Текст книги "Кубанское казачество и его атаманы"

Чтобы судить вообще о характере и особенностях аванпостной пластунской службы при обороне Севастополя, нелишне будет привести следующую сухую выдержку из послужного списка есаула Даниленко, приобревшего во время севастопольской войны громкую известность своими пластунскими действиями.

«Есаул Даниленко был командирован с 3 октября 1854 года к восьмому пешему батальону, находившемуся в городе Севастополе в действующей армии, где с 5 ноября поступил с командою пластунов в распоряжение начальника четвертого отделения оборонительной линии контр-адмирала Истомина; 24 ноября сделал вылазку с десятью пластунами на Сапун-гору, где захватил в плен вооруженных англичан шесть человек; 14 декабря, за усилием команды пластунов 55 штуцерниками, поручен ему передовой пост против хутора Флотского № 42 экипажа и Георгиевского порохового погреба, для воспрепятствования неприятельским работам, которые действиями его команды остановлены, причем в разное время захвачено пластунами в плен англичан и французов четырнадцать человек; 17 декабря там же, при обходе с семнадцатью пластунами, встречена была ими неприятельская партия до ста человек зуавов (колониальные части французской армии, набиравшиеся в основном из туземцев. – Прим. ред.), намеревавшаяся захватить наш секрет, которая была им отбита; за отличную храбрость назначен ему 17 февраля 1855 года главнокомандующим южной армией орден св. Владимира 4 ст. с бантом, каковое назначение Высочайше утверждено; в ночь с 11 на 12 февраля 1855 г., при нападении французских войск на устраиваемый Волынский редут, он с командой пластунов открыл первое движение неприятеля, участвовал в отражении его и ранен в обе руки штыками; за отличие в сем деле Высочайшим приказом 28 мая 1855 года произведен в войсковые старшины, а от их Императорских Высочеств великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича пожаловано ему сто рублей сереб.; с 7 марта 1855 года, поступив под начальство генерал-лейтенанта Хрулева, он находился с командою пластунов 10 марта в деле с неприятелем при отбитии неприятельских траншей против Камчатского укрепления, и за отличие в сем деле назначена ему главнокомандующим армией золотая шашка с надписью “за храбрость”, каковое назначение Высочайше утверждено; с 10 же марта находился он с командою пластунов и охотников на аванпостах впереди укреплений Малахова Кургана и Камчатского; за труды и отличия назначено ему главнокомандующим армией 150 руб. сер. из экстраординарной суммы, каковое назначение Высочайше утверждено и с тем вместе Всемилостивейше ему пожаловано еще 150 руб. из Государственного Казначейства; с 1 июля приказом генерал-лейтенанта Хрущева по левой половине оборонительной линии он назначен траншей-майором, где с командою пластунов и охотников делал вылазки 6-го июля на Зеленую гору для срытия двух неприятельских ложементов; 21 июля против штурмовой батареи, для уничтожения ближайших неприятельских траншей, причем захватил тридцать железных рогаток (заграждений. – Прим. ред.); 26 июля в стычке с неприятельским секретом взял в плен английского штаб-офицера и одного рядового; 17 августа в вылазке против батареи Прокофьева разорил неприятельскую траншею и забрал шанцовый инструмент; 19 августа сделал вылазку против батареи Жерве; 22 августа имел аванпостную стычку пред третьим отделением оборонительной линии; за отличие назначен ему главнокомандующим орден св. Анны 2-й ст. с мечами, каковое назначение Высочайше утверждено. Во время усиленной бомбардировки, начавшейся с 4-го августа, он постоянно был с командой в назначенном месте и 27-го того же месяца участвовал в отражении штурма от третьего бастиона, а при отступлении от оного войск контужен от разрыва бомбы осколком в правое плечо и камнем в живот; по особому засвидетельствованию начальника 3-го, 4-го и 5-го отделений оборонительной линии города Севастополя генерал-лейтенанта Хрулева, во всех случаях он отличался мужеством, распорядительностью и самоотвержением».

Нужно заметить, что в этот краткий перечень одиннадцатимесячной службы пластунского офицера вошли далеко не все деяния и случаи, выпадавшие на долю пластунов под Севастополем.

