Текст книги "Никого впереди"

Без пяти девять Эдита посмотрела на часики-крабы и буднично сообщила:

– Не позднее половины двенадцатого я должна быть дома. Если желания, полыхавшие в твоих глазах полтора часа назад, еще не потухли, приглашай в гости.

В одиннадцать пятнадцать Морозовский проводил ее до дежурной машины. В порядке конспирации прощальных поцелуев не последовало. Уже открыв дверцу, она шепнула ему:

– Ты оправдал доверие комсомола, ковбой!

Подходя к лифту, Фима поймал себя на мысли, что порой женский опыт конкурентоспособен с девичьей свежестью.

Весь последующий день делегация Камского кабельного завода добросовестно выполняла необременительные гостевые обязанности. Лишь около шестнадцати гости добрались до гостиницы. Девушка-администратор, выдавая Морозовскому ключ, сообщила:

– Вас просили позвонить в гостиницу облпотребсоюза по этому номеру, – она протянула ему листок бумаги.

Морозовский, не откладывая, позвонил.

– Это батя. Ждет нас у себя. Совсем недалеко, десять минут пешком, – пояснил Морозовский Дьякову. – Освежишься и сразу заходи ко мне.

Вскоре они входили в скромный двухкомнатный номер небольшой ведомственной гостиницы. В дверях их встретил еще один Фима. Только совершенно седой и чуть усохший.

Младший Морозовский представил:

– Мой папа – Марк Наумович, он же – гвардии старшина медицинской службы, он же – заместитель председателя райпотребсоюза, кормилец и поилец населения города Бендеры и его окрестностей. Папа, а это мой друг и соратник, а по совместительству – председатель райисполкома славного города Камска, в недавнем прошлом центрфорвард команды «Мотор», Александр Дьяков, он же – Саша.

В гостевой комнате на круглом столе стояли вазы и тарелки с фруктами и орешками, а также бутылка молдавского «Белого аиста». Марк Наумович, как бы оправдываясь, показал на стол:

– Это ребенку подарок от мамы. Убеждать ее, что всем этим в лучшем виде я могу затариться в харьковском облпотребсоюзе, было бесполезно. А чтобы любимое лакомство ребенка не поплыло на жаре, – он открыл холодильник и достал из него торт «Наполеон», – пришлось специально ехать ночью. Садитесь, хлопцы, угощайтесь, налейте себе коньячку. Чай к торту сразу заказать?

– Не гони лошадей, батя.

– Саша, можно я буду так вас называть? Мы с Фимой минимум четыре раза в году встречаемся то в Бендерах, то на нейтральной территории. И я имею о вас представление. Очень даже неплохое. Между нами, не только об игре в футбол. Признаюсь, Саша, мне льстит, что у моего сына друг не только хороший человек, но и солидная фигура. К председателю нашего райисполкома я хожу на совещания лишь тогда, когда мой начальник, он же – славный сын молдавского народа товарищ Дука, находится в отпуске или командировке. Или если он догадывается, что ему на этом совещании вставят фитиль. Я-то к ним задом не повернусь. Между нами, он такой же Дука, как я маршал Жуков. В сорок шестом году инструктор горкома Лева Зак перевел на молдавский язык сборник выступлений товарища Сталина. Чтобы не портить страничку, где стоит фамилия переводчика, ему посоветовали взять псевдоним. А дальше то, се, «дело врачей»… И Лева пошел по пути товарищей Ленина, Молотова и Троцкого, взяв себе в фамилии конспиративную кличку. Это ему помогло, но не очень.

Из горкома списали в торговлю. Но это лучше, чем на Колыму. Нет, я ничего плохого о нем сказать не могу, впрочем, как и хорошего. Но мы с ним ладим уже два десятка лет. Это, Саша, не стаж, это срок! Среди людей, Саша, редко встречаются ангелы. И все равно с ними надо мирно сосуществовать. Мне кажется, вас это получается, и это правильно. Кажется, я вас замучил своим старческим брюзжанием.

