Текст книги "Рыбья Кровь и княжна"

Часть четвертая

1

В Айдаре Дарника ждал новый удар – все в стольном граде только и говорили о захвате Липова гребенским князем Алёкмой. Прибытие пропавшего на чужбине липовского войска еще больше взбудоражило досужих говорунов. Каган был в отъезде, зато на месте оказался его старший тиун Захарий, тот, что два года назад выступил переговорщиком между липовским и гребенским князьями.

– Напасть-то Алёкма напал, а захватил Липов или нет, еще неизвестно, – сказал он Дарнику. – Какой-то вид у твоего войска не совсем бравый. Говорят, ирхоны тебя сильно потрепали.

– Мне нужны сто сорок лошадей и тридцать повозок, – попросил Рыбья Кровь, избегая вдаваться в подробности последнего сражения. – За все будет заплачено.

– Давай дождемся кагана. Ты же знаешь, он не любит междоусобья. Заставит своим судом Алёкму все вернуть, – уклончиво рассуждал Захарий.

Нельзя воспользоваться каганскими табунами, придется искать по мелким конюшням, решил князь и разослал повсюду полусотских с казначеями покупать лошадей, седла, повозки и двуколки. Дарник также не прочь был пополнить войско айдарскими вольными бойниками, но те наотрез отказались присоединяться к липовцам. Вскоре выяснилась причина их столь странного поведения. Главная колдунья столицы предсказала исчезновение в каганате самого молодого княжества. Смущенные предсказанием липовские воеводы собрались, чтобы узнать, что думает по этому поводу князь.

– Все верно, самое молодое княжество исчезнет, – с усмешкой подтвердил Молодой Хозяин. – Вместо него возникнет Липовско-Гребенское княжество. Вы разве забыли, что меня тоже называют колдуном? Как сказал, так и будет.

Сотские выжидающе косились на Сеченя, единственного уцелевшего хорунжего: что скажет он?

– Если Алёкма осмелился напасть на Липов, то с ним наверняка не меньше тысячи воинов. Нас в четыре раза меньше, – просто и убедительно произнес бродник.

– Да, верно, я и забыл, что каждый из вас теперь может купить возле Айдара дворище, рабов и наложниц и до конца жизни в тепле и сытости рассказывать всем о своих заморских подвигах, – добавил в тон хорунжему Дарник.

– Нас половина осталась после малого наскока ирхонов, сколько же останется после сражения с гребенцами? – невозмутимо доказывал Сечень. – Каган действительно все рассудит, и ты получишь Липов назад без всякой крови.

– Ты прав, и те, кто считает так же, тоже правы. Всех же остальных, самых глупых, воинов я приглашаю завтра утром присоединиться ко мне на второй версте Короякской дороги.

Рыбья Кровь с трудом сдерживал раздражение: меньше всего ему сейчас хотелось воевать, но поход надо было довести до конца. Чуть позже свое приглашение он повторил и арсам.

– Кроме Липова есть еще и наш Арс, – дружно отвечали те. – Сам говорил, только стыд отличает людей от животных. Если не пойдем, стыд будет жечь нас до смертного часа. Лучше умереть сражаясь, чем так.

Из шестидесяти дружинников-телохранителей, вышедших с князем полтора года назад из Липова, сейчас в строю находилось двадцать два человека. Еще пятеро не излечились от ран, но и те ни за что не хотели оставаться в Айдаре.

– Через месяц сюда придут липовские подводы и заберут вас, – пообещал им Дарник. – В лесной засадной войне вы нам будете лишь в тягость.

Весь вечер арсы собирали по другим ватагам камнеметы и наконечники для стрел и укладывали на повозки и двуколки. Получилось не войско, а целый торговый караван с пятью-шестью всадниками сопровождения.

Рано поутру этот караван вышел из посада Айдара и направился на северо-восток по Короякской дороге. Пройдя версту, они остановились и стали ждать остальных «глупцов». Первой показалась хоругвь Сеченя из семидесяти конных и пеших воинов с пятью повозками.

– Больше всех артачился, а сам поехал? – попрекнул хорунжего князь.

– Я и не говорил, что останусь, – Сечень не выказал ни малейшего смущения.

Вскоре стали подходить и другие отряды. Пришли булгары, черное войско, липовцы двух-трехлетней службы. Всего набралось около двухсот воинов при сотне лошадей, пятнадцати повозках и семи двуколках, наспех переделанных в колесницы с камнеметами. Еще два десятка камнеметов в разобранном виде хранились на повозках. Ну что ж, с Дарником снова было хоть и маленькое, но вполне боеспособное войско. И все же доброй трети воинов липовцы в своих рядах недосчитались.

