Текст книги "Охота на оборотня"

Глава 37

Накануне Мазуров пришел домой как в добрые, старые времена, в двенадцатом часу ночи. Мог бы и раньше, ведь разобравшись с пацаном, он было хотел уже идти домой, но случайно подвернувшаяся дежурка ехала в противоположную сторону, в третье отделение милиции. Колодников должен быть там, и Мазуров решил не противиться судьбе, а плыть по ее течению.

Попал он, как говорится, с корабля на бал. Зайдя в отделение, он спросил у дежурного, где Колодников. Тот ответил, что майор на месте. Толкнувшись в закрытый кабинет, Михалыч не удивился, а призадумался. Он приложил ухо к двери, явно различил несколько приглушенных голосов и осторожно, но настойчиво постучал. Дверь приоткрылась, и хитрый глаз Андрея Колодникова быстро произвел нужную идентификацию позднего гостя.

– Заходи, Михалыч! Ты вовремя!

Мазуров увидел на столе все составные чисто мужского банкета: бутылка водки, дешевая колбаса, нарезанная колечками, и пицца – новшество, докатившееся до Кривова и вполне одобренное местными ментами.

– Будешь, Михалыч? – спросил хозяин кабинета, беря в руки бутылку.

– Не, ты что! Меня Ирина Ивановна лично убьет, если запах учует, – отказался Мазуров, за руку здороваясь с остальными, Павлом Зудовым и участковым Демидовым. Последний, на взгляд подполковника, был если не совсем уже «готовым», то гораздо пьянее своих товарищей. Он ухватил за руку Мазурова и сразу начал допекать его вопросами:

– Вот скажи, Михалыч, ты у нас мент в авторитете, вот то, что эти козлы сделали с нами, это от дури или, наоборот, от чересчур большого ума?

– Ты про что это? – не понял старый оперативник, доставая сигареты и делясь с остальными.

– Тебя нам сам бог послал, – обрадовался Павел. – Мы уж тут подыхаем без курева, а идти никому не охота.

– Дежурного послали бы, один хрен ничего не делает.

– Нет, нет, ты скажи, Михалыч, – настаивал Демидов, – они специально ментов так опустили или это от ученой дури?

– Ага, как же! Все там было учтено заранее, – с азартом, указывающим на продолжительность спора, сказал Колодников, подавая участковому очередную рюмку. Пока Демидов пил, Андрей пояснил Михалычу:

– Вот Витька говорит, что весь развал в милиции пошел оттого, что дилетанты в нашу кормушку морду суют. А я говорю, что это заранее просчитано. Ты вот, Михалыч, на этот счет какого мнения?

– Я какого? – Мазуров немного подумал. – Начали дураки, а потом им помогли очень умные урки в большом законе. Те, что сидят в думе, в правительстве, рядом с президентом. Недаром ведь говорят, что нынешний Уголовный кодекс принят сначала на воровском сходняке, а потом уже в Госдуме.

– Нет, ну ты-то там не был, Михалыч! – не успокаивался Демидов. – Так что все это тоже твои, – он покрутил пальцами у виска, – домыслы. А сразу туда же, как и эти вот двое! – он ткнул пальцем в сторону оперов. – Я знаю!

– А зачем мне там быть? Зачем Пашке там быть, Михалычу? Ты что, не мент, что ли? – взвился Колодников. – Ты все должен вычислить по одним уликам.

Мазуров согласно кивнул.

– Верно Андрей базарит. За последние десять лет все сделали для того, чтобы выбить из милиции профессионалов. Смотри сюда! – Он начал загибать пальцы. – Платят копейки, это раз. Теперь в милиции работают либо жулики, либо ненормальные, вроде нас с вами, – В патрульные хрен кто идет! – перебил его Колодников. – За полторы тысячи рябчиков хвост морозить. С двух часов ночи город вообще голый. Почему?

Личного состава нет, не хватает рядовых. Зато начальников наплодили! А это деление на криминальную милицию и милицию общественного порядка? Каждый тянет одеяло на себя, и ему по хрену, что творится у соседа!

Мазуров опять кивнул и загнул еще один палец.

– Это ты верно подметил. Значит, два. А указ о максимальном сроке службы до сорока пяти лет – это что, не вредительство? – Мазуров уже не мог остановиться. – Сорок пять – это золотая пора оперативника. Все есть – силы, опыт. А его под зад коленкой – ты не нужен! Это три. Все, милиция погибла!

