Текст книги "История социологической мысли. Том 2"

Представляется, что прежде всего эти черты мысли Мида определили ее привлекательность для многих американских социологов после публикации его трудов. Особенно это касается поколения учеников Блумера, начавших научную деятельность в 1950‐е гг., то есть в период экспансии функционализма: Ансельма Страусса, Ирвинга Гофмана, Грегори Стоуна и многих других. Отдельный вопрос составляет популярность Мида среди современных представителей феноменологической социологии, поскольку она связана с иным прочтением философии Мида. Начало ему положил Морис Натансон в The Social Dynamics of George H. Mead[271]271
  «Социальная динамика Джорджа Мида» (англ.). – Примеч. пер.


[Закрыть], усматривая – очевидно, несправедливо – в эволюции взглядов Мида постепенный отход от прагматизма.

Концепция Мида была, по сути, попыткой выстроить мост между наследием эволюционизма Дарвина и новейшими тенденциями в гуманитарной науке, которые в своем стремлении к преодолению слабостей натуралистического мировоззрения часто проявляли пренебрежение к достижениям естественных наук в области объяснения человеческой жизни. Мостом такого рода был, без сомнения, весь прагматизм. Мид пытался адаптировать его к потребностям социальной психологии, перед которой ставил важную задачу полной философской реконструкции. Попытка Мида, однако, удалась лишь частично, а именно в той ее части, в какой она касалась гипотетического определения путей и факторов эволюции человека как социального животного. Натурализм Мида терпел крах всякий раз, когда он пытался прояснить вопросы функционирования человеческой самости. Дискуссия здесь шла в категориях значений, целей, эмпатии (хотя Мид не использовал этого слова) и т. д., то есть на уже знакомой нам почве антинатуралистической гуманитарной науки. То, что Мид – вместе с другими прагматистами – придал понятию значения особый смысл, не меняет сути дела. Рассуждения о значениях требовали сосредоточиться на мире внутренних переживаний индивида и отказаться от позиции внешнего наблюдателя, на принятии которой настаивал бихевиоризм. Признание этих переживаний частью социального действия спасало теоретическую цельность этой концепции, но не решало практическую проблему наблюдения за ними, тем более что в ходе эволюции, как мы видели, социальные действия начали происходить внутри индивида и именно этот вид действий приобретал все большее значение.

Как бы то ни было, в случае Мида мы имеем дело с такой гуманистической социологией, которая не хочет быть антинатуралистической, или же с таким натурализмом, для которого основной проблемой является особый характер человеческого мира и его отличие от остального животного мира.

7. Общие черты социального прагматизма

Отмечая некоторое сходство между рассматриваемыми в этом разделе авторами, мы старались не говорить о них как о представителях одной теоретической позиции. Они, несомненно, представляли разные интересы, разные стили научной работы, разные принципы и разные терминологии. Не вызывает, однако, сомнений, что социальные теории Дьюи, Кули, Томаса и Мида могут быть отнесены к одной категории.

Историческое значение этих авторов заключалось прежде всего в том, что они подняли – в оппозиции как к социологизму, так и к психологизму – новую проблематику, а именно проблематику самости или социальной личности. Как пишет Алвин Босков[272]272
  Boskoff A. Theory in American Sociology. Major Sources and Applications. New York, 1969. P. 39.


[Закрыть], социология «старых учителей» обходилась без понятия личности, концентрируя внимание на социальной структуре и социальном процессе как таковом. Она оперировала, конечно (и в избытке), психологическими «объяснениями», а психологизм конца XIX века даже выдвинул их на первый план. Эти психологические «объяснения» заключались, однако, как правило, в приписывании индивидам или группам тех или иных психических свойств и последующем объяснении с их помощью явлений коллективной жизни. Речь шла об обнаружении остающейся неизменной сути «человеческой природы» индивидов. Несмотря на развитие психологии, этот образ мысли напоминал философию Гоббса. Тем не менее мыслители, сознающие изменчивость человеческой природы, подчеркивали роль социального влияния и защищали тезис, что индивид обязан всеми своими психическими чертами влиянию социальной среды или же широко понятого воспитания. По их мнению, человеческий индивид такой, потому что так его формирует общество.

