Текст книги "Горелое озеро"

Глава одиннадцатая

– Сережкин, а ты знаешь, какой сегодня день? – спросил Эдуард, закапывая в теплый песок довольно улыбающегося сына.

– Хороший! Даже очень хороший, потому что можно купаться! – ответил Сережа, обнажая щербину от выпавшего молочного зуба.

– Это да. Сегодня очень теплая погода для первого дня осени. Но я другое имел в виду. Сегодня же первое сентября. И для тебя со следующего года этот день надолго перестанет быть обычным. Начнется школа.

– Ну и чего? – поднял брови Сережа. – Маринка всю жизнь в школу ходит. И я пойду. Там спать не надо, как в детском саду. Быстрее бы уже пойти, что ли…

Отец усмехнулся. Он думал о том, что в жизни все повторяется. Много дет назад он тоже верил, что самая страшная вещь на свете – это детсадовский тихий час. Потом так же говорила Марина, которая теперь искренне завидует Сережке, которому не надо готовиться к бесконечным тестам и пугающим ОГЭ и ЕГЭ. Но только на собственном опыте сын поймет, что с каждым годом дел и обязанностей у него будет все больше, а свободного времени все меньше.

– Ладно, лежебока, пойдем, еще искупаемся в речке и будем собираться. Думаю, что на этом мы и закроем сезон. На следующих выходных уже дожди обещают.

Эдуард с детьми и бывшей женой недавно вернулся из отпуска в Испании. Марина большую часть отдыха проводила с книжкой на пляже, а Сережка, наоборот, почти не вылезал из воды. После того как отец научил его плавать, мальчик был готов сидеть в море до посиневших губ и мурашек. Поэтому, пользуясь хорошей погодой и небольшим перерывом в работе, Эдуард решил немного продлить сыну лето и возил его на речку все последние дни стремительно тающего августа.

Приятель Володя, которого Эдуард несколько месяцев назад вытаскивал из кювета, показал очень хорошее и немноголюдное место, где любили купаться местные жители. Пляжи были совсем маленькими и отделенными друг от друга кустарниками нависающего над водой ивняка. Речка в этом месте оказалась неглубокой, но очень чистой, с быстрым журчащим течением. За ней начинались колхозные поля, а за ними – сосновый пролесок.

– Сережкин, смотри! – закричал отец. Над несжатой полоской пшеничных колосьев зависла большая хищная птица, потом она кинулась вниз, схватила какого-то небольшого зверька, начала набирать высоту, но выронила добычу из лап и, поймав новую струю ветра, улетела в другую сторону. Эдуард с восхищением смотрел на картину дикой охоты, но, переведя взгляд на сына, увидел, что личико ребенка скривилось от ужаса. Через секунду мальчик разрыдался и потащил отца в поле.

– Пойдем, пойдем быстрее! Надо спасти хомячка. Он же ранен!

– Да ты чего! Это мышка, наверное, или хорек. И он убежал уже давно! – растерялся от бурной реакции сына Эдуард.

– Нет, пошли быстрее, ему больно! Давай его к ветеринару отвезем! – заревел ребенок и опрометью бросился на поле. Эдуард глубоко вздохнул, послушно надел шлепанцы и последовал за сыном.

Конечно, никакого хорька они не нашли, и отцу пришлось сделать вид, что он заметил убегающего в норку пушистого зверька с малюсенькой ранкой на спинке. Сережа, казалось, успокоился, но через несколько секунд он снова вскрикнул: в пятку вонзилась крупная заноза. Отец отнес ребенка к пролеску, посадил его на сваленное бревно и аккуратно вытащил деревянную иголку. Мальчик перестал хныкать, неуверенно оперся на ногу и посмотрел в сторону леса.

Вдруг его глаза округлились, он испуганно вцепился отцу в руку и прошептал:

– Папочка, это тот самый забор, смотри! Там нас с дедушкой закрыли!

* * *

Получить аудиенцию у главврача районного ПНД оказалось непросто. Эдуарду пришлось выдумать родственника с деменцией, онкологией и тяжелой легочной недостаточностью, которого ему нужно было срочно поместить в лечебницу на время длительной командировки. И только после того, как два больничных психиатра не рискнули взять на себя ответственность с размещением тяжелого пациента, Эдуарду назначили прием у Петра Петровича Симонова.