Последней подошла ватага заспанного Корнея.

– Ну что тебе в такую рань неймется? – упрекал князя, позевывая, тайный страж. – Не все ли равно, разобьем мы этих простодушных гребенцев с утра или после обеда?

– А почему они простодушные? – спрашивал у Корнея под улыбки воевод Рыбья Кровь.

– Им сказали, что ты где-то сгинул на чужбине, они, простаки, и поверили. В другой раз станут верить, только когда им твою отрезанную голову привезут.

– А если моя отрезанная голова вдруг глаза откроет?

– Тогда весь Гребень точно в портки наложит, – под общий смех заключил Корней.

Ободренное такими шутками липовское войско двинулось в путь. На Малый Булгар не сворачивали, шли прямиком на Корояк. Тесть, князь Роган, непременно должен помочь, считал Дарник. Однако на третий день встречные купцы сообщили о скоропостижной смерти короякского князя.

– Кто же теперь вместо него? – с нехорошим предчувствием спросил Рыбья Кровь.

– Сын Рогана, пятнадцатилетний Севид, при нем опекуном его дядя Шелест.

– А что с Липовым?

– Говорят, Алёкма полгорода сжег, а половина еще отбивается, – отвечали купцы.

Это известие заметно воодушевило липовцев. Прикупив в придорожных селищах телег и лошадей, Дарник всех воинов усадил в седло и на повозки и легкой рысью устремился вперед.

Короякский конный дозор встретил их колонну в десяти верстах от города. От него Рыбья Кровь узнал новые подробности осады Липова. Оказалось, рогановское войско почти сразу пошло на выручку княжеской дочери. Часть его до сих пор стоит у стен Липова. Но Всеслава, укрывшись на Войсковом Дворище, сама отказалась выходить к отцовской дружине. Сражаться с гребенцами, которых слишком много, никто из короякцев не захотел, так и стоят в укрепленном стане, ни во что не вмешиваясь.

– Чего же тогда они там ждут? – вопрошал Дарник.

– На случай, если липовцы с княжной сами захотят пробиться из города, – отвечал десятский дозора.

В Корояке прибытие липовского князя вызвало изрядный переполох, никто не понимал, откуда он явился и как себя с ним вести. Последнее, что о нем слышали, это о сожженных ромейским огнем лодиях в Дикее и то, что его войско направили куда-то в южные моря. А вот он сам, жив-здоров, с печатью суровой бывалости на лице. Любопытство вызывали не столько воины, сколько их жены: ромейки и болгарки. Рыбья Кровь приказал Корнею распустить слух, что основная часть войска идет непроходимыми лесами, и в это все сразу поверили, сколько бы сами липовцы-походники ни утверждали, что понесли большие потери от ирхонов и здесь все их войско. Зная дарникскую воинскую изворотливость, короякцы наперебой гадали и до драки спорили, какую именно хитрость на этот раз применит их бывший выкормыш, чтобы победить гребенского Алёкму.

На княжеском дворе Дарника приняли с большой настороженностью. Юный Севид сидел в окружении воевод и тиунов с розовыми пятнами на щеках от волнения и, чуть склонившись на сторону, слушал шепот своего опекуна. «Неужели и я так выглядел здесь пять лет назад перед судом Рогана?» – изумленно думал Дарник.

Шелест торжествующим и злым взглядом искал его глаза. Но Рыбья Кровь, чтобы еще больше раззадорить злопамятного князя, специально смотрел только на княжича, как бы всех остальных относя к рядовым дворовым людям. Не слишком на что-то рассчитывая, Дарник попросил Севида оказать ему помощь воинами, лошадьми или хотя бы лошадиными доспехами.

– Князь Алёкма женат на моей двоюродной сестре, поэтому ни воинами, ни военным снаряжением мы помогать тебе не можем, – под диктовку Шелеста произнес княжич. – Такие междоусобия может судить только каган.

– А двадцать мешков зерна и десять бочек солонины – это тоже военное снаряжение? – с плохо скрытой насмешливостью поинтересовался Дарник.

Княжич вопросительно глянул на опекуна. Тот утвердительно кивнул.

– Эта помощь тебе будет оказана, – торопливо проговорил Севид.

Когда уходили с княжеского двора, Сечень предложил:

– А если ударить в вечевой колокол и попросить воинов у города? Только ты должен сказать им что-то очень сильное.