В обоих случаях загадкой оставался механизм влияния психики на общество и общества на психику. Эта ситуация не изменилась кардинально только лишь из‐за введения интеракционистской точки зрения, поскольку участвующего в интеракции индивида поначалу рассматривали как не поддающийся дальнейшему анализу атом, обладающий некоторыми устойчивыми свойствами. Прогресс требовал выдвинуть в качестве проблемы самого человеческого индивида. Этой проблемой занялись Фрейд и Дюркгейм: первый ввел анализ человеческой личности в категориях Id, Super Ego и Ego, второй принял гипотезу homo duplex[273]273
  Человек двойственный (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть], животные инстинкты которого постепенно обуздываются социальными правилами. Сформулировать же общую проблему выпало американским социальным прагматистам.

Они осознали, что такие утверждения, как «основными факторами социального процесса являются человеческие индивиды» или «социальные условия формируют человека», – это лишь начальные формулировки вопроса, о решении которого мы не узнаем ничего, пока не займемся систематическим исследованием механизмов интеракции, формирующих как общество, так и индивида. И именно этот механизм они поставили в центр своих интересов. Как это обычно бывает, выбор новой территории исследований привел к довольно серьезному ограничению интереса к другим вопросам, которыми занималась социология. Из поля зрения нередко исчезала социальная система, социальная структура, социальное развитие. Кроме проблематики формирования личности, место оставалось лишь для изучения процессов институционализации и социального изменения – в той степени, в какой оно связано с изменениями личности. Тем не менее социальные прагматисты не проявляли большого интереса к биологическим детерминантам человеческого поведения, возвращаясь в некотором смысле к идее tabula rasa. Это среди прочего повлияло на их очень неприязненное отношение к психоанализу.

Не вызывает, очевидно, сомнений, что, как подчеркивают многие комментаторы, эти односторонности социального прагматизма проистекали не только из стремления изучить ту область теоретической проблематики, которой до сих пор не уделялось внимания, но и из очень американского мировоззрения его создателей[274]274
  См.: Shaskolsky L. The Development of Sociological Theory in America. A Sociology of Knowledge Interpretation // The Sociology of Sociology. Analysis and Criticism of the Thought, Research, and Ethical Folkways of Sociology and Its Practitioners / Ed. by L. T. Reynolds, J. M. Reynolds. New York, 1970. P. 17–20.


[Закрыть]. Будучи приверженцами идеалов демократии и веря в их неизменность, они были склонны недооценивать роль жестких социальных структур, иерархии богатства и власти, насилия и классовой борьбы. Общество было для них почти ex definitione обществом равных людей, которые в процессе взаимного «принятия ролей» постепенно приспосабливаются друг к другу, формируют общие ценности и создают определенный институциональный порядок, который возможно изменить всегда, когда человеческим индивидам это необходимо и который только тогда и может быть изменен.

Босков даже утверждает, что для Мида единственной моделью общества была модель «‹…› малого, относительно статичного локального коллектива, в котором разница в статусе стерта или ее вообще не существует»[275]275
  Boskoff A. Theory in American Sociology. P. 20.


[Закрыть]. В свою очередь, оптимизм, вера в необходимость и возможность постоянного улучшения способствовали неприязненному отношению к любым формам биологизма, полагающего, что судьба каждого индивида заранее предрешена наследственностью. Социальный прагматизм представляется, таким образом, «‹…› философским изображением демократического образа жизни»[276]276
  Shaskolsky L. The Development. P. 20.


[Закрыть], не учитывающим почти ничего из того, что в тот период превращало эту действительность в миф. Если симптомы кризиса и замечали, то полагали, что он носит переходный характер.

Эти догадки из области социологии знания подтверждает как популярность социального прагматизма в США и долгое время только в США, так и то, что другие направления американской социологии до Второй мировой войны оказались неспособны воспринять не только Маркса, но и Дюркгейма, и Макса Вебера. В случае выдающихся мыслителей ограниченность бывает, однако, их силой, поскольку способствует решению проблем, которые по тем или иным причинам оказались в центре их внимания.

Поднимая новую теоретическую проблематику, социальные прагматисты предложили также определенный способ ее разработки, который был основан, как пишет Блумер, «‹…› на трех простых посылках. Первая посылка состоит в том, что люди действуют в отношении вещей, исходя из значений, которые эти вещи для них имеют. ‹…› Вторая посылка состоит в том, что значение вещей выводится или возникает из социального взаимодействия, в которое человек вступает с окружающими. Третья посылка состоит в том, что значения используются и преобразуются в ходе интерпретативного процесса ‹…›»[277]277
  Блумер Г. Методологическая позиция символического интеракционизма // Блумер Г. Символический интеракционизм: перспектива и метод. М.: Элементарные формы, 2017. С. 38. Наши дальнейшие рассуждения основаны в значительной степени на этой статье.


