Текст книги "Никого впереди"

Скачко. Сентябрь 1973

У Влада Скачко отец числился сторожем Камской областной «Сельхозтехники». «Сельхозтехника» была уважаемой организацией. На ее базы завозились запасные части для машин аграрного сектора всей области. Очень дефицитные. Не только для тракторов, сеялок и комбайнов, но и для «Волг», «Москвичей» и УАЗов. Здесь же эти запчасти и распределяли по колхозам, совхозам и просто по хорошим людям всей области.

Скачко-старший, при своей скромнейшей должности, был в числе этих хороших людей. Два раза в месяц он появлялся в кассе базы, получал тоненькую стопку рублей, добавлял к ней еще одну потолще и заходил в кабинет не очень большого начальника. Хозяин кабинета и его подчиненный сердечно обнимались, при этом изрядно потолстевшая пачка привычно ложилась в боковой карман пиджака хозяина. Если никто не отвлекал, пропускали по рюмке дагестанского коньяка. По одной и никогда более, все же рабочее время. Минут пять уходило на то, чтобы обменяться последними новостями, просмотреть «по диагонали» список деталей, нужных старшему Скачко, и друзья расставались, довольные друг другом.

Все остальное время отец Влада проводил в двух своих гаражах, приютившихся на задах большого микрорайона не так давно выросших «хрущевок». Гаражи представляли собой небольшую, но хорошо оснащенную ремонтную мастерскую. Их хозяин славился не только в городе, но и за его пределами как один из лучших в Камске «шабашников», специалистов по автомобильным двигателям. Влад класса с пятого не без успеха тоже пристрастился к этому занятию.

На первом году своей трудовой деятельности Влад возвращался с одноклассниками из школы. Во дворе их дома стоял «Москвич» с поднятым капотом, а над кашляющим двигателем склонился владелец автомобиля. Влад облокотился на крыло напротив водителя, какое-то время сосредоточенно молчал, а потом вынес свой вердикт:

– Поршня пригорели. Кольца надо менять.

Водитель поднял на него глаза:

– А ну гуляй отсюда, поршень!

Одноклассники подхалимски захохотали. Так это звонкое и редкое прозвище прилипло к нему надолго.

Еще школьником Поршень зарабатывал больше, чем многие профессора, и мог достать что и где угодно: от красной икры и холодильника ЗИЛ до билетов на Тарапуньку и Штепселя[29]29
  Популярный в СССР комический дуэт.


[Закрыть], недавно посетивших Камск.

В год окончания школы семейный совет единогласно решил: надо поступать в институт. Необходимость получения высшего образования диктовалась не романтическим желанием создания в роду Скачко первого поколения интеллигенции. И сын, и отец были единодушны в том, что боевая мощь советских вооруженных сил не ослабеет без присутствия в их рядах Влада. Да и заполучить на всякий случай синюю «корочку» о высшем образовании было совсем не лишним.

Теормех, сопромат и дифуравнения инженерного вуза были Поршню не по зубам. Учиться в пединституте считалось унизительным. Быть врачом тоже не вдохновляло. Ему больше нравилось лечить двигатели. Они тоже, бывало, капризничали, но никогда не кляузничали, не делали «под себя», от них не воняло всякой гадостью (запах отработанного бензина и свежей солярки вызывал у Поршня только положительные эмоции).

Оставался университет. Консультировать Поршня на эту тему вызвался их постоянный клиент (побитая жизнью и уральскими колдобинами «Победа» пятьдесят второго года выпуска) – доцент и не самая главная «шишка» в приемной комиссии. Поршень с презрением отверг физмат, филологический и даже географический факультеты. Доцент понимал, что без отца Поршня его автомобиль, словно крейсер «Аврора», вскоре встанет на вечную стоянку. И он предпринял последнюю попытку:

– А сказки тебе нравятся?

– По малолетству нравились.

– Тогда поступай на исторический. Пять лет будешь их слушать и два раза в год пересказывать, а диплом получишь того же цвета, что и у инженера.

На том и поладили.

«Не повезет, так и на пачку презервативов копейки не хватит», – вспомнил Дьяков студенческий черный юмор. Если оценивать ту эпоху показателями начала XXI века, то пачка из двух отечественных «Изделий № 2» Ваковского завода являлась символом эконом-класса. Дешевле была только коробка спичек. Но с презервативами у Дьякова проблем не было, а с водителем – сплошное невезение.