Теперь дальше – отмена льгот, подлость номер четыре.

– Да, вот ты, Виктор, почему после своего авиационного института в милицию пошел? – спросил Андрей Демидова.

– Как почему? – удивился тот. – Квартиру обещали…

– И дали?

– Дали, до сих пор в ней живу. Деньги неплохие получал. Отпуск сорок пять дней, – теперь уже Демидов начал загибать пальцы, – пайковые, курортные, половина оплаты коммунальных услуг и плюс телефон. Ну и выслуга, конечно, звания… Плохо, что ли, жили? С нас спрашивали, но нам что-то и давали!

– А теперь все это хренушки! – зло сказал Колод-Ников. – Мне вон семьсот рублей к окладу прибавили, из них шестьсот ушло на коммуналку, остальное съел подоходный налог. Вот тебе и прибавка в два раза!

– Пыль в глаза пускают, московские педерасы! – вздохнул Демидов, и Мазуров с изумлением подумал, что раньше и не знал, что у участкового высшее образование. Слишком мало у него было от инженера и намного больше от махрового мента, – склад ума, жаргон, грубоватые манеры.

– А вы как будто только ради льгот и работаете, – ухмыльнулся Павел, автоматически мучая ручной эспандер, с которым практически никогда не расставался. – Если так, то вы должны давно уже отсюда сбежать.

– Да не ради этого, конечно, – отмахнулся Колодников. По степени опьянения он почти догнал Демидова. – Знаете, у меня какая в последнее время появилась мечта? Чтобы любой человек у нас в Кривове мог спокойно пройти по городу самой глубокой ночью, не боясь, что его разденут, ограбят, а то и грохнут.

– Мечта идиота, – тихо сказал Зудов, – особенно по нынешним временам.

Мазуров недовольно на него глянул, и Паша прикусил язык.

– Может, я до этого и не доживу, но я буду все делать, чтобы так хоть когда-то стало, – закончил Андрей и ткнул бычок мимо пепельницы в стол, рядом с несколькими такими же черными отметинами, напоминавшими о подобных посиделках.

– Да не стоните вы раньше времени, – усмехнулся Зудов, – все еще вернется.

И льготы, и все остальное. Спорим?

– Да чего ты херню порешь, Паша! – взвился Андрей. – Только Христос мог воскреснуть, да и то это райские сказки!

– Спорим! – повторил Павел и протянул свою широкую, чуть поменьше лопаты ладонь. – Лет через пять они начнут всеми силами возрождать эмвэдэ.

– С какого это хрена? – подал голос Демидов. – То, значит, раздавили, подмяли под братву, а то возрождать?

Паша снова ухмыльнулся:

– А вот когда уличная преступность попрет выше, через край, и возьмет их за задницу, тогда они и поймут, что лучше средства для борьбы с этими от-морозками, чем милиция, еще не придумали.

– Да кто они-то? – так и не понял Михалыч.

– А те, кто писал тот самый упэка, – пояснил Зудов. – Все эти думские воры в законе, эти сенаторы, губернаторы, банкиры. Они сейчас там кайфуют у себя наверху, но лет через несколько их тоже возьмет за жопу новая шпана. Их будут отстреливать как собак, на каждом шагу. Вот тогда они взвоют и поймут, что таких надо останавливать, когда им пятнадцать лет, а не двадцать пять. А это сможем только мы! Менты.

– Не, это ты правильно говоришь, то, что их всех там накроет, ежу ясно, – согласился Колодников. – Как это называется? Закон сообщающихся сосудов.

Подрастающее поколение будет рваться к тем же самым кормушкам. А еще есть Чечня. И знаете, когда там, – он ткнул большим пальцем себе за спину, – в толстозадой Москве, стреляют банкиров, взрывают дома, я искренне этому рад.

Жалко обычных людей, но должны же и те, наверху, и все эти занюханные москвичи, голосующие за всяких авантюристов, понять, что милиции нет! П…ец ей! Если в столицу че-рез всю страну протаскивают тонны взрывчатки, то это что такое?

– Не, Андрюха, что значит «радуюсь»?! – возмутился, прикемаривший было Демидов. – Там люди погибли, сотни, а ты рад?

