Текст книги "Кубанское казачество и его атаманы"

X. Борьба с горцами и характерные ее эпизоды

Враждебные отношения черноморцев с черкесами обнаружились не сразу по заселении казаками Черномории, а постепенно, и затем год с годом обострялись все более и более. Первоначально со стороны некоторых черкесских племен были даже попытки перехода в русское подданство. Так, два князя – Батыр-Гирей (Бжедухского племени) и Магмет-Калабат (Хатукайского), вместе с некоторыми другими хлопотали о переходе в русское подданство в 1794 и 1795 годах пред русским правительством и о предоставлении им земель под поселение на Черномории. С этой целью был даже в Петербурге князь Батыр-Гирей в качестве депутата от горцев. Екатерина II нашла, однако, невозможным удовлетворить просьбу черкесов, так как пришлось бы нарушить добрые отношения России с Турцией, подданными которой, хотя и номинально, считались черкесы. Ввиду этого горцам была обещана лишь помощь русского оружия в случае нападения на них враждебных племен и дано позволение перегонять табуны черкесских лошадей для пастьбы на черноморские земли. Бжедухи и хатукайцы были довольны даже таким исходом их ходатайства и с своей стороны обещали сохранять мир по отношению к казакам и вообще быть их союзниками. Были затем и другие попытки со стороны черкесов в подобном же роде, из которых одна увенчалась даже полным успехом. Так, была поселена часть горцев особым аулом – Гривенно-Черкесским, существующим на землях бывшей Черномории и доныне. Но эти именно попытки ценивших мирную гражданскую жизнь черкесов послужили одною из первых и существенных причин, породивших враждебные отношения между остальными черкесами и казаками. Враждебные русским черкесы, и без того нападавшие на аулы племен, искавших дружбы у русских, стали еще более преследовать этих, по их мнению, трусов и осквернителей черкесской свободы. Защита казаками своих союзников только усиливала вражду к последним остальных горских племен. В первый раз казаки обагрили черкесской кровью свое оружие в серьезной битве, именно, при защите своих союзников – бжедухов. В 1796 году князь Батыр-Гирей дал знать кошевому атаману Чепеге, что около 12 тысяч горцев, преимущественно из абадзехского племени, решили разорить аулы бжедухов и напасть на поселения казаков. Чепега послал 100 казаков с десятью старшинами и одним орудием в помощь Батыр-Гирею, собравшему все свои наличные силы. Главное начальство над бжедухами и казаками было поручено войсковому полковнику Еремееву, и 29 июня произошло первое крупное сражение между абадзехами, с одной стороны, казаками и бжедухами, с другой. Стычка вышла очень кровопролитной и окончилась не в пользу абадзехов, которые были разбиты союзниками наголову и потеряли до 1000 человек убитыми, около 2000 ранеными, 300 пленных и 800 лошадей. Сражение это, в котором участвовали казаки только в качестве союзников и притом в незначительном числе, послужило как бы сигналом для длинного ряда военных стычек и побоищ между горцами и казаками, прекратившихся только с окончательным покорением Западного Кавказа в 1864 году.