Сначала Саню угораздило нарушить святое правило начальника, гласившее, что «персональный водитель должен отдыхать тогда, когда отсутствует шеф». А он, недоумок, отпустил своего на море, в Ялту. Подменный водитель умудрился в обед пропустить «сто пятьдесят», был лишен водительских прав и немедленно уволен.

Дьяков оказался безлошадным в сентябре, когда коммунальщика каждый день не только весь год кормит, но и греет. Первый, к кому он обратился за помощью, был завгар Пушечного завода, этой весной выпросивший у него земельный участок для расширения ремонтной базы.

– Рад был бы одолжить. Александр Игоревич, да сам слесарей сажаю за руль. Сами знаете, осень, шефская помощь, уборка урожая.

«Уборка урожая! Теряешь нюх. Дьяков», – подумал Саня о себе и позвонил в университет, своему преемнику по профсоюзу.

– Гриша, пошуруй среди первокурсников-дембелей, которых отправляете на картошку. Нужен парень с водительскими правами и с опытом вождения. Лично для меня. На три недели. В долгу не останусь.

Через час перед Гришей стоял Влад Скачко с увесистым рюкзаком в руках.

– Где служил? – проявил любознательность профсоюзный лидер.

– Нигде не служил.

– А зачем пришел?

– Тебе водитель нужен или стрелок-радист? Если водитель, то это я. За баранкой третий год. Из них восемь месяцев с правами.

– Для начала, водитель, запомни, что салага к старшему по возрасту, да еще к председателю профкома, должен обращаться на «вы».

– Председатель. Если ты меня вызвал учить хорошим манерам, то я пошел. Мне от тебя ничего не надо. Но когда у твоей колымаги заклинит движок, это ты меня на «вы» будешь просить: Владислав, выручайте, пожалуйста. И я демократично похлопаю тебя по плечу и скажу: чего «выкаешь» своим-то.

Гриша расхохотался.

– Ну и наглый ты, салага. Значит, Владислав?

– Владислав Скачко. Коротко – Влад. Пацаны кличут Поршень.

– А я не пацан?

– Это еще надо посмотреть на твое поведение.

– Ладно, Поршень, слушай боевую задачу…

Гараж на пять автомобилей с мойкой находился во дворе позади райисполкома. По этой причине Влад после встречи с новым шефом сразу направился посмотреть и пощупать временное место работы. Этим местом оказалась «Волга», трехлетка, не битая, с новой резиной. Влад завел двигатель, проехал круг по двору, попробовал тормоза. Все было в рамках приличия. Вышел из машины, похлопал дверьми, открыл капот, багажник. Содержимое багажника его удовлетворило. Не хватало лишь запасных свечей да ремня вентилятора. А вот коврики не мылись уже дня три, движок – месяца четыре, а салон никогда.

Получив путевой лист, он заехал домой, оставил рюкзак, оделся по-людски, а не «по-колхозному», и направился в отцовский га раж. Доложил бате обстановку и дальнейший план действий, который был полностью одобрен.

Вместе они еще раз опробовали автомобиль «на ходу». Добавили в чемоданчик с запчастями свечи и ремень и, по совету бати, щетку стеклоочистителя. А то еще уведут!

Забросив в багажник рабочий комбинезон, пачку стирального порошка, пластмассовую банку с соляркой для мытья двигателя, Влад просигналил на прощание и лихо выкатил на шоссе…

Вечером, усевшись в машину. Дьяков довольно присвистнул:

– Нам что, аппарат обновили?

– Пока только водителя, Александр Игоревич!

– Правильно рассуждаешь, водитель.

Задираться с «хозяином» так же, как с Гришей, у Влада желания не возникло. То ли сработал внутренний датчик «держи дистанцию», то ли сказалось давнее почтение мальчишки-болельщика к ударному форварду Саньке Дьякову.

Два дня они колесили по городу. Шеф проверял готовность школ к новому учебному году, больниц и столовых – к зиме. Когда машина подъехала к районному банно-прачечному комбинату, Дьяков спросил водителя:

– Ты в бойлерах разбираешься?

– По нулям. А что?

– Четыре года назад им старый заменили, а весной директор этой конторы у меня снова новый выклянчил: «агрессивная среда, коррозия, некондиционный металл». Акт представил. Но я нутром чувствую, что мухлюет.

– В бойлерах я не разбираюсь, но старую деталь вместо новой мне еще никто не впаривал.

– Тогда пойдем со мной.

