Текст книги "Бессмертные карлики"

ГЛАВА XXXVI. Моторная лодка

Кид Карсон, владелец гостиницы «Прыгающий леопард» в Иквитосе, был тем, что принято называть счастливым человеком.

Предубеждение против негров было весьма умеренно в этой маленькой речной гавани. И личные свойства Кида Карсона могли поэтому развиваться свободно и непринужденно. После женитьбы на Конче, он понемногу превращался в благонадежного буржуа. Нельзя сказать, чтобы маленькая индианская девушка стала набожною и покорною супругой. Очень скоро обнаружилось, что она умела выпускать острые коготки, и в кругах, где Карсон и его жена пользовались большой популярностью, было давно известно, что боксер плясал под весьма основательным башмаком.

Друзья и соседи не могли не заметить, что добрый Кид выказывал по временам какое-то печальное беспокойство. По крайней мере два раза в день он отправлялся с трубкой во рту к гавани, чтобы поболтать с людьми, приплывавшими по реке. Там встречал он также своего зятя Хуамото, променявшего пока ремесло проводника на рыбачью лодку.

Когда эти два приятеля и родственника встречали друг друга, они мало разговаривали. Их глаза пристально смотрели на реку, и дым их трубок окружал их траурным покровом. Их взоры скользили по гавани и подолгу останавливались на горизонте. Но они никогда не находили того, что искали, несмотря на то, что ни одно судно не избежало их острых глаз.

И только около шести часов, когда непроницаемый железный занавес тропической ночи внезапно и быстро опускался и тушил каждый признак света, они, глубоко вздыхая, направлялись в свои жилища.

И каждый раз, когда Кид Карсон переступал порог дома, его встречал все тот же вопрос маленькой полненькой жены.

– Что нового ты слышал?

Но хозяин «Прыгающего леопарда» в ответ лишь меланхолично покачивал головой.

Конечно, он слышал многое, но все же это не предвещало ничего хорошего.

Например, то, что черный Антонио отправился вслед за экспедицией по реке Тапичи, сопровождаемый каким-то сбродом бандитов. Но он этой вести не передал жене, у которой и так было достаточно горя. Его все же несколько успокаивало то обстоятельство, что «Ужас Перу» до сих пор еще не показался в Иквитосе.

Но однажды случилось, что Кид Карсон и Хуамото с их наблюдательного пункта заметили маленькую точку на горизонте, бывшую, по-видимому, моторной лодкой. Землетрясение и речное наводнение причинили немало убытков правительству и населению, и в газетах уже давно сообщили о многочисленных катастрофах, происшедших в местности, где находилась экспедиция Ионаса Фиэльда. У негра было словно предчувствие, что эта точка вдали, становившаяся понемногу все больше и выросшая, наконец, в моторную лодку, имела какое-то отношение к этим катастрофам.

Он протянул сильный призматический бинокль Хуамото, который схватил его дрожащими руками.

– Ну, – спросил Карсон с нетерпением, – узнаешь ли ты лодку?

Индеец долго смотрел, затем отложил в сторону бинокль и протер глаза.

– Теперь я узнаю, – сказал он быстро. – Это гоночная лодка Апфельбаума.

Боксер поднялся. Его лицо приняло тот серовато-белый оттенок, который у чистокровных негров служит признаком величайшего волнения. Его пальцы судорожно сжимались.

– Значит, на борту ее находится черный Антонио, – воскликнул он.

Хуамото кивнул головой, и его правая рука медленно потянулась к поясу, где виднелась рукоятка длинного ножа.

Оба приятеля посмотрели друг другу прямо в глаза. Эти жаждущие убийства глаза, казалось, заключили договор и произнесли смертный приговор. Друзья медленно поднялись, изобразив на лицах ленивое равнодушие, и так же медленно направились к пристани, чтобы оказать гоночной лодке Анфельбаума сердечный и теплый прием.

Но, по-видимому, команда этой лодки не особо спешила к берегу. Лодка постоянно меняла курс, – порой даже казалось, что у руля никого не было. Это несколько смутило обоих приятелей и заставило хозяина «Прыгающего леопарда» еще раз внимательно посмотреть в бинокль на загадочное судно.

– У руля сидит огромный черный человек, – сказал он.

