Текст книги "Горелое озеро"

Глава девятнадцатая

Несмотря на обещание, данное дяде Вите, Эдуард ему так и не позвонил. Ни через неделю, ни через две. В истории телефонных звонков Эдуарда были вызовы медикам или тем людям, которые могли этих медиков порекомендовать. На консультации именитых светил Эдуард не жалел денег совершенно. Однако эти консультации были скорее для самоуспокоения. Пользы они не приносили. Но бездеятельное ожидание было еще мучительнее. Ответ врачей был одинаков и безнадежен: организму нужно время. Он борется.

Боролись все. Алина, впавшая после аварии в кому, боролась за жизнь. Эдуард боролся с беспомощностью и страхами, как вырастить детей без Алины. Сережа – с тоской по маме, которая «уехала в дальнюю поездку и вернется только после Нового года». Но тяжелее всех было Марине. Она боролась с отчаянием и чувством вины. Девочка бесконечное число раз мысленно просила прощения у матери, проклинала себя за черствость и клялась, что обязательно переедет в Москву, если только мама поправится. Втайне от отца она даже звонила Максиму и просила его помочь перевезти маму в столицу к лучшим специалистам. Максим откликнулся сразу. Он договорился с врачами местной больницы о визите и консультации московских коллег. Но пользы это тоже не принесло. Вердикт совпадал с мнением местных медиков: лечение верное, транспортировка может повредить, лучше подождать момента, когда больная придет в сознание.

С каждым днем надежда на это становилась все призрачнее. Алина таяла. В те редкие дни, когда Марину вместе с отцом пропускали в отделение реанимации, ощущение безнадежности становилось только сильнее. Алина каждый раз казалась им еще более бледной и безжизненной. Марина плакала, гладила мамину руку и что-то беззвучно шептала. Эдуард молча стоял рядом и всматривался в лицо бывшей жены, стараясь увидеть хотя бы малейшие признаки улучшения.

Как только новость о трагедии с Алиной дошла до Инги Петровны, она сразу же приехала из Киева к сыну и внукам. С ней было гораздо легче. Особенно детям. Она во многом заменила Сереже Алину и почти смогла утешить измученную угрызениями совести внучку. Эдуард благодаря присутствию матери переключился на работу и немного отвлекся от терзавших его мыслей.

Несколько раз в неделю, в основном по вечерам, он ездил в монастырь. И монахини, и прихожане знали о случившемся, но старались не тревожить Эдуарда и не задавать ему лишних вопросов. По сосредоточенному выражению его лица все и так было понятно.

После очередной вечерней службы, когда все прихожане разошлись, а Эдуард задержался у иконы Пантелеймона целителя, к мужчине подошла настоятельница.

– Эдуард, вы простите меня, я только на минуту. Мне вот из Италии, из Бари, миро привезли от мощей святителя Николая Чудотворца. Возьмите, пожалуйста, Бог даст, поможет. Я, правда, перелила немного мира в другую баночку и Николке нашему отдала. Это ведь его покровитель небесный. Дай Бог, и его на ноги святитель поставит.

– Спасибо, матушка, – слабо улыбнулся Эдуард, – а что с Николкой случилось? Я его уже давно здесь не видел.

– Болеет он, – с грустью ответила настоятельница. – Перетрудился, наверное, осенью. Все ходил бедный под дождем туда-сюда. Вот нервные болезни опять и проснулись. Мы с сестрами ездили его в больницу проведывать, он даже не узнал нас, болезный. Исхудал весь, смотрит в стену, височки выбриты. Его ведь доктора током лечат. Господи, благослови руки врачующих! – Настоятельница подняла свои грустные светло-голубые глаза к распятию, перекрестилась и, поклонившись, вышла из храма.