Банный директор благоухал одеколоном «Шипр», а бойлерная блистала выбеленными стенами, трубами и вентилями, только что покрашенными «кузбасслаком». Пока Дьяков вел разговоры с директором, Влад терся вокруг бойлера и даже кое-где царапнул ключом зажигания.

Когда они отъехали, Влад сообщил, что арматура точно «новье». А бойлер, похоже, леченый. Или пару лет лежал под открытым небом.

– Александр Игоревич, вы можете узнать, кто им монтировал? Не своими же силами?

– Нет проблем. Копии актов приемки-сдачи у нас имеются. А потом я к монтажникам специалиста пришлю. Пусть проверит.

– Не надо специалиста. Давайте я сам к ним подъеду. На трамвае. Со слесарями потолкую. Может, что и прояснится.

В результате общения со слесарями Влад купил у них, не торгуясь, пять дефицитных латунных вентилей «на полдюйма». Попутно выяснилось, что были полностью заменены арматура и соединения, а бойлер промыт на стенде. Двойная покраска была выполнена по ошкуренной поверхности.

Наряд закрыли не скупясь.

Дьяков выслушал отчет и уважительно спросил:

– Где ты, Влад, в свои неполные восемнадцать набрался житейской мудрости?

– Насчет мудрости, это вы слишком. Но мой батя «инженерами человеческих душ» называет не писателей, а хороших шабашников. Выходит, я уже четвертый год инженерю. Опять же, здоровая наследственность. Кстати, вам латунный вентиль не нужен? Могу продать по сходной цене.

В четверг утром Дьяков предупредил Влада:

– Завтра подъезжай к шести и заправь полный бак. Поедем в Березовку на приемку овощехранилища.

Влад прикинул. До Березовки было километров сто сорок. Из них по асфальту – не более пятидесяти. Быстрее, чем за три часа в одну сторону, вряд ли получится.

– Тормозок в дорогу вам жена готовит или опираетесь на собственные силы? – поинтересовался он у шефа.

– За три часа с голода не помрем. Да и мы, хоть и не великое, но начальство. Хозяева все равно угостят.

– Как знаете. Батя, когда ездит шабашить в область, на клиента в этом деле никогда не рассчитывает. Вдруг что-то ему не понравится, в цене не сойдемся или просто жмот. Запас задницу не трет.

– Не понравиться друг другу шанс имеется. Если не трудно, возьми меня на довольствие.

Дьяков полез за бумажником, но Влад его остановил.

– Деньги у меня есть. Я куплю что надо, а потом отдадите. Последний вопрос: из благородных напитков что взять?

– В одиночку не употребляю. Это первая стадия алкоголизма. Ты в собутыльники не годишься по трем причинам: за рулем, молод, да еще подчиненный. Вдруг забудешь о субординации. Перебьемся квасом.

Когда утром Дьяков садился в машину, Влад доложил:

– Харч в багажнике. С вас семь восемьдесят.

С взятой десятки отсчитал два рубля и сверху положил монетку.

Когда Дьяков попытался жестом изобразить «сдачи не надо», Влад с достоинством произнес:

– Кредит портит отношения.

В течение одного дня он еще как минимум дважды приятно удивил шефа.

Во-первых, дальновидностью. Комиссия объект не приняла, дружеский обед не состоялся. Отъехав от Березовки километров десять, они свернули в лесок.

Здесь и состоялось «во-вторых». Из багажника Влад достал складные столик и два стульчика. Потом извлек коробку из-под болгарских овощных консервов. Коробка состояла из двух отсеков. В меньшем стоял термос с чаем. В большем поместились свежие помидорчики-огурчики, завернутая в фольгу поджаренная курица, по баночке крабов и лосося, четыре пирожка, хлеб и даже кусочек сала. Все это располагалось в коробке вокруг трехлитровой банки, наполовину наполненной водой.

Сверху лежали небольшая синяя скатерть, свернутые бумажные салфетки, из которых торчали дюралевые вилки и ложки, несколько эмалированных кружек и тарелок производства лысьвенского завода.

– Фамильное серебро! – кивнул на дюраль Влад и начал накрывать на стол.

Дьяков не удержался и разломил пирожок.

– С капустой, – довольно зафиксировал он. – В десятку!

– Давайте полью, – намекнул Влад на необходимость соблюдения санитарных правил, доставая пятилитровую канистру с водой. – Резать хлеб и овощи по силам?

– Если постараюсь, – принял правила игры шеф, потянувшись за охотничьим ножом. – Вразуми темного начальника по двум вопросам. Если не секрет, из каких закромов дефицитные консервы?