Семидесятилетняя борьба черноморцев с черкесами богата не столько крупными и грандиозными событиями, сколько поразительным упорством, стойкостью и взаимным ожесточением, принесшим много зла, разорения и горя обеим сторонам. Это была чисто народная, партизанская война с обеих сторон, война, почти не прерывавшаяся и ни разу не доходившая до столкновения в одной общей битве не только всех наличных, но даже бо́льшей части сил у противников. А между тем не было казака или горца, которые не участвовали бы в этой борьбе, потому что каждый, способный владеть оружием, одинаково и у казаков, и у горцев обязан был воевать. Военные силы у противных сторон дробились на части, чаще мелкие, чем сколько-нибудь значительные, и, наряду с мало-мальски выдающимися стычками этих частей, война то и дело переходила в поединки. Кровь лилась каплями, жертвы приносились втихомолку, противники часто выступали друг против друга в одиночку, не обнаруживалось сразу слишком много огня и дыма, не доходило дело до грандиозных и потрясающих сражений, когда война в один раз поглощала тысячи жертв; но и мелочей было так много, что капли пролитой крови могли бы обратиться в ручьи, из одиночных жертв образовались бы громаднейшие братские могилы и мелкий ружейный огонь превратился бы в величественное молниеносное зарево, если бы история свела все эти ужасные мелочи к одному, двум или нескольким даже эпизодам. И сколько геройства, мужества и самоотвержения было выказано при этом с обеих сторон! Мы привыкли черпать примеры высоких военно-гражданских качеств из древней истории, у римлян и греков, и с непростительным невниманием относимся к героям нашей родины, жертвовавшим собою ради этой последней втихомолку, без расчета на эффект и, быть может, без всякого помысла о военной славе. Была ночь. Три казака сидели «в залоге» за Кубанью, на неприятельской стороне. Вдруг они заметили, что по направлению к Кубани движется целое полчище горцев. Казалось, ничего не стоило бы казакам забраться куда-нибудь в укромное местечко и обождать, пока горцы переберутся чрез Кубань, а затем, давай Бог ноги, убежать за крепкие стены кордона. Но тогда черкесы пробрались бы беспрепятственно чрез границу и принесли бы много зла и горя казачьему населению – могли бы сжечь застигнутую врасплох станицу, увести в плен женщин, переколоть безжалостно детей и стариков, угнать казачий скот… И вот трое односумов, не задумываясь, вступают в борьбу с целым отрядом. Раздаются три казачьи выстрела, вырвавшие трех неприятелей из толпы… Момент молчания – и за ним гик и крики этой мгновенно ожесточившейся толпы. Пока толпа нагрянула «на залогу», казаки успели нанести ей еще один такой урон, но не прошло и минуты, как сами они в свою очередь «были посечены, выражаясь излюбленным казачьим выражением, на капусту». Тревога была услышана; казаки с разных сторон двинулись к месту выстрелов; завязалась борьба – досталось казакам и еще более досталось черкесам; жертв оказалось достаточно с обеих сторон, но набег горцев был отражен, станичане и хуторяне с их семьями и имуществом были спасены; многие участвовавшие «в деле» казаки отличились, получили чины и ордена… а что же три первых виновника всего «этого дела»? Они только увеличили общую груду казачьих жертв за родину, их приняла мать сыра земля, может быть, даже не родная, но об них забыли упомянуть даже в приказе… И тем не менее, чем подвиг этих неизвестных, безыменных героев уступал подвигам Горация Коклеса или Муция Сцеволы (легендарные римские герои. – Прим. ред.)