну. Детвора просто посмеялась над нищим.

И только один Евсей, отстав от ребят, остановился и принялся во все глаза глядеть на безнадежно опустившего голову моряка. А потом он достал из тайничка в одежде свою заветную драхму[76]76
  Древнегреческая серебряная монета. Ее покупательная способность была весьма высока: на нее день, а то и два могла прожить семья из нескольких человек.


[Закрыть], единственное сокровище, которое подарили ему на день рождения родители. И… протянул несчастному. С какой же благодарностью тот схватил монету и даже принялся целовать подавшую ее руку…

Евсей испуганно отдернул пальцы и услышал дружный детский хохот. Теперь уже мальчишки смеялись над ним.

Дома его жестоко побил веревкой отец.

– Ты что, не знаешь, что милостыня – непростительная слабость для уважающего себя человека? – приговаривал он так, чтобы сын хорошенько запомнил это. – Я не хочу, чтобы над моим сыном смеялись, а потом он сам, раздав всё, сделался нищим!

Даже очень любившая и баловавшая Евсея мама и та не стала утешать его.

«Отец прав – так было всегда!» – говорил ее взгляд.

И всё равно, несмотря на боль и на то, что никто не понял его, Евсей ощущал себя почти счастливым. Так радостно и легко было на сердце.

И наверняка он был бы полностью счастлив, если бы вдруг узнал, что именно в это самое время в далекой от Массилии и всего остального жестокого мира Палестине вышел на проповедь долгожданный Мессия-Спаситель! И что Он говорил не только о доброте, сострадании и о том, что следует подавать милостыню. Но и в век всеобщего зла – о Любви. Причем не временной, как всё и вся на этой земле.

А – Вечной!

Первый подвиг

Прошло всего пятнадцать лет с тех пор, как был распят и воскрес Иисус Христос.

Мало кто в мире еще ведал о Спасителе человечества. Счастливое исключение составляли пока разве что только те, кто воочию видел Его и даже исцелился от безнадежных болезней. А также слушавшие теперь то, что говорил и заповедал Христос, от Его ближайших учеников – вышедших совсем недавно на всемирную проповедь апостолов.

Благодаря удобным дорогам, проложенным повсюду при императоре Октавиане Августе[77]77
  Этот император особенно гордился тем, что после долгих войн установил на подвластной ему территории прочный мир, создал целую сеть новых, удобных, быстрых дорог и устранил препятствовавшие до этого повсюду безопасному продвижению многочисленные банды разбойников.


[Закрыть], а на самом деле, как все и всегда, по Божию Промыслу, Благая Весть стала быстро распространяться по всем четырем сторонам погруженного во тьму света. Дошла она и до Каппадокии[78]78
  Каппадокия — превращенное римлянами в провинцию древнее царство, располагалось на востоке Малой Азии (территория современной Турции).


[Закрыть].

Этой провинции особенно повезло. Ведь здесь проповедовали святые апостолы: Петр, его родной брат Андрей и Павел. А первым епископом каппадокийской Церкви, согласно традиции, стал римский воин, сотник – ныне святой мученик Лонгин, который во время страданий Христа провозгласил: «Воистину это был Сын Божий!»

Уже с первых лет существования христианства последователи новой веры здесь подвергались гонениям. Но, несмотря на это, верой зажигались все новые и новые души[79]79
  О чем сообщает в своих трудах архимандрит Георгий Хрисостом, протосинкелл (ближайший помощник архиерея, старший епархиальный архимандрит) митрополии Верийской – епархии Новых Земель Элладской Православной Церкви.


[Закрыть]. Слыша, что Царство Небесное, по притче Христа, подобно бесценной жемчужине[80]80
  Точнее: подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее (Мф. 13, 45–46).