– Это, наверное, черный Антонио, – ответил Хуамото, – но разве ты не видишь никого другого?

– Нет, они очевидно, лежат на дне лодки, но я не совсем понимаю.

Карсон опустил бинокль с растерянным видом.

– Ну, в чем дело? – спросил индеец с нетерпением.

– Что-то обстоит неладно с этой лодкой, – сказал негр. – Человек у руля, по-видимому, здорово пьян. Он раскачивается во все стороны. И если это сам черный Антонио, то нам, вероятно, предстоит нетрудная работа. Если, впрочем, он сам не позаботится о своем погребении.

Лодка, ускорив ход, приближалась. Фигура на корме обрисовывалась яснее, но все еще нельзя было разглядеть черты лица этого темного колосса, более напоминавшего бронзовую статую, чем человека.

Внезапно лодка изменила курс и врезалась пенящимся носом прямо в песчаную полосу берега. Она, по-видимому, хотела избегнуть опасных лавировок между сваями и бетонами пристани.

Карсон и Хуамото бросились бежать навстречу лодке вдоль длинного побережья гавани. Они слышали, как был выключен сильный мотор, за несколько метров не доходя до берега, и увидели, как острый нос глубоко зарылся в песок.

Фигура на корме упала от этого толчка и осталась лежать, а гоночная моторная лодка тяжело повернулась на бок, словно мертвый кит, прибитый морскими волнами, и серый дым вырывался из ее утомленных цилиндров.

Все это произошло в один из мертвых, безлюдных часов тропического города. Кроме нескольких рабочих гавани и купающихся ребят, не было никого, кто бы обратил внимание на это своеобразное причаливание.

Несмотря на то, что моторная лодка и ее команда были, очевидно, в беспомощном состоянии, оба друга все же приближались к ней с большой осторожностью. Они оба знали по многолетнему опыту, что смертельно раненный хищник опаснее здорового. Но они скоро обнаружили, что человек, которого они искали, был совершенно безвреден. На дне лодки лежала с распростертыми руками огромная фигура в обожженном платье, покрытая густым слоем темно-коричневой пыли.

Карсон прыгнул на борт, и бледно-голубой отсвет стали сверкнул в его рукаве. Он с горевшими от ненависти глазами нагнулся над потерявшим сознание человеком. Хуамото опустил руку ему на плечо.

– Если это черный Антонио, то мы должны из его собственных уст услышать все, что он знает об экспедиции Фиэльда.

Карсон помолчал немного.

– Эх, лучше было бы задушить его теперь, когда он полумертвый, – сказал он наконец. – Черный Антонио не принадлежит к числу тех людей, которые делают разные признания на смертном одре. Но можно попытаться… Будь готов, если этот дьявол вздумает кусаться.

Тут боксер подошел к лежавшему бочком человеку и повернул его тяжелое тело.

Показалось крупное темное лицо, испещренное глубокими ожогами.

– Это – не Антонио, – простонал Хуамото… – Я думаю…

В эту минуту обгоревший человек открыл глаза, они были синие и светлые.

– Это мой сеньор, – завопил негр… – Это мой доктор… Но на кого он похож!..

Фиэльд с трудом приподнялся на одну руку и произнес хриплым голосом:

– Скорее в больницу… Инеса и Паквай очень больны….. Застигнуты землетрясением… Шли по раскаленной золе…

– А черный Антонио?

– Умер, – ответил Фиэльд и закрыл глаза… – Скорее, скорее… Инеса и Паквай… Я еще держусь.

Тогда Хуамото возвысил голос и принялся кричать.

Ни один боевой клич какого-нибудь вождя делаваров из индейских романов Купера не разбудил бы так быстро жителей гавани Иквитоса. Словно муравьи, они выползли из каждого дома, и вскоре сотни готовых помочь рук протянулись к раненым, чтобы перенести их в больницу.

Под пледом Кид Карсон отыскал Инесу Сен-Клэр, почти уцелевшую от огня, но в глубоком, подобном смерти, обмороке. Подле нее лежал сильно обгоревший Паквай, индеец племени тоба, со спокойной и счастливой улыбкой на устах. Он был мертв.