? Такие «случаи» беззаветного служения родине были нередки между казаками, хотя, быть может, попадут только очень немногие из них на страницы казачьей, мало исследованной и мало затронутой пока, истории. В декабре 1832 года черкесская партия в несколько сот человек перебралась чрез Кубань и намеревалась сделать нападение на Полтавский курень. Казаки, однако, зорко сторожили границу. Сжегши несколько пикетов, шапсуги бросились на пикет, названный впоследствии Суровским. Но находившиеся здесь 13 казаков под командой урядника Сура порешили постоять за себя и родину. На предложение сдаться они отвечали ружейными выстрелами. Шапсуги в свою очередь двух казаков убили и трех ранили. Это, однако, не изменило дела – казаки посылали пулю за пулей в трехсотную толпу, а когда черкесы, бросившись в атаку, пытались шашками рубить плетеные стенки пикета, чтобы проникнуть внутрь, казаки в упор поражали из ружей неприятеля. Казаки выдержали несколько таких натисков в продолжение двух часов, пока другая казачья команда при двух пушках не подоспела к ним на помощь и не разогнала шапсугов. «И этот Сур, – говорит И. Д. Попко, – мало того, что сам отбился, он спас еще курень, дав ему время приготовиться к обороне». А вот другой, еще более поразительный пример казачьего самоотвержения и храбрости. В 1810 году более 4000 горцев, подстрекаемых турецким пашей, жившим в Анапе, предприняли набег на Черноморию в районе Ольгинского поста и вблизи Ивановского и Стеблиевского куреней. Начальник Ольгинского кордона войсковой полковник Тиховский разослал гонцов с вестью о вторжении черкесов в разные стороны по линии; но горцы, занявши все сообщения между ближайшими кордонами и пикетами, не допустили казаков, за исключением одного, посланного к войсковому атаману исполнять это приказание. Часть неприятеля бросилась уже на Ивановский курень. Тиховскому, отрезанному неприятелем со всех сторон, предстояло одно – лечь вместе с казаками «костьми на поле битвы», чтобы защитить край. «Оставшемуся на (реке. – Прим. ред.) Кубани Тиховскому, – говорит г. Короленко, занимавшийся разборкой военных дел Черноморского войска, – ждать помощи было некогда и неоткуда; он это знал, но видел, что толпы черкесов, как волны моря, двигаются для разорения земли черноморцев, защищать которую он ставил себе священным долгом. Сначала Тиховский выслал с кордона сотню казаков при офицере, а потом решился действовать всеми бывшими у него силами. Присоединив к казакам успевшую пробиться из Ново-Екатериновского поста конную команду при полковом есауле Гаджанове и забрав из Ольгинска пеших казаков, он, с одной трехфунтовой пушкой, имел в своем распоряжении 200 человек. С этою-то горстью Тиховский двинулся на скопище в двадцать раз сильнейшее. Черкесы тотчас же атаковали Тиховского, который, отослав всех лошадей в кордон, выстроился в порядок пешим строем. Азиятцы подались назад; тогда Тиховский пустил в них три пушечных выстрела картечью, положивши целые ряды в густой толпе. Оторопевшие хищники стали подбирать своих убитых и раненых и поспешили выйти из-под картечных выстрелов, но в это самое время подоспели к ним на помощь бывшие на левой стороне (Кубани) пешие черкесы и вся масса вновь хлынула на Тиховского. Закипел ожесточенный бой между тысячами неприятелей и горстью казаков. Четыре часа бился Тиховский, поражал врага меткими ружейными и пушечными выстрелами, и брал уже верх над нестройными толпами, как вдруг грабившие Ивановское селение конные черкесы, услышав пушечные выстрелы, прискакали на место сражения. Дружно ударили все горцы на Тиховского, и притом в тот самый критический момент, когда были израсходованы артиллерийские снаряды; ружейных патронов оставалось тоже мало и в людях была уже убыль убитыми и ранеными. Сам Тиховский, истекая кровью, употреблял, при содействии сподвижника своего Гаджанова, последние усилия: он ударил на неприятеля в ратища (копья – Прим. ред.), но черкесы выдержали отчаянный напор казаков и приняли их в шашки. Тогда Тиховский, окруженный со всех сторон, весь израненный, собрав остатки своей команды, с отчаянием бросился напролом, но, разрубленный горцами на части, пал со славой на поле чести. С ним погибли и остатки храброй дружины его. Наступившая ночь осенила мрачным своим покровом разбросанные по полю тела черноморских казаков»[5]5
  Короленко. «Черноморцы», стр. 153.