– Что вы, Марк Наумович. У вас такие лихие, но логичные переходы от темы к теме. И вы подстрекаете к ответной откровенности. Но сначала – можно один щепетильный вопрос? Я немного постиг номенклатурную науку. Мне тоже подчинены торг и общепит. Заместитель председателя райпотребсоюза – это фигура, но в границах своего района. В соседнем он уже никто. А для вас в сопредельной республике, во второй столице, бронируют престижный номер в хорошей гостинице. Вы явно можете расколоть далеких от Бендер харьковчан на дефицит. Вышестоящее начальство, которому вы уж точно не лижете зад, двадцать лет не решается вас выпороть, несмотря на принадлежность не к самой популярной национальности. Чего-то в этой истории, Марк Наумович, не хватает.

Морозовский-старший хитро ухмыльнулся и вопросительно посмотрел на Фиму:

– Проболтался?

– Клянусь, папа, даже не намекал.

– Саша, отдаю должное людям, которые вас разглядели и выделили из общей массы. Я стараюсь об этой почти неправдоподобной истории не рассказывать, но она который год растекается по миру независимо от меня.

Марк Наумович глубоко вздохнул и подсел к столу.

– В сорок третьем году наш батальон захватил плацдарм на правом берегу Днепра и застрял. Переправу разбомбили, ничего тяжелого из вооружения подбросить нельзя. Слева, справа, впереди – немцы, сзади река. Два дня немцы нас не трогали, приходили в себя. На третью ночь нам для усиления переправили стрелковую роту и отдали приказ: расширить плацдарм вширь на юг. Как потом оказалось, отвлекающий маневр. Но мы этого не знали. Атаковать было приказано в четырнадцать, чтобы испортить фрицам обед. Но потом комбат сообразил, что где-то в половине четвертого солнце будет светить немцам в глаза. Пустячок, а десяток жизней может спасти. Он пытался согласовать отсрочку с полком, но пропала связь. На перенос времени атаки без согласования свыше особист наложил крест. Комбат завелся: «Тогда пойдешь в атаку лично, вместе с новой ротой!». Прошли сто метров, попали под кинжальный огонь, потеряли кучу людей, залегли. Артиллеристы с левого берега засекли немецкие огневые точки, стали нам помогать. В шестнадцать пришел приказ: отходить. Только стали отползать, особиста ранило. Солдата, который попытался его вытащить, тоже. Ладно, хоть укрылись в воронке. Послали за ними санитара. Прополз полсотни метров, наповал.

Лицо старого солдата побледнело. Чувствовалось, что мыслями он сейчас где-то на Днепровском плацдарме.

– Я подумал, что если особист погибнет от потери крови, мне прямая дорога в штрафбат. Пришлось совершать подвиг лично. Попросил ребят, чтобы прикрыли огнем, и пополз. Добрался целым, обоих перевязал, что мог, сделал. До темноты сидел с ними в воронке. На всякий случай постреливал. Не прицельно, а для собственного успокоения. Но два автоматных диска опустошил. Как стало темнеть, потащил ребят домой. Метрах в тридцати нас встретили санитары, стало веселей, – Марк Наумович облегченно вздохнул и несколько секунд молчал. – Примерно в час ночи меня разбудили: иди к комбату. У комбата сидят ротные, полковник из политуправления, наш политрук и еще три офицера, незнакомые. Полковник с приятной физиономией, улыбчивый: «Покажи, военфельдшер, на местности, как что было». – «Так темно, товарищ полковник». – «Не беспокойся, немцы подсветят». Прямо в окопе рассказал я ему все, но без рассуждений. Он послушал, спросил у какого-то полковника: почему поперлись в атаку без должной разведки и артиллерийской подготовки? Вернулись назад. У блиндажа я развернулся, но «улыбчивый» меня остановил и спрашивает политрука: «Военфельдшера к награде представили?». – «Так точно, „За отвагу“». – «Это правильно, – и, обращаясь к комбату: – Угостите чем-нибудь на дорожку?» – «Чай, тушенка, товарищ полковник. А если покрепче, то только в случае, если военфельдшер разрешит. Он у нас сам непьющий и медицинский спирт для поддержания боевого духа дает, если только у него НЗ[32]32
  Неприкосновенный запас.