[Закрыть]. Принятие этих трех принципов требовало, в свою очередь, разработки «аналитической схемы человеческого общества и человеческого поведения».

Социальные прагматисты рассматривали общество в категориях действий индивидов, сталкивающихся в очередных ситуациях с проблемами и разрешающих их, находя новые средства адаптации (понимаемой как активное приспособление, получение контроля над средой). Социальная жизнь – это взаимодействие индивидов, реагирующих обоюдно на свои действия. Интеракция не посредник, через который действуют какие-то внешние по отношению к ней детерминанты, а последняя инстанция: все факты, которыми занимается социолог, должны найти в ней объяснение.

В человеческих обществах эта интеракция имеет прежде всего символический характер, то есть она основана не на прямой реакции индивида на импульс со стороны другого, а на разделении реакции и импульса фазой рефлексии и интерпретации. Речь идет не только о том, каков данный импульс, но и о том, как его понимает воспринимающий индивид. Точно так же ситуация, в которой происходит взаимодействие, это не ситуация сама по себе, а ситуация, как ее видят и интерпретируют индивиды в контексте совокупности их повседневного опыта. Социальный мир – мир объектов, которые не имеют автономной формы бытия и независимой от действующих индивидов природы, но получают свои значения в процессе интеракции.

Реальная социальная среда состоит исключительно из тех объектов, которые определенные индивиды знают и узнают, а ее характер зависит от вложенного в них смысла. Основная составляющая этой среды, впрочем, – это другие люди, никто из которых не является только лишь объектом, обладая способностью интерпретировать импульсы. В процессе такой интерпретации главную роль играет предвидение того, как на данные импульсы реагировали бы другие индивиды, с которыми поддерживаются отношения интеракции, как они бы вели себя в данной ситуации, как, возможно, оценили бы выбранную нами линию поведения. С помощью этих механизмов «принятия ролей» или «зеркальной самости» формируется человеческая самость, или социальная личность, благодаря которой, в свою очередь, возможно более устойчивое сотрудничество, а также существование социальных институтов. Условием всего процесса является развитие коммуникации, масштабы которой определяют в итоге масштаб социальных отношений.

Социальная жизнь – непрерывный процесс, и потому ее, как процесс, и следует изучать. Социальное изменение всегда соотнесено с изменением человеческих личностей, и наоборот. Не существует психических процессов, которые были бы независимы от социальных процессов, и не существует социальных процессов, независимых от процессов психических.

Для социального прагматизма характерно было стремление к максимально объективному описанию человеческого поведения в сочетании, однако, с убеждением, что основным вопросом является рассмотрение сферы субъективных переживаний участников социальной интеракции. По этой причине предпочтение отдавалось исследовательским техникам (если речь шла об исследованиях, что нельзя считать правилом), ориентированным на получение данных на эту тему (личные документы, включенное наблюдение и т. д.) и при этом таким, которые позволили бы познать индивида как действующего субъекта, как цельную социальную личность, в естественной социальной ситуации. Отсюда также амбивалентное отношение к классическому бихевиоризму, который ценили за объективное изучение человеческого поведения и опровержение доводов инстинктивизма, но критиковали за отсутствие интереса к сознанию.

В общем, мы можем считать социальный прагматизм американской формой – возникшей абсолютно независимо от европейских – гуманистической социологии, хотя у Мида присутствовали, как мы видели, сильные элементы натурализма.

Теоретическое наследие социального прагматизма было в своих важнейших элементах принято современным символическим интеракционизмом. Проблематика социальной личности, а также идея поиска золотой середины между социологизмом и психологизмом стали в значительной степени общей чертой всей современной социологии.

Раздел 16
Американская эмпирическая социология

Социальный прагматизм, которому был посвящен предыдущий раздел, оказал глубокое влияние на американские социальные науки. Тем не менее нельзя сказать, что дальнейшее развитие социологии в США было основано только на использовании положений этого направления. Влияние прагматизма было в ней очень заметно[278]278
  См.: Joas H. Pragmatism and Social Theory. Chicago. Part 1.