[Закрыть]… Немногие из двухсот казаков, участвовавших в этом побоище, спаслись, да и из них часть сильно израненненых тогда же умерла; но зато было спасено ценой этой кроваво-обильной казачьей жертвы население двух куреней! «С тех пор, – говорит Короленко, – прошло более полувека (а теперь более 3/4 века); затихла гроза войны на берегах Кубани; заросло травою поле, облитое казацкой кровью, усеянное костьми казаков, и только скромный памятник, поставленный усердием признательных черноморцев, указывает могилу падшего с товарищами за царя и родину героя Тиховского!» Да, черноморцы не привыкли к пышным памятникам, но умели умирать героями за родину…

Подобными случайностями была полна военная жизнь черноморских казаков. Несмотря на свои военные преимущества, казаку приходилось чаще защищать свой край, чем нападать и опустошать неприятельский. Русское правительство очень долго предпочитало такое положение войска наступательной борьбе с горцами частью из желания подкупить, так сказать, этих последних, а частью в видах сохранения добрых отношений с Турцией, которая могла считать репрессивные меры казачества нарушением существовавших трактатов. С своей стороны Турция также обязана была сдерживать воинственные порывы чсркесских племен, не допускать их до открытой вражды и нападений на казачьи поселения. С этой целью в турецкой крепости Анапе имел постоянное местопребывание нарочито назначенный паша. Действительность, однако, свидетельствовала о полном бессилии турецкой власти в деле обуздания воинственных горцев. Набеги черкесов мелкими партиями на Черноморию продолжались почти беспрерывно. Черкесы уводили казачий скот и брали население в плен. А турецкий паша в это время или бездействовал по беспечности, или же, несмотря на все свое желание, не мог ничего сделать. Черкесы не хотели его слушаться, отказывались возвращать по его приказанию казакам заграбленный скот и пленников; когда же паша грозил им военными мерами, то они смело отвечали, что черкесы – вольный народ, не признающий никакой власти – ни русской, ни турецкой, и будут с оружием в руках защищать свою свободу от всякого посягательства на нее со стороны турецкого чиновника. Дело доходило даже до того, что казаки должны были защищать турецких чиновников от подчиненных турецкому же правительству подданных. При таких обстоятельствах турецкий паша сводил свою верховную над горцами власть к тому, что в одних случаях предупреждал казаков о готовившихся на них набегах горцев, а в других просил казачье начальство разделаться с черкесами по своему усмотрению с помощью военной силы. Но чуть менялись обстоятельства – становились натянутыми отношения между Россией и Турцией, занимал место анапского паши недоброжелатель русских и т. п.; как тот же паша, обязанный удерживать черкесов от набегов, подстрекал втайне черкесские племена к враждебным действиям против казаков. Как ни долготерпеливо, поэтому, было в этом отношении русское правительство и казаки, а в конце концов приходилось держаться с горцами их же политики – за набег платить набегом и за разорение разорением. Наряжались военные экспедиции, казаки переходили на земли горцев, разоряли аулы, жгли хлеб и сено, уводили скот, брали в плен население, одним словом, в свою очередь повторяли то же самое, что делали черкесы на казачьих землях. Возгорались военные действия в духе того времени. Казаки, превосходившие черкес если не численностью, то военной организацией, и располагавшие страшным врагом горца – орудиями, почти всегда выходили полными победителями. Особенно часты и опустошительны были походы казаков в горы под командой войсковых атаманов Бурсака, Бескровного, Заводовского и генералов Донского войска Власова и Черноморского Бабича. Каждый такой поход на время отнимал у горцев охоту к набегам, но, само собой разумеется, не умерял вражды черкесов против казаков, а лишь усиливал. К чести казаков и их начальства нужно прибавить, что, действуя самостоятельно, они всегда относились к своим врагам снисходительнее, чем