Текст книги "990 000 евро"

Глава девятая

Марк ушел через час, на прощание вручив Николь очередную пачку денег. Он уже не вздыхал и даже не хмурился – видно, распрощался с этими деньгами навсегда.

Я с удовольствием пожал ему руку, и он ухмыльнулся в ответ:

– Ладно, повеселитесь пару деньков за мой счет. Будет что вспоминать в своем Урюпинске на старости лет.

Я не стал ему грубить и тоже улыбнулся на прощание.

Николь вышла вместе с ним, но предупредила, что скоро вернется, причем не одна. Мне было приказано «оживить эту тушу», и я минут двадцать честно поливал Ганса водой из графина, а потом, в остервенении, стучал кожаной папкой меню по рыжей башке.

Все это было бессмысленно, и я вернулся за стол. Внизу по-прежнему танцевали сотни потных юношей и девушек, неестественными визгами и даже стонами привлекая к себе внимание почтеннейшей публики.

Почтенная публика располагалась в ложах на трех уровнях, причем мой уровень был самым высоким. Мне было не видно соседей по этажу, зато хорошо было видно всех, кто ниже. Там, в ложах, тоже сидели откровенно скучающие лощенные мужчины, иногда в обществе женщин в вечерних нарядах. Все они, без исключения, таращились вниз – видно, говорить между собой им было не о чем.

Николь неслышно подошла сзади и замерла возле меня. Я почувствовал ее присутствие только по запаху, словно изголодавшийся зверь, но вида не подал.

– Нам надо спуститься вон к тому столику, – показала голой рукой Николь.

Я равнодушно пожал плечами: надо, так надо.

Мы вышли из ложи и направились к лифтам. Девушка-заяц, уже не такая свеженькая, с видимыми кругами под глазами, робко улыбалась нам, пока сопровождала в лифте на первый этаж.

Николь пошла впереди, расталкивая грудью неподатливую, вязкую толпу. Мы пробились к самой сцене, большое и полупустое пространство перед которой сторожили двое охранников. Они только раз взглянули на нас и тут же беспрекословно раздвинулись, освобождая проход.

Здесь тоже танцевали, но без фальшивой экспрессии и истеричных криков – солидные дамы и господа отплясывали для себя, для своего удовольствия, а не для оценки публики.

– Ну, чего встал. Танцуй, пока олигарх! – приказала мне Николь и вдруг взорвалась в бешеном брейк-дансе, показав серию таких движений, которые не в каждой акробатической студии увидишь.

Я поддержал ее, пританцовывая рядом, как умел, но когда Николь натуральным образом встала на голову и принялась вертеться на ней прямо на лакированном полу, я понял, как мне до нее далеко.

Тогда я сгреб ее к себе в охапку и принялся швырять бешено сопротивляющееся тело вверх – мне показалось это забавным. На танцплощадке прибавили уровень музыки, и очень скоро я опьянел от наших танцев больше, чем от выпитой водки.

Когда я в очередной раз поймал это неожиданно сильное и гибкое тело, Николь не стала взбрыкивать, а показала мне на столик, откуда нам давно уже призывно махала руками немолодая пара хорошо одетых людей.

– Пошли, передохнем. Заодно поработаем, – пробормотала она невнятно, устало опираясь на мое плечо.

Седой мужчина в классическом черном костюме вскочил при нашем появлении и предупредительно подвинул свободные стулья – сначала Николь, потом мне.

Николь плюхнулась напротив миловидной светловолосой дамы, одетой в полупрозрачное шелковое платье с богатой отделкой – набивные цветочки, кружева, рюшечки. Еще на даме было ожерелье из крупных разноцветных камней, названия которых я не знал.

– Анжела, – улыбнулась дама, и слишком натянутая косметическими операциями кожа подсказала мне, что этой женщине давно уже стукнул полтинник.

– Юрий Осипов, концерн «Фито», – пожал мне руку седой господин.

Я немного замешкался, и Николь с нескрываемой насмешкой подсказала:

– Ганс. Ганс Миллер, оптовые поставки пива и сопутствующих товаров.

Я согласно кивнул и наконец уселся на свой стул, с любопытством оглядываясь по сторонам.