Здесь каждый шаг пластуна сопровождался такого рода мелочами, не укладывавшимися обыкновенно в рамки послужных списков, и заурядностями, от которых так и веют присутствие духа, находчивость и самоотвержение. Однажды, в последних числах ноября 1854 года, командир 2-го пластунского батальона Головинский шел в сопровождении казака станицы Екатеринодарской Степана Назаренко по бастионной траншее в город. Заметивши полет бомбы, Головинский мгновенно остановился и нагнулся, прислонившись к траншейной стенке; то же, по приказанию командира, сделал и шедший сзади его Назаренко. Бомба упала на откос траншеи, рядом с Назаренко, и скатилась ему на спину, не разорвавшись, так как фитиль ее еще не догорел. «Она уже на меня взлезла, ваше высокоблагородие», – раздался вдруг за спиной Головинского голос его ординарца с таким спокойным и невозмутимым тоном, которым он как бы спрашивал своего начальника, что же прикажет последний дальше делать с бомбой. Головинский, по его словам, почувствовал, что у него дыхание захватило, и он едва мог проговорить: «Не шевелись». Казак в точности исполнил это приказание командира, не изменил своего положения, не шевелился, не дрогнул пред лежавшей на спине смертью, – а бомба, как бы желая отличить пластунское мужество и присутствие духа, пошевелившись, свалилась со спины на землю и не разорвалась, так как попала фителем в лужу. Назаренко считался самым заурядным, ничем не выдававшимся из ряда других пластунов. Еще более поразительный случай был с другим пластуном – урядником 8-го батальона станицы Пашковской Самсоном Полянским. На одной из ночных вылазок против неприятеля Полянский был ранен штыком в живот и взят французами в плен. Рана в живот производит обыкновенно самые ужасные страдания; при ней не бывает кровотечения и снаружи рана так сильно засасывается, что ее трудно бывает заметить, но зато живот вздувается и при малейшем движении раненый испытывает сильнейшие боли. Несмотря, однако, на такой характер раны, Полянский не захотел идти в госпиталь, да еще «в неприятельский»; он даже не подал вида французам, что ранен и, скрывая это, переносил жестокие страдания без стона и малейшего обнаружения боли, принуждал себя стоять или ходить в такие минуты, когда даже лежать смирно было не по силам. По словам Полянского, он залепливал обыкновенно свою рану мякишем хлеба на счет своего дневного пропитания, стягивал живот башлыком и настолько вообще оправился при этом своеобразном лечении, что впоследствии отбыл шестимесячные крепостные работы в Тулоне. Это уж был героизм не минуты, хотя, разумеется, и не без ложного представления о человечности неприятеля (т. е. пластун мог опасаться, что французы добьют раненого. – Прим. ред.), а может быть, и в силу малорусского пластунского упорства: «не хочу вашей помощи».

Таким образом, и под Севастополем служебная деятельность пластунов отличалась тем же партизанским характером, какой она носила на родной Кубани, в борьбе с черкесскими племенами. Но здесь, в виду сильных и хорошо вооруженных союзников (воевавших против России. – Прим. ред.), пластунская служба была несравненно сложнее и многотруднее, чем на родине; здесь пластуну приходилось проделывать под выстрелами неприятеля и часто буквально-таки под самыми дулами неприятельских пушек и ружей все то, что привык он делать на разведках в черкесских землях при более благоприятных, хорошо знакомых и привычных условиях. И пластун стойко и исправно нес свою службу, выполняя наиболее рискованные планы и поручения начальства и с одинаковым мужеством и искусством сражаясь как в одиночку, так и в колоннах, сплошною массою. Вот еще два весьма характерные случая пластунской службы под Севастополем.