[Закрыть] в полном объеме». – «Даже если ты, комбат, прикажешь?» – «Я вообще-то не пробовал, но думаю, что не даст. Я прав, Морозовский?» – «Я же не из вредности или из жадности, товарищ капитан. А если через минуту, не дай Бог, мина прилетит? Чем лечить будем? Но сейчас, товарищ полковник, грамм триста резервных найдется». – «Замполит, – позвал полковник, – оформляй военфельдшера на „Славу“ третьей степени. За спасение офицера и солдата в особо сложных условиях и отражение контратаки противника. И за доблесть перед начальством! Если будут вопросы, посылай ко мне». В 1951 году 21 февраля звонит мне первый секретарь нашего горкома: «Завтра на торжественное собрание, посвященное Дню Советской Армии, приедет первый секретарь ЦК Молдавии товарищ Брежнев. Приказываю: организовать стол на тридцать человек, фронтовикам быть при наградах». Я приколол на пиджак только орден Славы да медали «За боевые заслуги» и «За победу над Германией». Никаких «За взятие…». Заседание кончилось. В комнату президиума, где был накрыт стол, заходят человек пять гостей, остальные наши. Впереди Брежнев. Я с официантами стою у входа. Присмотрелся: так это же тот полковник, «улыбчивый». Он сначала на мою физиономию внимания не обратил: она сантиметров на десять его повыше. А на ордене взгляд остановил: «За что „Слава“?» – «За Днепр, товарищ полковник. Извиняюсь, товарищ первый секретарь. По вашему личному представлению, за спасение раненых». – «Военфельдшер! Вот это встреча! – он меня обнял, чмокнул куда-то в шею (я нагнуться не сообразил). – Ты по-прежнему сам не пьешь и другим не даешь?» – «Сам по-прежнему, а угощать других теперь моя профессия». – «Тогда садись рядом». – «Да не по чину, Леонид Ильич». – «Я лучше знаю, что по чину, а что нет». – «Николаич, – обратился он к нашему первому секретарю, – подвинься, уступи место боевому товарищу. Извини, забыл фамилию, какая-то она у тебя зимняя». – «Морозовский я, Леонид Ильич». – «За тебя. Ты даже не представляешь, как я рад, что ты жив. Будь здоров, Морозовский!» Больше лично с ним я не встречался. Но поздравления от него идут, правительственные телеграммы. Где бы ОН ни работал. Из Кишинева, из Москвы, с целины, снова из Москвы. Шесть раз в год, как штык. Не было года, чтобы пропустил.

Дьяков вслух посчитал:

– Новый год, 23 Февраля, 1 и 9 Мая, 7 Ноября… – он задумался, вспоминая, – День Конституции?

– Нет, на Конституцию не бывает. В декабре, но на мой день рождения.

– Отвечаете?

– А как же. Поздравляю, желаю, спасибо, что помните. И новость, если хорошая есть. Когда комбат стал доктором наук, например. Или политрук получил Героя за Боткинскую ГЭС. Он теперь строитель. Когда сын погибшего ротного стал инженером. Тем более у НЕГО в поздравлениях всегда есть слова: «Наилучшие пожелания боевым товарищам». Да, примерно раз в пять лет звонит по телефону. Всегда перед Днем Победы. В шестидесятом я на работе был. Предупредили, что через час соединят. А в шестьдесят пятом я дачу строил. Нашли! Приехали из горкома, привезли к «первому», из его кабинета и поговорили. После этого мне на даче телефон поставили. Одному. Три километра линия. Я попросил, чтоб параллельный сторожу. Ему нужнее. Параллельный не разрешили, сторожу дали отдельный номер.