[Закрыть], но американская социология межвоенного периода сформировалась также под влиянием других традиций, главным образом традиций социальных обследований и разоблачительной публицистики рубежа веков (так называемый muckraking (англ.) – публичные разоблачения злоупотреблений должностных лиц). Определенную роль сыграли также другие вдохновители, среди которых можно назвать экологию, формальную социологию Зиммеля, социальную антропологию Боаса и его учеников, а также Рэдклиффа-Брауна и так далее. Эта социология, в сущности, была довольно эклектичной – пользовалась всем, что казалось пригодным исследовательским инструментом, и была открытой всем теоретическим новинкам, даже если их включение в единую систему могло доставить непреодолимые трудности (характерной с этой точки зрения было частое объединение постулатов натуралистического объяснения и гуманитарного понимания). Но тем не менее эта социология больше всего заслуживает внимания как важный этап процесса созревания дисциплины. В этом случае оно заключалось именно в развитии эмпирических исследований, а также в институционализации и профессионализации социальных исследований.

1. Горизонты эмпирической социологии

Американскую социологию межвоенного периода легче всего охарактеризовать указанием на типичные для нее интересы и исследовательские практики, чем перечислением принятых в ней принципов или теоретических суждений. Со временем она получила репутацию нетеоретической дисциплины, скорее социо-графии, чем социо-логии. Это стало причиной ее бесконечной критики, особенно в Европе. Самая важная роль этой социологии (развиваемой прежде всего в Чикаго или людьми, получившими образование в Чикаго) изначально не заключалась в построении новых теоретических систем, которые более ранняя социология производила в таком изобилии. Даже если некоторые ее представители (особенно Парк) иногда выражали амбиции подобного рода, то в своей ежедневной работе прокладывали дорогу прежде всего более скромным ученым, которые в разработке теории видели второстепенную задачу по отношению к описанию фактов. Как писал Фэрис, «‹…› закончилась мода на то, чтобы каждый социолог был отцом новой школы мышления»[279]279
  Faris E. L. American Sociology // Twentieth Century Sociology / G. Gurvitch, W. E. Moore (ed.). New York, 1946. P. 546.


[Закрыть].

Традиционные вопросы социологии сохраняли свою актуальность, лишь пока были связаны с мастерской полевого исследователя. Традиционные ответы (тому поколению эмпириков знакомые еще достаточно хорошо) считались полезными в той степени, в какой можно было их приспособить к требованиям нового стиля научной работы. А стиль этот заключался все больше и больше – так же как в социальной антропологии – в наблюдении социального мира своими глазами и избегании (даже чрезмерном) любого априоризма. Социология, как и любые другие науки, должна была постепенно преобразоваться в науку «экспериментальную». У прежних представителей этой дисциплины искали не столько великих идей, сколько полезных инструментов.

Очень характерным с этой точки зрения было Introduction to the Science of Sociology (1921) Парка и Бёрджесса, осознанно нацеленное на создание точного понятийного аппарата. «В социологии было, – писал Парк, – много теорий, однако не было пригодного в исследованиях понятийного аппарата (no working concepts) ‹…› Я не видел возможности научных исследований без системы классификации и системы отсчета, от которой бы мы отталкивались, описывая исследуемые явления с помощью общих терминов»[280]280
  Цит. по: Odum H. W. American Sociology. The Sociology in the United States through 1950. New York, 1951. P. 132.


[Закрыть]. Эта переориентация была, конечно же, связана с возрастанием заинтересованности в эмпирических исследованиях социальной действительности. Социолог, который все чаще выступал в качестве наставника исследовательского коллектива и его руководителя, должен был оснащать своих студентов и сотрудников чем-то большим, чем общие взгляды на общество и социальное развитие.

Социология без теории?

Однако представляется, что не так уж просто придерживаться мнения о преимущественно нетеоретическом характере американской социологии межвоенного периода. В определенных случаях (Парк и Уорнер) эта характеристика является попросту ложной, в других – содержит зерно истины, однако повторение этой истины, упрощенной поколениями критиков, не кажется плодотворным. Гораздо более результативной будет попытка реконструкции теоретических предположений, которые лежали в основе социографической исследовательской практики и совсем нередко бывали вербализованы explicite.

Линд справедливо писал, что «‹…› исследование без точки зрения невозможно. Если бы наука была только фотографией, то она остановилась бы на месте, придавленная массой недифференцированных и неорганизованных подробностей. Наука зависима от впечатлительности исследователя и его способности представления фактов в их взаимной связи. Мировоззрение исследователя непосредственно влияет на выбор и формулировку вопросов, задать которые он считает важным»[281]281
  Lynd R. S., Lynd H. M. Middletown in Transition. A Study in Social Conflict. New York, 1937. P. XVII.