Внутри Эдуарда все похолодело. Последние недели он думал только об Алине и детях, отгоняя от себя все мысли об отце, дяде и наглой Галине Сергеевне. Про Николку он и вовсе ни разу не вспомнил. А оказывается, из-за его, Эдуарда, нерасторопности ситуация стала еще хуже. Паренек в опасности. Что происходит с отцом, вообще непонятно. Следователь, которому Эдуард решился рассказать о своих подозрениях еще за месяц до аварии, только отмахнулся и обещал провести проверку психбольницы только в том случае, если появятся более весомые доказательства, чем свидетельства дошкольника и недееспособного подростка. Скорее всего, благодушный и вежливый с виду главврач почувствовал опасность и старается замести следы. И с отцом за это время могло случиться все что угодно.

Сразу из монастыря Эдуард поехал к Галине Сергеевне. «Идиот нерешительный! – клял он себя, разгоняя машину. – Что я ей сейчас скажу? Может, ее дядька послал уже давно, а я тут со своими просьбами. И о чем я буду ее просить? Соскоб для определения ДНК взять? Она сразу поймет, что тут дело нечистое. Сказками про альфонса не обойдешься. Придумывать очередные бредни о том, что этот Николай Михайлович не только обокрал мать, но еще и прижил соседке или родственнице ребенка? И теперь нужно срочно установить отцовство? Боже, бред! Какой же я идиот! Сказать ей правду, что это мой отец? Да она в жизни не поверит. Тем более я ей уже пургу какую-то нагнал… Может быть, позвонить дяде Вите? Блин, да я ему даже про Алину ничего не говорил. Все равно времени нет уже на маневры. Надо действовать открыто. Идиотская идея с дядей была! Ладно, наплевать, что она подумает! Она баба меркантильная. Надо пообещать ей денег, дать прямо сегодня задаток, сделает все без разговоров. А уж с дядькой я потом разберусь как-нибудь».

Отчаяние, абсолютное одиночество, предательский страх совершить роковую ошибку – все навалилось на Эдуарда одновременно. Он не верил ни в приметы, ни в знаки, ни в предчувствия, ни даже в интуицию, но почему-то именно сейчас ему казалось, что он наконец-то нашел правильный путь. И скоро все решится.

Когда он подъехал к дому Галины Сергеевны, набухшая сизая туча разразилась снегопадом. Крупные тающие в воздухе хлопья валили тяжелыми сгустками на мокрую землю. И без того пасмурный день стал почти сумеречным.

В окошке кухни горел свет. Эдуард обрадовался, что застал Галину Сергеевну дома, и нажал на кнопку звонка. Прошло секунд тридцать, и Эдуард позвонил еще раз, уже настойчивее. Галина Сергеевна не выходила. Он дернул калитку. Она была заперта изнутри. Эдуард встал на цыпочки и дотянулся кончиками пальцев до щеколды на обратной стороне калитки. Деревянная дверь распахнулась. Он подошел к крыльцу, поднялся по ступенькам и замер. Из домика раздавались приглушенные стоны. «Это что еще такое?! Что там с ней происходит?» Эдуард резко рванул на себя незапертую дверь и ворвался в комнату. На кровати из-под большого вздымающегося розового тела Галины Сергеевны торчали худощавые ноги дяди Вити. Галина Сергеевна услышала шум в прихожей и обернулась. Дядя Витя сдавленно крякнул и схватил лежащее на полу одеяло.

Эдуард прохрипел невнятное «Простите» и, густо покраснев, выскочил на улицу. Он уже собирался нажать на газ, когда краем глаза заметил Галину Сергеевну, выбежавшую в легком халате и тапочках на заснеженное крыльцо. Она что-то кричала и призывно махала рукой. Эдуард, сжав зубы, нехотя вышел из машины и направился к крыльцу.

– Ну что ты как не родной! Проходи давай, раз приехал. Чего глаза прячешь? Мы же все взрослые люди тут. Ты этим, что ли, не занимался никогда? А детишки у тебя откуда, аист принес? Не дури давай! Ладно, раз проходить не хочешь, то Витю моего в машине подожди. Мне все равно через полчаса на смену в больницу идти. А ему в город в такой снегопад как без машины добираться? Я тебе еще и пирожков для детей соберу. И лечо тоже дам из перцев. Ты такое лечо отродясь не ел! Только банки потом верни, не забудь.

