Текст книги "Горелое озеро"

Учи английский!

У Светы – прилавок с овощами. И изнуряющая зубная боль. Нарыв под золотой коронкой. Той самой, которой, по словам врача, стоять до пенсии, а Свете-то в прошлом месяце всего сорок пять исполнилось. И баклажаны плохо берут. За бесценок-таки отдавать приходится. Городишко маленький. Все свои. Цену деньгам знают. И зуб этот, гадюка, замучил. Вырвать его, может, к едрене фене? Ох, цаца какая идет с причесочкой. Манерная бабенка, сразу видно, не местная. Всучить бы ей побольше.

– Девушка, вы синенькие берите. Таких отродясь не пробовали. Килограммчик? Да кто ж берет столько? Три берите. Закрутка первоклассная будет.

– Ой, извините, мне столько не нужно. Мне на салатик только. И моркови штук шесть.

– Сразу видно, не хозяйка! Кто ж морковку штуками считает? Берите два килограмма. Отличная. И вот перца еще. И помидоров. Язык проглотите.

– Женщина, да подождите, прошу вас. Мне к столу только.

– К столу и даю. Свеклы еще положила. Цвет лица какой надо будет. А то смотреть больно! Сразу мужик в доме появится!

Галина стояла совершенно растерянная. Она пыталась вежливо сопротивляться, но полные красные руки Светы продолжали уверенно наполнять полиэтиленовые пакеты.

– Галя! – из толпы вынырнул крепкий румяный блондин. – Я тебя обыскался! Господи, да зачем же ты столько берешь? Тетя же просила всего пару баклажанов купить!

Галина виновато посмотрела на мужа:

– Да вот женщина тут положила. А я… Ну, давай домой в Москву возьмем, неудобно как-то…

Муж быстро понял происходящее.

– Нет уж, уважаемая, вы тут мою жену не дурите. Давайте всего в три раза меньше, и мы пойдем.

Света решительно выдвинула свой мощный бюст вперед и сощурила потерявшиеся под отекшими веками глаза:

– Мы тут с женщиной без тебя разберемся! Сколько просили – столько я и отвесила. Я тут не девочка вам, туда-сюда перекладывать!

– Ой, Светка! – вдруг расплылся в улыбке Витя, который минуту назад был готов послать нахальную продавщицу куда подальше.

– Витя, это ты, что ль? – выдохнула Света, мигом заправляя за ухо плохо прокрашенный блондинистый локон.

Затем были стандартные расспросы про одноклассников, сбивчивые ответы Светы и красочные рассказы Вити про их с Галей московскую жизнь. Родителей Виктор уже давно перевез к себе, а в городок приехал лишь за тем, чтобы проведать престарелую тетю. Попрощавшись, он оставил однокласснице три тысячи и твердо отказался от предложенной сдачи.

– Это ж надо, – сказал он жене, выйдя с рынка, – самая красивая девчонка в классе была, самая бойкая. А сейчас – страшно посмотреть. Вот что жизнь с людьми делает.

Вечером Света сидела на кухне в квартирке, доставшейся ей от матери, и курила, уставившись перед собой. «Витя… Вены резал… Отказала, дура. Мамсиком казался. Приключений хотелось. Дохотелась… А этот живет как сыр в масле со своей воблой».

Света встала, прошла в комнату и обвела ее глазами. Линялый ковер, хрустальные вазы, облупившийся кожаный диван и плазменный экран на пожелтевших обоях. Света решительно схватила лежащий на тумбочке телефон.

– Танька, ты где шляешься? Быстро домой! Английский учить надо, а не по улицам волындаться!

Зина

У покосившегося забора крупными бордовыми воланами цвела мальва. Из радиоточки деревянного барака доносилось хрустальное сопрано Шульженко. Худенькая девочка с темными косичками играла около кучи песка, поросшего крапивой. Девочка привыкла играть одна. Мать работала в колхозе без выходных. Старшие сестры учились, а после занятий помогали матери то в поле, то по дому. Рядом лежала набитая соломой тряпичная кукла Тата. На ней был красный платочек, а вместо глаз – облупившиеся бусины на запылившемся сером лице. Девочке хотелось маленькую фарфоровую куколку с туфельками и воздушным платьем. Но была только неуклюжая Тата, которая даже стоять не могла.