[Закрыть].

Следует принять, что в основе социографических исследований всегда лежала какая-нибудь теория, хотя она могла быть незаметной для тех, которые, как писал Хьюз, «‹…› привыкли пить свою теорию в форме чистого философского отвара без эмпирических примесей соков жизни»[282]282
  Hughes E. C. The Cultural Aspects of Urban Research // The Sociological Eye. Elected Papers. Chicago; New York, 1971. P. 106.


[Закрыть]. Эта теория не должна была быть верной, она не должна непременно подходить для того, чтобы иметь продолжение сегодня, тем не менее нет повода отказывать ей в том, чтобы называться теорией, тем более что и сегодня слово «теория» применяется в социологии со значительной свободой.

Пробуя дать себе отчет, в чем заключается эта теория, нужно прежде всего принять во внимание две вещи: (а) ее тесную связь с эмпирическими исследованиями (в этом отношении непосредственным предшественником обсуждаемых в данном разделе авторов был, несомненно, Томас); (б) ее сосредоточенность на проблематике местного сообщества (community).

Так же как социальный прагматизм поднял новую во многих отношениях тему социальной личности, так и представители американской эмпирической социологии затронули тему местного сообщества и сделали ее центральной темой социологии. Новизна этой темы была, конечно, относительной, потому что начиная с консерваторов начала XIX века общественные мыслители неоднократно занимались небольшими общинами, из которых складывается каждое общество.

Представители американской описательной социологии сделали эти общины контекстом исследования всех общественных процессов. Они исходили из предположения, что «‹…› местное сообщество (community) в определенном смысле является местом, где личность встречается с более широким общественным кругом и культурой. Именно в своей местности на протяжении большей части истории человечества, а в значительной степени и сегодня индивид находится в отношениях с институтами своего общества, с присущими ему способами выражения религиозных чувств, регулирования поведения, семейной жизни, социализации молодежи, зарабатывания на жизнь, выражения эстетических оценок. Свежие яйца в местном магазине, богослужения в местной церкви, центры развлечений, возможности трудоустройства, улицы и дороги, ведущие ко всему этому, школа для детей, организации, к которым принадлежишь, друзья и родственники, которых навещаешь, – все это, а также вся жизнь ежедневно является в большой степени функцией данной территории. Способ самоорганизации людей в локальных группах для обеспечения себе того, в чем они нуждаются в повседневной жизни, является оригинальным объектом исследований локального сообщества»[283]283
  Warren R. L. The Community in America. Chicago, 1972. P. 21.


[Закрыть].

В отношении более ранних общественных теорий – как правило, скорее макросоциологических, чем микросоциологических – исследования эти представляли собой серьезное смещение и ограничение интересов. У них был не только собственный объект исследования, но и специфические методы и теории.

Объект: что такое локальное сообщество?

Говоря о локальных сообществах как об объекте интересов социологов, мы в определенной степени вводим здесь однозначное понимание термина community, имеющего гораздо более богатую ассоциативную ауру, чем у его выбранного нами польского эквивалента[284]284
  «społeczność lokalna» в польском оригинале. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Потому что английский (а еще более американский) термин community может означать – подобно немецкому Gemeinschaft, французскому la communauté и так далее – почти любой коллектив (употребляется он, например, также по отношению к этническим, профессиональным группам и т. д., организациям типа армии, церкви или профессионального союза и др., то есть в достаточно неопределенном значении польского слова «сообщество»), но даже если мы оставим в стороне эти его применения, то у слова и без них есть два во многих случаях особых значения, а именно оно означает как локальную популяцию, так и общину. Сложность заключается в том, что исследователи местных сообществ понимали его преимущественно таким образом, что имели в виду сразу оба значения – не обязательно находившиеся друг с другом в противоречии, но тем не менее разные.

Хиллери, который сделал обзор огромного количества литературы в этой области, стараясь найти в ней определения community, утверждает, что большая часть исследователей приписывает локальному сообществу три основные черты: (a) территория; (б) социальное взаимодействие; (в) существование прочной связи между членами. Только относительно немногочисленные авторы рассматривали или только саму совместную территорию, или одни только отношения между людьми[285]285
  Hillery G. A. Jr. Definitions of Community. Areas of Agreement // Rural Sociology. 1955. Vol. 20. № 2. P. 111–119.