– А о чем разговариваете по телефону?

– Да обо всем. Или ни о чем. Поздравление, здоровье, урожай. Чего за три-четыре минуты наговоришь? Один раз, через неделю после разговора, два офицера мне бутылку виски заграничного в красивой коробке привезли. Из Москвы. Под расписку. На коробке надпись, шариковой ручкой:

Марку Морозовскому.

Начни с этого и продолжай до ста лет!

Брежнев.

Это после того, как ему стукнуло семьдесят пять и я, поздравляя, сказал: «Теперь просто необходимо за вас выпить». Говорил тогда он очень плохо, а все же среагировал.

Дьяков расхохотался:

– Ох и сильны вы, Марк Наумович! Вы даже эти слова: ОН, ЕМУ, ЕГО – произносите по-особому. Как набожный еврей – Бог. А вы когда-нибудь просили его о чем-то?

– За себя нет. А зачем? У меня и так постоянное ощущение, что ОН с веничком впереди меня все эти годы идет и аккуратно подметает, не поднимая пыли. Вот за город Бендеры я раз попросил. Деньги на восстановление вокзала. Дал. Чудо?

– Простите за приземленность, Марк Наумович, элемент чуда и фронтовой ностальгии в этом имеется. Но главное, кто-то в аппарате Леонида Ильича, тот, кто все эти годы рядом с ним, уловил его положительные эмоции от вашей первой встречи. И внимательно следит, чтобы этот огонек не погас, обогревал его и дальше. Ну и вы мудро себя ведете. Две-три неловких просьбы – и прощай любовь. Не хочу злоупотреблять вашим вниманием, умыкая драгоценное время, предназначенное Фиме. Огромное спасибо и разрешите удалиться.

– Разрешаю. Но Фима мне сказал по телефону: в вашей совместной работе появились тучки? Я не смогу быть вам полезным?

Дьяков повернулся к другу:

– Фима, изложи первый «квадратик».

Марк Наумович внимательно выслушал историю о неблагодарных директорах.

– Я вас правильно понял, мальчики? Вы им закололи барана, приготовили шашлычок, угостили, а они «ноль внимания, фунт презрения»?

– Можно сказать, да, – подтвердил Дьяков.

– Саша, уверен, что в вашем общепите имеется заведение, в котором вы любите получить удовольствие. Что предпочитаете на первое?

– Мясную солянку.

– Итак, мясная солянка приятно проникла в ваш организм. Вы сразу побежали к шеф-повару сказать ему спасибо? Нет, вы скушали антрекот. И ощутили приятную тяжесть в области третьей пуговицы снизу вашего генеральского кителя. Вы сказали спасибо шефу? Нет, вы запили все это чешским или польским пивом. А если и сказали спасибо, то директору ресторана. Или официантке, которая здесь ни при чем.

Дьяков, протестуя, поднял руку…

– Вы хотите сказать, Саша, что иногда заходите на кухню к шефу со словами благодарности?

– Я прошу его позвать.

– Примерно раз в два года. Так? И то при гостях, чтобы показать им свои хорошие манеры. Я не ошибся? Но мы ушли в сторону. Съел. Понравилось. Возникло чувство благодарности. Выразил… Так, большие дети мои, бывает редко. И не только у вас. У большинства. Наша мысль течет по другому руслу: понравилось – хорошо. Так оно и должно быть. За то я им и деньги плачу или оказываю внимание. Вот если плохо, тогда мы выскажемся от души, вспомним их маму. И премии лишим, и понизим. Чтобы неповадно было.

Морозовский-старший хитро улыбнулся и показал взглядом на бутылку коньяка.