– Я, конечно, понимаю нелепость своего вопроса, – Эдуард вздохнул и неуверенно посмотрел на доктора, – но я просто не могу не спросить вас. Понимаете, около года назад у меня пропал отец. Это произошло при очень странных обстоятельствах. В тот день он взял моего сына Сережу на прогулку. Сереже было чуть больше пяти лет, поэтому точно он, конечно, ничего рассказать не может. Но он уверяет, что они гуляли у реки, а потом дед хотел ему показать какое-то Горелое озеро, в котором он купался в детстве. Они долго плутали, но все-таки смогли его найти. Озеро оказалось на территории вашей больницы. По словам Сережи, они с моим отцом прошли через калитку в заборе, а потом их как будто кто-то закрыл. Затем они встретили какого-то мужчину, возможно, охранника, пили с ним чай, а дальше мальчик ничего не помнит. Вероятно, его оглушили или усыпили, потому что мы нашли сына только на следующий день почти в ста километрах отсюда спящим на остановке, а отца так больше никто и не видел. Так что у меня вся надежда только на вашу помощь. Вдруг вы что-то знаете об этой истории и могли бы помочь мне разыскать отца.

Эдуард вытащил из кармана фотографию и протянул ее невысокому пышнобородому доктору.

Врач только задумчиво покачал головой и участливо ответил:

– Если бы я что-то знал, то ваш отец, безусловно, был бы давно найден. У нас ведь социально значимый объект, здесь строгий пропускной режим. Вы же сами видите, как непросто у нас оформить пропуск. Поэтому конечно же никто сюда попасть самостоятельно не мог, более того, сюда никого не могли привести насильно. Мы тут лечим тех, у кого проблемы, а не калечим, – грустно усмехнулся врач. – Я скажу как человек с докторской степенью: детским воспоминаниям до семи лет вообще нельзя верить. Тем более по прошествии такого долгого времени. Вы ведь, наверное, слышали такой термин, как «ложные воспоминания», так вот, они бывают и у взрослых людей. А у детей реальные события очень часто накладываются на фантазии, особенно под влиянием стрессовой ситуации.

– Доктор, я, безусловно, не разбираюсь в медицине, – неуверенно начал Эдуард, – но, знаете, у Сережи достаточно цепкая память. Он, насколько мог, подробно рассказал нам о том, что произошло, еще в первый день после случившегося. И его воспоминания с тех пор почти не менялись. Хотя, конечно, мы стараемся избегать этой темы, чтобы не травмировать его психику.

– Вот это совершенно верно! – горячо поддержал врач. – Детская психика, с одной стороны, пластична и позволяет подавлять негативные воспоминания, но с другой стороны, постоянный акцент на стрессовом событии может привести к очень печальным последствиям в будущем. Поверьте моему опыту, ребенок в таком возрасте искренне верит в придуманную им картинку или воспоминание. И это совершенно не имеет ничего общего с реальностью. Извините, пожалуйста, но я буду вынужден вас покинуть. У меня начинается обход.

– Да, конечно, я понимаю, но… – Эдуард немного замялся, – я хотел вас предупредить, что должен буду сообщить следователю, который ведет дело об исчезновении моего отца, о том, что Сережа считает, что эта непонятная история приключилась именно здесь. Ребенок уверяет, что узнал и озеро, и беседку, и даже дзот, который находится недалеко от вашей больницы.

Врач с сожалением посмотрел на Эдуарда поверх очков.

– Боже мой, вы совсем меня не услышали. Это же ребенок, переживший стресс. И вы сейчас хотите этот стресс только усилить. Защищая себя, мозг вашего сына рисует сюжет с законченными картинками и деталями. Это помогает ему как бы завершить историю, чтобы постоянно не возвращаться к ней мысленно. И теперь эта вымышленная история переносится на вполне реальную обстановку. Это игра иллюзий. Не заболевание, ни в коем случае, просто возрастная норма. Как и многие другие детские фантазии. Смотрите, я постараюсь вам объяснить в двух словах, как устроен наш мозг и как происходит работа его полушарий.

Врач подвел Эдуарда к плакату с изображением черепной коробки в разрезе и начал изложение сухих медицинских фактов, останавливаясь указкой то на одной, то на другой зоне.

