Текст книги "Никого впереди"

Дьяков, Морозовский. Август 1975

В субботу 23 августа 1975 года на территории СССР никаких знаменательных событий не произошло. Если не считать города Харькова. Вторая украинская столица в этот день ликовала, отмечая открытие первой линии метрополитена «Холодная гора» – «Московский проспект».

К таким событиям готовятся задолго. И дорогих гостей приглашают заранее. Так, в почте директора Камского кабельного завода – крупного поставщика силовых кабелей для нового метрополитена, еще в конце июля появилось приглашение делегации завода в составе двух человек почтить своим присутствием общий праздник.

Директор эту комфортную миссию возложил на Морозовского:

– Ефим Маркович! Задержись там дня на два, обнюхайся, познакомься с дружественным народом. Харьков – город сытный. Может быть, и почерпнешь что-нибудь полезное. И подумай, кого из представителей власти включить в делегацию, чтобы тобой достойно руководил.

Видимо, шеф кое-что подзабыл. Когда в семьдесят втором он распорядился оформить перевод Морозовского из филармонии на завод, его бдительный заместитель по кадрам не удержался, чтобы не отметить, что у будущего руководителя снабжения «непрофильное образование». В подтверждение своей правоты он ткнул остро заточенным карандашом в соответствующую строчку, где значилось название Фиминой альма-матер: «Харьковский институт искусств». Директор сначала без симпатии взглянул на заместителя и лишь потом среагировал на «институт искусств»:

– Ты мне лишние запятые не вставляй! Тебе в профиль его нос не нравится? А мне не нос его нужен, а голова. И насчет института искусств ты глубоко неправ. Почему он непрофильный? Еще какой профильный! Снабжение – это и есть чистой воды искусство. Если ты этого до сих пор не понял, прими мои соболезнования.

На географию института, который до шестьдесят третьего года назывался Харьковской консерваторией, директор внимания не обратил. Что не скажешь о Морозовском. Шеф еще не окончил свой монолог, а в голове Фимы уже возникла идея, простая и изящная, как бикини на склонной к пороку двадцатилетней комсомолке.

Вернувшись в свой кабинет, он набрал Дьякова:

– Отец родной, не обижайся, но ты мне позавчера на совещании в горкоме категорически не понравился. Смурной какой-то, рычишь по пустякам, в глазах полное отсутствие полета. Мой диагноз – переутомление. От чего-то или от кого-то. Если пациент уделит доктору в конце дня десяток минут, то могу предложить курс лечения. Краткий, безболезненный и, уверен, эффективный.

…

– После девятнадцати? Договорились.

Простота идеи заключалась в отсутствии у Фимы необходимости обнюхиваться и что-то выискивать в городе Харькове. Этот город и друзей своей студенческой молодости он не забывал, связь с ними поддерживал.

Изящество идеи, возникшей у Ефима Марковича, заключалось в возможности наконец-то в спокойной обстановке, вдали от чужих глаз и ушей, обсудить с Дьяковым ряд накопившихся вопросов. Вопросов, представляющих, как пишут в дипломатических протоколах, взаимный интерес.

Морозовский раскрыл свой еженедельник и обнаружил, что двадцать третье августа выпадает на субботу. По правилам хорошего тона прибыть в гости полагалось не позднее обеда в пятницу. Далее последовал звонок знакомому инструктору орготдела Левобережного райкома КПСС:

– Светочка, как ваше впечатление от гастролей БДТ?

…

– Я рад, что вам понравилось. Рад за вас и за себя. Один деловой вопрос: мы хотели бы вашего дорогого Комиссара пригласить двадцать второго на пуск нового алюминиевого пресса. Где-нибудь с двенадцати до трех. Как у него с графиком?

…

– С десяти на комсомольском активе? Очень жаль. Желаю творческих и всех прочих удач.