Галина Сергеевна скрылась за дверью, а Эдуард остался ждать в машине, нервно куря одну сигарету за другой. Скоро из-за калитки появился понурый дядя Витя с большими авоськами в руках. Эдуард, не глядя на дядю, быстро пожал ему руку и положил сумки в багажник. Ехали молча. Эдуард включил радио и делал вид, что внимательно слушает новости.

Первым молчание прервал дядя Витя:

– Эдик, Галя права: ну что мы как дети? Неудобно, конечно, вышло, но мало ли каких ситуаций не бывает?!

Эдуард поспешно кивнул, но все равно продолжал молчать, не находя подходящих слов.

А дядя Витя смущенно продолжил:

– Ты знаешь, я бы сам никогда не поверил, что такое еще в моей жизни случиться может. В морду бы дал, если бы мне про такое совсем недавно рассказали бы. А теперь… Знаешь, Эдь, спасибо тебе за Галю. Очень она хорошая женщина. Норов крутой, это да, и хамовата немного, но вообще она, знаешь, большой души человек. И мне как-то неловко очень, что я с ней вроде как не по своей воле встречаться начал. Меня эта мысль несколько недель гложет. Получается, что я ею пользуюсь как будто, а она такого отношения к себе совершенно не заслуживает. Да и у меня чувства к ней, признаться, появились. В общем, давай я ей сам расскажу, что это ты меня вначале попросил с ней… ну, как бы это… пообщаться, а потом, когда она на меня весь свой гнев выплеснет, то ты нам обоим и расскажешь все по-честному, что там у тебя за дело, с отцом связанное. Только, пожалуйста, расскажи все прямо и без намеков. Это ведь теперь не только меня, но и Гали касается.

* * *

Холодный декабрьский день быстро растаял в снежных сумерках темного неба. Высокие сосны со скрипом качались около приземистых желто-зеленых корпусов больницы. Галина Сергеевна закончила свою работу и, взяв вместе с памперсами стопку чистого белья, направилась в сторону серого одноэтажного здания, расположенного за хозяйственным блоком.

– Мать, ты чего так поздно? Уборка же утром была?.. – пробасил охранник, откладывая журнал с наполовину разгаданным сканвордом.

Галина Сергеевна кивнула на чистые памперсы:

– Да мне санитар еще часа два назад сказал, что в третьей палате Михалыч обгадился. Убраться надо, а работы невпроворот, времени не было. Да и вряд ли мне за расторопность больше заплатят. И так за копейки здесь с дерьмом вожусь!

– Это, Сергевна, ты права, точнее и не скажешь. Маята одна. Проходи давай. И домой топай, а то по ночам в такую погоду стремно по лесам шастать.

– Ох, Леш, кому я нужна, кляча старая? Болячкам только… – вздохнула Галина Сергеевна и открыла дверь палаты.

Включив свет, она подошла к кровати и ласково потрепала лежавшего на ней мужчину по плечу:

– Вставай, родной, закончатся скоро твои муки, бедолага. Ты ротик открой, вот так, молодец, не бойся. Когда ж я тебе, голубе, плохо-то делала? А ты и вправду на Витюшу моего похож, страдалец бедный. Ага, вот так, сейчас я телефончиком засниму. Умничка моя, и еще давай разок, а то плохо видно как-то.

– Галина Сергеевна! Вы что себе позволяете?

Санитарка обернулась к входной двери. На пороге, крепко сжав кулаки, стоял пышнобородый главврач Петр Петрович.

Глава двадцатая

На кухне засвистел чайник. Эдуард только собирался встать с кресла, но грузная Галина Сергеевна его опередила.

– Вот еще, в гостях будешь хозяйством заниматься!