Эдуард вышел из больницы озадаченным. Действительно, врач доходчиво и подробно объяснил ему механизм работы детской психики, но все же такое совпадение казалось сверхъестественным. К тому же Сережа уже неделю был крайне перевозбужден из-за проснувшихся или мнимых воспоминаний. Эдуард опасался, как бы эта история и вправду не нанесла серьезного ущерба психике сына. Алина, которая, согласно договоренности, пять дней жила вместе с детьми и бывшим мужем, а выходные проводила в Москве со своим новым спутником, вынуждена была пропустить запланированную поездку к Максиму и остаться с ребенком дома.

Погрузившись в свои мысли, Эдуард очень удивился, увидев около своей машины Николку. Он совершенно забыл о том, что парень работает местным санитаром.

– А я ваш голос узнал, когда мимо кабинета главврача проходил, – без предисловий начал Николка. – Я лица плохо помню. А вот голоса сразу запоминаю. Это я всегда, с рождения. Мы даже в интернате так играли. Кто-то из ребят кукарекал или смеялся, а я всегда угадывал, кто это. Хотя, – Николка смущенно обнажил неровный ряд желтоватых зубов, – я красивые лица тоже помню иногда. Потому что они на иконы похожи. Вашу дочку помню. Марину. Она красивая очень. Только вот красится она зря. И еще очень жалко, что она в церковь перестала ходить. И вы теперь редко заходите. А у нас там так хорошо. Яблоками пахнет…

Эдуард после встречи с врачом не хотел ни с кем разговаривать, а тем более слушать рассуждения блаженного паренька, но все же не смог не спросить, не надо ли подвезти Колю до города. Николка радостно закивал головой.

Эдуард приоткрыл окно и задумчиво курил, почти не обращая внимания на монотонное бормотание Коли. Там было что-то про пропавшую куклу Марины Ивановны, которая на самом деле живая, только притворяется игрушечной, про нового пациента Василия, который чудесным образом везде и всегда находит алкоголь, даже будучи запертым в одноместной палате без окон, о слегшем от болезни сердца Николае Михайловиче, которого было очень жалко, потому что он водил большой «Ниссан», когда был дальнобойщиком, а сейчас даже не может встать.

– У меня дед дальнобойщиком был, – машинально ответил Эдуард. – Но тогда только отечественные грузовики водили. А у меня сейчас «Ниссан Патрол». От отца достался.

– О-о-о, – с уважением протянул Николка, – так наш Николай Михайлович как раз на нем и ездил по всей стране. Возил большие грузы и еще привозил из поездок разноцветные камни. У него сынок был. Эдуардом звали, как вас. Имя такое красивое – сложное, но очень важное… А потом болезнь окаянная нашему Николаю Михайловичу и сердце, и память подорвала.

Эдуард почувствовал, как его обожгло изнутри. Он остановился на обочине и пристально посмотрел на Николку.

– Коля, дальнобойщики камни не привозят. А вот геологи привозят. Мой отец как раз был геологом. И «Ниссан Патрол» – это не грузовик. Расскажи мне поподробнее про вашего Николая Михайловича. Все-все расскажи, что сможешь вспомнить.

– А что про него рассказывать-то? – поднял белесые брови парень. – Обычный человек, только очень умный, слова сложные знает, в шахматы играет, когда у него голова не болит. Он еще говорил мне, что у него сердце шалит сильно и картинки в голове неправильные ходят. Ну… не знаю, что еще сказать. Ест он немного, конфет шоколадных не любит. Животных жалеет, собак кормит и кошек и еще дружит с нашим главным начальником, доктором Петром Петровичем.

– Коля, – Эдуард серьезно посмотрел на мальчика, – посмотри фотографию, этот человек похож на Николая Михайловича?

Паренек посмотрел карточку, приблизил ее к носу, как будто собирался рассматривать голографические картинки, потом отдалил ее от себя и неуверенно ответил:

– Я не знаю. Кажется, не похож, а, может быть, и похож. Я лица очень плохо помню, которые на образы святые не похожи. А вы хотите с ним познакомиться, чтобы ему ваш «Ниссан» показать или чтобы в шахматы поиграть?