выполняя в этом отношении волю стороннего для них начальства вместе с регулярными войсками. В свое время командующий кавказскими войсками Ермолов, основываясь на донесении генерала Власова о положении Червоморского войска и не принявши во внимание ни условий существования войска, ни особенностей во внутреннем строе и отношениях черноморцев, ни характера их военной защиты границ, ни приемов казачьей борьбы, громил в приказе на имя войскового атамана Матвеева черноморцев как «сброд людей, похищавших именование военных», и требовал бо́льшего проявления воинственности по отношению к горцам. По воле Ермолова войско было подчинено в военном отношении генералу Власову. Начались жестокие расправы с горцами по распоряжению этого последнего, наказавшего первоначально черкесов на казачьих землях в так называемой «калауской битве», погубившей цвет черкесской молодежи и героев. Но что же в конце концов оказалось? Расправа эта далеко перешла границы обычной казачьей сдержанности и потребовала вмешательства в дело императора Николая Павловича. Уволив генерала Власова от начальствования над военными силами черноморцев, император Николай дал в рескрипте на имя Ермолова следующую характеристику заключительных военных действий Власова против горцев: «ясно видно, – говорится в этом рескрипте, – что не только одно лишь презрительное желание приобресть для себя и подчиненных знаки военных отличий легкими трудами при разорении жилищ несчастных жертв, но непростительное тщеславие и постыднейшие виды корысти служили им основанием». Теперь, когда старые участники в войне черноморцев с горцами давно уже сошли со сцены в могилу и история вступила в свои права, можно положительно констатировать тот прискорбный факт, что жестокие расправы с горцами не раз были лишь предлогом для многих из этих чиновных участников к получению военных знаков отличия и чинов. Крайностями порождались крайности. Наказания провинившихся против войска горцев часто касались не только действительных виновников, но и мнимых или просто неповинных. То, что не входило в расчеты казаков, частью приходилось им выполнять по приказанию, а частью поддерживалось постыдным позволением брать с горцев военную добычу, добывать “баранту”» (угонять скот. – Прим. ред.)…

Таким образом, военная служба черноморских казаков в пределах родины слагалась из двоякого рода действий: защиты границы или отражения врагов, с одной стороны, и военных реквизиций или «походов», с другой. Правдивая история выгодно в этом отношении оттеняет поступки казаков: казак всегда предпочитал деятельную охрану военным кровавым столкновениям, чаще не допускал до этого горцев, чем переходил сам в наступление, и вообще ценил худой мир выше доброй войны. Даже в своих укреплениях по линии, под напором постоянных тревог, возбуждавшихся горцами, черноморец умел обставить себя мирными занятиями: здесь он плел свои классические «сапеты» (кошели) для хлеба, приготовлял вилы, грабли, оси, «возы» и «повозки», запасался лесными материалами для домашнего обихода, и каждый раз, когда казачка приезжала к мужу «на кордон», все это добро направлялось с нею домой. Отвлечение рабочих рук от казачьего хозяйства таким образом отчасти ослаблялось этими занятиями казака на линии. Правда, все это часто ставилось в вину казакам слишком рьяными поклонниками войны ради войны, против казаков раздавались грозные обвинения вроде ермоловского, – но, при всей несправедливости этих обвинений, военные качества казака сами собою, без приказаний, ярко обнаруживались, раз являлась в том нужда: казак был неутомим в походе, стоек и храбр в сражениях, находчив и остроумен в средствах борьбы. Короче сказать, беда заключалась в том, что наряду с выдающимися качествами казака как образцового воина, всегда проглядывали не менее высокие качества казака как человека, и эти именно общечеловеческие достоинства ставились ему в вину. Но история, несомненно, даст свой справедливый приговор на этот счет, поставивши казаку в заслугу то, что раньше ставилось ему в вину.

