Текст книги "Кубанское казачество и его атаманы"

Вообще период заправления станицами со стороны станичных начальников по назначению памятен для линейца как период его бесправия и своеволия чиновного люда. Производили давление на общину и казака в это время не одни станичные начальники, а и вся вообще чиновная старшина. Конечно, и тогда, как теперь, было не без добрых и честных людей. Но, при узких рамках станичного самоуправления, с одной стороны, и при давлении чиновного казака, с другой, станичное население терпело больше обид и несправедливостей, чем в настоящее время.

Нет сомнения, что на отмеченную роль чиновного казачества в станичных общинах в сильнейшей степени влияло то обстоятельство, что общины эти носили всесословный характер. Как и черноморцы, линейные офицеры вышли главным образом из среды рядового казачества. Как и в Черномории, в старолинейных общинах офицер имел права рядового казака плюс преимущества привилегированного члена общины. Неудивительно поэтому, что в делах общины он мог творить, что хотел, следуя правилу: большому кораблю – большое и плавание. Это было для него тем удобнее, что сам он являлся в таких случаях и судьей, и подсудимым. Бригадный, полковой, члены военно-судных комиссий, заседатели, адъютанты, станичные начальники и пр., пр. – все это были свои люди, люди чиновные, облеченные властью и склонные, как все люди, не забывать себя и своих интересов. Тем не менее даже при таких неблагоприятных условиях самоуправление не было мертвой буквой для станичных обществ. Да иначе и не могло быть, пока земля была общественной, пока живы были казачьи круги, обычаи, традиции…

XIII. Землевладение, экономический быт, национальные черты и первые зачатки школьного дела у линейцев

Хотя история землевладения у линейных казаков также сложилась несколько иначе, чем у черноморцев, но основные понятия о земельной собственности у этих казаков ничем существенно не разнились и не разнятся от таких же понятий у черноморцев. Те же в теории воззрения на землю, как общеказачью собственность, та же на практике борьба права индивидуального с правом общинным, что и у черноморцев. Да иначе не могло и быть, потому что у обоих видов казачества были одинаковые в этом отношении тенденции. Но были иные, чисто детальные различия, придавшие с самого начала заселению края особый характер землевладению линейных казаков. Дело в том, что линейцы не представляли собой такого однородного и компактного целого, каким было Черноморское войско. Они делились на полки, и каждый полк был до известной степени обособлен в земельном отношении от другого.

Пионерами при заселении Старой Линии, как вы знаете уже, были донцы, люди, принадлежавшие и раньше к казачеству, и притом донцы, выселенные на Кубань в наказанье за слишком рьяное отстаивание именно своих казачьих вольностей. Вполне естественно, поэтому, что эти пионеры занесли с собой на новое местожительство и свои обычные традиционные отношения к земельной собственности. Старинные порядки донского казачества тут имели такое же значение, какое имели у черноморцев порядки запорожские. Тип казачьего «земельного уряда» у линейцев надо искать на Дону, и это будет тем резоннее, что между социальным положением линейных казаков и донцев не существовало даже такого различия, какое было между запорожцами и черноморцами благодаря семейному началу. А на Донщине между тем, во время заселения Кубанской линии возмутившимися донцами, всецело царили понятия о войсковой земле как о коллективной казачьей собственности. Впоследствии к донцам были присоединены выходцы из Слободской Украйны, также бывшие казаки и вообще люди, которым были дороги формы казачьей жизни, как на это указывает тот факт, что, будучи обращены из казаков бывшего Екатеринославского войска в однодворцев (категория государственных крестьян. – Прим. ред.), они предпочли добровольно переселиться на неспокойный в то время Кавказ, чтобы остаться казаками. Понятно, что и этим выходцам также были близки казачьи воззрения на земельную собственность. Еще позже были передвинуты в часть вновь возникших (около 1825 года) станиц хоперцы, а это были также выходцы из Донщины, считавшие свое старшинство с 1717 года. Наконец, присоединенные к войску крестьянские поселения образовались из однодворцев и отставных солдат. Пользуясь до того землею на общинном праве, имея близкое соприкосновение с казачеством и сделавшись в конце концов сами казаками, и эти поселенцы также легко могли усвоить казачьи воззрения на землю, как на достояние войска, общую собственность всего казачества.