На нас тоже смотрели с соседних столиков, но если замечали мой ответный взгляд, тут же отводили глаза.

Анжела с какой-то нежной, материнской улыбкой взглянула на Николь, потом, построже, на меня и сказала с еле заметной усмешкой:

– У вас с моим мужем очень схожий бизнес. Он торгует чаем, вы – пивом. Наверное, по сути, здесь нет никакой разницы. Верно?

Я не успел открыть рта – за меня ответил Юрий. Побагровев от возмущения, он твердо заявил:

– Как можно сравнивать чай и пиво? Дорогая, я просто не понимаю тебя! Чай – это подарок богов, изумительный и полезный напиток. А пиво, – он скривился, как от зубной боли, – это всего лишь пойло для плебеев.

Я в некотором изумлении вытаращил на него глаза, и Юрий спохватился:

– Простите, я вовсе не хотел вас обидеть. Просто это немыслимо – сравнивать чай и пиво! Я сейчас объясню. – Он с неожиданной прытью вскочил со стула и понесся куда-то в сторону кухни.

Николь наклонилась через стол к своей соседке:

– Я смотрю, Юрий не потерял ни капли своего чайного энтузиазма.

Анжела кивнула.

– Я бы назвала это точнее: он спятил. Дошло до того, что в доме нет кранов с обыкновенной водой, представляешь? Всюду течет чай, разных сортов. А в туалете… – Она наклонилась к самому уху Николь и начала что-то возмущенно шептать.

Николь спокойно слушала пару минут, а потом погладила собеседницу по руке:

– Бедная. Как же ты все это переносишь?

Анжела перевела глаза на меня и ответила, получается, мне:

– Привыкла. Но вот если бы в кранах текло пиво, я бы, наверное, не стерпела. От него такой запах…

Я с улыбкой поднял руки вверх:

– У меня в доме в кранах течет только шампанское.

– Как это? Оно же газированное, – не поняла шутки Анжела. – Краны не срывает?

Николь коротко хихикнула, и тут у стола появился Юрий в сопровождении толпы официантов. Официанты сменили приборы на столе, установив в центре около десятка разнокалиберных фарфоровых чайников, а перед каждым из посетителей было выставлено по три пустых, но горячих чашки.

– Сейчас мы будем пить чай, – объяснил диспозицию Юрий, потирая жилистые руки в предвкушении праздника.

Я прислушался к своим ощущениям и решил, что чай будет кстати – после того количества водки, что мы сегодня употребили, любая безалкогольная жидкость была уместна. Хотя бы для того, чтобы снять симптомы похмелья.

Юрий в видимом нетерпении прогнал официантов и принялся собственноручно разливать чай по чашкам. При этом он непрерывно говорил:

– Мало кто сейчас знает, как правильно пить чай. Куда ни придешь, везде пьют его неправильно. Люди совершенно потеряли культурные ориентиры, даже очень приличные люди, – тут он с укоризной взглянул на меня.

Я послушно отхлебнул из налитой мне чашки, и Юрий внимательно проследил за моими движениями.

– А вы поели? – спросил он участливо. – Когда пьешь чай на пустой желудок, холодная природа чая, проникая вовнутрь, может охладить селезенку и желудок, что подобно проникновению волка в дом! В Китае издревле советовали «не пить чай на пустое сердце».

– Да ели мы, ели, – отозвалась Николь, кривя лицо в недовольной гримасе.

– А что ели? – задал бестактный вопрос Юрий. – Если жирное, то чай вам нужен погорячее, а если соленое, то чуть теплый. Но тут важно знать, что слишком горячий чай сильно раздражает горло, пищевод и желудок. Длительное употребление очень горячего чая может привести к болезненным изменениям этих органов. По данным зарубежных исследований, частое употребление чая температурой выше шестидесяти двух градусов ведет к повышенной ранимости стенок желудка и дает симптомы различных болезней желудка. Температура чая не должна превышать пятидесяти шести градусов.

– Омаров мы ели, – буркнула Николь, сердито нахмурив брови. Я удивился тому обстоятельству, как легко она показывает свое неприятие и даже неуважение чайному торговцу. Впрочем, тому было не до нее – он всерьез вознамерился научить нас употреблять чай.