– Да, ты тут перегнул, Андрей Викторович, – солидно подтвердил Мазуров.

– Да погодите вы! – Колодникову, чтобы остановить собеседников, пришлось щедро ливануть матом. – Я еще не все сказал. Рыба гниет с головы. Вот когда не только москвичи, но и те наверху – правительство, дума, банкиры, – когда все они почувствуют на своем загривке взгляд киллера, вот тогда они поймут, что потеряли не только милицию, но и свое право на жизнь. А те, кто за них голосовал, за этих придурков недорезанных, все они поймут, что власти в стране нет. И надо будет наводить порядок.

– И выберут нового Сталина, – буркнул Зудов.

– А че, Сталин мужик что надо был. Чечню в две бы недели скрутил в бараний рог, – высказался Демидов.

– Да не в том дело! – отмахнулся Андрей. – Сталин будет или не Сталин!

Главное, что снова начнут наводить порядок.

– Ну, это когда? – возразил Мазуров. – Когда нас не будет?

– Нет, Пашка вон говорит, лет через пять, – Андрей кивнул в сторону Зудова, уже забывшего о споре и в уголке курлыкавшего по телефону с женой.

– Да нет, больше, через десять, двадцать, – упорствовал подполковник. – Тогда и платить начнут, и льготы все вернут. Только найдут ли тогда таких дураков, как мы с вами, – вот в чем вопрос?

Расстались они в одиннадцатом часу, причем Демидова пришлось провожать до квартиры, а Колодникова до подъезда.

Жена Мазурова, строгая и даже несколько суровая Ирина Ивановна, очень удивилась, увидев мужа в форме с папкой в руках.

– Ты чего это вырядился, как на карнавале? – спросила она.

– Почему на карнавале? – обиделся Мазуров. – Я при исполнении. Попросили поработать.

– Как это «поработать»? – не поняла супруга. – Ты снова в угро, что ли, устроился? Ты мне сказки не рассказывай, кто ж это тебя возьмет с твоими-то болячками?

Пока Мазуров переодевался, жена устроила ему допрос по всей форме.

– Нет, ты что молчишь-то, рассказывай, как это ты снова работать пошел?

– Да нет, это я так, на общественных началах.

– Ах, вот даже как! Призвали старого коня в стойло, а он и побежал, дурак!

Это кто ж такой умный это придумал? Ну, говори!

– Ну, Колодников, – сознался Михалыч.

– Андрюшка?! Ну, я ему завтра позвоню, скажу все, что о нем думаю! Нашел тоже мне пионера-активиста!

– При чем тут пионер, парни просто зашиваются, у них там куча трупов, надо помочь.

– Так, и много ты убийц поймал сегодня? – продолжала ехидничать жена. – Всех переловил или Андрею немного оставил?

– Да при чем тут убийцы, я просто прошелся по рынку, поговорил с народом, тряхнул старую агентуру. Обычная прогулка по городу.

– Ой-ой! – продолжала насмехаться Ирина. – И никого не задержал, никуда не ввязался? Ни в жизнь этому не поверю! А если у тебя сердце откажет, об этом ты думал, нет? Как на дачу поработать, так ему нельзя, а как в самую жару по городу шастать, воров ловить, так ради бога!

Мазурова наконец прорвало:

– Нет, ты что взялась пилить-то?! Лучше бы накормила, с утра маковой росинки во рту не было. Пилит и пилит!

Это был безотказный номер. Упреки в свой адрес как хозяйки дома Ирина Ивановна воспринимала болезненно, так как содержала дом в идеальном порядке.

– Иди, готово все давно. Уже остыло сто раз, опять разогревать придется.

За ужином Ирина вспомнила еще кое-что.

– Да, тебе тут один мужик телефон оборвал, раз пять звонил, с такой смешной фамилией. Не то Качан, не то Кочкин…

– Может, Кочин? – насторожился подполковник. – Николай Кочин?

– Может, и так, по имени не представился.

– Что еще сказал?

– Ничего не сказал, перезвонит попозже.

«Неужели Николай что-то накопал? Быстро. Так просто звонить он не будет, слишком всего боится», – решил Михалыч. Остаток вечера он ждал звонка стукачка, но лишь в час ночи, когда они только уснули, позвонил дежурный по городу.

– Товарищ подполковник, капитан Бармин.