[Закрыть], обретши которую следует дорожить ею больше всего, даже больше самой жизни, люди – к сожалению, далеко не все, но самые благоразумные, – оставляли свою прежнюю веру и становились христианами. И правда: до этого они прекрасно знали, что земная жизнь конечна и временна. Для каждого, проживи он хоть сотню лет, когда-то приходит конец. Вон сколько древних и новых гробниц за городом, с самых незапамятных времен. Так в итоге будет и с каждым из них. И что дальше?

А дальше… как, затаив дыхание, услышали они от апостола, сопровождавшего свои слова великими чудесами, то есть после смерти, оказывается, только и начнется самое главное. Блаженная Вечность! Или… вечная мука…

Уверовав сами, родители старательно приобщали к спасительной вере и своих детей. А как иначе? Кто не хочет для своего ребенка вечного счастья? И кто, напротив, желает ему самого что ни на есть жуткого и несчастливого будущего, тем более не на несколько десятков лет, которые промелькнут быстрее мгновения, а – навеки! К тому же разлука с детьми томительна даже на час-другой. Что же тогда будет, если они разлучатся навечно?

Вот так или примерно так думали и родители юноши по имени Кадм, родившегося уже после величайшего в истории человеческого рода события.

Они проживали в одном маленьком каппадокийском городке, который за время своей трехтысячелетней истории столько раз менял названия, что ученые и сейчас спорят, какое из них самое древнее…

Крестившись во Христа сами, отец с матерью крестили и своего единственного сына. Все вместе они по ночам ходили на тщательно скрываемые от чужих взоров церковные службы. А днем Кадм ходил в школу, помогал родителям, в свободное время играл со сверстниками…

Однажды ребята затеяли старую игру, которая называлась «кто тебя ударил?». Один из них, по жребию, со вздохом становился спиной к остальным, приложив одну ладонь к уху, а другую выставив назад. По ней начинали звонко, иногда очень сильно и больно, ударять игравшие. После этого они делали самые удивленные и невинные лица и азартно кричали: «А ну, угадай, кто тебя ударил?» Если едва ли не доведенному до слез мальчику удавалось точно определить ударившего, тогда тот становился на его место…

Раньше Кадм, будучи самым сильным во дворе, да еще на редкость терпеливым, охотно принимал в этом участие. Но на этот раз он невольно вспомнил, что именно так не уверовавшие во Христа иудеи издевались над Ним перед тем, как предать Его на распятие римскому прокуратору Понтию Пилату…[81]81
  Люди, державшие Иисуса, ругались над Ним и били Его; и, закрыв Его, ударяли Его по лицу и спрашивали Его: прореки, кто ударил Тебя? (Лк. 22, 63–64).


[Закрыть] И – решительно отказался.

– Почему? – изумились ребята.

– Не буду, и всё! – твердо сказал Кадм.

И направился прочь, не желая не только принимать участие, но даже видеть эту игру!

Никто не решился остановить его. Тем более обидеть за столь открытый вызов. И явное неуважение ко всем! Но вслед понеслись язвительные насмешки и даже угрозы:

– Это всё потому, что он отрекся от наших богов!

– Да-да! И теперь – христианин!

– Надо поскорее сказать об этом нашим родителям!

– Пусть донесут кому следует…

– Посмотрим, будет ли он тогда такой же смелый!

Кадму хорошо было слышно каждое слово. Однако он еще более мужественно распрямил плечи.

И даже не прибавил шагу!

Разные пути

Встретились двое юношей из весьма почтенных семейств. В городе Пантикапей на Боспоре. В конце I века. Без малого две тысячи лет назад…

Каждому было по двенадцать лет. То есть они вошли в тот возраст, когда уже выбирают путь для всей дальнейшей жизни. Конечно же, не без непреклонной воли и помощи родителей.

Один из юношей, родом из Неаполя Скифского, сам с явными скифскими чертами, но носивший эллинское имя Леандр и безупречно говоривший на греческом языке, был чем-то крайне раздосадован и огорчен. Другой – Мирт, наоборот, радостен, и блаженная улыбка освещала его лицо.