Четвертый бастион, на котором служили пластуны, дальше других укреплений выдавался в черту неприятельской осадной позиции и поэтому нес больше потерь, чем другие укрепления. Особенно сильно вредила ему неприятельская мортирная (мортиры – орудия, ведущие навесной огонь, предшественники минометов. – Прим. ред.) батарея, устроенная в земле на расстоянии всего на штуцерный выстрел от батальона. 28 ноября, когда было заключено на несколько часов перемирие между воюющими сторонами для уборки убитых тел, главнокомандующий князь Меньшиков и начальник Севастопольского гарнизона граф Сакен прибыли на четвертый бастион. Возник вопрос о причинах больших потерь на четвертом бастионе. Вице-адмирал Новосельский указал на подземную неприятельскую батарею. Началось общее обсуждение способов, с помощью которых можно было бы уничтожить батарею, но ничего подходящего не было найдено. Тогда присутствовавший при этом совещании начальник пластунов Головинский заметил, что просто надо пойти и взять батарею. «А сумеете ли вы это сделать с вашими казаками?» – спросил его граф Сакен. Головинский ответил утвердительно. Вечером того же дня составился отряд охотников из 390 казаков, 50 моряков и около 100 человек солдат. В полночь пластуны, по приказанию Головинского, поползли по направлению к неприятельским траншеям и высмотрели расположение караулов. При глубокой тишине и со всевозможными предосторожностями они повели отряд в обход неприятельских караулов. Когда охотники подошли к траншее, то, после дружного залпа по неприятельской цепи, бросились в траншею, а затем и в батарею. Пока поднялась тревога по ближайшим неприятельским линиям, были заклепаны три больших медных мортиры. Заметивши это, урядник-пластун Иван Герасименко, силач, имевший более аршина в плечах, сказал: «Жаль, братцы, так добро портить, возьмем лучше себе», и, поднявши одну из трех незаклепанных еще мортир, выбросил ее на верх траншеи. Его примеру последовали и другие. Таким образом, охотники, отступая на бастион, захватили с собою три мортиры; кроме того, были взяты 14 пленных и в числе их один полковник и один поручик, а также ружья, одежда, ранцы и пр. Отряд быстро отступил на бастион, выдержавши ужасный ружейный огонь уже у рва четвертого бастиона. Казаки потеряли 8 человек убитыми и 5 ранеными; из первых три пластуна были убиты в первой свалке в траншее и там остались. На другой день казаки, однако, заметили из ближайшего к неприятелям ложемента проделку со стороны своих цивилизованных противников, глубоко возмутившую пластунов. К траншейной стенке был приставлен спиной убитый накануне в свалке пластун Ерофей Кобец с таким расчетом, что казаки, стреляя по траншее, по необходимости должны были расстреливать своего убитого товарища. Между тем и вызволить убитого не было никакой возможности, так как пули сыпались градом из неприятельской траншеи. Тогда пластуны дождались ночи и, привязавши молодому пластуну Порфирию Семаку к поясу длинную веревку, велели ему ползти к неприятельской траншее и привязать ее к ногам убитого товарища; вслед за Семаком был послан другой пластун, на обязанности которого лежало подтаскивать веревку и заменить Семака в случае, если бы этот последний был убит. К счастью, Семак благополучно избежал неприятельских выстрелов и буквально-таки под дулами неприятельских штуцеров привязал к ногам покойника веревку. Далеко за полночь возвратились обратно оба посланных пластуна; затем осторожно, хотя и не без запинок, был притянут убитый и выставленный на позор сотоварищ к казачьему ложементу.

XII. Колонизация линий и самоуправление у линейных казаков

Почти одновременно с заселением Черномории шла колонизация той части нынешней Кубанской области, которая известна под именем Старой Линии. Но прежде чем говорить о колонизации этой местности, уместно будет сделать несколько кратких указаний о возникновении линейного казачества.

Первоначально это казачество было образовано в виде не отдельного, самостоятельного войска наподобие, напр., Черноморского, а просто в форме полков – сначала Кубанского и чрез 10 лет потом Кавказского. Впоследствии в юго-восточной части нынешней Кубанской области поселена была часть Хоперского полка из казаков Хоперского войска, возникшего при Петре I в 1717 году и переселенного в нынешнюю Ставропольскую губернию за 17 лет раньше кубанцев. Все три полка находились в распоряжении командующих Кавказской линией до 1832 года, когда было образовано одно Кавказское линейное войско из разрозненных отраслей казачества, занявших северные части Кавказа от Каспийского моря до Устьлабинской крепости. Первым атаманом вновь образованного войска был назначен генерал-майор Верзилин. Войско, существовавшее самостоятельно до 1860 года, имело затем еще четырех атаманов – генералов Николаева, Круковского, Эристова и, наконец, последнего Рудзевича, при котором Старая и Новая Линии вошли в состав нынешнего Кубанского казачьего войска.