* * *

Эдуард почти не спал этой ночью. Он раз десять выходил курить на балкон. Ночи были уже прохладные, но зато ясные и звездные. Короткие вспышки метеоров чиркали по небу и затем бесследно в нем растворялись. Эдуард курил одну сигарету за другой и с горечью думал, что ему совсем не с кем посоветоваться. Мать посчитала бы его просто безумцем. Она давно уже заказывала панихиды за упокой своего бывшего супруга. Марину втягивать совершенно не хотелось. Она и так тяжело переживала сложившуюся ситуацию, замкнулась в себе и подчеркнуто холодно разговаривала с обоими родителями. На Алину она просто злилась, а его самого, кажется, начинала презирать. И за то, что не смог предотвратить развала семьи, и за то, что теперь согласился на унизительное соседство с бывшей женой ради спокойствия Сережи. От мыслей про близких становилось еще более зябко. Эдуард постарался сконцентрироваться на рассказе блаженного Николки и еще раз попробовал переосмыслить услышанное.

Как только рассвело, Эдуард вновь поехал за город к психиатрической больнице. От нервов и бессонной ночи начало подташнивать и клонить в сон. Эдуард включил радио. Любимая с недавних пор группа Алины энергично призывала к действию и упрекала невидимого слушателя в том, что он превратил свою жизнь в «сплошной проклятый компромисс».

Эдуард оторвал руки от руля и с хрустом сжал кулаки. В глазах защипало… Ведь тогда, когда он все-таки спросил ее, почему она решила разрушить семью, она ответила, что во многом виноват он сам. Что он перестал развиваться, не замечал ее чувств и вообще стал слишком пресным, слишком одинаковым… «Странно, – подумал Эдуард, – что не добавила еще “бесчувственный”». Проклятый компромисс… Хотя, наверное, и хорошо, что ей кажется, что ему почти все равно. Все равно… Да какое, нахер, все равно?! Эдуард резко остановился, вышел из машины на лесную обочину и неожиданно для самого себя закричал что было сил. Собственный голос разнесся эхом в утренней тишине соснового бора. Эдуард закрыл глаза и несколько минут жадно втягивал носом сыроватый сентябрьский аромат мха и влажной хвои. Эхо растаяло. Абсолютную утреннюю тишь нарушало только далекое монотонное постукивание дятла. Стало спокойнее. Спать больше не хотелось. Еще через пару минут черный «Ниссан» вновь утробно затарахтел и двинулся в сторону психиатрической больницы.

Эдуард решил ждать у проходной. Вышел к шлагбауму, как только показалась блестящая «Тойота Камри» Петра Петровича.

Врач с удивлением опустил окно в машине:

– Доброго утра! У вас что-то стряслось?

Доброжелательный голос доктора сбавил решимость Эдуарда. И ему даже стало неловко за свой срочный утренний приезд. Он мысленно представил, как нелепо будут звучать его слова о том, что ему кажется, что его отец удерживается в застенках психбольницы под чужим именем. Это ведь не дешевый американский триллер. И главное, зачем? Отец ведь не мировая знаменитость и не богач, с которого можно тянуть деньги. «Какой-то сюрреализм», – пронеслось в голове Эдуарда. Он вымученно улыбнулся и попросил доктора о приватном разговоре.

– Хорошо, подождите, пожалуйста, у меня в кабинете. У меня сейчас утренний обход и затем короткое совещание, а после я смогу уделить вам немного времени. Правда, забегая вперед, сразу скажу, что не смогу дать вам никакой новой информации.

Оставшись наедине с самим собой в кабинете Петра Петровича, Эдуард нерешительно зашагал вдоль стен комнаты, рассматривая многочисленные грамоты и сертификаты. Лишь в нескольких из них Петр Петрович упоминался как главврач местной больницы. Большая часть была выдана ему в то время, когда он работал в одной из крупных московских психиатрических клиник. Эдуард подошел к окну, открыл форточку и закурил, мысленно репетируя предстоящий разговор. Примерно через полчаса врач вернулся.

– Петр Петрович, – Эдуард старался придать своему голосу дружелюбие и убедительность, – возможно, это очень глупо прозвучит, но у меня есть основания полагать, что мой отец находится в вашей больнице под другим именем. Я совершенно не представляю, как и почему это могло произойти, но сейчас мне просто необходима ваша помощь.

Петр Петрович сдержанно кивнул и жестом попросил Эдуарда присесть.