Подпольная кличка Комиссар принадлежала первому секретарю Левобережного райкома. Было ему чуть за пятьдесят. Хотя он был выходцем с Пушечного завода, где прошел путь от инструктора до секретаря парткома, в узком кругу называл себя «профессиональным революционером» и, выпив, всегда рвался довольно приятным баритоном спеть песню:

 
Близко города Тамбова, недалёко от села,
Комиссара молодого пуля-дура подсекла.
 

Как и подобает комиссару, к «исполкомовским» он относился чуть свысока, как барин к своему управляющему. Работать не мешал, успехи записывал на свой счет, за промахи порол, но без изуверства. Зато терпеть не мог общения своего управляющего с чужими барами.

«Молодой да ранний» Дьяков этого не понимал или понимать не хотел. Хотя бы потому, что маячить на заднем плане не соответствовало его принципу «никого впереди». За что регулярно получал от старшего (по должности) товарища номенклатурные подзатыльники. Комиссар порой «забывал» пригласить его на какое-нибудь престижное директорское совещание, а если и приглашал, то мог грубо оборвать: «Ты сначала в своем коммунальном огороде наведи порядок».

Для Дьякова, много лет проработавшего с интеллигентным ректором и университетской профессурой, эти тычки были особенно болезненными. Поставленный Морозовским диагноз «усталость от кого-то» самым непосредственным образом относился к Комиссару. Как опытный терапевт, Фима первым делом решил не обострять болезнь. Если бы Комиссар был свободен, предложение посетить Харьков следовало сделать ему. Пусть и для приличия. Из-за занятости Комиссара не потребовалось даже этой маленькой хитрости, чтобы вывести Дьякова из-под удара.

Ровно в семь ноль пять Ефим Маркович доходчиво обосновал Дьякову возможность выезда председателя райисполкома в славный город Харьков. Целесообразность поездки он свел к трем пунктам: посмотреть, как живут не последние в Советском Союзе люди. Не просто посмотреть, а позаимствовать лучшее; отдохнуть от привычного камского пейзажа и примелькавшихся лиц на его фоне; наедине обсудить годовые итоги работы Биржи.

Если кто подумает, что целью поездки был совместный культурно-оздоровительный отдых вдали от камских просторов, это не будет соответствовать действительности. Главным пунктом повестки дня выездного заседания была Биржа.

Название «Биржа» в лексиконе деловых людей Камска появилось в апреле семьдесят четвертого. Напомним, что за месяц до этого на историческом обеде ее отцы-основатели Дьяков, Брюллов и Морозовский решили создать систему обмена временно свободными ресурсами между предприятиями. Для начала теми, что находились в Левобережном районе. Система состояла из двух структурных единиц – «Секции инфраструктурной координации» при Совете директоров района и «Сервисного центра при районном комбинате бытового обслуживания». Как идеолог проекта, Секцию возглавил Дьяков. Исполнительным секретарем Секции избрали заместителя директора Кабельного завода Морозовского.

Райком идею сдержанно поддержал, директора выразили готовность принять участие и дали своим подопечным указание: дерзай и побеждай! Поначалу экспериментировать на себе выразили готовность шестнадцать предприятий и организаций. Накануне ленинского субботника их представителей, снабженцев и сбытовиков, собрал председатель райисполкома Дьяков в красном уголке районного комбината бытового обслуживания.

Предварительно все получили «Положения о Секции и Центре» и «Пояснительную записку о принципах и механизмах участия в кооперации». Оставалось разрезать красную ленточку.

И тут засбоило.

В принципе ушлые снабженцы идею организованного обмена поняли и вроде бы внутренне одобрили. Отторжение вызвали два сюжета. Первый – наличие двух «контор» для решения одной задачи. В этом виделся какой-то подвох. Второй – заумные названия этих контор.

Слово «инфраструктура» в сочетании с матом никак не выговаривалось. А как же выражать сильные чувства в процессе нервной работы? С «секцией» была другая беда. У каждого этот термин ассоциировался с чем-то своим. У строителей – с блоком квартир, у транспортников – с несколькими вагонами, у любителей спортивного и прекрасного – со стройными фигуристками и брюхатыми штангистами тяжелого веса.