– Что случилось? – участливо спросил он. – Я чем-то могу тебе помочь?

– Увы! – безнадежно развел руками Леандр. – Уже полгода мы с отцом пытаемся попасть на прием к нашему царю Савромату. Но тот либо на одной войне со скифами и другими варварами, либо занят подготовкой к другой. И как я уже начинаю подозревать, вряд ли когда освободится. А отцу так хотелось бы пристроить меня поближе к нему. Да и я, конечно, не против!

Леандр помолчал и, в свою очередь, спросил:

– А ты чего это такой довольный? Сияешь, как будто сегодня яркое солнце, а не такой скверный, пасмурный день!

– А каким же мне еще быть? – удивился Мирт. – Ведь я только что предстоял перед Тем, Кто несравненно выше нашего Савромата!

– Ты хочешь сказать, что только что вернулся из Рима? И видел самого императора?! – не поверил своим ушам Леандр.

Да и как могло быть иначе? Ведь они виделись только вчера. А путь до столицы Римского мира и обратно хоть на самом быстром корабле – это не один месяц.

Леандр несколько лет учился в школе вместе с Миртом. Друзьями и даже приятелями они никогда не были. Но Леандр прекрасно знал, что Мирт за всё это время ни разу не был уличен во лжи. Наоборот, отличался от всех остальных учеников тем, что, как бы ему это ни было невыгодно, говорил только правду. После чего у некоторых преподавателей рука порою не поднималась, чтобы наказать его розгами. Или стукнуть плашмя линейкой.

Таким Мирт был всегда. Но сегодня… Сегодня он вдруг сказал то, чего ну просто никак, по мнению Леандра, не могло быть!

«Неужели это тот самый случай, когда можно поймать Мирта на лжи? – злорадно подумал он. – Вот будет тогда возможность рассказать всем, как тщательно прятал он свое лицемерие!» Но Мирт своим ответом лишил его этих надежд и окончательно сбил с толку.

– При чем тут император? – равнодушно пожал он плечами. – Домициан – тоже никто пред Ним!

Леандр, словно ужаленный, испуганно завертел головой – не услышал ли кто из прохожих такие слова? Ведь при нынешнем цезаре возобновились наказания за нарушения закона об оскорблении императорского величества и римского народа. И доносчики были везде. Даже здесь, далеко от Рима. А если они что учуют, то за такую беседу могут серьезно пострадать не только родители, но и их будущее. Однако любопытство пересилило. И он уточнил:

– Перед кем?

– Пред моим Богом! – раздался уверенный ответ.

– Да? И каким же именно: Зевсом? Аполлоном? Афиной? А может, Дионисом? – насмешливо посмотрел на своего одноклассника Леандр, не раз и не два ябедничавший учителям, что Мирт не бросает жертвенные зерна благовоний в огонь на треножники у скульптур богов или нарочно кидает их мимо! – И кто ты такой, чтобы тебя слушали небожители?

– Я? Христианин! – невозмутимо ответил Мирт.

– Что?! – уже в ужасе отшатнулся от него Леандр.

Час от часу не легче! За дружескую беседу с христианами, объявленными государством вне закона, можно было угодить в тюрьму, а оттуда на каторгу в каменоломни или на казнь еще быстрей, чем за оскорбление его величества.

А Мирт тем временем продолжал:

– Ты вот всего лишь к царю никак не можешь попасть. А мы каждый день, как, например, сегодня на службе, бываем вместе с Богом, Творцом и Владыкой всей Вселенной! И даже каждую минуту – молясь! Двери нашего Бога всегда открыты для нас, и подход к Нему куда проще, чем к людям! Христос всегда и везде готов слушать и помогать нам!