Дарник чуть подумал:

– Не надо. Всем и так все ясно. Если бы кто хотел, тот сам пошел бы с нами.

– А если у них перед носом золотыми солидами позвенеть? – настаивал хорунжий.

– Наемники нанимают наемников! Не будем срамиться. Теперь наши главные союзники лес и ночь.

При выходе из Корояка недосчитались двух десятков воинов – кто-то сильно загулял, кто-то просто предпочел уклониться от слишком рискованного столкновения с гребенцами.

– Бойники надеялись, что короякцы нам помогут, – объяснил недостачу воинов Сечень. – Но когда все вокруг не верят в наше дело, то многие из своих тоже робеть начинают. Ты бы к ним хоть с ободряющим словом обратился, что ли?

Ободряющее слово?! Рыбья Кровь всегда с недоверием относился к любым краснобаям. Чтобы что-то важное зависело от хорошо или плохо составленной цепочки слов – да не может этого быть! Одно дело – умная беседа с кем-то одним, а другое – речь, обращенная к многолюдной толпе. Правда, с ним уже однажды такое случалось, когда он тех же бродников-сеченцев уговаривал перейти от хазар на свою сторону. Но там главным было то, что он без всякой предварительной договоренности в одиночку поехал во враждебное войско, и этот его поступок убеждал больше, чем слова. О чем ему говорить им теперь? Разве вожак волчьей стаи объясняет своим серым побратимам, как важно быть сильными и смелыми? Он просто рычит им: вперед – и ведет за собой без оглядки. Вот она, самая неприятная княжеская обязанность: говорить здравицы и торжественные речи, которые тебе самому кажутся смешными и нелепыми!

Тем не менее на первой же дневке Дарник решил последовать совету Сеченя и после трапезы приказал трубить общий сбор и впрыгнул на колесницу, что стояла возле его шатра.

– Мои воеводы каждый день спрашивают меня: куда и зачем мы идем? Слышал также разговоры, что ради своей новой славы я готов вас всех погубить. Правда в том, что славы даже при победе над гребенцами не будет ни мне, ни вам. Да и так ли нужна та слава? Пять лет назад я ушел из своего лесного селища, потому что жить в одном и том же лесу, копаться в земле всю оставшуюся жизнь казалось мне невыносимо. Я хотел видеть весь мир, всех самых смелых мужчин и самых красивых женщин. Чтобы все это увидеть, надо было стать или очень хитрым купцом, или удачливым воеводой. Вы, наверно, догадываетесь, что именно я выбрал? Я выбрал вас.

Воины, даже те, кто плохо понимал, слушали его не дыша.

– Таких же, как я, думаю, не мало найдется и среди вас, – продолжал Рыбья Кровь. – Многие считают нас разбойниками, что нам хочется только грабить и убивать. На самом деле мы несем людям великое освобождение и обновление. Разве в наших рядах мало чужеземцев, что присоединились к нам? Разве после любого нашего похода в разоренной стороне не появляются новые, более умелые воины и не отстраиваются неприступные крепости? Вы хотите знать, куда и зачем мы идем сейчас? Мы идем домой. Просто домой. Я не призываю вас к мести. Сам я не испытываю ненависти ни к гребенцам, ни даже к ирхонам, убившим половину наших товарищей. Гребенцы такие же воины, как и мы. И это будет только наша вина, если мы не устережемся и не побьем их своим умением и крепким боевым духом. Я, так же как и вы, устал за этих полтора года. Поэтому прошу вас собрать все силы и сделать самое последнее усилие. Обещаю всем вам и себе полтора года полного отдыха – мы его заслужили. А потом, если вы опять заскучаете, то явитесь ко мне, растолкаете меня сонного и толстого и скажете: мы снова хотим идти в поход, веди нас. Только просите очень настойчиво, иначе не поведу.

По рядам воинов пробежал легкий смех, многие лица разгладились, стряхнув с себя напряжение. Дарник поднял руку, призывая к тишине:

– Через два дня мы войдем в липовскую землю. Тяжелый обоз оставим в первой же сторожевой веже. Но есть другой груз, который делает нас слабыми, и от него нам всем нужно избавиться: наши кровные солиды. Пока вы таскаете их в поясах или нашейных кошелях, вы воины только наполовину. Не приказываю, а советую сдать их казначеям сотен, а писари пусть запишут, кто сколько сдал.

– Да зачем через казначеев, пусть каждый найдет себе приметное место и зароет! – раздался хриплый голос какого-то гридя.