«Координацию» большинство воспринимало как появление над ними еще одного начальства, что вызывало дополнительную аллергию. К тому же потенциальная клиентура не разобралась в принципе работы дьяковского детища. На помощь пришел Морозовский.

– Дорогие коллеги. Не мне, скромному любителю, говорить вам – профессионалам снабжения, что если у человека есть в излишке нечто полезное, чего нет у другого, на этом всегда можно сделать гешефт. Для тех, кто не бывал в Бендерах или не знает немецкого языка, перевожу – «поиметь выгоду». Как говорит мой папа, для гешефта необходимы две вещи: место, где можно показать свой товар, и знание настоящей цены своего товара. Даже если недалекими людьми этот товар называется «неликвидным». «Центр» – и есть место, где одни имеют возможность показать свой товар лицом, а те, кому он нужен – посмотреть в это лицо. Товар, расторопные вы мои, может быть самым разным. Пример. В Москву, в сад имени Баумана, периодически со всех просторов нашей державы съезжаются театральные режиссеры и администраторы, то есть покупатели. И актеры, желающие получить работу, которые продают себя. Ходят, смотрят друг на друга, прицениваются, бывает, что и договариваются. Называется это «актерская биржа». Структура работает десятки лет. Работает надежно и ровно, как пищеварительный тракт выпускника ПТУ[31]31
  Профессионально-техническое училище.


[Закрыть]. Что касается Секции, где заседают наши папы-директора, для того она и существует, чтобы вы, забывчивые мои, помнили о своем не самом высоком месте. Если будете надувать свои щеки, то папа напомнит при помощи ведерной клизмы.

– Ефим Маркович! – подал голос заместитель директора строительного треста. – Вы бы с биржи и начинали. А то пудрите мозги: секция, инфраструктура, центр…

– Родные вы мои. Разве дело в названии? Но если вам нравится отрыжка капитализма под названием «биржа», будем между собой называть это заведение «Биржей».

Руководить Биржей Морозовский рекомендовал отставного полковника – бывшего начальника гарнизонной КЭЧ. Вначале новая структура обходилась штатом в четыре сотрудника, но к ноябрю с работой с трудом справлялась дюжина «бойцов».

Принцип работы Центра был незамысловат. На одном из телефонов сидел сотрудник, принимающий информацию о свободных ресурсах: от щитовых домиков до использования бульдозера на две смены. По другому телефону регистрировались заявки тех, кто в чем-то нуждался. Остальные «бойцы» группировали и обобщали спрос и предложение.

Как только появлялась возможность частичного или полного удовлетворения запроса, старший специалист проводил торг между заинтересованными сторонами. Семь процентов от сделки в рублях, независимо от того, был ли это натуральный обмен или денежные расчеты, перечислялись в кассу Биржи как комиссионные. Скоро этого стало хватать не только на зарплату аппарата, но и на выкуп особо интересного товара с последующей его реализацией. Естественно, по официальным ценам.

К новому, 1975 году Биржа из районной «де-факто» превратилась в областную. Теперь к ней относились, как сегодня к сотовому телефону: удивлялись, как без этого можно было прожить.

Об одной из сделок – «контракте века» – даже написала областная газета.

В сорок первом в Камск из Днепропетровска был эвакуирован небольшой завод металлоизделий. До эвакуации он среди прочего выпускал кровати с никелированными спинками. По прибытии в Камск завод перешел на выпуск опорных плит для минометов, а сразу после войны его передали как механический цех деревообрабатывающему комбинату (ДОК). Через год после окончания войны по старому адресу завода из Германии по репарациям пришли два вагона металлических чушек без сопроводительной документации. Чушки разгрузили и сложили в дальнем углу склада. На два запроса о содержании и назначении груза ответа не последовало. На ДОКе своей металловедческой лаборатории не было, платить деньги кому-то сочли излишним. Чушки оприходовали в бухгалтерии как чугунные и благополучно про них забыли. Примерно раз в пять лет при инвентаризации о них вспоминали, писали грозные акты и снова забывали.