XI. Военные действия черноморцев вне войска и подвиги черноморских пластунов в Севастополе

Черноморские казаки вынесли, однако, на своих многострадальных плечах не одну только борьбу с черкесами. Каждый раз, когда возникали крупные отечественные войны, черноморцы были непременными участниками в них. Так, уже в 1794 году, в самый разгар устроения казаков на новом местожительстве, два казачьих полка под командою кошевого атамана Чепеги участвовали в войне России с Польшей. Чрез два года, в начале 1796 года, также два полка черноморцев под начальством войскового судьи Головатого отправлены были против персиян, причем граф Зубов требовал, «чтобы казаки были снаряжены в поход самые отличные в пехотном строе, и с таким выбором, чтобы они могли служить с пользою на лодках и при надобности на лошадях», т. е. от одних и тех же казаков заранее требовалось три специальные вида службы – пехотная, морская и кавалерийская. Еще 10 лет спустя, во время войны России с Турцией, одна часть черноморцев была размещена в Крыму, а другая принимала участие в военных действиях под Измаилом, Рущуком, Селистрией, Браиловым и пр. В 1812 году черноморские казаки несли все тягости отечественной войны с французами и неоднократно выходили победителями из отдельных стычек с неприятелями. Во время войны с Персией в 1826 и 1827 годах на место военных действий было командировано из Черноморского войска два конных полка, один пеший и особая пятисотенная команда. В возникшую затем войну с Турцией черноморцы действовали на восточном берегу Черного моря и участвовали во взятии турецкой крепости Анапы русскими войсками в 1828 году. Наконец, в 1855 году Черноморское войско должно было выдержать особенно сильное напряжение своих военных сил: охраняя край от черкесских набегов, казаки в то же время были защитниками Азовского побережья от союзного флота и выставили часть войск в число защитников Севастополя. И во всех этих действиях, начиная с 1794 года и оканчивая 1855, черноморские казаки выказали себя стойкими, храбрыми и умелыми воинами. В войсковом арсенале в г. Екатеринодаре и доныне хранится целая серия военных регалий, пожалованных различным казачьим полкам Черноморского и Кавказского линейного войск Екатериной Второй, Павлом, Александром I, Николаем и Александром II за отличия во время всех вышеупомянутых войн. Регалии эти – красноречивые свидетели образцовой военной службы тех самых казаков, которые в то же время усердно стремились насадить гражданственность и культуру на родине…

Как доставались казакам эти знаки военных отличий – прекрасной иллюстрацией к этому могут служить подвиги пластунов в Севастополе во время войны 1855 года.

При защите Севастополя участвовали собственно два пластунских батальона – второй под командой полковника Головинского и восьмой под командой полковника Беднягина; здесь на долю пластунов выпала самая трудная аванпостная служба (на сторожевых постах. – Прим. ред.), которую казаки выполняли с редким самоотвержением и искусством, очень характерным именно для пластунского строя и приемов. 10 сентября 1854 года пластуны прибыли в Севастополь, 11 уже действовали при фланговом движении наших войск к Бахчисараю для занятия позиций по р. Каче, а 13 октября часть их участвовала в сражении при взятии четырех неприятельских редутов близ Балаклавы. Это было первое крупное сражение, в котором пластуны резко выделились из рядов русских войск по своим боевым приемам и обратили на себя всеобщее внимание. Меткие и рассчитанные выстрелы их, лучших по тому времени, нарезных штуцеров (русская пехота того времени была вооружена в основном гладкоствольными ружьями. – Прим. ред.) расстраивали и осаживали неприятельских стрелков. Пластуны, как стрелки и застрельщики, не нашли равных себе противников. Тут же они выказали и свою кавказскую сноровку при столкновении с кавалерией. В то время как 120 пластунов, двигаясь против одной из батарей в качестве застрельщиков впереди цепи Владимирского пехотного полка, рассыпались в лощине, покрытой мелким кустарником, – на них был двинут полуэскадрон лучшей французской кавалерии. Французы с обнаженными саблями поскакали против пластунов в карьер, ожидая, вероятно, встретить обычный прием в виде каре; но пластуны, согласно своим кавказским приемам, не стали строиться в кучки и приняли неприятеля врассыпную; присевши на одно колено, каждый из пластунов выстрелом с колена положил наскакавшего на него всадника; оставшиеся в живых французы, не сдержавши лошадей, пронеслись в промежутках между пластунами, окончательно расстроились и растерялись; немногим из них удалось ускакать назад. Тогда бросился на пластунов другой полуэскадрон, но и его постигла та же участь; французы были частью истреблены, а частью взяты в плен. И при этом оказалось, что в оба раза пластуны не потеряли ни одного убитого; немногие из них были только слегка ранены. Так помогла им их кавказская военная сноровка, выработанная в борьбе с черкесами.