– А, здорово, Николай.

– Неудобно вас тревожить, Иван Михайлович, но дело серьезное. Мы тут одного пацана задержали по подозрению в совершении тяжких телесных повреждений, но он хочет говорить только с вами.

– Вот как? – удивился Мазуров. – Как фамилия?

– Ежов Виктор Иванович. Восемьдесят третьего года рождения, проживает на Херсонской.

«Быстро он, однако, сгорел, дня не прошло», подумал Мазуров, а потом поинтересовался:

– Машина у тебя есть под рукой?

– Дежурка.

– Высылай, еду.

Выслушав разговор мужа, Ирина Ивановна молча отвернулась и снова заснула.

Она двадцать лет была женой милиционера и бурно реагировала на подобные ночные звонки и выезды только первые пять лет супружеской жизни.

Знакомую тщедушную фигурку Витьки Ежова Мазуров увидел за железной решеткой «обезьянника». Коротко глянув в его сторону и отметив полное отчаяние подростка, Михалыч зашел к дежурному.

– Здорово, Николай. Ну, что тут у тебя по этому орлу?

– Приветствую, Иван Михайлович, – капитан извиняюще развел руки, – уж простите, что потревожили, но дело такое. В десять тридцать группа немедленного реагирования выехала на Севастопольскую, там была пальба, какой-то придурок стрелял из обреза по фонарям, вроде бы и труп есть. Когда приехали, стрелка там, конечно, уже не было, а труп оказался алкашом. На обратном пути проезжали Соцгород и увидели, как у одного из бараков толпа парней пинает какого-то бедолагу. Наш «уазик», конечно, спугнул их, и они сделали ноги. Но одного они все же успели прицепить.

– Этого Ежова? – Мазуров кивнул в сторону «обезьянника».

– Да. Начали допрашивать, а он уперся как бык и твердит, что хочет разговаривать только с вами. Что, давний знакомый?

– Да нет, наоборот, сегодня только познакомились. А этот, жертва, что с ним?

– В реанимации, в тяжелом состоянии. Врачи говорят, что выживет едва ли.

Отбивную из него сделали. Живого места нет, все переломано.

– Кто такой – неизвестно?

Капитан заглянул в бумаги.

– Да нет, известно. У него с собой даже оказался паспорт, редкая удача.

Вот, Кочин Николай Петрович.

– Кто?! – вскрикнул Мазуров.

– Кочин. А что?

Рука Мазурова автоматически полезла за сигаретами.

– Знавал я этого человечка, – пробормотал он, закуривая. – Интересно!

Очень интересно. Кто ведет дело?

– Колесников. Он сейчас в седьмом кабинете.

– Хорошо, я займусь этим, – кивнул Мазуров и начал подниматься на второй этаж.

– Только, Михалыч, по новому УПэКа ты не имеешь права допрашивать его без адвоката.

– Да я и не буду его допрашивать, так просто побеседую, – отмахнулся Мазуров,недобрым словом помянув создателей этого дебильного Уголовно-процессуального кодекса.

Бармин был доволен. Никого из отставников он в подобном случае беспокоить бы не стал, но Мазурова Николай знал давно и верно рассчитал реакцию подполковника на ночной звонок.

Вадима Колесникова Мазуров застал мирно спящим в старом, обшарпанном кресле. Растолкав оперативника, он спросил:

– Ну, как дела, спящая красавица?

Тридцатилетний Вадим Колесников, рослый, курносый парень, мало походил на красавицу, тем более спящую. Приходу подполковника обрадовался.

– А, Михалыч! Слава богу, ты приехал, а то этот щенок, кроме тебя, ни с кем больше говорить не хочет.

– Чего это он так?

Мазуров не слишком жаловал Колесникова как оперативника, тот присутствовал на работе «от и до», ни минутой больше, и не слишком выкладывался. Плюс ко всему Вадим любил выпить, а эту слабость Михалыч мог простить только фанатику своего дела Колодникову, а не такому сачку, как Колесников.

– Откуда я знаю, – развел руками опер, – сам его сейчас спросишь. Не родственник твой?

– Родственник, – подтвердил Мазуров, – по Адаму с Евой.

Колесников засмеялся, ушел и вскоре вернулся с Ежовым. Только по тому, как напряженно парень уселся на стул, Мазуров понял, что разговор будет трудным.