– Да, дядь Вить, тебе с Галиной Сергеевной и вправду повезло, – улыбнулся Эдуард, – я такого порядка давно у тебя не видел. Ну после смерти тети Нади, конечно, – поправился он быстро.

– Да, Галя – золото! А с врачом-то она как быстро среагировала! – восхищенно цокнул языком Виктор Николаевич. – Тут бы любой растерялся! Но у меня, хоть все и обошлось, все равно сердце о Димке болит. Вчера с корвалолом не мог до двух ночи уснуть. Все думал, удастся ли тест сделать по первому образцу?

– Сама об этом постоянно думаю… – В комнате появилась Галина Сергеевна. – Я все-таки с непривычки могла не то что-то сделать. Да и бедный Николай Михалыч, то есть Дмитрий Николаич, все время я с этими именами путаюсь, сопротивлялся. Я как-то мазнула еле-еле по щеке, но телефон, дура, не сфокусировала. Уже когда первую палочку-то в пакетик положила и в карман убрала, решила еще раз все сделать. Я и телефон как надо настроила, и потерла изнутри щеку хорошо, а тут этот ирод великий на порог заявился. Думаю, это Лешка, охранник, его позвал. Неспроста ведь. Петрович по вечерам обходы не делает. Ну я ж сразу поняла, что кирдык и мне, и брату Витиному крышка, если Петрович все поймет. В общем, позади Москва, как говорится, отступать некуда. Я телефон-то незаметно меж грудей пихнула. Счастье, что спиной к двери стояла и что мать-природа меня щедро одарила. – Галина Сергеевна кокетливо улыбнулась Виктору Николаевичу и продолжила: – Ну так вот, палочка ватная, та, которой я получше мазок взяла, куда-то на кровать упала, а я давай делать вид, что штаны на несчастного больного надеваю. Ну и халат свой поправляю. На самом деле я телефон глубже пихала, а Петрович подумал, что грудь прячу. Ох, давай он на меня орать, что, дескать, мне самой в дурке лечиться надо, нимфой или еще чем-то похожим назвал. Я даже удивилась, что как-то литературно даже. И говорит: если хоть раз меня за этим делом застукает еще или услышит от кого, что я непристойно себя веду, ноги моей в больнице больше не будет. Я давай извиняться, плакать, а сама думаю: «Чтоб я с тобой, душегубцем, работала еще! Вот как вскроются все твои злодеяния, увидим, кто плакать по-настоящему будет!» Кстати, а зачем он над людьми-то издевается, Эдик, а?

– Ох, Галина Сергеевна, если бы я знал! Следствие, я думаю, разберется; главное – чтобы отца вытащить удалось побыстрее. Я сегодня звонил в лабораторию, обещают завтра уже результаты выдать. И еще. Я с отцом Игорем успел встретиться переговорить. Это мой однокашник, он до того, как священником стал, в органах лет пятнадцать проработал. Хоть обычно он не разговаривает на темы, связанные с его прошлой специальностью, мне удалось его расшевелить, и он мне много ценных советов дал. И чего я раньше ему о своих подозрениях не рассказал?! Ну что уж сейчас говорить… Теперь каждый час на счету. Вы, Галина Сергеевна, лучше на такси сегодня домой езжайте. Не буду вас подвозить, чтобы лишнего внимания не привлекать. А то, возможно, этот доктор уже и за вами следить начал. Я еще вот что подумал… Ой, извините, дочка звонит.

Эдуард нажал на кнопку «ответ» и осекся после первого же слова. Дядя Витя и Галина Сергеевна взволнованно переглядывались, пытаясь понять, что произошло. Губы и брови Эдуарда дрожали. Пытаясь совладать с голосом, он несколько раз нервно сглотнул, прежде чем смог выдавить из себя:

– Еду, дочка, еду.

Пытаясь завершить вызов, он промахнулся мимо красной трубочки на экране и, засунув в карман еще включенный телефон, поднял блестящие от невольных слез глаза на дядю и чуть слышно сказал:

– Она в сознание пришла. Врачи говорят, что жить будет. Вы меня извините, я все, поехал.