– Омаров?! Стоп-стоп-стоп, – всполошился Юрий, отбирая у меня и Николь наши чашки. – Тогда вам нужен совсем другой чай, вот этот. Тот слишком долго заваривался. Если чай заваривать долго, чайные полифенолы и эфирные масла начинают самопроизвольно окисляться, что не только лишает чай прозрачности, вкусовых качеств и аромата, но и значительно снижает питательную ценность чая за счет окисления содержащихся в чайных листьях витаминов С и Р, аминокислот и других ценных веществ. Кроме того, настаиваясь, чай подвергается воздействию окружающей среды – если чай долго томится в тепле, в нем значительно увеличивается содержание вредных микроорганизмов.

Мне было все равно, и я послушно выпил из другой чашки. Но Николь явно начала раздражаться – она с тоской оглядывалась на соседние столики и почти не слушала, что ей говорит Анжела.

А послушать стоило.

– …по ночным ресторанам Москвы банда ходит. Помнишь Ушастика из финансовой компании? Он тоже здоровый образ жизни очень уважал, и супруга его, Настя, тоже. А вот попили они как-то чайку «У Дуремара», а на выходе на них солдаты кинулись. Представляете? Солдаты! Быдло! Прямо возле приличного ресторана!

– Ограбили, что ли? – поинтересовался я за Николь.

– Нет, там же охрана! – откликнулась Анжела и неожиданно шмыгнула носом. – Но расстроили людей сильно, – прогнусавила она и полезла в сумочку за платком.

– Чем расстроили? – не понял я.

– Как это чем? – изумилась Анжела, аккуратно промокая покрасневшие глаза. – Представляете, вы выходите из ресторана, кушали там здоровую пищу, пили чай, потом идете к машине в хорошем настроении, а у вас на пути стоят трое молодцов, от которых, простите, воняет…

Я так ничего и не понял, но тут откуда-то сверху, перекрывая музыку, раздался зычный крик:

– Михась! Миха! Нашу водку тырят! Я их тормознул пока, но ты подходи! Их тут туча! Михась! Михась!!

Я вскочил со стула, махнул на прощание всем рукой и быстро зашагал к лифтам. Сверху донесся шум падающей мебели, предостерегающие крики и снова зычный рык Ганса:

– Михась, быстрее! Гоблины поперли! На тебе, сука!.. На еще!.. На!!

Я плюнул на приличия и побежал к лифтам со всех ног.

В ложу я пробрался с большим трудом – в дверном проеме и вокруг него стояло не меньше десятка официантов, и все они смотрели вперед, туда, где в полумраке шла невидимая мне битва темных и светлых сил.

Мне пришлось отпихнуть в сторону одного из окаменевших официантов, и тогда я смог добраться до стола, вокруг которого держал оборону Ганс. На него наскакивали сразу двое охранников, а еще один охранник лежал возле барьера и надсадным, высоким до визга голосом вызывал по рации милицию, свободной рукой прижимая кровоточащую рану на лбу.

Первым делом я забрал у пострадавшего рацию и отменил вызов, нажав на красную кнопку.

– Не слышу, «Дятел», что у вас там. Высылаем наряд или что? – раздраженно прохрипел в рации абонент.

Я нажал на кнопку «ответ»:

– У нас все нормально. Сами разобрались. Вызов отменяем, – авторитетно заявил я и, услышав облегченное «Понял», снова нажал на красную кнопку.

Ганс наконец заметил меня и встал возле стола, выставив вперед кулаки с зажатыми там вилками – по две вилки на кулак.

Охранники тоже остановились, встав ко мне вполоборота. Потом один из них, нервно поглядывая в сторону Ганса, быстро повернулся ко мне и сказал:

– Это ваш человек? Он что, сумасшедший?! Прикажите ему остановиться.

Я подошел к Гансу поближе и взглянул на его уши. Уши тряслись мелким бесом, а не крупными неровными скачками, и я с облегчением понял, что он просто серьезно расстроен. Было бы хуже, если бы это была «белая горячка» – нечто подобное в исполнении Ганса я уже однажды видел на полигоне. Но спятивший Ганс ведет себя по-другому – он не останавливается, пока не разгромит все, что видит, и не уложит наземь всех, кто стоит.