Так случилось бы и сейчас. Но после очередной инвентаризации на глаза недавно назначенного заместителя директора ДОК по общим вопросам попала еженедельная рассылка Биржи. Первым номером в рассылке стояла заявка завода по производству грузоподъемного оборудования на сто тонн чугунных чушек для крановых противовесов.

Заместитель директора вызвал главного бухгалтера и начальника снабжения и, ткнув пальцем в рассылку, приказал:

– Берите ноги в руки, и чтобы через неделю этого хлама здесь не было! Только не проторгуйтесь!

Главбух, как и положено по должности, был занудой. Подняв документы почти тридцатилетней давности, он обнаружил, что собирается продавать неопознанный объект. После звонка коллеге с «Мотора» выяснилось, что для химического анализа потребуются одна «незнакомка», двенадцать часов и коробка шоколадных конфет. Через час чушка и конфеты были в лаборатории.

На следующее утро главбух «Мотора» сообщил собрату по профессии, что анализ выполнен и что с него причитается бутылка коньяка не менее чем с пятью звездочками.

– Коньяка мне для тебя не жалко, но мельтешение не нравится. Сказал бы сразу, а то шоколадка, шоколадка…

– Никакого мельтешения. Шоколадка – лаборантке. Коньяк – лично мне. Чушки твои не чугунные, а никелевые. Применяются при производстве сплавов и сталей. Для металлургов – супердефицит. Официальная цена в девяносто раз выше чугуна. Неофициальная – больше. Если надумаете сбыть этот товар нам, кроме всего прочего, с нашего снабженца три бутылки того же пятизвездочного.

Было очевидно, что ясельный период Биржи остался позади. Ребенок прочно встал на ноги. Ушли в прошлое детские болезни, появились взрослые.

До сих пор из отцов-основателей регулярно Биржей занимался только Морозовский. Он нашел управляющего (Полковника), дважды в неделю, по средам и пятницам, завершал в здании Биржи свой рабочий день, ежедневно принимал от Полковника краткий рапорт о состоянии дел. И решал вопросы, которые требовали не полковничьих, а его – «генеральских» – погон. Только особо замысловатые он оставлял «маршалу» Дьякову. Для мониторинга дееспособности системы Морозовский озадачил своих подчиненных на Кабельном заводе докладывать ему обо всех сделках, проведенных через Биржу. Он же взял на себя подготовку к заседаниям райкомовской Секции, возглавляемой Дьяковым.

За все время таких заседаний Дьяков провел два. Вместе с организационным. Так что нагрузка Морозовского на этом поприще была не ломовой, щадящей.

Брюллов лично привел снабженца УМЦ на первое заседание Биржи, вдохновил его на подвиги, представил Морозовскому и Полковнику, и больше в становлении общего детища участия не принимал.

Закономерно, что первые симптомы взрослых болезней Биржи улавливал Морозовский. До поры до времени он наблюдал за ними, не поднимая шума. Вдруг рассосутся сами по себе? Но теперь настал момент, когда от наблюдений настоятельно требовалось переходить к диагностике и лечению. Обязательно совместно с Дьяковым.

Учитывая, что лечение некоторых из выявленных заболеваний явно требовало соблюдения врачебной тайны, местом проведения консилиума Фима определил Харьков.

Утром двадцать второго августа в харьковском аэропорту камскую делегацию встретила директор учебно-курсового комбината метрополитена, миловидная женщина лет тридцати пяти. Представилась она как Эдита Тарасовна, но, «если не при исполнении, просто Эдита».