ГЛАВА XXXVII. Жизнь и смерть

Две недели после того, как Фиэльд был помещен в госпиталь Иквитоса, маленький городок сделался центром сенсации, приведшей туземцев в состояние аффекта. Прямо из Лимы прилетел аэроплан. Он перелетел через одно из ущелий Кордильер и привез с собой в качестве пассажира маленького нервного человечка, страдающего астмой, который страшно спешил. Он захватил с собой толстую пачку бумаги, стенографа и пишущую машинку. В течение одного часа от его деятельности чуть не лопнули телеграфы как с проволокой, так и без проволоки, и его собственная особа.

Но когда он, наконец, отыскал трактир Кида Карсона и укротил приступ астмы основательным количеством коктейля, он оказался несмотря на свое утомление, в прекрасном расположении духа. Редактор репортажного отдела при газете «Комерцио» только что совершил подвиг журналиста, наполнявший его пылающей гордостью, которую ничто не могло охладить, кроме разве только ледяного коктейля. Старый добродушный Ла Фуэнте получил вдруг в собственные руки нити, которые были достаточно просты, чтобы свалить его с табурета новоизбранного президента. Он чувствовал себя способным снова поднять славные традиции прошлого газеты «Комерцио», а именно: защищать борьбу за свободу и прочищать авгиевы конюшни. Для такого дела требовался чистый и неподкупный человек, который бы не считался с общественным мнением.

Старый перуанец проснулся и вдруг почувствовал себя пионером нового Перу, который, сознательный и крепкий, вырастал среди остатков преследуемого народа. И в то время как Ла Фуэнте сидел в комнате гостиницы перед пишущей машинкой, ему казалось, что страна, которую он так любил, протягивала свои объятия из скал Кордильер к западу и востоку, – от Тихого океана и до Атлантического, – намереваясь построить государство, достаточно сильное, чтобы противостоять северному натиску. Но такое государство должно быть очищено от политических авантюристов и бандитов, бывших последним оплотом реакции в этой измученной революциями и интригами стране.

Сенсационная новость, которая завтра будет предметом передовицы в «Комерцио», касалась пока лишь известной фирмы адвоката Мартинец. Но Ла Фуэнте знал, что этими разоблачениями он разрезал нарыв, который целыми годами наливался гноем подкупа, грязной подлости и мошенничества. И против всего этого разложения он намеревался поставить замечательную личность Раймонда Сен-Клэра, отважное путешествие его и его внучки, переживания обоих среди кровожадных пигмеев в огнедышащих горах Копомамаса.

Ла Фуэнте был очень огорчен, что он не мог поместить имя доктора в этом докладе. Но чужестранный доктор, находившийся до сих пор в госпитале, где он был похож на исполинский дуб после лесного пожара, потребовал с очень странным упорством, чтобы его имя не упоминалось. Он даже поставил это желание условием сообщения тех сенсационных известий, которые в течение нескольких часов должны были потрясти всю Лиму не хуже землетрясения.

Каморра, в которой Мартинец, этот, казавшийся столь почтенным, старик, состоял главою, а черный Антонио – рукою, должна была погибнуть в последней борьбе, и «Комерцио» торжественно отпразднует свою победу.

Но в то время, как Ла Фуэнте, усталый и изнеможенный, лежал в своей качалке и мечтал о будущем Перу, большая фигура, пошатываясь, вышла из больничных ворот. Лица нельзя было рассмотреть, так как оно было покрыто повязками. Но то было, без сомнения, важное лицо, так как главный врач сам провожал его.

– Вы, вероятно, сами понимаете, что надо быть осторожным, доктор Фиэльд, – промолвил испанский врач, – вам еще далеко до выздоровления.

Норвежец кивнул головой.

– Я беру на себя всю ответственность, – сказал он устало, – мое положение совершенно особого рода. Я плохой пациент. В мою специальность не входит лежать в постели и мучиться от бездеятельности. Главный врач улыбнулся.

– Вы вовсе не были плохим пациентом, вы, наверное, страшно страдали, а между тем, я никогда не слыхал от вас ни единой жалобы. Таких людей редко можно встретить под нашими широтами.

– Страдания, – проговорил мечтательно Фиэльд, – это всего навсего хорошее предостережение.

– Какое?

– Что мы когда-нибудь будем иметь счастье умереть.

Главный врач посмотрел на своего пациента с легким сомнением.