– Ганс, все нормально! – Я шагнул к нему еще ближе и осторожно потянул одну из вилок к себе.

Ганс покачал головой.

– Михась, они уперли нашу водку! Прикинь, я просыпаюсь, а эти чмошники наш стол дербанят!

Крупные капли пота покрыли всю физиономию Ганса, он начал вытираться салфетками со стола, с некоторым недоумением глядя по сторонам, и наконец позволил мне забрать у него вилки.

Я отвел Ганса к дивану и усадил там. Охранники все еще стояли в ложе, потирая кисти рук, и я сказал им:

– Все в порядке. Принесите счет.

От пола отлепился третий охранник, тяжело встал и, хромая, подошел ко мне, кривя толстые губы в злобной гримасе:

– Счет? Просто счет? Типа, три водки, два кофе и один дебош, да? Он мне голову пробил! Вы думаете, всех купили, так все можно? Да?! – Со лба снова закапала кровь, но он не стал вытирать ее, чтобы всем было видно, как сильно он пострадал.

Один из охранников взял его за плечо:

– Андрей, успокойся. Все уладим. Пошли, тебя перевязать надо. Все уладим.

Пострадавший успокоился на удивление быстро, и они, все трое, вышли, ничего не сказав нам на прощание.

В ложе тут же с деловым жужжанием запорхали официанты, восстанавливая поруганный интерьер и сервировку стола.

Потом появился неожиданно веселый метр все с той же застенчивой девушкой-зайцем за спиной.

– Михаил Дмитриевич, – обратился он ко мне. – Все ли в порядке? Может быть, врача для вашего друга?

Я подумал, что пара санитаров тут бы точно не помешала, но вслух попросил лишь счет.

– Уже уходите? – с искренним огорчением спросил улыбчивый метр.

Я кивнул.

– Еще что-нибудь? – спросил метр на прощание.

– Да, – вспомнил я. – Найдите мне Николь. Девушка. Я с ней пришел. Куда-то задевалась, понимаете?

– Будет исполнено, – понимающе улыбнулся метр и ушел, обнимая за талию не сопротивляющуюся даже для вида девушку-зайца. Устали они все к концу смены, похоже.

Ганс окончательно пришел в себя и даже кое-что вспомнил.

– Михась, – спросил он, разглядывая свои поцарапанные кулаки, – мы чего, буцкались тут серьезно?

– Угу, – промычал я и вдруг почувствовал, как завибрировала рация в моих руках.

– «Двадцаточка», ответим «третьему». На Ленина, 37, грабеж. Посмотрите там вокруг, двое в темном, среднего роста, вещи унесли в руках.

Ответа «двадцаточки» я не услышал – видимо, отвечали на другой частоте.

– Менты! – всполошился Ганс, подскочив на диване. – Уходим, Михась! – заголосил он.

Я выключил рацию и тоже встал:

– Подожди. Сейчас пойдем.

В ложу вошла Николь с белым от ярости лицом. Не останавливаясь, она пересекла ложу, подошла к нам с Гансом и злобно процедила сквозь зубы:

– Эй вы, два недоумка. Особенно ты. – Она ткнула пальцем Гансу в живот, и его качнуло от неожиданности. – Наш счет составил сто пятьдесят тысяч, из которых сто – твой дебош.

Она показала нам какую-то бумажку с печатями и снова яростно ткнула Ганса в живот:

– Ты, урод, понимаешь, что так нельзя? Мы тратим зараз столько, сколько планировали потратить за неделю.

Ганс расправил плечи.

– Я один на сто тысяч дебош учинил? Охренеть! Супер!! – восхищенно оскалился он.

Николь молча развернулась и пошла на выход.

Мы остались стоять, задумчиво глядя друг на друга.

– Сто тысяч! Жаль, пацаны не поверят, – поделился со мной сокровенным Ганс.

Я взял со стола чистую салфетку и вытер лицо. Если Николь сейчас не вернется, у нас один путь – в казарму. Еще два месяца смертельной тоски и тупых приколов. Причем, чем ближе дембель, тем тоскливее последние денечки – начинаешь считать буквально часы, а то и минуты.