Острый прутик вонзился в упругий бутон одуванчика. Ловкие маленькие пальцы проворно расщепили стебель на четыре части. Выступил белый сок. Тонкие полосочки быстро закрутились. Получилась миниатюрная кудрявая головка. Теперь нужно было сделать платье. Девочка поднялась с земли, подошла к мальве и остановилась.

У забора стоял невысокий мужчина с изможденным лицом и пристально смотрел на девочку. Малышка испуганно сверкнула на него светло-карими глазами и, сорвав пышный бутон со стебля, быстро отошла от забора. Она села вполоборота, чтобы не упускать незнакомца из виду, и наколола трепещущий волан на низ прутика. Получилось бальное платье, но Зина уже не радовалась игре с самодельной царевной. Девочка искоса поглядывала на незнакомца. Он стоял неподвижно и смотрел на нее. Казалось, что на его темном, покрытом оспинами лице появилась странная полуулыбка.

Играть совсем расхотелось. Хотелось прижаться к маминой кофте в выцветшую синюю клетку и спрятаться от этого взгляда. Но дома никого не было. Мама с бабушкой на колхозных полях. Сестры в школе. Брат… брат не вернулся с войны. Как обидно: война кончилась, а Лавруши все нет и нет! Быстрее бы он пришел! Лавруша уже взрослый, совсем большой, и с ним не страшно.

– Девочка, – хрипло окликнул ее незнакомец, – а тебя Зиной зовут, да?

Малышка опять с опаской сверкнула глазами, но ничего не ответила. Только до боли сжала кулак. Ладонь окрасилась бордовым соком погибшего платья.

– Девочка, ты боишься меня, да? – с глухой болью произнес незнакомец. – Ты не бойся, пожалуйста. Скажи, милая, у тебя мамку Дарьей звать?

– А если и Дарьей, то что? Чего вам от нас надо?

– Деточка, – у незнакомца задрожал подбородок, – открой калитку. Это я, папа. Папа пришел.

Зина попятилась и прижалась тощими лопатками к входной двери. Ей стало очень страшно и холодно:

– Уходите отсюда! Уходите! Я милиционера сейчас позову!

Мужчина закрыл глаза и облокотился на скрипучую калитку. По впалым щекам текли беззвучные слезы. И тут с улицы раздался надрывный крик матери:

– Петруша! Петруша, родненький!

Почти пятнадцать лет лагерей. Беломорканал. Обжигающий до костей холод. Расстрелянные при попытке побега отец и дядя. Раскулаченная семья: жена, мать и трое маленьких детей, перевезенные за сотни километров и брошенные умирать в землянке. Сын, выросший без отца и навеки пропавший без вести под Сталинградом. Искалеченная, отобранная жизнь. И всего несколько месяцев счастливого покоя дома. В сорок три года изношенное сердце Петра Степановича Епифанцева остановилось. Но этих месяцев хватило, чтобы в сердце маленькой Зины отец остался навсегда.

Тепло холодных рук

Если когда-нибудь создадут музей госслужащих, то Верховцеву – начальницу Департамента строительства капитальных объектов – можно будет представлять эталоном трансформации постсоветского чиновничества.

Четкое каре густых светлых волос сменило претенциозную лаковую укладку начала двухтысячных. Массивная оправа очков создала дополнительную преграду между внимательными серыми глазами Верховцевой и ее собеседниками. А нюдовая помада визуально уменьшила удачно сделанный, но уже выходящий из моды силикон. Кожа у чиновницы была ухоженной и ровной, а свежая блефаропластика в сочетании с уколами красоты делала выражение ее лица еще решительнее.

Согласно паспорту, возраст Верховцевой неумолимо приближался к торжественно-траурной для женщины-руководителя цифре 60. Однако внешность начальницы это категорически опровергала. Министры, которые редко держались на своих постах больше одного срока, были уверены, что имеют дело с умной и опытной женщиной сорока пяти лет.