Витька так зло сверкнул глазами в сторону Колесникова, что подполковник подтолкнул оперативника к двери.

– Иди, Вадим, поспи в дежурке.

Когда они остались вдвоем, Мазуров закурил и протянул сигарету Ежову. Тот ее взял, но зажигалку словно не заметил, а сразу заговорил горячо и путано.

– Я не виноват, я вообще туда случайно попал! Шел домой, а тут они, я этого мужика и пальцем даже не тронул!

– Ну-ну, – подполковник достал из папки заявление Уткина, показал его парню. – И тут ты случайно оказался. Проходил мимо с трубой в руке. Если бы не я, то ты бы этого отставного майора шандарахнул трубой, и готово, суши сухари на долгие года. А у него двое детей, между прочим. Так что, парень, я тебе не верю. И суд не поверит. И поедешь ты лет на десять в очень далекие края.

В приоткрытую дверь заглянул Бармин и сказал только одну фразу:

– Михалыч, этот Кочин умер.

Мазуров кивнул и повернулся к своему подопечному.

– Ну что, слыхал? Это уже совсем другая статья, и по полной катушке.

Ежов сидел опустив голову, сквозь короткий ежик волос от затылка ко лбу был отчетливо виден длинный белый шрам и параллельно ему еще один, поменьше.

«Да, похоже, ему тоже доставалось по жизни не одно птичье молоко, – подумал Мазуров, – пирожными его редко кто кормил».

– Я его не бил, – упрямо повторил парень, – вообще не бил.

– Давай начистоту. – Мазуров положил на стол свои огромные кулаки, посмотрел на них так, словно увидел впервые. – Если ты не бил, то скажи кто?

Это ведь твой район. Сам говорил, что шел домой, а они тебя позвали, значит, ты всех их знаешь. Так?

Витька молчал.

– Пойми, твое спасение сейчас только в твоих руках, – убеждал его подполковник. Пацан медленно покачал головой.

– Не могу.

– Боишься?

– Ничего я не боюсь! – окрысился Ежов.

– Боишься. – Мазуров достал еще одну сигарету, озабоченно заглянул в пачку. Разговор обещал быть долгим, и запасов никотина должно хватить. – И еще как боишься. Вон аж стул мокрый.

– Я не боюсь, просто западло пацанов продавать, – процедил он сквозь зубы.

– А-а, вон ты о чем! – рассмеялся Михалыч. – Так ты о высоких материях!

Значит, нам тогда и разговаривать не о чем, значит, сядешь на полную катушку, и по убийству Николая Кочина, и по делу этого вертолетчика тоже. – Мазуров кивнул на свою папку:

– Знаешь сколько теперь тебе в сумме светит?

Ежов молчал, он по-прежнему боялся избегать взгляда старого сыщика.

– А я тебе скажу. Как рецидив, а дело вертолетчика пойдет первым, значит, Кочин уже второй. Это как минимум пятнашка. И скажи спасибо этому долбаному Евросоюзу, что отменили смертную казнь, а то мог бы и загреметь на вышак. Хотя еще неизвестно, что лучше.

Мазуров в возбуждении опять было взялся за пачку, потом вспомнил, что там осталось всего три сигареты, и отбросил в сторону.

– Ты хочешь этого? – повысил голос Мазуров. Ежов отрицательно мотнул головой.

– Так, уже лучше. Тогда говори, кто его бил?

– Ну не могу я это сказать! – снова взорвался Витька. – Меня же они потом убьют! Затопчут, как этого хмыря…

– Вот это другой разговор! По крайней мере, теперь честно.

Мазуров не удержался и все-таки закурил.

– А то «слово чести», братство до гроба! Бабушка тебя давно воспитывает? – неожиданно сменил он тему.

– С пяти лет, – буркнул Витька.

– Где родители?

– Отец умер, а мать прав лишили материнских. Не знаю, где она сейчас, может, и померла давно.

– Понятно. Бабушку любишь? Витька кивнул.

– Как у нее здоровье?

– Не очень. Давление высокое.

– Давление – это плохо. Тут может быть и инфаркт, и инсульт. С этим шутить нельзя. Как думаешь, она обрадуется, если узнает, что тебя посадили на пятнадцать лет?

– Нет, – тихо шепнули Витькины губы.

– У тебя и девчонка поди есть?