Кудряшки Николь, уже тщательно уложенные и приправленные лаком, показались в дверном проеме минут через двадцать:

– Ну что встали, имбецилы? Пошли отсюда!

Глава десятая

Яналил Николь кофе и подвинул чашку.

– А знаешь, ты здорово изменился, – задумчиво сказала она, делая глоток. – Два дня всего прошло, а ты уже на человека стал похож. Ты точно ему не родственник? Может, у тебя это в генах сидит? Ну, твой дедушка фабрикантом не был до революции, нет?

Из распахнутого окна номера обдало жарким воздухом, и я ухмыльнулся:

– Сударыня, позвольте мне снять пиджак?

Николь задумчиво кивнула, наблюдая, как я вешаю шелковый пиджак на спинку стула.

– А мне вот всему этому на ходу пришлось учиться, – все так же задумчиво сообщила она. – У нас в Саратове галантными считались пацаны, которые семечки в кулек сплевывали, а не на туфли подруги.

– Так ты из Саратова?! – не удержавшись, прыснул я.

– Только приятелю своему не говори.

Она вздохнула.

– Знаешь, в Москве очень легко разоблачают подделки. Есть с чем сравнивать. Ты стараешься, учишь слова, копируешь манеры, думаешь, все получилось. А потом какой-нибудь краснорожий Марк говорит тебе прямо за столом, где еще человек тридцать собралось: не тянешь ты на леди, дорогая. Как была саратовской шлюхой, так ею и осталась. А все вокруг только мило улыбаются, будто ничего не слышали, зато потом полгода будут это обсасывать. И обязательно какая-нибудь сволочь сольет в «Столичный сплетник», где тебя исследуют послойно и вынесут вердикт: саратовской шлюхой была, шлюхой и осталась.

Я попробовал ее приободрить:

– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?

Николь покачала кудряшками:

– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?

– А что у тебя? – заинтересовался я.

Она обреченно махнула рукой и взялась за свой кофе. Она сидела очень прямо, под стать воротничку на своей блузке, изящно подложив левую руку под невесомый подбородок и отпивая кофе мелкими, беззвучными глотками. Мне показалось, что она преувеличивает свое классовое несоответствие столичной тусовке. Да и было бы чему соответствовать…

В гостиную вошел Ганс, как спал, в трусах и майке. Рыжая щетина у него на голове сливалась с заросшими той же рыжей порослью щеками, и еще рыжие кусты топорщились из-под лямок мятой майки.

Ганс демонстративно сунул веснушчатый нос в наши чашки, поднял крышку кофейника и с недоумением и даже обидой спросил:

– Только кофе? А пожрать не заказывали?

– Доброе утро, молодой человек, – строго сказала ему Николь.

Ганс почесал мятое пузо и подошел к распахнутому окну:

– Какое же оно доброе? – не согласился он, перегибаясь вниз.

Впрочем, внизу ничего интересного не обнаружилось, и Ганс, плюнув, вернулся к столу.

Я налил ему кофе, и Ганс с любопытством заглянул в свою чашку.

– Ты мне, типа, кофе, что ли, с утра пить предлагаешь? – то ли возмутился, то ли изумился он.

– А что еще, по-твоему, пьют по утрам финансовые магнаты? – мягко упрекнул я его.

Ганс недоверчиво сощурился на меня, потом медленно отхлебнул свой кофе и прислушался к ощущениям.

– Душа пива просит, – резюмировал он, отставляя чашку.

Потом он опять подошел к окну – чем-то манило оно его невероятно.

– Михась, сто рублей есть?

Я порылся в карманах пиджака – там нашлось несколько тысячных купюр и больше ничего, если не считать чего-то тяжелого во внутреннем кармане.

– Возьми штуку, – предложил я.

Ганс забрал деньги и вернулся в спальню, одеться. Он уже выходил в коридор в своем немнущемся шелковом костюме и припорошенных какой-то белесой дрянью лакированных туфлях, когда Николь вдруг встрепенулась:

– Ты куда собрался? Вместе на завтрак пойдем, я скажу, куда.

Ганс покачал головой:

– Опять ваших омаров жрать? Не хочу. Задолбали! Хочу шавермы с пивом. Вон там, через дорогу, ларек стоит. Я быстро. – Он показал на окно и шагнул в коридор, но Николь подскочила к дверям и закрыла проем собой.