Естественно, никого переубеждать Верховцева не стремилась. Она понимала, что старая гвардия повсеместно сдает позиции и молодые амбициозные выпускники менеджерских факультетов нахраписто дышат в спину. При очередном обновлении сайта департамента чиновница поручила секретарше убрать из своей биографии строки о продвижении по комсомольской линии и активной партийной деятельности. Сведений о многолетнем успешном опыте и реализованных проектах, по мнению чиновницы, было вполне достаточно.

Как и другие наиболее успешные представители ее вида, Верховцева обладала бешеной работоспособностью, железными нервами и умением добиваться поставленной цели при любых обстоятельствах. Подчиненным казалось, что нерешаемых производственных вопросов для Верховцевой не существовало. Причина была простой: натренированный нюх безошибочно подсказывал ей те задачи, от которых нужно отказаться еще до того момента, как их исполнение будет закреплено в соответствующем распоряжении.

Рабочий день Верховцевой начинался в 7.30 утра, когда к ее подъезду подъезжал немногословный и пунктуальный водитель. В 8.00 Верховцева уже пила крепкий кофе и слушала краткие доклады своих замов. Подчиненные, за редким исключением, свою начальницу ненавидели. Замов Верховцева перетряхивала регулярно. Закреплялись только те, кто мог строго соблюдать трудовую дисциплину и стойко переносить колкие замечания руководительницы.

Не случайно между собой сотрудники называли департамент Верховцевой соковыжималкой. За долгое время чиновница выработала свою систему координат, в которую ее подчиненные должны были неукоснительно вписаться. Минимум сорок часов своей жизни сотрудники еженедельно обязаны были отдавать работе. И те, кто видел в своем трудовом контракте только цифры заработной платы и название должности, никогда не задерживались в департаменте надолго. Абсолютно все пункты трудового контракта, по мнению Верховцевой, должны были непременно выполняться. Кроме того, начальница никому не прощала подковерных интриг. Стройка и реконструкция – весьма лакомые и хорошо финансируемые отрасли. Чиновница не была ни святошей, ни моралисткой и хорошо знала, как именно тратятся выделяемые деньги. Но при этом ни одна финансовая манипуляция не должна была осуществляться без ее ведома, а все курируемые ею работы требовалось выполнять качественно и своевременно. Невнимательность и безответственность Верховцеву чрезвычайно раздражали. Чем усерднее сотрудник относился к поставленным перед ним задачам, тем больше ценила его начальница. Кстати, премии и дополнительные отпуска в департаменте Верховцевой редкостью не были. Но их требовалось заслужить.

Удивительно, но именно эта жесткая линейность принимаемых решений и возмущала сотрудников больше всего. Казалось, что в начальнице нет ни чувств, ни эмоций. Ничего человеческого, что можно было бы обсудить в курилке. Старожилы рассказывали, что Верховцева будто бы замужем и у нее даже есть взрослый сын. Однако в просторном кабинете на рабочем столе из натурального дерева не было ни одной рамочки с фотографиями родственников. Только видеотелефон, блокнот-ежедневник и двадцатисемидюймовый монитор Apple.

А вот на стене рамочка была. С портретом блондина средних лет, с редеющими волосами и мелкими чертами лица. На фоне трехцветного государственного флага. Когда блондина сменил шатен и секретарша услужливо предложила поменять фотографию, Верховцева только улыбнулась уголком губ и заметила, что, по ее мнению, в бесполезной работе нет смысла – эта перестановка ненадолго. Через несколько лет, когда блондин торжественно инаугурировался снова, секретарша с трепетом рассказывала знакомым о пророческом даре своей руководительницы.

На удивление теплые отношения у Верховцевой установились с главным бухгалтером. Алина Сергеевна была женщиной скрупулезной, но в то же время добродушной и понимающей. Когда ее подчиненные робко интересовались, как можно дружить с такой мегерой, как Верховцева, Алина Сергеевна только отмахивалась: ничего вы не понимаете, нормальная она женщина, толковая. Таких еще поискать надо.