Эдита Тарасовна завезла дорогих гостей в гостиницу, в обмен на паспорта вручила ключи от двух полулюксов и ознакомила с планом праздничных мероприятий:

– Сегодня (пятница). День – свободный. При желании – экскурсия по городу. Обед для гостей в малом зале ресторана. Вечером настоятельная просьба принять участие в официальном банкете – представлении делегаций. Завтра (суббота). Начало торжественного пуска метрополитена в 11.00. Праздничный обед в 14.00. Ваше выступление – шестое из одиннадцати. Регламент до двух минут. Вечером – праздничный концерт. Воскресенье. Для желающих дружеский обед в 13.00 с руководством метрополитена и города. С 16.00 – отъезд делегаций. Номера в гостинице оплачены по понедельник включительно. Внизу, рядом с администратором, столик нашего ответственного дежурного. Круглосуточно. Все, что потребуется, от авто до билетов, связь с руководством, со мной, все через него. Не стесняйтесь, эксплуатируйте нещадно. А я, если не возражаете, зайду вечером, чтобы вы не были одиноки на банкете.

Фима немедленно отреагировал:

– Извините, Александр Игоревич, но если бы я знал, что такая женщина предложит избавить затерянного в степях Украины уральца от одиночества, я бы сделал все, чтобы наша делегация состояла только из одного лица.

Дама чуть заметно улыбнулась.

– Не огорчайтесь, берегите себя. Украинские метрополитеновцы способны решать и не такие задачи. До вечера.

Дьяков предложил часок отдохнуть после перелета и встретиться на обеде, чтобы сразу перейти к деловой части.

– Отлично, а я тем временем сделаю несколько звонков с тем, чтобы уточнить нашу программу пребывания, – поддержал идею Морозовский.

В половине второго Фима зашел в номер своего спутника.

– Разрешите доложить график визита, господин председатель?

– Разрешаю, доктор.

– Чтобы на всякий случай не напрягать гостеприимных хозяев, – Фима многозначительно показал глазами на потолок, – и избежать официоза, есть мнение отобедать под пивко в почти домашней вареничной. О ней у меня остались самые вкусные воспоминания еще со студенческих лет. До нее пять минут пешком. Вечером и завтра с утра до шестнадцати отрабатываем свой командировочный хлеб на официальных мероприятиях. В субботний вечер я рекомендую тебе побывать на концерте, а мне дать увольнительную. Причина самая уважительная. На денек приедет папа, и я хотел бы с ним вечерок погутарить «за жизнь». В воскресенье утром забираем из гостиницы вещи и едем за город на шашлыки к моим друзьям. Оттуда прямо в аэропорт. Вылет в восемнадцать. Есть возражения?

– Возражений нет, но просьба имеется. Я давно заметил, что у тебя нередко проскакивает выражение: «как говорит мой папа». Если все то, что ты цитируешь, принадлежит твоему папе, то иметь возможность посидеть с ним девяносто минут и не сделать этого – бездарное расточительство. Если позволишь, я час-полтора (клянусь, ни минуты больше) посижу с вами, а потом с огромным удовольствием пойду отсыпаться.

– Саша, не вышибай слезу. Нам будет только приятно.

Первым сюрпризом для Дьякова оказалось, что под вывеской «Вареничная» скрывался уютный ресторанчик. Ресторанчик источал такие аппетитные запахи, что прежнее намерение ограничиться кружечкой пива и не дополнять этот букет ароматом горилки показалось абсурдом. Не меньше удивил его авторитет Морозовского среди персонала заведения. Мэтр, провожая друзей к столику с надписью «Заказано», поинтересовался мнением Ефима Марковича об их новой музыкальной установке, выставившей напоказ матовые с дюралем колонки. Крепко сбитая официантка, не подавая меню, лишь кокетливо спросила:

– Как обычно, «Одесские фантазии»? Или «Страсти по Бердичеву»?

– Сонечка, из твоих прелестных рук, конечно, «страсти». Тем более что мой северный друг еще не имел счастья их испытать.

Сонечка так стрельнула глазками в сторону «северного друга», что чувство ревности, возникшее было у Дьякова к Фиминой популярности, мгновенно улетучилось.