– Давайте еще по глоточку и больше ни слова о плохом. Поговорим про «делать правильно». Если хочешь, чтобы гость тебя оценил, замани его на кухню. Чтобы он почувствовал процесс, понял, что это не баланду готовить. Еще лучше, обеспечь его участие в деле. Когда он что-то недосолит или пережарит, то поймет, что сделать из доброго харча говно может каждый, а из говна конфетку единицы. И ты из их числа. Существует еще одно воспитательное средство: когда клиент почувствует вкус настоящей солянки, неплохо, чтобы после нее кто-нибудь другой угостил его баландой, – он резко, по-молодому повернулся к Дьякову. – Саша, наш разговор вас не утомил? Тогда немного о воспитании не чужих директоров, а собственного ребенка. Когда Фима работал в филармонии, он держал меня в курсе своих «левых» доходов. А последнее время что-то мнется. Если бы у него был только завод, я мог подумать, что он в эти игры больше не играет. Но теперь я вижу, что в ваших мыслях много места занимает, как вы ее называете, «Биржа». У меня возникает предположение, что такое заведение вряд ли сможет работать без смазки в виде «налички». А где «наличка», там и головная боль. Или я неправ?

Пришлось Фиме повторить свой монолог о рубщике мяса, о котлетах из крошек, о гуляше из обрезков и даже о цифре с двумя нулями.

Марк Наумович долго молчал.

– Если бы ты, Фима, не был моим сыном, вы, Саша, его другом, ваш покорный слуга отошел бы в сторону, с любопытством ожидая развития событий. Но любопытство – чувство для посторонних. А «своим» у меня нет желания посылать посылки на зону. В вашем бизнесе, дети мои, я чувствую запашок тюремной параши.

– Батя, ты же нормально относился к моим приработкам в филармонии.

– Да. Потому что они были в пределах меры. Ребята! Вы нарушили святое. Меру! Ты, Фима, имел на своих комбинациях на полторы-две «Волги» в год. Это не мало, но и не слишком. Кем ты был? Рядовым администратором. Ты никому не был интересен. Здесь ты большой начальник, у всех на глазах. Если ты поимеешь крупные неприятности, очень многие будут этому бескорыстно рады. Там ты заимствовал средства у зрителей. Здесь – у государства. И очень, очень много. Зритель отходчив, государство злопамятно. Для зрителя ты всего лишь немного украл, завысил цену. А государство предал. Мальчики! Это совсем разные статьи Уголовного кодекса! За обман зрителя, если попался и возместил, светит условный срок. Не возместил – хуже, но парой-тройкой лет «химии» обойдешься. За измену государству могут и к стенке поставить.

Отец грустно посмотрел на сына.

– Но все это, неразумные вы мои, не главное. Я оглядываюсь по сторонам, смотрю, нет ли в этой комнате лишних ушей, и задаю простой вопрос: зачем вам в стране Советов понадобились лишние нули? В стране Советов для энергичного и неглупого человека мерой является жить лучше других «в разы»; на грани разумного – на порядок. Больше – это уже за гранью. Пятьсот всеми уважаемых профессорских рублей в месяц – норма. Тысяча – признание больших заслуг. Пять тысяч – перебор. Пятьсот тысяч – безумие. Это же чемоданы денег! Вы будете их сдавать в вокзальную камеру хранения? За «бугром», имея подобную коллекцию купюр, покупают Рембрандта, штучные драгоценности, виллы, самолеты и манекенщиц. Вы сможете только девочек. Наши не хуже качеством, они будут вас горячо любить и не за такие сумасшедшие деньги. Тогда к чему эта суета и рискованная езда на мотоцикле по вертикальной стене? Для ваших лет вы уже сделали неплохую карьеру, нащупали твердую почву под ногами. Топайте по ней в направлении, заданном партией и правительством. И получайте от этого удовольствие в пределах скромной заначки. Но не больше. Я вас умоляю!

Дьяков слушал Марка Наумовича и млел от удовольствия.

– Имеется еще один радикальный вариант, дети мои, который мне не симпатичен. Если вам не по душе здешние порядки, сваливайте. Фиме нелегко, но проще. Мой покровитель его без восторга, но выпустит, а Ицхак Рабин[33]33
  Премьер-министр Израиля в 1974–1977 гг.