– Стой, тебе говорят!

Ганс не стал с ней спорить, а метнулся к окну и проделал свой старый трюк – перевалил свою тушу через подоконник и плюхнулся на газон под нами.

– Скоро буду, братва! – обнадежил снизу он, тяжело шлепая по мягкой земле.

Мы с Николь встали рядом у окна и смотрели, как Ганс пересек газон, а потом топает через проспект к вожделенному ларьку.

У ларька стояла небольшая очередь, и Ганс принялся о чем-то оживленно болтать с постоянными клиентами – наверное, о преимуществах двойной шавермы перед одинарной. Поэтому он не заметил, как к ларьку подъехал «козелок» военной комендатуры и оттуда вышли трое солдат и офицер.

Я хотел было заорать, но было поздно – Ганс влип совершенно классически. Он обернулся на шум, увидел солдат и чисто рефлекторно бросился бежать.

Разумеется, патруль в полном составе бросился за ним.

Мы с Николь не отрываясь смотрели на завораживающее зрелище – как хорошо одетый господин с зажатой в руках тысячной купюрой удирает от молоденьких солдат, подгоняемых зычным матом офицера.

Ганс совершил еще одну ошибку, побежав не к гостинице, где хотя бы можно было бы затеряться, а в ближайшую открытую дверь. Это оказалось помещение небольшой парикмахерской, где Ганса и взяли, скрутив руки за спиной какими-то полотенцами.

Ганса подвели к «козелку» и принялись запихивать упирающегося детину на пассажирское сиденье. Ганс ни разу не бросил взгляда на окно, хотя наверняка знал, что мы смотрим, – решил, значит, героически не выдавать друзей.

Тем временем офицер достал рацию и принялся что-то неслышно бубнить туда.

Я кое-что вспомнил, подбежал к стулу с пиджаком и вытащил из внутреннего кармана точно такую же рацию.

– …тоже включи в сводку. Докладывает майор Птицын. Патруль комендантского взвода задержал самовольно отлучившегося из военно-строительного батальона сержанта Миллера.

– Да вы что? Ганса взяли? – услышал я в ответ довольный бас Акулы. – Тащите его сюда, падлу рыжую, воспитывать будем. А где второй гнус, Прохоров? Тоже должен где-то рядом быть. Прием.

– Не знаю. Этот рыжий один тут околачивался, – отозвался майор, и я невольно отшатнулся от окна, увидев, как он внимательно смотрит по сторонам, разглядывая снующих мимо прохожих.

Николь тронула меня за плечо.

– Так даже лучше, – сказала она, осторожно подбирая слова. – Он только мешал. Твой немец не нужен.

Впрочем, было видно, что она отлично понимает мои чувства и просто пробивает меня на вшивость.

– Николь, Ганса будем вытаскивать, – сказал я совершенно спокойным, ровным голосом, чтоб она даже не думала увиливать.

– Пацанская дружба, ага, – поморщилась она.

– Почему «пацанская». Просто дружба. Я его не брошу, потому что он мой товарищ.

– А меня? – заинтересовалась Николь. – Меня бы ты тоже вытащил из такой же задницы?

Я незаметно повел носом, чтобы вдохнуть хоть немного ее аромата, и неожиданно чихнул.

– Конечно.

Она бросила на меня быстрый недоверчивый взгляд и ушла в спальню – краситься.

Я снова порылся в карманах, выложив на стол все свое богатство – четыре купюры по тысяче рублей. Остатки роскоши.

Я смутно себе представлял, сколько стоит вызволение задержанного столичной комендатурой солдата, но понимал, что в данном случае деньги могут оказаться несостоятельным инструментом – Акула, конечно, жадная скотина, но его главной характеристикой все же была злоба и мстительность. Он не отдаст Ганса, пока вдоволь не потешится над солдатом, осмелившимся удрать от заместителя начальника комендатуры.

Николь вышла из спальни в боевой раскраске и с интересом уставилась на стол, где я считал деньги.

– Выкупать будешь, олигарх?

Я покачал головой:

– Акула, наверное, за деньги не отдаст. Он очень зол на Ганса.