– Что же тогда при нынешнем богоравном императоре на вас опять начались массовые гонения? – язвительно осведомился Леандр. – Причем не только в Риме, как при Нероне, а уже и по всем провинциям! Ты что, не боишься потерять блестящее будущее, все те радости и блага, которые дарованы нам, свободнорожденным людям, наконец, саму жизнь?

– Так ведь это только здесь! – Мирт широко обвел руками роскошные дворцы и языческие храмы, красивые деревья и фонтаны, всем своим видом показывая полное равнодушие ко всему земному, окружавшему его. – И всё когда-то непременно закончится. А потом? Что будет потом, после этой временной жизни, ты хоть когда-нибудь всерьез, до самого донышка сердца думал?

Леандр, насупившись, промолчал, не зная, что на это ответить. С раннего детства ему было известно, что всех – от царя до раба – после смерти навечно ждет серый и мрачный Аид. Но этим, в отличие от того, что сказал Мирт, не похвастаешь. Да и пора было заканчивать этот разговор. Вон – уже один из прохожих, кажется, два или три раза, словно случайно, прошел мимо них…

Леандр собрался солгать, что ему некогда, хотя на самом деле он никуда не торопился. Но Мирт сам завершил беседу, бесстрашно посеяв первые зерна своей веры в язычника. А дадут ли они спасительные всходы или нет, то ведал лишь Бог!

– Ты всё еще никак не можешь определить свой дальнейший путь! – на прощание сказал он, впервые по-дружески положив ладонь на плечо Леандру. – А для меня он уже выбран окончательно и навсегда! Да, навечно!

И его лицо, несмотря на то что впереди, на этом пути, наверняка будут мучительные пытки и казнь, может быть, даже сегодня, осветилось еще ярче, чем солнце в самый безоблачный день. Чего, как ни силился, никак не мог понять ни своим тонким эллинским умом, ни по-варварски грубым сердцем вконец ставший похожий обликом на дикого скифа Леандр.

Вечная радость

Вернувшись в свой роскошный дом, знатная римская женщина принялась рассказывать мужу, сенатору, о том, что она только что видела.

– Представляешь, – с возмущением говорила она, – только что на моих глазах по личному приказу вершившего суд императора после страшных пыток и мук обезглавили трех девочек. Старшей было двенадцать лет, средней десять, а младшей всего лишь девять. Ну прямо совсем как нашим детям!

Сенатор с недоумением взглянул на жену:

– Конечно, у Адриана в последнее время испортился характер от донимающей его подагры. И всю силу природной жестокости, которую сдерживал в себе до сих пор, он теперь выплеснул наружу. Уже погубил немало влиятельных и уважаемых людей. Но чтобы казнить детей, да еще и, как ты говоришь, малолетних… Что же такого они натворили?

– Они – христиане, – ответила римлянка. На что сенатор, лишь отмахнувшись, сказал:

– А, ну это совсем другое дело!

– Но всё равно, ведь совсем еще дети, такие же, как наши с тобой сыновья! – зябко передернула плечами римлянка и злобно выкрикнула: – Это всё их мать. Она во всём виновата!

Сенатор вопросительно взглянул на жену, и та пояснила:

– Эта вдова-христианка воспитала своих дочерей так, чтобы их Бог был им дороже всего на свете, а все земные блага и даже саму жизнь они просто презирали! Я собственными ушами слышала, как они в ответ на повеление императора принести жертву нашим богам и даже – представь себе только! – ласковое обещание Адриана удочерить их[82]82
  У этого императора, правившего Римским миром в первой трети II в., действительно не было собственных детей, и, учитывая то, что он был человеком весьма сложной психологии, умея быть не только жестоким, но и милостивым, такое обещание вполне могло быть исполнено.


[Закрыть], если они откажутся от их Бога, твердили приблизительно, по сути, одно и то же: «У нас есть Бог Небесный. Его детьми мы желаем остаться, а на твоих богов плюем и угроз твоих не боимся. Мы готовы пострадать и даже умереть ради дорогого Господа нашего Иисуса Христа!»