– Фима, так у тебя тут родная хата!

– Правильнее, насиженная транзитная веточка на пути домой. Я в отпуск в Бендеры всегда лечу через Харьков. Ну что, отставим лирику в сторону и займемся суровой прозой коммерции?

Морозовский достал из кармана тонкую записную книжечку и трехцветную шариковую ручку.

– Подведем годовой баланс. Кружочки – достижения, квадратики – несбывшиеся мечты.

Жирным красным кружочком партнеры обозначили реальную пользу Биржи, которая даже превысила первоначальные их ожидания. Приятно удивило, что четверть объема «продукции» Биржи составят не материалы и оборудование, а кратковременные «неожиданные» для заказчика услуги. По специальному ремонту и наладке. По бурению скважины, необходимость которой свалилась неожиданно на голову. По прокладке вдруг понадобившейся одинокой трубы или кабеля под полотном шоссе.

Близким к оптимуму получился механизм работы Биржи: сбор информации по спросу-предложению, ее обработка, исполнение функции посредника при торге заказчика с исполнителем. Все это надежно заработало уже через два-три месяца.

Да и система оплаты посреднических работ, выполняемых аппаратом биржи, оказалась разумной. Ее хватало «на хлеб с маслом», но она не была «жадной», не отпугивала клиентуру.

Все это было отмечено в блокнотике Морозовского различными по размеру, но одинаково красными кружочками.

– Должен тебе доложить, – завершил заздравную песню Морозовский, – что за счет собственных закупок и продаж Биржи у нас сформировался небольшой фонд, поддающийся обналичиванию.

Брови Дьякова изобразили знак вопроса.

Морозовский мгновенно этот посыл уловил:

– Бесценный мой! Я тебя умоляю: не строй передо мной из себя девственницу. Все естественно и закономерно, как беременность девушки, пренебрегающей противозачаточными средствами. Даже у рядового рубщика мяса за рабочий день всегда наберется крошек на хорошую котлету. А у его квалифицированного коллеги – обрезков на полноценный семейный гуляш. Неужели ты держишь Фиму за «рядового»? На первое августа сумма недопущенных нами потерь составила… – Морозовский открыл свой блокнот на странице с календарем и подчеркнул три цифры. – Это с двумя нулями. Имеется предложение по одной трети вознаградить персонал и самих себя, одну треть оставить как резервную. Решения по ней будем принимать вместе по принципу «двух ключей».

– Суммы не слабые. Не засветимся?

– Девяносто девять процентов, что нет. И приложу весь свой талант, чтобы этот один процент не пророс наружу. А о тебе вообще знаю только я. Тратить, конечно, их следует аккуратно. Этот опыт у нас, слава Богу, имеется. И нам не повредит иметь пару легальных побочных заработков. Чтобы слишком наблюдательный народ понимал, откуда берется наш слегка повышенный уровень благосостояния. Тебе, как кандидату наук, пяток лекций за год отчитать в Университете марксизма естественно и престижно. Я специально с этой целью пятый год балуюсь спортивным судейством.

Дошла очередь и до «траурных рамок» – квадратиков, обозначавших «взрослые» болезни.

Единственной, но чувствительной «взрослой» болячкой, которую ощутил Дьяков и без помощи Морозовского, оказалась слабая реакция директоров на успехи Биржи и, соответственно, на его личную роль в этих победах.

Что греха таить, Биржа затевалась им специально, чтобы это высшее городское сословие почувствовало некоторую зависимость от ее «хозяина» Дьякова. И, пропорционально этой зависимости, проявила свое уважение к нему.

Но случился парадокс. Была создана интересная, полезная для дела, для директоров, надежно действующая система, а они этого подвига не заметили.

– Фима, ты же знаток закоулков человеческой души. Чего мы не учли?