– Если убьют, хочешь, чтобы оно никому не досталось? Ну ты и жила! Неужели и все такие? – Князь обвел взглядом весь сход. – Лучше казначеям, чтобы в случае смерти или плена ваше золото пошло вашим женам, друзьям или на ваш выкуп из плена.

– А ты сам золото спрячешь? – вопрошал все тот же хриплый голос.

– А вот не скажу и даже не покажу куда, – задорно произнес Дарник.

В ответ раздался дружный хохот – похоже, насчет бодрости все у него получилось.

Липовской пограничной сторожевой вежи войско достигло в середине дня под проливным сентябрьским дождем. Но ливня никто не замечал, крепостной гарнизон ликовал, как малые дети, да и походники радовались не меньше, увидев в селище не торжествующих гребенцев, а своих старых товарищей и знакомцев.

Вежа состояла из трехъярусной бревенчатой башни, обнесенной валом и частоколом. С одной стороны к валу примыкало войсковое дворище с гридницей, конюшней и гостевым воеводским домом, с другой – небольшой посад, где жили женатые гриди и войсковые мастера: кузнецы, шорники, лучники, сапожники, тележники. На всем этом виднелись теперь следы недавнего штурма. Посад был полностью сожжен и разрушен, сильно обуглены гридница с конюшней, исчезла и часть забора в войсковое дворище, вместо него высился завал из бревен и мешков с землей.

– Когда тын проломили, мы сумели кое-как отбиться, а потом за ночь завалили пролом тем, что было под рукой, – объяснил полусотский вежи.

– Сколько их было? – спросил Дарник.

– Сотни две, не меньше. Основные силы стоят у Липова. А малые отряды рыщут по всему княжеству, хватают все, что плохо защищается.

– И много уже нахватали?

– Порядочно. Всего не знаю. Но, кажется, даже Малый Булгар взяли.

– А Арс?

– Арс стоит, что ему сделается. Гребенцы туда и не суются.

– Что короякцы?

– Тоже стоят себе под Липовым, в гости к гребенцам ходят, – с горькой усмешкой отвечал полусотский.

Гарнизон вежи первоначально состоял из шестидесяти гридей и двадцати вольных бойников, всегда готовых подменить гридей в случае болезни или отлучки. Сейчас в строю оставалось две неполные ватаги. Рыбья Кровь не счел возможным еще больше уменьшать их. Произвел лишь замену: забрав двадцать крепких бойцов, оставил столько же еще как следует не оправившихся от ран походников. Сменил также часть усталых лошадей и освободился от лишних грузов.

До Липова от вежи было полтора дневных перехода. Но дарникцы пошли не напрямую, а свернули в сторону и направились в Арс. Впрочем, сохранить в тайне свое передвижение им не удалось, и, когда подошли к Арсу, туда же прискакал гонец из Липова, сообщивший, что, услышав про возвращение с войском Дарника, вся гребенская рать сорвалась с места и поспешила по южной дороге в свое княжество.

– Вот это вояки! Зря мы сапоги топтали, хватило бы одного гридя со знаменем послать, они бы и от него побежали! – от души смеялись воеводы и бойники.

Бросив у Арса подводы и колесницы, все липовцы по двое взгромоздились на лошадей и пятнадцать верст до своей столицы одолели одним махом.

Та же картина, что и в пограничной веже, только увеличенная в несколько раз, ожидала дарникцев и здесь. От посада и Городца остались одни головешки, огню были преданы и все окружающие Липов дворища, пшеничные и овсяные поля, сложенные срубы новых домов и недостроенные лодии. Выстояли лишь Войсковое Дворище и Островец.

Неприятно бросался в глаза стан короякцев в версте от липовского посада, окруженный чистенькими светлыми повозками.

Навстречу дарникцам из Дворища высыпали бортичи, худые, грязные, растрепанные, но несомненные победители. Увидев целого и невредимого Бортя, князь сам, забыв приличие, рассмеялся от радости. Сойдясь, они обнялись и по очереди подняли друг друга на воздух, дабы убедиться в реальности происходящего.

– Самые нетерпеливые прискакали? – определил Борть, окидывая взглядом прибывших. – Нужно послать коней за остальными.

– Это все, – тихо сказал ему Дарник.

– Как все?! – Воевода изумленным взглядом окинул две неполных сотни походников.

– А другие на лодиях что, не прибыли? – оцепенел от ужасного предположения князь.