Потрясенная увиденным, женщина стала перечислять:

– Что только с ними не делали! Одну за другой – били, жгли огнем, строгали железными когтями до самых костей, бросали в котел, наполненный кипящей смолой и маслом. Младшая была даже ввергнута в жуткую печь. Но каким-то непостижимым чудом всё это не принесло им ни малейшего вреда…

– Волшебство! – со знанием дела сказал сенатор. – Я уже не раз сталкивался с этим, когда по делам службы тоже вершил над христианами суд. И сам не поверил бы тем записям, что как положено вел писарь, если бы не видел всё, как и ты, своими собственными глазами[83]83
  Согласно строжайшему в исполнении до мелочей римскому праву, ход судебных разбирательств, вплоть до вопросов судей и ответов обвиняемых, фиксировался писарями-скрибами дословно, благодаря чему мы достоверно можем знать, как это было на самом деле.


[Закрыть].

Он покосился на статуи Юпитера, Аполлона и Марса, которые стояли у них в главном зале роскошного дома, и добавил:

– Никогда не понимал и вот теперь не понимаю этих христиан! Ну что им стоит бросить несколько зерен благовоний на треножники перед почитаемыми веками богами? И доказать тем самым свою благонадежность императору и римскому народу? Вот я лично, как ты знаешь, не верю – ну не верю, и всё! – в этих богов, но ведь бросаю – и мы вот как с тобою живем! Многим на зависть! И дети наши бросают. И надеюсь, будут жить еще лучше!

– А эти уже нет! – поддакивая мужу, с явным превосходством развела руками римлянка. – Поняв, что никакими пытками с ними ничего не удастся сделать, а уговорить отречься от Христа невозможно, Адриан в конце концов приказал палачу отрубить им головы. А мать, чтобы та подольше помучилась смертью детей, велел оставить живой и отпустить![84]84
  Святая София, плача от радости, вызванной тем, что ее дочери сподобились лучшей участи, о которой может только мечтать, собственно, и рожденный для нее человек, а именно – вечного блаженства рядом с Богом, достойно погребла их тела за городом на высоком холме и на третий день сама, в усердной молитве, скончалась на их могиле. Она и сама не лишилась участия с ними в Царстве Небесном и мученического венца, потому что если не телом, то сердцем своим и она страдала за Христа!


[Закрыть]

– Вот-вот, так с ними всегда! – подтвердил сенатор. – Это же верх безумия – поступать как они!

– И это когда мать их, представляешь, зовут Софией, что в переводе с греческого – «Премудрость»! – язвительно усмехнулась римлянка. – А своих дочерей она назвала Верой, Надеждой и Любовью, как я слышала, в честь главных христианских добродетелей!

– О чем ты говоришь! Какая может быть сейчас вера, в кого? – поморщился сенатор, целиком и полностью убежденный в правоте своих слов. – А надежда на что? Да и любовь… Откуда ей взяться в нашем мире, где испокон веков властвуют сила и зло?

…Прошли годы. Пролетели века. Промчались вот уже почти два тысячелетия. Давным-давно нет ни этого сенатора с женой, ни их детей… Даже от пышных мраморных гробниц ничего не осталось. И на этом можно было бы поставить в рассказе точку. Если бы не одно «но». Души-то их до сих пор живы! И пребывают в вечности. Мучительной – без веры: к чему она, когда после жизни каждый имеет возможность убедиться в существовании Бога и очевидности данной Им для спасения людям Истины! Без надежды… И увы, без любви, среди темных сил и сплошного зла. Страшная вечность…

В отличие от той желанной блаженной Вечности, которой наслаждаются теперь святые девочки с их святой матерью, а также все те, кто поверил Христу и до конца пошел за Ним, несмотря ни на что[85]85
  День памяти святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии 17/30 сентября.


[Закрыть].