* * *

Почти каждое утро Ирины Леонидовны начиналось со слез. Как и большинство людей в возрасте, она вставала рано и первым делом проверяла телефон в надежде получить весточку от сына или горячо любимой внучки. Но чаще всего ее надежды не оправдывались. От родных не было ни писем, ни СМС. А так хотелось… Особенно от Элизабет, стройной девочки-подростка двенадцати лет с крупными внимательными, как у бабушки, глазами и тонкими музыкальными пальцами. Внучка великодушно позволяла бабушке называть себя Лизой – для остальных, включая родителей, она была Бетти. С Ириной Леонидовной Лиза разговаривала только на русском, хотя с родителями предпочитала общаться на английском.

Иностранный язык, кстати, Ирине Леонидовне удалось выучить вполне неплохо, причем без погружения в англоговорящую среду. Но, увы, в Штаты русскую бабушку приглашали нечасто. За десять лет эмиграции сына Ирина Леонидовна была в Америке шесть раз. Еще несколько раз сын с семьей прилетал в Россию. В основном по делам. Встреча с матерью для него была просто одним из пунктов программы пребывания в Москве. Причем пунктом достаточно формальным, а для его супруги Насти – и вовсе обременительным. Останавливались родственники, несмотря на все уговоры Ирины Леонидовны, в гостинице. И только любимая Лиза в эти редкие приезды жила у бабушки. К приезду внучки Ирина Леонидовна готовилась по нескольку месяцев. Те дни, когда Лиза была рядом, становились для одинокой женщины настоящим праздником. Она каждый раз старалась чем-то удивить и обрадовать свою драгоценную девочку. Вместе с Лизой они ходили в зоопарк, в музеи, в похорошевшие отреставрированные парки и скверы, кормили летом лебедей на Патриарших прудах недалеко от дома, а зимой катались на катке на Красной площади.

В надежде чаще видеть Володю и Лизу Ирина Леонидовна пыталась растопить холодное сердце невестки. Но нет. Настя только язвительно улыбалась, даже не пытаясь скрыть свои мысли: «Не занималась единственным сыном, упустила его, оставив на бабок-нянек… А теперь возомнила себя образцовой воспитательницей? Нет уж, если бабушке так недостает детишек, пусть в детдоме берет. В России детей немерено, на любой вкус можно выбрать!»

Настя в общении со свекровью была жесткой и прямолинейной. И каждый раз давала понять Ирине Леонидовне, что благополучная жизнь Володи – исключительно ее, Настина, заслуга. Мать горько вздыхала и изредка виновато кивала. Да, упустила Володю… Много работала, старалась вместе с мужем, как раньше говорили, выбиться в люди. Но ведь это все для Володиного же счастья, как ей казалось. Она не заметила, как сын начал пить, и пить серьезно. Только в твердых Настиных руках он наконец образумился. Избавился от вредных привычек, стал хорошим семьянином и успешным программистом. Но мать забыл. Как будто ее и не было. Так, позвонит пару раз в месяц из вежливости, денег предложит. Как будто Ирина Леонидовна в них нуждается! Унизительно это и горько. Но что поделаешь?!