Галина Сергеевна закрыла за Эдуардом дверь и сказала со вздохом:

– Даже куртку не застегнул – на мороз помчался. Вот и смотри сам, Витюша, правду ведь говорят: чем баба дурнее, тем мужик больше любит. За порядочной женщиной так никто не побежит.

– Мда… – протянул Виктор Николаевич, – забыть давно пора ему эту вертихвостку. Ничего у них не выйдет, вот увидишь. В одну воду, Галя, два раза не войдешь. У тебя, кстати, телефон где-то звонит.

– Ах, точно, смотри-ка, из сумки не вытащила. Надо же, три пропущенных от Натальи, она санитаркой у нас в больнице работает, наверное, опять подменить попросит. Ох, как же мне эта работа надоела-то! Але, Наташ, слушаю. Нет, не знаю никаких новостей. Я ж два дня выходная. Завтра только выхожу. Да как же это? Господи, да не может быть, Наташа! Как же он? Это точно, да?

Галина Сергеевна медленно положила телефон в сумку, обернулась и чуть слышно прошептала:

– Витюша, ты сядь только, мой миленький, ты… Господи, как сказать-то это… Брат твой умер. В морг увезли. Убил-таки его ирод проклятый…

Виктор Николаевич послушно сел на диван и как будто застыл. Его невидящий взгляд уперся в стенку. Галина Сергеевна, закрыв рот руками, присела рядом, стараясь понять, как правильно нужно себя вести. Ей казалось, что в эти медленно текущие секунды решается все ее будущее. Ведь только-только в ее жизни все наладилось: появился порядочный и добрый мужчина и, главное, надежда на счастливую старость. Вдовец, без детей, без внуков, без вредных привычек, именно такой, с которым она мечтала провести остаток своей уже недолгой и безрадостной жизни. И ведь именно она, Галина Сергеевна, могла стать той героиней, которая спасла бы Витиного брата из плена сумасшедшего врача. А теперь, когда все так быстро и так трагически закончилось? Кому и зачем она нужна? Что же делать? Рыдать в голос, показывая свое сочувствие и горе? Но ведь это не может смотреться естественно? И скорее всего, его покойная интеллигентная жена никогда бы так не сделала. Наверное, она бы как-то успокаивала мужа всеми этими длинными красивыми словами… Приняла бы, как в сериалах, скорбный вид и проникновенно выражала свои соболезнования… Но Галина Сергеевна так совсем не умела. И на мгновение представив свою одинокую старость в маленьком домике, посреди бескрайнего соснового леса, она стиснула в отчаянии зубы и тихо по-собачьи заскулила. По ее щекам потекли беззвучные горькие слезы.

– Радость ты моя ненаглядная, – Галина Сергеевна почувствовала на своем плече Витину руку, – какое же у тебя сердце золотое! Что бы я без тебя делал?!

Не веря своему счастью, Галина Сергеевна плотно прижалась к Виктору Николаевичу и, не справившись с переполнявшими ее чувствами, все-таки разрыдалась в голос. И только она одна знала, что это были самые счастливые слезы в ее жизни.

– Ты только Эдику, Галечка, не говори ничего пока. Это его совсем добьет. Димку все равно не вернуть, пусть парень хоть выдохнет немного, бедолага. И так тяжко ему.

– Ой! – пискнула Галина Сергеевна. – Ты сейчас как сказал? Димку? А мне ж Наташка про Николая Михайловича говорила. Эта путаница с именами проклятая, будь она неладна! Вить, ты погоди горевать-то пока. А вдруг это не брат твой умер, а тот, другой, охранник, которого Эдику нашему врач показывал? У нас же в больнице по документам два Николая Михайловича лежат!

* * *

Эдуарду удалось договориться с врачом о постоянном пропуске в реанимацию для Марины. Девочка могла ежедневно несколько часов находиться рядом с матерью. Койка Алины располагалась у окна и была отделена от кроватей других пациентов перегородкой. Марина вела себя очень тихо, и те, кто имел несчастье попасть в ту же палату, часто даже не догадывались о ее присутствии.