– Да.

– Как зовут?

– Люська.

– Сколько ей лет?

– Пятнадцать.

Мазуров усмехнулся, покрутил головой. Витька зло скривился, но подполковник был уже серьезен.

– Знаешь, как все это будет? Не смотри так, не думай, что я гадалка, гадать тут нечего, все проверено, и не раз. За тяжкие преступления у нас под амнистию не попадают, значит, сидеть будешь от звонка до звонка. Пятнадцать плюс пятнадцать, значит, когда ты выйдешь, Люське твоей будет уже тридцать. У нее к этому времени будет двое детей, а муж ее – один из этих твоих друзей-козлов. Он научит ее пить водку, а может, и на иглу посадит. Будет она ходить из притона в притон, с вечным фингалом под глазом, с выбитыми зубами.

Материнства ее лишат, так что как раз к твоему выходу она будет снова свободна и с радостью примет тебя в свои объятия и поцелует беззубым ртом.

Витька метнул на Мазурова злой взгляд.

– Что, не веришь? – переспросил подполковник. Надо отдать должное, говорил он страстно, убедительно. – Именно так и будет, поверь мне. Знаешь, сколько я за двадцать своих милицейских лет таких вот молодых дурачков видел? У каждого второго, кто сидел на этом стуле, именно такая судьба, можешь не сомневаться!

Да и ты будешь уже не такой, зона не сахар.

– Ну и что, – огрызнулся Ежов, – там, в зоне, тоже люди живут.

– Живут, Витя! Да еще как живут! Только ты не знаешь, как они там живут!

Ты сказки слышал про крутых воров, блатную развеселую жизнь, а на самом-то деле там все по-другому.

В этот момент дверь открылась, на пороге стоял невысокий, полноватый майор с седыми висками.

– Иду, вдруг слышу знакомый голос, – сказал он, подавая Мазурову руку. – Неужели, думаю, Михалыч! Не может быть! Он же на пенсии уже лет сто. Наверное, думаю, привидение его тоскует по работе.

– Может, Иван Фомич, может, – сказал, поднимаясь, Мазуров. – Привидение, говоришь? Хорошо ты это придумал.

– Ну, судя по рукопожатию, ты не привидение, – признал майор. – Сила еще есть.

Иван Фомич Городненко был старинным сослуживцем Мазурова. Они вместе начинали сержантами патрульной службы, да и потом их карьера развивалась параллельно. Последние пять лет Городненко был начальником изолятора временного содержания, должен был получить подполковника и выйти на пенсию, но прошлогодний массовый побег заключенных обернулся для него сердечным приступом и навеки замершей на погонах звездой майора.

– Что, снова призвали под знамена? – спросил Городненко.

– Да ребята попросили помочь, все в загоне, лето. А ты, смотрю, все никак на пенсию не уйдешь?

– Нет, желающих на мое место не могут найти. Особенно после прошлогоднего побега.

– Да, не повезло тебе. А чего это ты ночью по управлению шляешься?

– Проверял своих. Сам знаешь, обжегшись на молоке, на воду дуешь. Боюсь, как бы глупостей не наделали, большинство новенькие работают, молодежь. Одно дело, если там деньги или наркоту передадут, а вдруг впустят кого по знакомству? Бывало ведь, помнишь? Да, знаешь, кого к нам только что привезли? – оживился майор.

– Кого?

– Нашего старого знакомого, Тихоню.

– Да ты что! – удивился Мазуров.

– Вот и «что». Опять кого-то порезал, придурок. Я его велел сразу к нам определить, в «обезьяннике» ему делать нечего, людей пугать. Завтра народ пойдет, а он там в неглиже на виду у всех.

– Да, а ведь это мы его с тобой тогда первый раз брали, – с ностальгической улыбкой припомнил Мазуров. – Сержантами еще были, на мотоцикле его везли, в коляске. Как он там, стриптиз показывает?

– Конечно, концерт в самом разгаре.

– Слушай, Фомич! – Мазурову пришла в голову интересная идея, он опасливо взглянул в сторону Ежова, затем подхватил майора под руку и буквально вытащил его в коридор, так чтобы можно было и поговорить с глазу на глаз, и не терять из виду своего «подопечного». Витька не понимал, что происходит, он только видел, что Мазуров очень упрашивает своего собеседника, а тот упирается.