[Закрыть] с таким же удовольствием примет. Вам же, Саша, придется для этого затевать игры с советскими пограничниками. Даже если свою глубоко православную фамилию Дьяков вы поменяете на Раввинов или Епископов. Я надеюсь, что эти глупости не про вас. Вот теперь, Саша, могу с чистой совестью отпустить вас смотреть, надеюсь, приятные сны.

– Спасибо, Марк Наумович. Мы с максимальной серьезностью отнесемся к тому, что вы сказали. Можно на ходу задать последний вопрос: Высокий Покровитель ни разу не спрашивал у вас совета?

– Рискуя быть нескромным, отвечу: к сожалению, нет. Не исключаю, что если бы рядом с ним был не Михаил Суслов, а Марк Морозовский, он бы уберегся от некоторых глупостей.

– Я, Марк Наумович, в этом нисколько не сомневаюсь. Будьте здоровы!

Около двух часов ночи отец сказал сыну:

– Я раньше думал, что чем дольше люди не встречались, тем больше времени им нужно, чтобы поговорить при встрече. А все наоборот. Когда редко общаешься, мало общих тем. Я рад, Фима, что нам с тобой не хватит и суток, чтобы наговориться. Рад, что у тебя нормально в семье, что радуют мальчики. Ты правильно сделал, придя на завод. Это солидно. И затея с Биржей не самая глупая.

– Папа, не беспокойся. Я думаю, что мы с Сашей найдем меру.

– О чем-то я еще хотел спросить твоего друга, но он перебил вопросом? Вспомнил. Я правильно понял, что Биржа – ваше совместное дитя, и в этом деле вы компаньоны?

– Так оно и есть, – подтвердил Фима.

– То, что у вас разделение труда – он комиссар, а ты командир – это правильно. Но меня насторожило, что комиссар не владеет деталями, не контролирует командира.

– Ему некогда, папа. И он мне доверяет, а я его доверием дорожу.

– Фима! Последний раз ты писал в штанишки тридцать пять лет назад, а рассуждаешь как малое дитя. Доверие, как и любовь, вещь хорошая, но с пониженной надежностью. Сегодня оно есть, а завтра изменились обстоятельства, на горизонте появилось что-то более заманчивое. Ты меня понял?

– Теоретически ты прав.

– Фима! Если бы я был теоретиком, то получал бы зарплату в кассе не районной потребкооперации, а института философии. Насквозь практический пример. Завтра Сашу перевели на повышение. По Бирже теперь от него ничего не зависит. На его место пришел другой, от которого зависит многое. Саша останется твоим компаньоном? На равных? Или тебя повысили в Москву. Твой руль придется крутить кому-то другому. У вас с Сашей все будет продолжаться по-старому? Если не хочешь потерять друга, уговори заключить его «брачный контракт». Может, и не на бумаге, но детальный: каждый делает то-то, получает то-то. Изменились условия – изменилось распределение заработанного. Лозунг: «Дружба дружбой, а оплата сдельная». Если кто-то из вас вынужден выйти из дела, пожалуйста, выходное пособие в заранее оговоренном размере. И взаимный контроль. Без обид. Регулярный, как переспать у молодых супругов. Или ты с этим не согласен?

– Согласен, папа, согласен. Ты же меня не на скрипке играть призываешь…

Двадцать четвертого августа ровно в половине одиннадцатого вечера колеса лайнера Ан-24, рейса Харьков – Камск коснулись посадочной полосы. Коснулись неловко, самолет «дал козла». От толчка Морозовский проснулся. Дьяков, сидевший рядом, не почувствовал и этого. Сказалось обильное застолье и горячее прощание с однокашниками Фимы. Только после остановки двигателей он открыл глаза и медленно посмотрел по сторонам. Обнаружив рядом Фиму, Дьяков сладко потянулся:

– Спасибо, доктор, за сеанс психотерапии. Воспоминания светлые. Состояние отличное. Готов к новым подвигам!