Старая Линия, как показывает и самое ее название, служила первоначально чисто военной демаркационной линией между русскими владениями и землями кавказских горцев. Поэтому и первые поселения линейцев несколько отличались от поселений черноморцев. Между тем как в Черномории только весьма незначительная часть куреней примыкала к военной границе, именно, три куреня находились при Кубани и три в недалеком от нее расстоянии, а большинство их было размещено внутри края, – на Старой Линии все станицы возникли на месте бывших укреплений и редутов, вдоль Кубани и в ближайших к ней стратегических пунктах. Таким образом, линейные станицы были более военными и более приспособленными к постоянной защите от кавказских горцев, чем черноморские курени.

Заселение Старой Линии станицами началось с 1794 года. В этом году было основано, по мысли графа Гудовича, под руководством генерала Фере, шесть станиц, населенных возмутившимися донскими казаками, под общим названием Кубанского казачьего полка. Две из этих станиц были поселены при Кавказской и Устьлабинской крепостях, две при Григориполиском и Прочноокопском укреплениях, одна при Темнолеском ретраншементе и одна при Воровсколеском редуте, причем каждая из станиц получила имя того укрепления, при котором она была поселена. Девять лет спустя, в 1803 году, по ходатайству генерала Кнорринга, было основано и населено выходцами из слободской Украины четыре станицы – Темишбекская, Казанская, Ладожская и Тифлисская при редутах того же имени; затем в следующем 1804 году населена теми же выходцами еще одна станица – Воронежская. Все эти станицы в свою очередь получили одно общее название Кавказского полка. Впоследствии, преимущественно в 1825 году, было основано еще 8 станиц в районе между Баталпашинском и Прочноокопской станицей. Наконец, для усиления Линейного казачества, по распоряжению правительства, в два приема было обращено 17 крестьянских селений в казачьи станицы, именно: 13 в 1833 году и 4 в 1848 году, и присоединены к бывшему Кавказскому Линейному войску, в состав которого входила тогда и Старая Линия.

Итак, следовательно, к концу сороковых годов в составе нынешней Старой Линии числилось всего 36 станиц.

Что касается затем других поселочных форм – хуторов, то возникновение и распространение их шло, надо полагать, как и в Черномории, рука об руку с колонизацией края. Так, по словам генерала Дебу, станица Темишбекская завела свои хутора на север от Кубани по р. Разшеватке; казаки Кавказского полка имели также на север от Кубани, на расстоянии 20 и 40 верст, хутора при болотных речках. Но то обстоятельство, что, с одной стороны, лежавшие ближе к Кубани станицы находились в крайне невыгодных, благодаря войне с горцами, условиях, а с другой, станицы более удаленные от этой реки, бывшие раньше крестьянскими поселениями, занимались издавна больше земледелием, чем скотоводством, позволяет заключить, что на Старой Линии хутора не были такими многочисленными и повсеместно разбросанными формами, как в Черномории. Это же отчасти подтверждается по аналогии и современным состоянием поселочных форм на Черномории и Старой Линии, из которых в первой хутора и теперь составляют подавляющее количество сравнительно со второй.

Наконец, со стороны этнического состава Старая Линия также представляет некоторые особенности. Как и в Черномории, основным элементом в ней явилось казачество; как и в Черномории, приток беглецов в ней был довольно обычным, хотя и не в такой мере интенсивным явлением. В 1829 году состоялось даже особое Высочайшее повеление об определении бродяг, зашедших в Кавказскую область, в работники поселенным на Кавказской линии казакам. Мера общая по тому времени для всей Кавказской области и имевшая в частности ближайшее отношение к населению Старой Линии. Но между тем как в Черномории колонизующим элементом всегда были малороссы, на Старой Линии перевес был за великороссами. В Черномории население представляло в этом отношении однообразную компактную группу, на Старой Линии в состав войска вошли довольно разнообразные элементы, связующим звеном для которых послужил великоросс. Тут были и донцы, и хоперцы, и казаки бывшего Екатеринославского войска, и отставные солдаты, и великорусские, и малорусские крестьяне. Тем не менее, экономическая жизнь, вылившись в казачьи формы, получила яркую великорусскую окраску, с сильным общинным духом, большими семьями и преобладающим значением земледелия.