Когда-то Ирина Леонидовна искренне любила свой дом, но после смерти мужа квартира стала для нее пустой и неуютной. При жизни Олега Дмитриевича женщина гордилась своим чувством вкуса и умением быстро и точно улавливать современные тенденции. После завершения ремонта радовалась, как удачно ей удалось совместить скандинавский стиль интерьера с не выходящей из моды классикой. Четкие линии и холодные серебристо-серые оттенки Ирина Леонидовна смягчила вальяжным диваном и деревянной мебелью со вставками из натуральной кожи. При этом в интерьере не было мимимишных безделушек, которые так любят шведские домохозяйки. Разноцветные подушки, меховые коврики, ароматизированные свечки и светильники в виде зверюшек Ирина Леонидовна считала «пылесборниками» и проявлением мещанства. Но теперь в ночные часы, когда надежда заснуть без снотворного исчезала, Ирина Леонидовна проходила через свою красивую и современную гостиную, и гул шагов отзывался в ней ощущением абсолютного, космического одиночества. А отражение в огромном, в пол, зеркале казалось ей безжизненным и неестественным. И только перед старым сервантом из красного дерева, совершенно не вписывавшимся в интерьер, она иногда останавливалась с грустной и нежной улыбкой. Этот сервант ей достался еще от свекрови, и именно в нем покойный Олег Дмитриевич хранил свои многочисленные грамоты и награды. Выбросить сервант у Ирины Леонидовны рука так и не поднялась, несмотря на все уговоры дизайнера и пренебрежительное фырканье невестки.

* * *

Спорить с Верховцевой остерегались даже маститые представители противоположного пола, которые в девяностые годы полузаконными путями развивали строительный бизнес, а теперь стали руководителями подведомственных учреждений. Начальница, много лет инспектирующая стройки, отвечала жестко. И не всегда в тех выражениях, которые приличествуют светской даме. Подчиненным и помощникам в общении с Верховцевой приходилось еще сложнее. Они нервно сглатывали, если понимали, что оплошали, – впереди их ждало личное объяснение с начальницей.

Так случилось и на этот раз, когда сотрудницы из отдела планирования поняли, что напутали с расписанием Верховцевой.

– Я не пойду. Вот что хотите делайте – не пойду. Меня мать сюда еле-еле устроила. Она мне голову оторвет, если меня выгонят. – Настя испуганно смотрела на своих коллег, ожидая решения.

– Ладно, – Люда решительно встала из-за компьютера, – я ей сама скажу. Но, блин, последний раз чужой зад прикрываю.

– Извините, пожалуйста, – глубоко вздохнув, начала Люда, входя в кабинет начальницы, – мы тут, я имею в виду мой отдел, допустили ошибку с таймингом. Сегодня министр собирал совещание по вводу в эксплуатацию объекта культурного наследия на Кропоткинской. А мы по ошибке на завтра вам митинг поставили.

Верховцева, чуть сощурившись, посмотрела на стоявшую у двери по стойке «смирно» Люду.

– Тайминг и митинг? – негромко переспросила начальница. – То есть помимо собранности и внимательности у вас еще хромает русский язык? Я думаю, вам, Люда, было бы неплохо взять за свой счет отпуск и пройти курсы по повышению грамотности. А заодно и по эффективной организации рабочего процесса. А пока давайте пройдемся по моему расписанию на будущий месяц. Я бы хотела удостовериться, что вы ничего больше не перепутали.

Через четверть часа Люда вышла с белым лицом и плотно сжатыми челюстями. За короткий промежуток времени Верховцева заметила еще три мероприятия, участие в которых Люда самонадеянно посчитала для начальницы необязательным.

– Совсем плохо? – одними губами спросила секретарша Карина.

– Нормально, KPI порезала за квартал! – с плохо скрываемым бешенством ответила Люда.

Верховцева следила не только за своими карьерными успехами. Она прекрасно понимала, что старые и больные никому не нужны. По уходу за собственным здоровьем у нее был выработан четкий план: бассейн и кардиотренировки два раза в неделю, массаж через день, косметология дважды в месяц и полноценное обследование раз в полгода. Желающих занять место Верховцевой в департаменте было предостаточно. А помогать в этом непростом деле бывалая начальница никому не хотела.

Для поддержания спортивной формы Верховцева регулярно посещала пафосный фитнес-клуб, который находился рядом с департаментом. Обычно водитель отвозил Верховцеву в бассейн сразу после работы. Это было удобно. Бизнесмены в это время только разъезжались по деловым ужинам. Представители богемы предпочитали либо очень позднее время, либо выбирались в клуб к часу дня после позднего завтрака. Так что посетителей ранним вечером было немного. Выделенная дорожка в бассейне руководительнице была обеспечена.