– Вы знаете, – неторопливо начал доктор, – если бы вчера я не говорил с вами достаточно долго, то у меня возникло бы убеждение, что у вас навязчивое состояние и вы сами нуждаетесь в психиатрической помощи. Но выслушав вчера вашу историю, я понимаю, что только глубокое чувство к отцу и абсолютное непонимание работы детского мозга заставляют вас вести себя подобным образом. Поверьте, каждый день меня неоднократно пытаются убедить в самых невероятных вещах. Причем несчастные пациенты свято верят своим словам. Но они, к сожалению, больны. И мой долг если не вылечить их, то хотя бы облегчить их состояние и оградить общество от потенциальной угрозы. Пожалуйста, расскажите мне, в связи с чем у вас появились такие фантастические предположения касательно вашего пропавшего отца?

– Во-первых, – Эдуард понял, что ему придется пробиваться через многолетний скепсис этого дружелюбного, но вполне решительного человека, – я уже говорил вам о рассказе моего сына. Во-вторых, я познакомился с вашим санитаром Николаем, который рассказал мне об одном вашем пациенте, Николае Михайловиче. И очень многое из рассказа этого парня переплетается с историей моей семьи. Как будто в одном человеке сплелось два персонажа: мой дед-дальнобойщик, которого звали Николаем Михайловичем, и мой отец-геолог, Дмитрий Николаевич. Такие совпадения мне кажутся просто невероятными. Я очень прошу вас разрешить мне пообщаться с этим Николаем Михайловичем, который находится в вашей больнице.

– Вы меня очень расстроили. – Петр Петрович свел губы трубочкой под пышными усами и, немного помолчав, продолжил: – Я очень сожалею, что был так неосмотрителен и поддался уговорам настоятельницы местного монастыря отпустить Николку жить на свободе несколько дней в неделю. Я поступил очень опрометчиво и даже халатно, если рассматривать мой поступок как поступок главврача психиатрической больницы. Понимаете, Коля… – Петр Петрович немного помолчал, – он только называется санитаром. На самом деле он – пациент, и, заметьте, пожизненный пациент нашей больницы. Колины диагнозы могут уместиться только в электронной карте, бумажная – уже состоит из трех или четырех томов. Из полнейшей умственной отсталости, шизофрении, расстройства личности и много чего еще мне удалось собрать более-менее сносно функционирующего человека. Но я слишком рано его отпустил в большой мир, хоть пока только и монастырский, без ежедневного наблюдения. Коля не может видеть реальность такой, какая она есть. Он все искажает и создает в своей голове новые миры. Он рассказывает о людях, которых нет и никогда не было. Ему кажется, что вчера он видел, допустим, большую белую собаку. А по факту – это была черная кошка и две недели назад. У нас действительно есть пациент Николай Михайлович, который, поступил к нам на лечение, кажется, три или четыре года назад. И я даже готов вас с ним познакомить, хотя это совершенно против правил, принятых в нашей больнице. Надеюсь, это будет единственное исключение. Я думаю, что это нарушение дисциплины действительно необходимо вам для успокоения. Пойдемте со мной. Только сначала я захвачу в регистратуре медкарточки Коли и самого Николая Михайловича.

Из регистратуры Эдуард и главврач вышли на улицу, где накрапывал мелкий сентябрьский дождь, и, пройдя опустевший дворик с неработающим фонтаном, перешли к одноэтажному светло-зеленому корпусу.

В коридоре чувствовался кислый запах еды и несвежего белья. Вдоль длинной желтой стены с осыпающейся штукатуркой шли грязно-серые двери палат.

– Сами понимаете, что с финансированием у нас непросто. Выкручиваемся как можем, – извиняющимся тоном сказал доктор, заметив, как Эдуард невольно поморщился.

Дойдя до конца коридора, Петр Петрович вытащил из кармана взятый на посту охраны ключ, провернул его в замке и с силой толкнул дверь вперед. Врач зашел и махнул рукой Эдуарду, приглашая его следовать за ним.

Сердце Эдуарда заклокотало почти в горле, в ногах неожиданно появились озноб и тяжесть. Неужели сейчас он наконец-то увидит отца? Пусть больного, пусть даже безумного, только живого… Не желая показывать волнения, он до боли сжал костяшки пальцев и прошел в палату.