Но настоящее поле деятельности черноморских пластунов было под стенами Севастополя. Так как при осаде Севастополя боролись две многочисленные армии на очень близком расстоянии одна от другой, то передовая аванпостная служба здесь была самой тяжелой и опасной. С каждым днем неприятельские траншеи подвигались все ближе и ближе к городу, возводились новые батареи, велись мины (т. е. закладывались пороховые заряды под укрепления. – Прим. ред.), – и за всем этим приходилось следить пластунам там, где это входило в линию их расположения. Чтобы воспрепятствовать неприятелю в работах, из Севастополя на спорные пункты высылались русские войска, выходившие вперед нашей артиллерийской линии, а впереди этих войск, в свою очередь, действовали пластуны. Таким образом, пластунская служба была здесь, так сказать, передовой даже в передовых отрядах. Этого мало. Высылавшиеся на передовые позиции войска переменялись и обновлялись, а пластуны бессменно находились на позициях и служили постоянным авангардом для сменявшихся войск. «По мере того, – говорит генерал Попко, – как осаждающие подвигались ближе и ближе к Севастополю, как боевое поле между воюющими сокращалось, передовая служба пластунов становилась все труднее. Они устраивали свои ложементы (стрелковые окопы. – Прим. ред.) менее, чем на половину ружейного выстрела от неприятельских стрелковых закрытий и батарей, так что смена, засевшая в ложементы ночью, не могла выйти из них до следующей ночи, а иначе была бы мгновенно перебита. Даже и под покровом ночи смены достигали ложементов не иначе, как ползком. Зато и пластуны держали в том же безвыходном положении неприятельских стрелков. Особенно же навыкли они метить в амбразуры, лучше сказать, во всякие отверстия неприятельских батарей, и убивать артиллеристов, чем значительно облегчали трудное положение наших батарей, засыпаемым сильнейшим, подавляющим огнем неприятельской артиллерии огромных калибров. В это тяжкое время бившимся на позиции казакам приходилось по целым суткам довольствоваться каким-нибудь сухарем и нередко терпеть жажду; приходилось с вечера обмокнуть, к утру обмерзнуть и не скоро дождаться очереди обогреться и осушиться. Боевые потери в людях происходили ежедневно; стихийные влияния и лишения бивака (лагеря. – Прим. ред.) брали свои жертвы. К концу зимы 1855 года число людей в обеих батальонах сократилось настолько, что они не могли уже составить и одного полного батальона. Но нравственное настроение было сильное, боевой дух рос, что доказывалось такими испытаниями, как, например, следующее. В ночь на 5 апреля 1855 г. впереди четвертого бастиона пластуны по обыкновению занимали передовые ложементы, а за ними, во второй линии резервных ложементов, была расположена рота Екатеринбургского пехотного полка. Неприятель вел под четвертый бастион мину, но, дойдя с ней только до первой линии наших ложементов, решился взорвать ее, потому что заметил с нашей стороны контрмину. Взрыв последовал в сказанную выше ночь и был так силен, что все пространство впереди четвертого бастиона и самый этот бастион содрогнулись несколько раз, как бы от ударов самого жестокого землетрясения. Взлетевшими на воздух глыбами земли и камнями обдало все ложементы, а особенно досталось ближайшему к взрыву, крайнему ложементу пластунской линии. В то же мгновение осаждающие распорядились по всем ближайшим своим линиям открыть сильнейший ружейный и артиллерийский огонь, причем пущены были в ход и боевые ракеты. Казалось, неприятель хотел соединить все ужасы пиротехники в одну внезапную картину, чтобы окончательно ошеломить четвертый бастион. Роте, бывшей в резервных ложементах, представились все признаки наступающего штурма, и она отступила на бастион, где, вследствие этого, забили тревогу и стали готовиться к отбитию приступа. Не видя, однако, пластунов, и не получая от них известия, обеспокоились насчет их участи. Хорунжий Макар Шульга (произведенный из пластунов) решился добраться до их ложементов, несмотря на метель штуцерных пуль. Возвратясь, он донес, что в пяти ложементах пластуны на своих местах и шибко ведут перестрелку, а крайнего, шестого ложемента, возле которого последовал взрыв, он не мог заприметить и полагает, что его совсем засыпало землей от взрыва. Вторично сделанное дознание показало, что и в крайнем ложементе люди целы; что после взрыва их действительно присыпало было землею и надало им работы расчищать свое закрытие пригоршнями и шапками, но как только они немного оправились и приметили, что неприятельские стрелки бросились занимать воронку, то начали выбивать их оттуда усиленным огнем и до сих пор еще не допустили ни одного смельчака прочно там усесться; но что у них патроны уже на исходе. Тогда послали к трем молодцам, так хорошо распоряжавшимся в своем потрясенном и засыпанном закрытии, подкрепление из четырех пластунов и патроны; исход был тот, что неприятельские стрелки, несмотря на все их усилия, не были допущены занять воронку и оставили в ней кучу своих убитых»[6]6
  И. Д. Попко. «Истор. и биогр. очерки», стр. 99–101.