Верховцева любила все делать основательно. Подобрала себе тренера с медицинским образованием, прошла с десяток индивидуальных тренировок и только потом стала плавать самостоятельно. Своим кролем она даже гордилась. Ей казалось, что у нее сложился спортивно-агрессивный стиль, которым можно похвастаться даже на соревнованиях. К выбору купальника она тоже подошла серьезно. Vogue подсказал ей, что в моду вошел анималистический принт, поэтому чиновница приобрела спортивный купальник в черно-белую полоску, разумно заметив при этом, что полосы помогут сделать силуэт стройнее.

После очередной тренировки Верховцева отправилась в душевую. Она любила занимать дальнюю кабинку напротив стены. Возраст брал свое, и фигура, несмотря на регулярные занятия фитнесом, идеальной уже не выглядела. Когда начальница вытирала волосы мягким клубным полотенцем, в соседнюю душевую забежали две щебечущие девицы.

– Слушай, а ты видела сегодня эту старую зебру? У меня вода все лицо заливает, когда она на соседней дорожке свои копыта раскидывает. Я понимаю, конечно, дети о бабке заботятся, денег на мажорный клуб отстегнули, но, блин, ей нужно в какой-нить социальный бассейн записаться и устраивать там тренировки с такими же старперами.

На пару секунд Верховцева задумалась, пытаясь вспомнить ту старую тетку, о которой говорили девушки. Выжимая в руках черно-белый купальник, она вдруг вздрогнула, осознав, о ком идет речь. Чиновница на мгновение застыла и до боли сжала зубы. Ей показалось, что ее внезапно ошпарили кипятком. Ее, положившую всю сознательную жизнь на выстраивание карьеры, ее, которую боялись даже министры, так гадко унизили какие-то соплюшки.

Верховцевой захотелось исчезнуть, испариться, лишь бы не сталкиваться с ними лицом к лицу в раздевалке, где те снова будут рассматривать ее тело, снисходительно переглядываясь. Притвориться, что ничего не слышала, побыстрее собраться и уйти? Нет, это недопустимо… Она была просто обязана нанести ответный удар. Верховцева выключила воду и прислушалась. Девушки обсуждали, куда поехать после бассейна: в кальянную или на выставку в модном «Гараже», где можно было встретить обеспеченных и интеллигентных мужчин.

Чуть подождав, когда девушки примут душ, Верховцева, обернувшись полотенцем, вышла из своей кабинки. Поравнявшись с ними, чиновница небрежно бросила:

– Лучше в кальянную. В вашем случае одна надежда – на сосательный рефлекс. Там попрактикуетесь.

* * *

Последний приезд сына с семьей Ирина Леонидовна помнила в мельчайших подробностях. У Насти умер отец. Несмотря на середину учебного года, невестка быстро собрала Лизу и успела прилететь на похороны в полном составе. Настя так искренне плакала, что Ирина Леонидовна от всей души завидовала усопшему. С горечью она понимала, что кроме Лизы и одной-единственной подруги по ней вряд ли кто-то прольет слезу.

После траурных процедур последовали организационно-имущественные, и Настя задержалась в Москве на полторы недели. Ирина Леонидовна была счастлива: она с любовью пекла Лизоньке блинчики, водила ее в театры, панда-парки и детские кафе.

За три дня до отъезда Лиза схватила ротавирус. Бабушка в панике отпаивала девочку соленым раствором регидрона, звонила каждые два часа знакомому педиатру и отчаянно надеялась, чтобы Лиза поправилась до вылета. Мысль о том, что Настя узнает о болезни внучки и больше не отдаст ее бабушке во время их редких приездов, не давала Ирине Леонидовне покоя.

Через полтора дня температура стала спадать. Приступы рвоты прекратились. Уставшая Лиза, задремывая, сквозь сон сказала бабушке:

– Ты все-таки хорошая бабушка. Это дед, наверное, сделал тебя немного плохой, но не до конца. Ты хорошая. А он очень плохой, потому что мог людей в тюрьму сажать.