– Вам это кажется несколько странным, – продолжал Фиэльд. – Несколько недель тому назад я встретил действительно старого человека. Он был моим и вашим коллегой. В свое время он состоял врачом при дворе Атахуальны. То был мудрый человек. Он открыл жизненный вечный двигатель и находился на пути к бессмертию.

В конце концов он превратился в протоплазму. Это эволюция в обратную сторону, – вечный круговорот жизни и смерти. Он мне сказал: человечество держит бессмертие в своих руках. Вечная жизнь не есть благо – это вечное увядание. Есть только одно великое счастье: в сознании, что мы смертны.

Испанский врач пристально посмотрел на своего пациента.

Фиэльд печально улыбнулся.

– Вы, вероятно, думаете, что мой разум обожжен лавой и золой там, в горах… Может быть, вы и правы… А теперь я осмелюсь поблагодарить вас за все заботы и терпение ко мне… Прощайте!

Главный врач долго смотрел вслед тяжелой фигуре, которая, наконец, исчезла на повороте улицы.

«Эти германцы – сущие мечтатели, – подумал он. – Если бы умереть было бы таким бессмертным счастьем, то все мы, доктора, были бы совершенно лишними…».

Между тем Фиэльд медленно брел по улицам Иквитоса. Вдруг он повернул в безлюдную улицу и скоро стоял перед красивым, тенистым кладбищем, обычного романтического типа. Здесь отыскал он свежую могилу. Норвежский доктор скрестил руки в повязках и опустил голову.

– Паквай, мой друг, – тихо проговорил он. – Я пришел сказать тебе прощай и до скорого свидания. Ты пожертвовал ради меня жизнью, когда скалы падали кругом нас и пламя освещало наши лица. Ты жил, как свободный гражданин великой природы. Ты умер, как муж!..

Потом он медленно пошел по направлению к гавани, где на всех парах стоял зафрахтованный пароход. Он шел в Маноас с каучуковым грузом.

Поздно вечером рулевой маленького парохода, который с оглушительным старомодным скрипом в машине, стоная, плелся вниз по реке, увидел пассажира, обмотанного повязками, стоявшего на корме и смотревшего на исчезавшие огни Иквитоса. Чужанин-великан вел себя весьма своеобразно. Он сильной рукой дергал цепь, висевшую у него вокруг шеи. Наконец, она лопнула. С минуту он держал цепь в руке. Рулевой заметил, что она была золотая и что к ней была прикреплена какая-то необыкновенная золотая фигурка. Пассажир посмотрел пристально на фигурку, глубоко вздохнул и швырнул цепь далеко в реку.

Затем он повернулся.

Рулевой увидел его глаза, они были твердые и блестели в глухом свете фонаря, подобно сине-черной сверкающей стали…

А в больничном саду в окрестностях Иквитоса сидела на другое утро молоденькая девушка с письмом в руке. Тяжелые слезы капали на крупные беспомощные буквы. Она читала и перечитывала их, и дивно прекрасное лицо с унылыми глазами, казалось еще бледнее под зеленью громадных пальм. Первое молодое горе любви окружало сиянием ее голову с матово-зелеными волосами.

Там стояло:

…Мы заглянули за границы бессмертия. И мы знаем теперь, что человеческая жизнь может протянуться на большие промежутки времени. Но нет несчастия хуже бессмертия. И люди должны благодарить природу, что они могут умереть прежде, чем первый ветер старости принесет в их сердца и мозги холод и увядание. Я уезжаю с пронзительным звоном косы смерти в ушах. Случалось порой, что жизнь наполняла меня отвращением, – но смерть никогда. Я становлюсь стар, и моим следующим и последующим приключением будет, вероятно, долгая поездка в лодке Харона. Но вы молоды. Все силы жизни бушуют в вас. В вашем возрасте даже горе прекрасно. Поезжайте в Париж к вашим близким. Скоро зашепчет весна в Булонском лесу. Скоро весенний свист скворца застигнет вас на скамье у Каскада. И вы протяните руки навстречу солнцу и насладитесь жизнью и биением каждой жилки. Может быть, мы когда-нибудь встретимся там. Тогда мы выпьем стакан золотистого вина в воспоминание о нашей поездке за бессмертными карликами…

Она стерла слезы… Спрятала письмо на груди и поднялась с новой тоской в сердце.