[Закрыть].

Держась обыкновенно впереди батарей на самых крайних позициях и ложементах, участвуя в секретах, дозорах и разведках по осадным работам союзников, пластуны возвращались на бастионы лишь для кратковременных передышек; здесь же они находили иногда горячую пищу, которая готовилась в городе и приносилась отсюда на бастионы. Целые ночи дежурили затем казаки на самых опасных передовых пунктах, зорко следя за всем, что происходило на передовых позициях неприятеля. По слуху, припавши ухом к земле, они определяли вновь начинавшиеся работы и направление, в каком они велись; а если слуха оказывалось недостаточно, то ухитрялись под покровом ночи пробираться к самому месту работ, наблюдали, как неприятель землю копал, куда он выносил ее, как устанавливал пушки и пр. Таким образом, ни одна батарея не устраивалась у союзников, ни одна траншея не была у них выкопана, ни одно поступательное движение в этом отношении не укрывалось от бдительных пластунов. Ползая на разведки, пластуны, не стесняясь, захватывали с собой все, что плохо лежало у неприятеля. Однажды они взяли в плен передовой неприятельский пост как раз в то время, когда неприятели сидели за горячим супом; пластуны при этом захватили не только весь пост в полном составе, но и два котла супу и потом дома «чужими пирогами своих родителей поминали», т. е. угощали пленников их же собственным супом. Когда в первое время осады Севастополя передовые караулы и редуты союзников не позволяли видеть расположение неприятельских сил и судить о намерениях противников, то пластунам поручено было проникнуть в неприятельский стан. Мелкими партиями пробрались они незамеченными сквозь передовую цепь, затем так же удачно прошли вторую линию более усиленных уже караулов, наконец, обошли даже резервы с артиллерией, и, высмотревши хорошо расположение главных сил неприятеля, их складов, парков, бараков, пехоты, кавалерии и артиллерии, пробрались затем назад совершенно другими путями, потерявши только одного человека, но зато доставивши массу полезных сведений. Когда около того же времени явилась нужда в уничтожении сена, заготовленного севастопольцами, но попавшего в руки неприятеля, то пластуны, по предложению главнокомандующего, взялись сжечь эти запасы сена. В первую же благоприятную ночь, при благоприятном ветре, двадцать казаков под командой урядника Демьяненко переправились через речку Черную и устроили здесь засаду, пославши трех пластунов к сенному складу. Пробравшись ползком между неприятельскими караулами, посланные пластуны проникли внутрь склада и, зажегши таким образом изнутри сено, поползли обратно и затем бросились бежать на глазах французов мимо засады. Французы в свою очередь пустились преследовать беглецов, но едва убегавшие минули засаду, как раздался отсюда дружный залп, ошеломивший французов. Пользуясь этим временным замешательством многочисленного неприятеля, пластуны вовремя успели без всяких потерь отступить, надевши на кусты свои шапки. Между тем, пока горело сено, в французском войске поднялась тревога, выдвинуты были вперед даже резервы и долго затем раздавались ружейные выстрелы по висевшим на кустах шапкам, пока неприятели не разобрали, в чем было дело.