Николь подошла ко мне вплотную и сердито топнула ножкой.

– Значит, опять я должна решать ваши проблемы? Как же вы задрали, гамадрилы…

Мне действительно стало неловко. И впрямь мы с Гансом слишком непринужденно сели на шею этой, в общем-то, хорошей бабы и усиленно ломаем ей карьеру светской шлюхи. А ведь она давно заслужила место в самом лучшем, самом элитном борделе.

– Дай мне лимузин с водилой на пару часов. Больше ничего не потребуется, – сказал я, сгребая со стола деньги.

– Зачем?

– Съезжу в Балашиху, в расположение части. Возьму Суслика, нашего старшину, на понт. Дам ему эти четыре штуки, пообещаю потом еще, привезу в комендатуру. Он вытащит оттуда Ганса и отдаст мне. Потом мы удерем.

Я сам слабо верил в то, что говорил. Суслик наверняка с бодуна, злой. Ссориться с Акулой ему вообще нельзя, а узнает комбат про эту выходку, так вообще всем кранты настанут. Так что визит в часть, скорее всего, закончится моим арестом и заключением в карцер. Но ничего умнее я пока не придумал.

Николь достала из сумочки манерный телефон неизвестной мне марки и взглянула на время:

– Нет, дружок, херовый у тебя план. Во-первых, нас ждут через два часа на деловом завтраке в Федеральном союзе промышленников и аграриев – Марк устроил. Там ты обмолвишься парой фраз о расширении своего бизнеса, я сейчас набросаю текст. Напрямую про перспективы заводов Марка ты ничего не скажешь, но кому надо, все поймут. А во-вторых, вечером показ мод в Манеже, там нас тоже ждут.

Я молча пошел к выходу, на ходу засовывая деньги в карман пиджака.

– Михаил! Стой! Стоять, я сказала!

«Она сказала». На мгновение появилось острое желание вернуться и ударить ее – за один только этот наглый, барский тон.

Но я быстро взял себя в руки, прошел коридор и спустился вниз по широкой лестнице отеля. Внизу околачивался только один охранник, который меня явно не узнал, но на всякий случай отдал честь, пристально глядя на мои карманы.

Я рефлекторно потянулся за купюрой, но вовремя остановил руку, бочком продвинувшись возле замершего в ожидании чаевых молодого человека.

Четырех штук едва хватит на такси от части до комендатуры и обратно, да еще ведь нужно пару пузырей прикупить, для смазки разных трущихся комендантских шнырей. Так что, увы, никаких чаевых я сейчас давать не могу.

Обиженное лицо охранника я увидел уже в отражении зеркальных дверей, которые он, обнаглевший тунеядец, даже не потрудился мне открыть.

Я немного притормозил, ожидая Николь, но она так и не появилась. Я даже вернулся к дверям и посмотрел сквозь зеркальные блики в холл – там было пусто, охранник тоже ушел.

Тогда я четко, по-пацански, сплюнул в урну, сунул руки в карманы шелковых брюк и пошел по нагретому неожиданно жарким солнцем асфальту туда, где, по моим ощущениям, находилась столичная комендатура.

Комендатуру я нашел уже через двадцать минут, но даже после получаса хождений вокруг зарешеченных окон первого этажа ничего разумного мне в голову не пришло. Я еще раз прошелся по улице и увидел неподалеку, за оградой небольшого сквера разномастную, ярко одетую толпу.

Я вошел в сквер, неторопливо добрел до дверей отдельно стоящего здания и прочитал табличку на его дверях. Это был очередной выпуск курсов судебных приставов.

Сами приставы, молодые люди в парадных мундирах, сияли улыбками в окружении симпатичных девушек и ухоженных мам.

Отчаянная мысль заставила меня подойти к небольшой группе выпускников, распивающих шампанское исключительно в мужской компании.

– Господа, – сказал я веско, обращаясь к самому высокому и говорливому из них. – Знаете ли вы, что такое дружба? Что такое бескорыстная помощь товарищу, с которым прошел огонь и воду? Мой товарищ в беде. Помогите его вытащить.

Юные приставы оторопели от такого начала, но потом долговязый спокойно спросил:

– Халтуру, что ли, предлагаешь? – и все они как-то по-особому принялись смотреть на меня, мой костюм и туфли, явно что-то оценивая и прикидывая.