– База ресторанов речного пароходства.

– А что за жидкость в трехлитровой банке?

– Утром был лед.

– Гигант!

Это же слово Дьяков произнес в пятницу, когда Влад зашел к нему в кабинет попрощаться.

– Ты не только гигант, но и мечта любого начальника. Если чем смогу быть полезным, не стесняйся.

– Взаимно. Александр Игоревич.

– Один совет. Ты на своем историческом факультете далеко вглубь веков не лезь. Там без тебя археологи да архивисты нароют все, что надо. Ходи поближе к современности, ты ее трезво чувствуешь. Если на практику надумаешь к нам, скажем, по Советам или по государственному строительству, возьму на должность. Не водилой, конечно. Не теряйся.

Атаманов. Ноябрь 1973

Над центральной площадью Камска гремела медь оркестров. Мощные динамики приятным баритоном артиста драмтеатра Виктора Саитова поздравляли шагающих мимо трибуны демонстрантов с пятьдесят шестой годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Из-за своей малочисленности коллектив филармонии не принимал участия в шествии в качестве автономной единицы, а рассредоточился по друзьям и родственникам. Последние года два другом представителя советской творческой интеллигенции и душеведа Ефима Марковича Морозовского являлся зампред Левобережного райисполкома Александр Игоревич Дьяков. Неудивительно, что именно с ним в этот момент Фима шел в первых рядах колонны, впереди которой ехал задрапированный уазик с надписью:

ЛЕВОБЕРЕЖНЫЙ РАЙОН

Когда они миновали центральную трибуну, председатель райисполкома вышел из колонны, помахал рукой своим заместителям и другим нижестоящим коллегам и направился на трибуну.

– Примкнул к элите, – констатировал Фима.

– А мы не элита? – слегка сомневаясь, спросил Дьяков.

– Элита, дорогой друг, это те, которые получают, а не достают. Кто не напрашивается за праздничный стол, а кого упрашивают этот стол собой украсить. По отношению к небольшой прослойке, что ниже нас, мы с тобой тоже элита. А вот к этим, – он махнул в сторону трибуны, – увы, нет. В отличие от твоего шефа, у которого имеется красненькое приглашение стоять на этом сквозняке.

Праздничное шествие завершалось, да и десятиградусный мороз давал о себе знать. Неудивительно, что некоторые из областных вождей с руководящей трибуны потихоньку стали перетекать в здание проектного института, расположенного как раз позади нее. На первом его этаже был оборудован скромный, но не бедный буфет.

У его двери стояли, как бы отдыхая, два кряжистых молодых человека в штатском. Они ни у кого не просили предъявить приглашение или удостоверение, но ни одна «не родная» душа даже не попыталась проскользнуть между ними. «Родными» были души, относящиеся к категории «областной партийно-советский и хозяйственный актив». Если коротко, к той самой областной элите. В отличие от Дьякова и Морозовского. Атаманов к ней принадлежал уже девятый год.

Что говорить, ощущение присутствия в этом сообществе согревало его не меньше, чем коньяк «KB», который он медленно потягивал, устроившись за угловым столиком. Это было даже не честолюбие. Наверное, то же чувствует красивая женщина на каком-нибудь венском балу. Та, что знает себе цену не где-нибудь, а в высшем свете.

Скоро к Атаманову присоединились коллеги-транспортники: начальник пароходства и командир авиаотряда. По стажу пребывания «в верхах», да и по авторитету, Атаманов среди них был «старшой». Все были в парадных шинелях, блистали звездами и шевронами. Словно астронавты, на свет их звезд, громко, по-командирски разговаривая, к ним подсели два генерала: милицейский и областной военком. Тоже с «KB».

– Мужики, – чокаясь, произнес Атаманов, – как летят года!

– Это точно, – купился военком. Уже пятьдесят шесть…

– Штурм Зимнего дворца я, к великому сожалению, не запомнил, – продолжил НОД-4, – но времена, когда генералы пили только водку, – как вчера!

Общий хохот привлек к ним внимание вошедшего первого секретаря обкома Ячменева.

– Еще раз всех с праздником!

Он огляделся и направился к генералам.

– Рядового необученного примете за свой стол?

– Будет вам прибедняться, товарищ полковник запаса, – восстановил историческую правду военком. – Украсите компанию.

– Продолжайте, не обращайте на меня внимания. А я посижу, расслаблюсь.