– Лизонька, да как ты… да что ты…

Ирина Леонидовна задохнулась от возмущения. Она хотела раскричаться, рассказать, каким исключительным человеком был Лизин дед, но вместо этого просто положила руку на чуть теплый лоб девочки. Лиза уже спала. Рассказать историю своей жизни ребенку, который живет в другом мире, думает на другом языке и проводит все время с ненавидящей Ирину Леонидовну невесткой, казалось нелепой и бесполезной затеей. И тут Ирине Леонидовне вспомнился позапрошлый приезд сына. Вспомнился очень красочно и подробно.

Февральский закат был почти весенним. Быстрым, розовым, с легкими перьями полупрозрачных облаков во вновь поднявшемся после зимы небе. На улице еще было холодно. Колючий ветер задувал сквозь одежду и жег лицо. Снег крепким настом лежал на скованной морозом земле, но весна уже нанесла решающий удар. Трепетный закат был доказательством. ВДНХ – в ярмарочной суматохе. Из динамиков разносилось самозабвенное пение Лещенко. Повсюду шла шумная торговля и масленичные конкурсы. Вокруг монументальных павильонов бывших советских республик вплотную стояли палатки с китайскими товарами и открытые лотки с однодневными игрушками кислотных расцветок. Володя торговался с продавцом шапок-ушанок, которые он собирался подарить своим американским друзьям, а Настя покупала маленькой Лизе вторую порцию сладкой ваты. У Лизы из-под капюшона выбилась прядь золотистых волос, а нос и щека смешно перепачкались розовым сахаром. Девочка смеялась, и Настя звонко поцеловала ее в перемазанную щеку.

Ирина Леонидовна смотрела на свою семью и чувствовала лишь холодный ветер. Они были так близко и так далеко от нее. Они вместе, и они счастливы. Они семья. А она – нет. Она просто рядом. Ей просто позволили быть поблизости. Конечно, они сейчас пойдут обедать в кафе, и Настя дежурно спросит о здоровье и вновь порекомендует американские БАДы, сын поинтересуется работой, а внучка даже несколько раз обнимет. Но… это так мимолетно и так эфемерно, совсем как стремительный февральский закат. На самом деле никому, кроме Лизы, не интересно, как именно она здесь живет.

Ирина Леонидовна с горечью вспомнила мужа. Много лет подряд она рассказывала ему о том, что происходило с ней за день. Олег Дмитриевич знал о ее заслугах на работе и понимающе кивал, когда она с возмущением докладывала ему об ошибках и невнимательности своих коллег. Супругу было важно и интересно все, что ее волновало и что заставляло переживать. Олег Дмитриевич понимал, что его жена очень принципиальна и четко разделяет формальные и рабочие отношения. Но при этом он также знал, что она с готовностью помогает тем, кто попал в действительно сложную ситуацию. А помогала Ирина Леонидовна незаметно, почти всегда через других людей.

Пользуясь своими обширными связями, она находила контакты нужных специалистов, передавала сотрудникам, оказавшимся в беде, собственные деньги, маскируя их под материальную помощь от организации. Ирине Леонидовне очень не хотелось, чтобы те, кому она помогала, чувствовали себя обязанными. И низкопоклонство, и псевдодружба были ей глубоко противны. Ирина Леонидовна была замкнутым человеком. У нее было совсем немного близких друзей, и только с мужем она ощущала себя частью чего-то большого и значимого.

Олег Дмитриевич умер три года назад. После сорока лет безупречной работы в органах безопасности. После себя он оставил вечный озноб в сердце жены и кипу грамот и благодарностей в тот самом старомодном серванте из красного дерева. «”В тюрьму сажать…” Господи, как же глупы и несправедливы люди!..» – с горечью думала Ирина Леонидовна, дежуря у кровати выздоравливающей внучки.

* * *

После отъезда родственников потекли тягучие, почти одинаковые дни. С действительностью Ирину Леонидовну примиряли воспоминания и сны, в которых близкие были рядом. Женщина рассматривала на экране телефона редкие фотографии, которые присылала ей внучка, и засыпала, представляя их будущую встречу.