Заселение затем Новой Линии, т. е. равнины между Кубанью и Лабой, началось с 1841 года. Проект об этом, возникнувший по мысли генерала Засса и разработанный потом генералом Вельяминовым и бароном Розеном, был утвержден правительством еще в 1839 году. Первоначально предполагалось основать всего только 14 станиц; но обстоятельства заставили потом раздвинуть значительно шире предположенного колонизацию Новой Линии. Заселение края шло постепенно в течение двадцати лет, пополняясь чрез известные промежутки времени все новыми и новыми станицами. Таким образом, в 1841 году было основано 4 станицы: Лабинская, Чамлыкская, Вознесенская и Урупская, послужившие как бы главными операционными точками, от которых пошло дальнейшее заселение края по разным направлениям. В течение следующих затем восьми лет, с 1841 по 1849 год, было основано еще 7 станиц, с 1852 по 1860 год – 13 станиц и, наконец, в этом последнем году две станицы.

Итого, следовательно, в течении двадцати лет было основано на Новой Линии 32 станицы.

Главным колонизующим элементом в этом случае послужили казаки старых станиц бывшего Кавказского Линейного войска, т. е. нынешней Старой Линии, а также некоторых станиц теперешнего Терского войска и сел Ставропольской губернии. Только в 1849 году было поселено здесь 250 семейств из числа малороссийских переселенцев, назначенных на поселение во Владикавказском полку нынешнего Терского войска, да в разное потом время было водворено несколько десятков семейств с Дона и из других внутренних губерний. Наконец, сюда же нужно отнести некоторое количество беглых и беспаспортных, которыми тогда был богат весь Северный Кавказ. Таким образом, в общем результате колонизация Новой Линии была почти исключительным делом старолинейных казаков. Приглашенные военным начальством сначала в качестве охотников заселить Лабинский край, они отнеслись довольно индифферентно к этому приглашению. Тогда начальство принудило их выслать переселенцев по жребию, и станичные общества в этом затруднительном случае придумали нанимать из среди себя охотников, с платою от 200 до 400 руб. на семью. Мера эта, по замечанию И. В. Бентковского, и дала главный контингент переселенцев для заселения неспокойного Лабинского края.

Отличительная черта колонизации Новой Линии заключалась в полнейшем приспособлении поселочных форм исключительно к военным целям. Вновь поселенные станицы были выдвинуты в самую территорию горских племен. В деле военной колонизации Новая Линия пошла поэтому дальше Старой. Военное начальство тут не только назначило места для поселений, но, благодаря беспрерывным столкновениям с горскими племенами, принуждено было до мельчайших подробностей регламентировать даже экономическую жизнь. Оно издавало приказания, как ставить плетни и приспособлять терновник, «чтобы неприятель не мог ни повалять плетня, ни перелезть через верх». Оно же советовало, как обращаться с огнем, спрашивало о количестве необходимого сена и давало наставление, как косить его, складывать в стога и т. п., «чтобы оградить от нападения хищников», «от их зажигательства».

Понятно, что при таких исключительных условиях, когда казак и пахал, и косил, и убирал хлеб, и возил дрова или лес, по команде и под прикрытием военной силы, станица на Новой Линии являлась единственной поселочной формой. Хутор не мог тут существовать или, в крайнем случае, мог быть лишь исключением. Только с 1864 года, т. е. со времени покорения Западного Кавказа, на Новой Линии начинаются быстро и широко распространяться хуторские формы.

Таким образом, несмотря на разновременность колонизации, обе части бывшего Кавказского Линейного войска, вошедшие в состав нынешней Кубанской области, были заселены по одному и тому же плану и в зависимости от одних и тех же требований военного характера. Такое же сходство выразилось и в развитии внутренних распорядков в казачьих общинах обеих Линий. С самого возникновения этих общин в жизни их играло чрезвычайно важную роль военное начало. Тут не было такой широкой органической связи с прошлым казачества, какая чувствовалась на каждом шагу в Черноморском войске. Управление здесь отличалось своего рода простотой, но это была простота военной дисциплины. Общинная жизнь долго тлела под покровом военного приказа и всецело подчинялась ему. Поэтому и история здешнего самоуправления не отличается ни характерными эпизодами самостоятельного развития, ни сложностью последнего.