– Одна версия у меня имеется. Мы придумали вкусное блюдо и рассчитывали, что им будут лакомиться директора. А они направили туда своих снабженцев, которые блюдо оценили, но их мнение не дошло до директорских ушей. А если и дошло, то не взволновало.

– Какие пороки тебя встревожили? – спросил Дьяков.

– Меня последние пару месяцев беспокоит состояние здоровья Полковника. Мы ему дали готовую машинку для печатания купюр, научили ею пользоваться. Он немного покрутил ручку и возомнил, что он генеральный конструктор и хозяин этой машинки, а мы здесь ни при чем. Это половина беды. Но он еще начал подворовывать. Если бы Полковник сидел на голом окладе, то это можно было если не оправдать, то понять. Но мы ему платим с оборота, придумали хитрую систему доплат, чтобы его не тянуло «налево». Бесполезно! Вроде был нормальный мужик, но почувствовал запах больших денег и потерял разум.

– Наши шаги? – хмуро поинтересовался Дьяков.

– Провести внутреннюю ревизию, по результатам которой предложить ему или покинуть свой пост «по собственному желанию», или в одиночку разбираться без нашей поддержки с ОБХСС.

– Логично. Есть кто на замену?

– И не в единственном числе. Но гарантии, что жадность не сгубит очередного фрайера, увы, нет. Имеется кандидатура женского рода, близкая к идеалу. Умная, грамотная, реалистичная, коммуникабельная, когда надо, твердая. И с редчайшим сочетанием: хваткая, но порядочная.

– И при этом красивая?

– Ты будешь смеяться, но таки да!

– Фима, остановись. Еще один комплимент, и я кончу. В чем же проблема? Приглашай ее. Или боишься перед такой женщиной не устоять, обрушить имидж образцово-показательного семьянина Морозовского?

– За это ты не беспокойся. Фима смолоду, если и балуется на стороне, то только на гастролях. А теперь возьми себя в руки. Это Ирина. Жена Юры Брюллова. Он отличный парень, но идеалист.

– Можешь не продолжать! Если бы не «крошки» и «обрезки», то Ирина почти идеал. Может быть, без «почти». Но при наличии «черной кассы» привлекать ее в компаньоны – исключено.

– Согласен, Саша. Вернемся домой, посмотрим наших соискателей, найдем кого надо. Только давай сделаем правильный вывод. Для этой работы гении не нужны. Чем меньше у этого человека будет амбиций, тем меньше нам грозит бессонница.

– Что у нас еще из «квадратиков»?

– Есть еще неприятность из разряда мелких, появление которой мы ожидали. Но знать ты о ней, товарищ командир, должен. Около десяти процентов наших клиентов, найдя друг друга через Биржу, потом начинают работать напрямую, минуя нас. Крохоборы, конечно, на семи процентах экономят. Но что есть, то есть. Мы без них проживем, но уверен, что шалят в лучшем случае клерки среднего звена, выпороть которых будет нелишним.

– Будь любезен, Фима, подготовь по самым показательным случаям письма в адрес их директоров. И чтобы там были трогательные слова. Что-то вроде: «Такое поведение ваших подчиненных дискредитирует сложившуюся систему координации, нарушает кодекс деловой чести ее участников». Письма сделай за подписью Комиссара. Я их подпишу у него и передам их боссам из рук в руки. С соответствующими комментариями.

Морозовский аккуратно записал фразу.

– Растешь на глазах, председатель! Такие слова достойны трибуны партийного съезда. Или как минимум Верховного Совета.

– Мой школьный физрук обещал, что за Верховный Совет я сыграю в футбол. Выступление с высокой парламентской трибуны ты предрекаешь мне первым. Если бы не привкус примитивной лести, я бы возгордился. Но пока не буду.