– Нет. Меченый писал, что какие-то лодии с нашими бойниками перехватили хазары и до него добрались только восемь человек. Но в Липов никто не пришел.

Дарник стиснул зубы: хорошо еще, что он пришел домой не просто так, а в облике освободителя, может, хоть это скрасит его неудачный поход?

– А княжна у нас молодцом держалась, настоящая княгиня, – похвалил кто-то из вожаков-сидельцев.

Рыбья Кровь оглянулся. К нему приближалась со свитой телохранителей Всеслава. Узкая княжеская корона уверенно охватывала ее горделивую головку. За всеми боевыми заботами Дарник совсем забыл о жене. Сейчас же перед ним с особой силой вспыхнули все ее прегрешения: убитые жены гридей, покончивший с собой арс, подосланный к Адаш убийца, а теперь еще и смерть десятимесячной дочери, о чем ему рассказали в Корояке.

Полтора года разлуки сделали свое дело – оба смотрели друг на друга как на плохо знакомых людей. Не было ни объятий, ни поцелуев, лишь легкое касание рук и небольшие поклоны.

Потом князь в сопровождении Бортя пошел смотреть следы осады, выслушивая пояснения наместника.

Осада продолжалась три месяца. Полторы тысячи гребенцев обложили Липов сначала с трех сторон, не придавая особого значения Островцу. Однако после того, как Борть дважды с большим отрядом перебирался ночью с левобережья на правую сторону реки и наносил неожиданные удары по стану противника с тыла, Алёкма пять сотен воинов перевел на левый берег Липы и не давал бортичам выйти из Островца. Тогда Борть придумал готовить малые плоты и ночью спускаться вниз по реке, снова делая наскоки из леса на зазевавшихся гребенцев.

– Так я не понял, кто кого больше осаждал: ты Алёкму или он тебя? – одобрительно подтрунивал Дарник.

– Твоя наука – лезть вперед и никого и ничего не бояться, – отвечал польщенный толстяк.

С городскими старейшинами разговор получился не столь приятный.

– Когда ты уводишь с собой и не возвращаешь чужих ополченцев, мы тебе и слова не говорим, но, когда ты уводишь и не возвращаешь тех, кто не хочет с тобой уходить, это уже больше похоже на намеренное убийство, – обвинил князя сильно заматеревший на своем наместничестве Охлоп.

– Мне тошно тебя слушать, – отвечал князь. – То, что не вернулись почти тысяча бойников, тебя беспокоит меньше всего. Да, я приказал сорока вашим недорослям оторваться от сохи и рубанка и пойти в поход. В следующий поход пойдут по приказу еще шесть десятков ваших сыновей. И так будет до тех пор, пока все парни Липова не пройдут через это. Хватит рассчитывать на наемное войско, пора самим научиться себя защищать. Мне воевода сказал, что среди вас, липовцев, нашлись такие, кто за три месяца ни разу не поднялся на крепостную стену. Все они будут выселены за Засечный круг Липова. Раньше я на многое смотрел сквозь пальцы, говорил себе, это ваш город и главные права должны быть на вашей стороне. Теперь земля Липова полита кровью моих воинов-изгоев без роду и племени, и за это она стала такой же моей, как и вашей. Городец сгорел дотла, значит, так тому и быть. Завтра начинаем строительство нового Городца, но строится он будет уже по моему уставу.

Всеслава на совете сидела от него по левую руку, и, хотя не проявила свое несогласие ни словом, ни взглядом, Дарник отчетливо ощущал ее присутствие как что-то мешающее ему.

Поздним вечером они вошли в опочивальню и стали готовиться ко сну.

– Ты за что-то на меня сердит? – спросила она, когда мужа всего передернуло от ее ласкового прикосновения.

– Разве можно сердиться за подосланного тобой убийцу Адаш?

– Адаш, это та рабыня, которая ублажала тебя весь поход? – Жена не сочла нужным уклониться от обвинения.

– Быстро твои служанки все разведали, – ядовито похвалил он.

– Я никакого убийцу к твоей рабыне не подсылала, чем угодно могу поклясться. Какой-то бойник сказал тебе то, что могло его спасти, и ты сразу ему поверил. Где он? Пусть приведут его сюда. Мне сказали, ты его отпустил… – Она ясно и разумно приводила все новые и новые доводы своей невиновности, но, чем правильнее она говорила, тем очевиднее была для него ее вина.

– Ты во всем права, – прервал он Всеславу. – Я устал и хочу спать.

– Спи, – она обиженно отвернулась от него на другой бок.