– Да ты что, Михалыч, знаешь, сколько я инструкций нарушу! – донеслось до ушей пацана.

– Ну, Фомич, ты без пяти минут пенсионер, что тебе стоит! Ты начальник у себя или хвост собачий?

– Нет-нет! Ты что, а вдруг кто из начальства узнает? И эту-то, – Городненко ткнул пальцем в майорскую звезду, – на четыре маленьких поменяют!

Переговоры длились минут двадцать, Мазуров вогнал своего собеседника в жар и пот, но все же, похоже, уговорил.

– Пошли, – довольный Мазуров подхватил Витьку под руку и поволок из кабинета. Проходя мимо загородки дежурного, Ежов увидел давешнего майора, звонившего по телефону.

– Да, лейтенант! Пусть Журавлев покажет им все что надо, он в вашей смене самый опытный. Да все под мою личную ответственность, – донеслось до ушей Витьки.

Они вышли во двор, и подполковник свернул к новенькому зданию из белого кирпича. Кривовский изолятор временного содержания, сокращенно ИВС, сдали всего полгода назад, и среди уголовной среды его называли «курортом», за наличие в камере унитаза и раковины.

Подойдя к железной двери, подполковник стукнул в нее костяшкой пальца, и она тут же немного приоткрылась.

– Иван Михайлович? – удивленно вскрикнул охранник. – А мне сказали, но я не поверил сразу. Вы же вроде на пенсию уходили?

– Как уходил, так и пришел. Ты, что ли, это, Журавлев?

– Он самый. Что надо, товарищ подполковник?

– Экскурсию по заповедным местам. Парень вот не верит, что у нас в камерах кондиционеры и телевизоры стоят.

Охранник хохотнул и впустил их. Журавлев оказался толстым прапорщиком с круглой, как у снеговика, головой. Курносое лицо его было само добродушие, и как-то слабо верилось, что этот человек может сладить с наглыми и прожженными уголовниками.

– Журавлев, ты сколько лет тут уже работаешь? – спросил Мазуров, входя в гостеприимно распахнутую дверь.

– Двенадцать стукнуло, – ответил прапор, поставил к стене Витьку и быстро обшарил карманы и всю одежду «экскурсанта».

– Тебе тут что, медом намазано? – продолжал допытываться подполковник. – Караваев вон месяца не продержался, сбежал в участковые.

Журавлев, открывая перегораживающую коридор железную решетку, засмеялся:

– Он просто все тут близко к сердцу принимал, а так нельзя. Мне вот лично все по барабану.

Тут сбоку донесся приглушенный дверью голос.

– Начальник! Прокурора желаю видеть. Хочу сделать чистосердечное признание, восстановить справедливость.

– Счас я тебе двух прокуроров приведу, паскуда! – неожиданно свирепо рявкнул прапорщик. – Они тебе напихают полную задницу справедливости!

Потом он обернулся к своим гостям и уже прежним, добродушным тоном пояснил:

– Николаев Колька. Сто двадцать вторая, злостное хулиганство. У него как ночь, так совесть просыпается. Берет на себя дела всех сокамерников. Надоел уже как собака! Скорее бы его судили.

Они прошли в комнату дежурного, где за пультом сигнализации сидел зевающий, с сонными глазами круглолицый лейтенант.

– Здорово, Сивцов, хватит спать, начальство только ушло, а он уже дремлет. Слушай, камера пустая есть? – спросил Михалыч. Он ткнул пальцем в своего гостя. – Надо показать ему, как тут у вас хорошо.

– Нету, Иван Михалыч. Сам знаешь, такого практически не бывает. Тут еще в Братском у КаПэЗэ стена завалилась, к нам их мазуриков привезли. Полна коробочка.

– Тогда дай нам на Тихоню посмотреть, – попросил Михалыч. – Старый мой знакомец, вместе начинали – он сидеть, а я служить.

– Это можно, он в изоляторе, хотя, кажется, уже успокоился. Проводи, Журавлев.

Они прошли в самый конец длинного коридора вдоль однообразных железных дверей. В самой последней из них Журавлев открыл небольшое окошко, «кормушку».

Глянув в камеру, прапорщик одобрительно кивнул головой:

– Вот он, во всей своей красе. Просто гордость нации.