В то утро Ирина Леонидовна вздрогнула от резкого звука телефонного будильника. И хотя из-за плотных кофейных штор уже светило солнце, она выключила звук и с силой зажмурила глаза, попытавшись опять провалиться в только что растаявший сон. Он был необычным и абсолютно нереальным. Ей снилось, что Олег Дмитриевич вовсе не умер, а просто заболел и смог выкарабкаться из проклятой болезни живым. Он немного похудел, но от этого только помолодел. А она сама, послушавшись совета врачей, вышла на пенсию и переехала в Штаты вместе с мужем. Они купили двухэтажный дом фисташкового цвета с уютным палисадником за невысоким белоснежным штакетником. На лужайке перед домом прыгал коричнево-шоколадный бигль. И что самое удивительное, ей, привыкшей жить в мегаполисе, это нравилось. Смеющаяся Лиза махала бабушке рукой из-за двери желтого школьного автобуса. Внучка обещала скоро вернуться и опять провести уик-энд в гостях у бабушки с дедушкой. А потом так не к месту прозвенел будильник. И помешал Ирине Леонидовне вновь встретить свою Лизу. Она ведь обещала приехать и, значит, обязательно сдержит слово, ведь внучка точно такая же пунктуальная и обязательная, как сама Ирина Леонидовна.

С радостью почувствовала, что перед глазами все стало рябить: она вновь засыпала. Но сон оказался совсем другим: вместо фисташкового, залитого солнцем дома Ирина Леонидовна очутилась в длинном коридоре с серо-жемчужными стенами. Впереди выстроилась длинная очередь, но женщина почти не различала лиц тех, кто стоял вместе с ней. Очередь двигалась очень медленно, и Ирина Леонидовна точно знала, что она стоит за пожилой женщиной в розовом берете. Нужно было обязательно дойти до заветного светящегося впереди окна. Там выдавали визы. Если Ирина Леонидовна не успеет, то ей не дадут встретиться с Лизой. Вообще никогда. На стене, вдоль которой двигалась очередь, висели часы. Стрелки и цифры были сильно размыты, но отчетливо слышалось безжалостное тиканье. Ирина Леонидовна попыталась в панике сосчитать, успеет ли она пройти к окошку до закрытия, но у нее никак не получалось сфокусировать взгляд на часах. Перед глазами маячило только розовое пятно берета.

Проснулась Ирина Леонидовна в девять часов утра с щемящей тревогой в груди. Она резко вскочила с кровати и схватилась за телефон. На иконке, отображавшей личную почту, виднелось непрочитанное сообщение. Ирина Леонидовна поспешно надела очки и открыла письмо. Оно было от невестки. Сердце поднялось и забилось прямо в горле: Настя никогда не писала писем. Если невестке нужно было сказать что-то важное, она звонила. А на праздники писала краткие СМС.

«Ирина Леонидовна, добрый день.

Считаю своим долгом сообщить, что примерно через месяц Володя вернется жить в Москву. Наш бракоразводный процесс закончен. Осталось уладить несколько бытовых вопросов, и он отправится в Россию. Я не готова вам подробно рассказывать о причинах. Поверьте, они были достаточно серьезными. Скажу лишь о том, что касается вас напрямую, так как ваш сын планирует жить с вами в одной квартире. Володя вновь начал пить. Безусловно, под моим контролем он не доходит до скотского состояния, но динамика очевидна. Надеюсь, вы сможете его закодировать. Это важно, так как по счастливой случайности новый этап проекта, который он ведет уже больше двух лет, теперь будет реализовываться в Москве. Работа важна для Володи не только с финансовой точки зрения. Он увлечен тем, что делает, и если не сопьется, то у него будет возможность продолжать сотрудничать со своим работодателем удаленно и по другим проектам.

Естественно, мы с дочерью остаемся в Штатах. Вы можете периодически к нам приезжать, если захотите. Бетти по вам скучает. Мы также планируем приехать в Москву на Рождество. Если Володя будет вести себя адекватно, то Бетти сможет пожить у вас.