[Закрыть]. Сконструированная подобным способом категория не могла быть однозначной, так как в зависимости от ориентации исследователя акцент делался уже то на объективных показателях локального сообщества, то на определенных установках, убеждениях и верованиях принадлежащих к ней людей – на их коллективном, так сказать, сознании, которое, впрочем, не только описывалось, но и подвергалось оцениванию[286]286
  Bernard J. The Sociology of Community. Glenview, Ill., 1973. P. 3–5.


[Закрыть]. Как замечают Минар и Грир, «понятие локального сообщества (community) является неотъемлемым от человеческих действий, целей и ценностей. Выражает оно нашу туманную грусть по общности желаний, по объединению с людьми вокруг нас, по распространению родственных связей и дружбы на всех, с кем бы ни связала нас совместная судьба»[287]287
  Minar D. W., Greer S. Introduction. The Concept of Community // The Concept of Community. Readings with Interpretations / David W. Minar, Scott Greer (ed.). Chicago, 1969. P. IX.


[Закрыть].

Иначе говоря, понятие community граничило, с одной стороны, с понятием экологической популяции, территориального объединения, аналогичного скоплению растений или животных, с другой же стороны, с понятием определенного нравственного порядка, который существовал, например, в греческом полисе, или с таким, какой Тённис приписывал идеально типологическому Gemeinschaft. Двузначность эта представляется результатом того факта, что интерес социальных мыслителей к проблематике местных сообществ возник вместе с констатацией разложения общественных связей определенного рода по мере успехов капитализма, урбанизации, индустриализации и т. д. Исследования «изначальных групп» начались тогда, когда обнаружили, что эти группы находятся в состоянии кризиса и необходимы серьезные усилия с целью их реставрации, поиска каких-нибудь новых институтов, которые были бы способны выполнять похожие функции[288]288
  См. прежде всего: Nisbet R. A. The Quest for Community. New York, 1970; Idem. The Sociological Tradition. London, 1967.


[Закрыть].

В зависимости от того, становилось ли предметом интереса местное сообщество как извечное явление соединения людей с определенной территорией или же местное сообщество как традиционная форма объединения, находящаяся под угрозой из‐за развития современного общества, ученые занимались либо своеобразием всех человеческих скоплений этого типа, либо контрастом между городом и деревней, старым городком и современной метрополией, Gemeinschaft и Gesellschaft, community – нравственным сообществом и community – симбиозом организмов, сосредоточенных в одном пространстве. Изначальная многозначность термина была тесно связана с непрерывными колебаниями между описанием и нормой, фактом и идеалом, научной объективностью и реформаторской страстной увлеченностью, поэтому даже те авторы, которые, как и Парк, предпринимали попытки сделать однозначным термин community, не были в этом отношении последовательными.

Ошибкой было бы восприятие всех текстов, посвященных локальным сообществам, с точки зрения осмысленного отказа от занятий значимыми общественными проблемами. Здесь речь идет скорее о том, что в США проблемы эти были довольно долго прежде всего проблемами самоуправляющихся и со многих точек зрения самодостаточных местных сообществ – тех городков, о которых писал Веблен: «Городок американского сельскохозяйственного региона представляет собой совершенный расцвет способности помочь себе самому и самому справиться со своими проблемами в американском масштабе. Он может называться Spoon River, или Gopher Prairie, или Emporia, Centralia либо Columbia. Модель остается в принципе неизменной ‹…› Городок – это один из великих американских институтов, наверняка самый значимый, в том смысле, что он играл и продолжает играть важнейшую роль в формировании общественного духа и духа американской культуры»[289]289
  Veblen T. The Case of America. The Country Town. Цит. по: The Concept of Community. P. 91.


[Закрыть].

Веблен понимал, что рубеж XIX и XX веков был временем кризиса этого института. Последующие исследователи местных сообществ отдавали себе отчет в том, что этот кризис продолжал углубляться. Поэтому кажется вполне понятным, что прежде всего они старались ответить на вопрос, как процессы, создающие современную Америку, преломляются в Middletown, Plainville, Jonesville, Yankee City и десятках и сотнях подобных населенных пунктов. Американская социология межвоенного периода была иногда драматическим, с отголосками сожаления о минувшем «духе города Middletown» вопросом о том, какая судьба ожидает эти ценности, традиционным местом пребывания которых было прежнее community. Социологию эту характеризовала очарованность новым миром большого города и промышленности, соединенная с ностальгией по гибнущему миру локального сообщества.