– Это вряд ли получится, Всеволод Борисович, – среагировал Атаманов. – По закону сохранения энергии, когда вы расслабляетесь, мы напрягаемся. И насчет «не обращайте внимания» вы тоже перегнули. Завтра вспомните наши посиделки и зададите себе вопрос: почему же это люди в форме в упор меня не видят? Что это еще за южноамериканская хунта в западноуральских широтах?

– А ты, оказывается, шутник, Атаманов. Сколько лет я от тебя только одно и слышал: «вагонов нет». Всегда скорбным голосом. А тут, смотри…

– Для вас всегда находились, Всеволод Борисович.

– Ладно, намек понял. Пойду в простой народ. Который без лампас. Приятных праздников, служивые.

Ячменев встал, пожал всем руки. Атамановскую на секунду-две задержал в своей.

– Сразу после праздников загляни ко мне после девятнадцати. Надо потолковать. Без посторонних.

Последние два слова «первый» мог и не добавлять. По неписаным управленческим законам, часы после восемнадцати были, что называется, облегченного режима. Рядовые сотрудники и тем более сотрудницы по окончании рабочего дня минута в минуту покидали свои места и мчались забирать детишек из детских садов, сметать в авоськи остатки того, что утром было выложено на полки магазинов. Те, кто помоложе, в девятнадцать уже чистили перышки перед свиданием или походом в театр. Если вдруг после шести начальству понадобилась бы какая-нибудь незамысловатая, но необходимая справка или цифра, то, вероятнее всего, она оказалась бы в опечатанном сейфе младшего специалиста женского пола, стоящего сейчас в очереди за внезапно выброшенными на прилавок импортными колготками.

Даже самые настырные и наглые посетители и просители знают, что приема в нерабочие часы не бывает. Если чудом и добудешь нужную резолюцию, то печать на нее тебе все равно шлепнут не ранее девяти с минутами утра.

По этим и другим сходным причинам после восемнадцати часов в рабочий график включалась рутина типа «работа над документами», ожидание звонков из московских кабинетов (с учетом разницы в часовых поясах) или то, что не требовало мелочности и суеты. К примеру, доверительная беседа.

Именно эта форма общения босса и подчиненного, справедливо высоко ценимая последним, ожидала Атаманова в первый послепраздничный вечер.

– Николай Петрович, – с места в карьер начал Ячменев, – ты в курсе, что у нас второй месяц нет секретаря обкома по транспорту и транспортному строительству?

– Не только в курсе, но и ощущаю. Порой надо наябедничать, а некому.

– Тебе известно, что я обсуждал твою кандидатуру на этот пост?

– Первый раз слышу.

– Это уже хорошо. Значит, из тех четырех, кто об этом осведомлен, никто не проболтался. Тогда вряд ли ты знаешь, что при обсуждении твоей кандидатуры один из этих четырех сначала попросил тебя не трогать, а потом произнес фразу: «Атаманов уже не тот».

– Не знаю. Но эту фразу уже слышал в свой адрес от Бычкова, своего непосредственного шефа, начальника управления дороги.

– С расшифровкой?

– Да, по моей просьбе. Он считает, что в моей работе нет того задора, что был раньше. Нет новых ярких починов, проектов, инициатив.

– Мне он сказал то же самое и подтвердил весомым аргументом: за последние четыре года у Атаманова нет ни единого взыскания за нецелевое использование средств. А раньше были одно лучше другого: за строительство стадиона, за реконструкцию Дома культуры, за непрофильную загрузку УМЦ, за оснащение вагоноремонтного завода без фондов.

– Даже не знаю, что ответить. Зато появились поощрения и даже орден. Не без вашей помощи.

Ячменев достал из ящика стола страничку машинописного текста с многочисленными пометками на полях.

– Не подхалимничай. Тебе это не идет, – он посмотрел на страничку. – Орден за первые места во всесоюзном соревновании три квартала подряд. Благодарности и премии министра за снижение аварийности, экономию электроэнергии, высокие надои в подшефном совхозе, как победителю городского конкурса «Микрорайон высокой культуры и благоустройства». Чтобы не забыть, как ты умудряешься благоустраивать без нарушения финансовой дисциплины?

– Опытнее стал, осторожнее… и хитрее.

– Это я чувствую. И все же как, по-твоему, прав Бычков или нет? И у меня порой такие мысли проскакивают.

– Сколько у меня времени для ответа?

– Ты сегодня в графике последний. Жена вот уже двадцать лет за поздний приход домой не обижается. Выходит, что можем поговорить, не глядя на часы.