– Можно назвать это халтурой, – согласился я. – Мой приятель попал в военную комендатуру. Надо бы вытащить.

Долговязый недоверчиво окинул меня взглядом.

– Ты что, солдат?

Я кивнул.

Приставы снова пустили бутылку шампанского по кругу, предложили и мне, но я отказался – там им самим было мало.

Впрочем, потом они достали еще бутылку, а потом еще. После третьей бутылки молодые люди заметно опьянели, и долговязый сказал:

– Товарища из комендатуры вытащить – святое дело.

Все вокруг согласно закивали головами, и долговязый добавил:

– По сто евро каждому, и мы готовы вписаться.

Я внимательно посмотрел на него и понял, что торговаться он не будет. Тертый калач.

– Хорошо, – кивнул я и быстро вытащил из кармана четыре заветные купюры. – Вот вам аванс, остальное – сразу после того, как вытащите парня.

Все четверо приставов рефлекторно взяли по бумажке, и теперь им просто ничего не оставалось, как идти за мной. Я показал куда и по дороге описал долговязому ситуацию.

Как это ни удивительно, но перспектива вламываться к вооруженным до зубов военным приставов нисколько не пугала.

– Слушай, командир, не зуди, мы и не к таким терпилам заявлялись, – отмахнулся долговязый и снова, в который раз, просил меня повторить имя Ганса и описать его внешность.

У самых дверей комендатуры приставы сгрудились вокруг долговязого, который быстро раздал им какие-то листочки из своего портфеля, после чего без всякого перекура или каких-либо обсуждений все четверо быстрым шагом вошли внутрь строгого казенного здания.

Я остался ждать снаружи, стараясь не попадать в поле зрения телекамер, развешанных по фасаду, и не маячить под окнами дежурки.

Мыслей не было – я в принципе не понимал, с какой стати прапорщики дежурной части будут выполнять распоряжения юных служителей Минюста, пусть и облаченных в парадные мундиры.

Я только собрался присесть на ограждение клумбы в ожидании развязки, когда двери комендатуры распахнулись, и четверо приставов буквально вытолкали Ганса на улицу.

Долговязый встал рядом с немцем, самодовольно ухмыляясь, и закричал мне с порога:

– Командир, принимай злостного неплательщика! Мы едем в суд!

Я, сохраняя ровную, как мне казалось, улыбку, подошел к Гансу вплотную и прошептал:

– Бежать сможешь? Колено выдержит?

Только сейчас я увидел два аккуратных фингала под каждым глазом Ганса и огромный кровоподтек на шее, за правым ухом.

Ганс не понял моего вопроса, и мне пришлось его повторить.

Немец бросил затравленный взгляд на еще распахнутые двери комендатуры и кивнул:

– Отсюда – даже на сломанных руках.

– Тогда рванули! – крикнул я и побежал впереди, показывая Гансу дорогу.

Они отстали после первого же поворота, если вообще бежали за нами. Психологически мой расчет был точным – хоть какие-то деньги они получили, так что надрываться в погоне с неведомым финалом юным приставам явно не хотелось. Тем не менее Ганс не сбавлял хода и очень скоро обогнал меня, упрямо пробираясь среди плотной толпы прохожих, некстати заполонивших тротуары. Не останавливаясь, Ганс вбежал в холл гостиницы и длинными скачками понесся по лестнице. Я из последних сил держался рядом, хотя и задыхался уже не на шутку. В номер мы ввалились плечо к плечу – у Ганса не было ключа, и ему пришлось ждать, когда я поднесу карту к замку.

Слава богу, Николь нас не бросила – она сидела за столом в гостиной, подперев руками подбородок, и смотрела в окно. С этой стороны она могла видеть многое, если не все.

Мы встали посреди гостиной, тяжело дыша, и Николь неторопливо повернула к нам голову.

Я попытался понять ее взгляд, но в нем не было однозначной злости или раздражения. Она смотрела скорее устало, чем раздраженно.

– Ты все-таки вытащил его, – констатировала она, с вялым любопытством приглядываясь к живописным фингалам на физиономии Ганса.