Витьку подтолкнули поближе, и он, осторожно заглянув в окошечко, увидел сидящего на полу абсолютно голого человека. Голова его была опущена вниз, седые космы закрывали лицо. На худущем теле каторжанина не было «живого места», все оно было разрисовано черепами, голыми девками, привязанными колючей проволокой к крестам, парусниками и целыми предложениями, из которых пацан рассмотрел надпись на левой ноге: «жена вымой», а на правой: «теща вытри». Словно почувствовав взгляд Витьки, пленник поднял голову, и тот увидел даже не лицо, скорее какую-то маску. Впалые, морщинистые щеки, запавший, беззубый рот, уродливый, чересчур маленький нос с рваной левой ноздрей, бесцветные, водянистые глаза. Витька не сразу, но понял, что именно это лицо напоминает ему – маску смерти.

– Чего зыришь, падла? – тихо спросил тюремный старожил. – Не в зоопарке, козел.

И тут же, без всякого видимого перехода, вскочил на ноги, резко кинулся вперед, и Витька еле успел отшатнуться назад от высунувшихся из «кормушки» костлявых рук старика. Журавлев, матерясь, начал бить по этим неестественно худым, синим от татуировок клешням дубинкой, а из камеры донесся уже какой-то нечеловеческий вой, в котором лишь угадывались отдельные слова.

– Волки… перегрызу., всем глотки перегрызу!!!

Вспотевший Журавлев наконец смог захлопнуть «кормушку». Вытерев со лба пот, он с душой выругался, потом повернулся к «посетителю».

– Вот это наш Тихоня, – сказал он Витьке. – Красавец, правда?

– А почему он Тихоня? – не понял Ежов, также вытирающий со лба холодный от ужаса пот. Мазуров с прапорщиком на пару засмеялись.

– У него фамилия Тихомиров, – пояснил Мазуров. – Но главное не это. Он как у Райкина: «Тихий-тихий, только порежет одного-двух, отсидит, и снова тихий».

За что он сейчас влетел? – спросил подполковник Журавлева.

– Да опять сегодня вечером кого-то порезал по пьянке, да он и наколотый был еще. Не до смерти порезал, но прилично.

– То-то я смотрю, он до сих пор под кумаром, – заметил Мазуров.

– Да, не прошло еще.

– Кстати, ты не думай, что это мы, менты поганые, – говоря это Витьке, Мазуров кивнул в сторону прапорщика, – такие садисты, догола мужика раздели.

Это у него манера такая, как его сажают, так он всю свою одежду в клочья рвет, на мелкие кусочки. Ну что, насмотрелся на бесплатное кино? Вот такие у нас фильмы ужасов, и ходить никуда не надо.

На улице, распрощавшись с Журавлевым, Мазуров угостил Витьку последней сигаретой и рассказал историю жизни Тихони.

– Жил-был красавец парень, девки на него как мухи на мед липли. Только из-за одной из них он поронул своего одноклассника, не до смерти, но прилично.

И загремел Ваня Тихомиров на свой первый срок. Мы его с Городненко, майором, – ты его видел – тогда первый раз взяли, еще на мотоцикле. Зацепили буквально в ста метрах от места преступления, он даже кровь с рук смыть не успел. Как мы удивились! Парень был – ну вылитый Сергей Есенин – русые волосы, голубые глаза.

Мне даже мысль пришла, что подставили его. Отсидел он тогда лет. пять, вышел по амнистии за хорошее поведение. На воле подсел на иглу, и – понеслось! Потом второй залет, третий. Сейчас знаешь сколько ему? Сорок девять. А видел шрамы?

Его только на зоне раз десять резали, сам он сколько раз вены себе вспарывал, «кресты» глотал – не сосчитать. «Крест» знаешь что такое?

Витька отрицательно мотнул головой.

– Это когда в хлебный мякиш втыкают два гвоздя, перемотанных резинкой.

Хлеб растворяется, и этот «крест» встает поперек кишок.

– Зачем? – не понял Витька.

– А затем, чтобы в госпиталь попасть, все, что угодно, перетерпеть, только бы не работать. Еще, бывает, табак водой разводят и в бедро вкалывают. После этого на недельку ноги отказывают. Тоже отдых. Правда, если не рассчитать, то крякнуть можно. Учись, запоминай, ты же сидеть долго собрался. Пошли в кабинет.