В тот момент, когда Алина пришла в себя, Марина была рядом. Девочка сидела на маленькой табуретке с потрескавшимся дерматином и читала псалтырь. Книгу Марине подарила пожилая прихожанка, которая с нежностью и заботой относилась к любому ребенку или подростку, посещавшему церковь.

Псалтырь был на церковнославянском, и до аварии Марина открывала его очень редко, а в последние полгода – ни разу. Но после случившегося эта книга неожиданно стала ее утешением. Марина практически не понимала смысла написанного, но эти длинные непонятные слова успокаивали, как будто она читала сказку, где были аспиды, ангелы, василиски, львы, но главное – был Утешитель. И была в этих сложных и древних словах надежда. Ведь почти во всех сказках добро побеждает зло.

Марина почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она подняла глаза и встретилась с теплым и уставшим взглядом матери. Казалось, что Алина пришла в себя уже давно и все это время нежно смотрела на дочь, даже не пытаясь пошевелиться.

– Мама, мамочка!.. – глухо вскрикнула Марина, вскочив с табуретки.

Она схватила обеими руками прохладную узкую кисть Алины и почувствовала легкое шевеление тонких пальцев. Говорить Алина почти не могла. Тело почти не слушалось. Каждое движение вспоминалось с огромным трудом.

Спешно пришедший врач очень обрадовался пробуждению Алины, но сразу сказал, что ускорять ни в коем случае ничего не нужно. Более того, в ближайшее время, по его мнению, был возможен небольшой регресс. Алина была очень слаба, и врач настоятельно рекомендовал не тревожить ее травмирующими воспоминаниями, но несмотря на этот запрет, девочка не могла заставить себя молчать. Она бесконечно что-то говорила, плакала, смеялась и крепко держала мать за руку, как будто боялась, что та может бесследно исчезнуть.

Первым словом, которое прошептала Алина, было «Люблю», обращенное к дочери. Женщина пыталась спросить что-то еще, но Марине никак не удавалось прочесть по ее чуть шевелящимся губам. Тогда она сама стала задавать вопросы о том, что было бы интересно услышать матери, а Алина в ответ только кивала головой или чуть заметно наклоняла голову влево в случае отказа. Когда Марина стала рассказывать маме о школе, то она с удивлением обнаружила, что глаза Алины вновь сомкнулись. Мама заснула. Сил у Алины было совсем немного.

В машине по пути домой Марина сбивчиво рассказывала отцу о том, как мама пришла в себя и как им удалось пообщаться.

– Пап, – девочка исподлобья посмотрела на отца, – а ты сам к маме пойдешь?

– Могу зайти, если мама захочет, когда у нее сил побольше будет, – ответил Эдуард, продолжая пристально смотреть на дорогу.

– А ты знаешь, – осторожно продолжила Марина, – ты только не обижайся, пап… Я ведь с этим Максимом общалась иногда, пока мама была без сознания.

– Ну ты, наверное, по делу общалась. Он же врач. Нечего извиняться. – Эдуард чуть заметно пожал плечами.

– Я не про это, пап. Просто понимаешь, я сегодня маму спросила, хочет ли она видеть Максима, надо ли мне ему звонить. А она только головой покачала. Это значит, что не хочет.

Отец резко затормозил и с силой ударил руками по рулю. Машина вильнула по дорожной полосе, но быстро выровняла ход.

– Марина! – почти закричал он. – Остановись!!! Неужели тебе мало того, что произошло? Успокойся ты наконец! И запомни: неважно, будет ли у мамы Максим, Петр, еще кто-то, ничего уже никогда не получится вернуть назад! Понимаешь ты или нет? Никогда! Это так же очевидно, как то, что после лета – осень, а после дня – ночь! Запомни это в конце концов!

Марина втянула голову в плечи и до дома не произнесла ни слова.