– Зато потом тебе будет стыдно за грубость, проявленную по отношению к дальновидному другу. А теперь обсудим последний по очереди, но далеко не безобидный «квадратик». Имеются подозрения, что гиганты ума с оборонных заводов, которых снабжают лучше других, учуяв личную выгодность сделки, выставляют на обмен не излишки, не лежалый товар, а самую-самую свежатину, полученную по плановым фондам. А то и подключают к обмену третью сторону. Уже дважды у нас мелькнули производители ракет из Днепропетровска и танков из Челябинска. Первая опасность таких игр в том, что мы заходим на поляну Госснаба. Вторая опасность неизмеримо серьезнее. Если эти ребята действительно химичат, то рано или поздно на этом попадутся. А пришить это дело могут и нам. «Портные» по этой части серьезные. Не кто-нибудь, а КГБ. И статьи тоже, вплоть до расстрельных. Имеется простой механизм перестраховки: требовать от всех режимных предприятий справку-согласие на реализацию неликвидов, заверенную спецотделом. Но тогда суммарный оборот упадет примерно на треть.

– Хрен с ним, с оборотом. Молодец, что эту проблему ты засек вовремя. С этим огнем, Фима, играть не будем. Тут лучше пять раз перестраховаться. У меня родилась не самая глупая мысль. Давай официально обратимся к чекистам с просьбой прикомандировать их сотрудника для работы на Бирже с целью обеспечения режимных требований. На штатную должность. Им такие шабашки нравятся. Тут работа конкретная, постоянная, а шпионов на всех контрразведчиков не напасешься.

– А если ловец шпионов заинтересуется «мясными крошками»?

– Отвечаю вопросом на вопрос: для чего у тебя «резервная треть»? Простимулируем. Все мы люди.

Финальной рюмочкой горилки была утверждена резолюция: «Выполненную работу признать успешной, что не дает повода для расслабления».

К вечернему банкету, посвященному знакомству хозяев и членов делегаций, друзья и компаньоны успели вздремнуть и предстали перед поджидающей их Эдитой Тарасовной готовыми к боевым подвигам, словно молодые лейтенанты.

Морозовский неназойливо полюбопытствовал:

– Эдита Тарасовна, после восемнадцати часов вы «при исполнении» или в свободном полете?

– Какое это имеет значение? К дорогим гостям мы с распахнутой душой. Круглосуточно!

– Я, конечно, пожилой человек, но запомнил, что к этой милой женщине, когда она «не при исполнении», можно обращаться просто Эдита. Что, по моему разумению, означает распахнутость души до размеров разумного декольте.

– Желание дорогого гостя – наше желание. Но не всё сразу. С Александром Игоревичем я на время вынуждена расстаться. Ему предписано быть за «руководящим» столом. Кроме вас – уральцев, у меня еще двое подопечных. Извините за прагматизм, поставщики мрамора и вагонных секций. Я их пристрою, вернусь, и только после этого смогу персонально для Вас, Ефим Маркович…

– Фима.

– … Персонально для вас, Фима, продемонстрировать настоящее гостеприимство.

Банкет прошел не без пользы.

Дьяков познакомился с двумя своими коллегами – председателями харьковских районных исполкомов. Быстро перешли на «ты», обменялись номерами прямых телефонов и выяснили много взаимно полезного. Хозяева предложили места в семейных домах отдыха под Харьковом и в пионерских лагерях на Черном море. Обещали незамедлительно помочь с дефицитными подшипниками, производимыми на местном ГПЗ-8.

Их ответный интерес вызвали дьяковская Биржа, возможность целевого направления детей в знаменитое Камское хореографическое училище, теплоходный туризм по Каме и Волге.

Несмотря на то, что Эдита периодически отлучалась, навещая своих подшефных гостей, уже через час Фима был осведомлен, что семья для нее – святое, но в век глобального дефицита даже в строгий пост неправильно отказываться от отбивной, которую тебе предложили. Тем более что высокие и крепко сбитые – ее слабость, а бабий век короткий. Что лучшие ее годы – работа в комсомоле, где она достигла высот секретаря горкома по учебным заведениям. Нынешняя же работа – это мягкая, но вынужденная посадка после прощания с комсомольским возрастом.