Периодом расцвета американских исследований местных сообществ были межвоенные годы. Уже в тридцатые годы все чаще появлялись критики, ставившие под сомнение, с одной стороны, уверенность в ключевом значении community, с другой стороны, принятые в этих исследованиях теоретические положения и применяемые в них методы[290]290
  См.: Starosta P. Poza metropolią: wiejskie i małomiasteczkowe zbiorowości lokalne a wzory porządku makrospołecznego. Łódź, 1995. S. 19–27.


[Закрыть]. Но мы не будем здесь заниматься этими критиками.

Метод

По мнению некоторых авторов, для исследований локальных сообществ наиболее характерным был не столько объект, сколько метод, который мог бы, в сущности, служить познанию многих различных социальных процессов – урбанизации, индустриализации, стратификации, дезориентации и т. д.[291]291
  См.: Arensberg C. M., Kimball S. T. Culture and Community. New York, 1965. P. 30.


[Закрыть] Местное сообщество трактовали как своего рода лабораторию, в которой можно исследовать почти все. Для этого требовалось, конечно же, предположить, что оно представляет собой как бы микрокосмос, а происходящие в нем явления и процессы имеют более или менее универсальный характер. Предположение это, озвучиваемое чаще всего в виде тезиса, что местное сообщество «‹…› представляет собой целостный образ жизни, а также систему учреждений, которые делают его возможным»[292]292
  Martindale D. American Social Structure. Historical Antecedents and Contemporary Analysis. New York, 1960. P. IX.


[Закрыть], является ключевым для оговариваемой здесь социологической традиции. Хотя по мере ослабления локальной замкнутости и роста зависимости местного сообщества от политической, общественной, экономической и культурной систем общеамериканского масштаба все легче было подвергать его сомнению, тем не менее данный тезис сыграл в свое время огромную роль, и в смягченной версии его отстаивают и сегодня. Он установил для исследователей местных сообществ оригинальную перспективу и исследовательский метод.

Аренсберг и Кимбалл кратко излагают содержание данного метода следующим образом: «‹…› тремя основными проблемами реализации исследовательского проекта в сфере исследований местных сообществ являются sui generis ‹…› Первая – это построение модели целого ‹…› из фактов, собранных при помощи как можно более широкой сетки. Второй является сравнение – в любом случае implicite – этого целого с другими подобными целыми. Третья проблема – приспособление каждой отдельной проблемы или исследуемых объектов (например, расовые отношения, аккультурация, индустриализация, урбанизация, индивидуальность, состояние здоровья населения и т. д.) к соответствующей нише в пределах модели». Те же самые авторы подчеркивают, что исследования местных сообществ имеют по своей природе «многофакторный» характер, то есть исследователь «‹…› должен трактовать данный коллектив, членов местного сообщества, как людей целостных, должен заниматься всеми аспектами их жизни»[293]293
  Kimball A. Culture and Community. P. 34, 31.


[Закрыть].

Принятие такой точки зрения и такой исследовательской стратегии должно было означать приближение к образцу антропологической монографии. По мнению Стюарда, вся обсуждаемая здесь отрасль представляла собой применение «‹…› культурного или этнографического метода к современному сообществу»[294]294
  Steward J. H. Area Research. Theory and Practice. New York, 1950. P. 21.


[Закрыть]. К антропологическому образцу обращались во многих случаях очень осознанно. Парк призывал использовать в исследованиях современного общества примеры Боаса и Лоуи[295]295
  Park R. E., Burgess E. W., McKenzie R. D. The City. Chicago. New York, 1925. P. 3.


[Закрыть]. Линды подготавливали свой Middletown как антропологическую монографию и обращались непосредственно к Уисслеру и Риверсу. Уорнер – ученик Рэдклиффа-Брауна – был по образованию антропологом и к работе над Yankee City приступил после исследований австралийских туземцев с уверенностью, что продолжает то же самое научное начинание. Антропологом был также Карл Уизерс, то есть человек, скрывшийся под псевдонимом Джеймс Уэст, автор Plainville, USA. В пограничной зоне социологии и социальной антропологии находились работы Роберта Редфилда, которые были попытками перекинуть теоретический мост между исследованиями Чикагской школы урбанизации и урбанизма и этнологическими исследованиями первобытных и крестьянских сообществ.