Ядро казачьих общин на Линии составили донцы. Они попали сюда в 1794 году, как ослушники начальству и, следовательно, по отношению к организации самоуправления на новой родине оказались еще в худших условиях, чем черноморцы. Правда, линейцы могли перенести с собой на Кубань из старого местожительства вполне выработанные и сложившиеся уже порядки самоуправления донских казаков. Но, во-первых, на Кубани были условия не те, что на Дону, а во-вторых, переселенцы были водворены на Линии, как мятежники. Размещенные в шести станицах, основанных на месте бывших до того военных укреплений, они составили Кубанский полк и, как пограничный полк, получили строго военную организацию. Во главе всех станиц стоял полковой командир, от которого зависела казачья старшина, командовавшая и распоряжавшаяся вместе с командиром станицами. Собственно же станичное самоуправление связано было с мелочами обыденной жизни и держалось на обычае, при посредстве станичных кругов или сходов.

Через 10 лет, в 1803 и 1804 годах, на Кубани было основано еще пять станиц. Казаками тут были уже не донцы, а переселенцы из Слободской Украйны, входившие раньше в состав Екатеринославского войска. Получив такую же военную организацию, какая дана была их предшественникам донцам, эти новые переселенцы образовали особый Кавказский полк. Согласно указу военной коллегии от 11 июля 1803 года, в военном отношении полк этот должен был состоять из полкового командира, 5 есаулов, 5 сотников, 5 хорунжих, одного квартирмейстера, одного полкового писаря и 500 казаков. Но так как в наличности не оказалось полного количества казачьей старшины, то инспектору кавказской инспекции генералу Кноррингу было предписано, «чтобы он отрядил в станицы надежнейшего штаб-офицера и приказал бы в присутствии его учинить выбор: во-первых, в войсковые старшины двух или трех кандидатов, достойных и заслуженных чиновников, а потом в есаулы, сотники и хорунжие». Таким образом, в этом случае казачеству было предоставлено одно из тех прав, которое составляло существенную черту старинного казачьего самоуправления. Это, впрочем, была лишь временная мера. Казаки, получив полковую организацию, в отношении самоуправления были поставлены в общие с донскими выходцами условия.

Полковое устройство надолго потом осталось у линейцев господствующей формой управления. За ним как-то стушевалось самоуправление станиц, тем более что эти последние всецело были подчинены станичным начальникам (атаманам), которые назначались военной администрацией из чиновных казаков, а не выбирались станичными обществами, как это велось на Черномории. В 1832 году из упомянутых линейных полков и из казаков, живших в области р. Терека, образовано одно Кавказское Линейное казачье войско, получившее, как и другие казачьи войска, своего особого атамана. Преобразование это не имело, собственно говоря, никакого влияния на самоуправление линейных казаков. Их станичные общины остались в этом отношении теми же малозначащими единицами, какими были и прежде. Но в высшем казачьем управлении произошла значительная перемена: разрозненные до того казачьи полки получили объединение под властью одного общего начальника. Точно так же и дальнейшее расширение войска не имело никакого влияния на самый характер самоуправления линейцев. Дело сводилось только к увеличению казачьих полков, организованных по раз принятому шаблону. Так, одновременно с образованием Кавказского Линейного войска, в казачество был зачислен целый ряд крестьянских, смежных с казачьими поселений, и в этих крестьянских поселениях опять-таки было установлено тоже военное управление. Таким же путем, в форме полков, занята была впоследствии Новая или Лабинская Линия, в которой военное управление, как мы видели выше, выразилось еще в более резких формах.