– Бычков в чем-то прав, в чем-то нет. Прав в том, что я уже не тот. Стал старше и осмотрительней.

– Лет пять назад ты мне рассказывал, что тебя влекут вперед новизна и толковые подчиненные. Новизна – это всегда риск. Она осталась на вооружении сегодняшнего возмужавшего Атаманова?

– Осталась, но не как цель или «экстрим», а как средство. Если нет необходимости рисковать, ради острых ощущений ничего делать не буду. Вы же лучше меня знаете, что развиваться можно по-разному. Кто-то строит, а кто-то обустраивается. Наука учит: надо совмещать. Но если кишка тонка, приходится по очереди. Что нам министерство предлагало за последние годы по централизованному финансированию? Депо КИП и автоматики и шпалопропиточный завод. Завод – это примитивная лесопилка с химией. Его размещать надо на периферии отделения. А там социальной инфраструктуры – ноль. Депо – штука более серьезная и интересная. По сути дела, приборостроительное предприятие. Порядка восьмисот работающих. Квалифицированных. Их готовить надо минимум пять лет. Можно, правда, переманить. Но чем? Бесплатным проездом? Это не та конфетка. А жилья мне и для своих родных путейцев и движенцев не хватает. Но я стараюсь. И уже сегодня по обеспеченности квартирами лучше меня только ракетостроители живут. Но им Москва деньги отваливает не жалея, а я строю «за счет внутренних резервов». Несмотря на это, порядка у меня в микрорайоне больше. И свой семейный дом отдыха в Крыму. Это всё дефицит. Он же – стимул. Когда накачаем мускулы в социалке, вокзал и привокзальную площадь сделаем воротами, а не захудалой калиткой города, тогда кое-что придумаем и по основному профилю. Есть задумки конкурировать с лесосплавом, оборудовать экспортные терминалы для калийщиков. Но не все сразу.

– Логично. Твоя откровенность провоцирует меня еще на один деликатный вопрос. Среди тех, кого мы смотрим на секретаря по транспорту, Фефилов.

По анкете все безукоризненно: транспортник-автомобилист, крепкий хозяин, был на партийной работе. Но два твоих коллеги, не сговариваясь, сказали, что если его назначу, то они или сами подадут заявления об уходе, или я у них по его докладной партбилеты отберу. Один тебя вспомнил, сказал: с ним один Атаманов сработается. Хотел бы услышать не столько твое мнение о Фефилове, сколько спросить: ты бы действительно с ним сработался?

– Положительное у Фефилова, что он свое дело любит. И не в свои дела не лезет. Что отрицательное? Люди ему неинтересы. И те, кто его любимое дело делает, в том числе. Какой дурак его в свое время в комиссарах держал? До сих пор гадаю. Я опять что-то не то сказал? – глядя на Ячменева, прервал он свой монолог.

– Успокойся, не я его назначал. Я в это время еще облисполкомом командовал.

– Тогда о мирном сосуществовании. Железнодорожный и автомобильный транспорт завязаны в один тугой узелок. Пересекаемся мы ежедневно. Учитывая, что на каждого он смотрит как на врага народа, лично с ним стараюсь не общаться. Рабочие контакты между нашими фирмами давно перевел на уровень заместителей, начальников отделов. Когда дорожка узкая и разойтись невозможно, тупо, без эмоций задаю вопрос и получаю ответ. И мне глубоко наплевать, что по форме его ответ напоминает собачий рык. Тем более что чаще всего по содержанию он положительный. Дело же у нас общее, я ему нужен не меньше, чем он мне. Получается даже не мирное существование, а крепкий брак «по расчету». А вне работы я его просто не знаю. Тем более с ним не выпиваю. Не существует в моем свободном времени и пространстве никакого Фефилова. А раз нет, то откуда взяться конфликтам? Все это имеет место быть при равенстве наших погон. Что может измениться, если он станет вышестоящим? Немного. Все равно я ему буду нужен.

– За то, что не темнишь, тебе поклон, Николай Петрович. Это не дежурная фраза. Что имеем на выходе? Вокзал и привокзальную площадь довести до ума я тебе не только позволю, но и помогу всем, чем смогу. По этим объектам дверь моего кабинета открывай ногой. Аппарат будет осведомлен. Но, если года через полтора-два сдерну куда-нибудь в сторону от железнодорожной колеи, не удивляйся. И морально будь к этому готов.

– А куда в сторону, если не секрет?

– Секрет. Много будешь знать, будешь плохо спать.