Надобно вообще заметить, что по отношению к организации Линейного казачества центральным правительством на первых порах не было издано ни жалованных грамот, ни соответствующих им общих регламентирующих законов. История самоуправления линейных казаков в этом отношении значительно разнится от истории самоуправления черноморцев. Линейный казак всегда жил более военной, дисциплинированной жизнью, чем черноморец. Приказы начальства заменяли ему закон центрального правительства, и это, разумеется, находилось в ближайшей связи с той ролью, которая лежала на линейце, как пограничном воине. Однако, несмотря на то, что военный режим сдерживал казака в границах возложенных на него обязанностей и что у домашнего очага казак находил свои обычные порядки, свой суд и расправу, необходимость в общем, объединяющем все казачье управление, законе должна была чувствоваться по мере расширения войска с каждым годом все сильнее и сильнее. Такой закон действительно был выработан впоследствии в форме «Положения о Кавказском казачьем Линейном войске» от 16 февраля 1845 года (позднее, в 1860 г., оно было поделено надвое и вошло в состав Терского и Кубанского войск. – Прим. ред.).

В силу Положения 1845 года, войско было разделено на 17 полковых округов, а управление его разграничено на военное и гражданское. Вообще же местное управление составляли: 1) войсковой наказный атаман, 2) войсковое дежурство, 3) войсковое правление, 4) бригадные управления, 5) временные военно-судные комиссии, 6) полковые и станичные управления и 7) торговый словесный суд. В хозяйственном отношении для войска имело большое значение войсковое правление; по отношению же собственно к гражданскому управлению существенную роль играли, с одной стороны, бригадные и полковые управления, а с другой, станичные. Все эти учреждения были связаны между собой в порядке восходящих инстанций; низшую инстанцию составляли станичные управления, а высшую – бригадные. Бригадные управления состояли из командира и его канцелярии, которой заправлял бригадный адъютант. В состав же полковых управлений входили председатель, которым был полковой командир, и четыре или три заседателя, назначавшиеся исключительно из отставных чиновников. Наконец, станичные управления представляли собой собственно уже органы казачьего самоуправления.

Таким образом, старинный казачий строй линейцев, державшийся на делении войска на полки, остался неизменным и по Положению 1845 г. Были лишь расширены рамки высшего казачьего управления, причем военное начало, как регулирующий фактор, по-прежнему легло в основу всех казачьих распорядков. Это ярко отразилось на станичной общине.

Станичное самоуправление линейцев значительно отличалось от такого же самоуправления у донских и черноморских казаков. Существенное отличие линейных общин в этом отношении составляла организация станичных управлений. В состав этих учреждений входили станичный начальник и двое судей, но выборными лицами были лишь последние. В силу параграфа 289 Положения, станичные начальники назначались войсковой администрацией и притом исключительно из войсковых офицеров или чиновников. Исключение составлял один Владикавказский полк (станицы, из которых набирался этот полк, позднее вошли в Терское казачье войско. – Прим. ред.), да и то не в пользу казачьего самоуправления. Во Владикавказском полку, за отсутствием казачьих офицеров, дозволялось даже назначать станичными начальниками офицеров регулярных войск. Наконец, самое определение станичных начальников производилось войсковым наказным атаманом по представлению бригадных командиров.

Такое положение станичного начальника, как независимого во всех отношениях от общины лица, обусловливалось чисто военными обстоятельствами. Ведая гражданское управление станицы, станичный начальник был по преимуществу военным командиром. Так, на нем лежали обязанности принимать в чрезвычайных случаях «все меры к предупреждению и отражению внезапных нападений на станицу горцев»; он должен был следить за караулами станицы; станичный начальник «наблюдал, чтобы жители станицы там, где это по местности необходимо, выходя на полевые работы или сенокосы, имели при себе оружие на случай внезапного нападения хищников»; на станичном же начальнике лежали заботы по обучению строевой службе малолетков. Таким образом, один уже этот перечень обязанностей станичного начальника указывает на ту роль, какую играло это лицо в станичном самоуправлении: последнее всецело было подчинено станичному начальнику.

Та же печать военной субординации лежала на отношениях общины даже к своим выборным лицам. Судьи выбирались обыкновенно общинами на три года, но, по занимаемому ими положению, они отличались от станичных судей Черноморского войска. В последнем судьей был рядовой казак и самое его положение, помимо лежавших на нем обязанностей, не давало ему никаких исключительных прав на место в войсковой чиновной иерархии. На Линии же судья, если он даже не был офицером, пользовался правами последнего по Положению 1845 года.