Итак, следовательно, Линейное войско организовано было из таких элементов, которые легко могли воспринять общеказачье понятие о войсковой земле и большинству которых это понятие было не новостью. Тому же способствовала и значительная неопределенность казачьих земельных владений, бывшая в действительности. Не будь этой неопределенности, получи каждая часть войска особо свои земли, с резко очерченными границами, между линейными казаками, быть может, и не было бы в земельном отношении той связи, какая на самом деле чувствовалась между ними. Каждая казачья община, каждый казачий полк знали, что им должны были принадлежать известные земли, но в каких именно пределах – это терялось в общих границах всей казачьей, войсковой земли. Так, относительно выходцев из Слободской Украины, составивших Кавказский полк, Дебу говорит: «Казаки Кавказского поселенного полка, во избежание разных неудобностей и для лучшего хозяйственного распоряжения, пользуются, по повелению начальства, с самого их водворения, отведенным для них немалым пространством земли, занимающей от 20 до 40 верст от р. Кубани». Фразу «немалым пространством земли» можно было приложить и к другим полкам Линейного войска. Такая неопределенность территориальных границ проникла потом даже в самое Положение о Кавказском Линейном войске 1845 года. В параграфе 1 этого Положения говорится: «Кавказское Линейное казачье войско занимает земли, всемилостивейше ему пожалованные в Кавказской области, от границ Черноморского войска до Каспийского моря», и в параграфе 4 затем: «Границы Кавказского Линейного войска вообще и каждого полкового округа в особенности, на основании Высочайших указаний, утвердятся особою, учрежденною в войске межевою комиссиею». Таким образом, тут de jure формулировано то, что существовало на самом деле, de facto. При неопределенности территориальных очертаний земля тем не менее считалась общей казачьей или войсковой собственностью, границы которой на этом основании можно было передвигать между отдельными частями войска. Такое передвижение границ между отдельными станичными общинами сделано на Старой Линии уже в наше время, и сделано именно в силу существования института войсковой земельной собственности: вся территория Старой Линии признана коллективной собственностью всего бывшего Старолинейного войска – отсюда уже вытекали и земельные уравнения между отдельными станичными общинами.

Итак, законодательная власть придерживалась в этом отношении обычных воззрений на землю, как сложились они вообще у казачества. Войсковая земельная собственность и юридически, и фактически является у линейных казаков тем основным элементом, который силою внешних обстоятельств раздробился потом на другие – на частные, владельческие земли и юрты.

Самый процесс выделения этих видов земельной собственности совершался на Старой Линии точно таким же образом, как и на Черномории. Правда, он не отличался здесь такой шириной и интенсивностью, как на Черномории, потому что не имел столь благоприятной почвы и условий, как на этой последней. У линейцев не было такого многочисленного и могущественного офицерского сословия, как у черноморцев; военно-стратегическое положение очень многих станиц, мешавшее свободному течению экономической жизни и широкому развитию хуторского хозяйства, сложившиеся уже земельные порядки в бывших крестьянских поселениях и пр., также должны были ослаблять силу и размеры названного процесса. Но процесс этот был во всяком случае хотя и слабым, но несомненным выражением борьбы права индивидуального с правом общинным, которая так ярко выразилась в Черноморском войске. С одной стороны, хутор, стремления отдельных хозяев захватить в исключительное пользование побольше земли и угодий, а с другой – община, попытки регулировать интересы единичных предпринимателей благом общественным, – таковы те противоположные течения, из которых слагались за это время земельные отношения в среде казачества. Личные воспоминания теперешнего населения, следы упомянутой борьбы в архивных документах станичных правлений – все это свидетельствует затем о том, что в основе индивидуалистических стремлений лежали тенденции к образованию частных владений и что представители таких тенденций были чиновные лица и богачи. Писанные законы, дав формулировку этим фактам, выразили их потом окончательно в той форме, какую они приняли в Черноморском войске. В Положении 1845 года земля была назначена офицерам в пожизненное пользование, а Положением 1870 года эти пожизненные офицерские владения обращены в потомственные. Впоследствии, когда только намечены еще были временными признаками офицерские участки, т. е. могли быть переданы владельцам в таком виде, но могли быть отведены в действительности в другом виде и на других даже местах, некоторые из этих участков уже были куплены у казаков-владельцев лицами неказачьего сословия. Здесь произошло, следовательно, то же самое, что и на Черномории.

Что касается характера землевладения на Новой Линии, то так как заселение этого края производилось выходцами из Старой Линии, то само собою разумеется, что землевладение должно было носить здесь тот же самый характер, каким оно отличалось на прежнем местожительстве поселенцев. Возникшие здесь формы земельной собственности были лишь воспроизведением таких же форм, существовавших на Старой Линии, и это сходство было тем естественнее, что Новая и Старая Линии составляли одно целое в административном, военном и гражданском отношениях.

Так как по своим естественным особенностям Старая Линия во многом не походила на Черноморию, то у линейных казаков, отличавшихся к тому же от черноморцев и в национальном отношении, экономическая жизнь приняла свой особый склад. Здесь не было ни приморских рыболовных, ни солепромышленных угодий; меньше было воды, болот, камышей и пр.; при степном и вместе с тем более лесистом характере местности, последняя была годнее для земледелия, чем скотоводства. Тому же способствовали и формы поселений у линейцев. В видах чисто военных целей линейцы, как мы видели уже, были поселены крупными станицами, хуторов почти не было, и земледелие естественно должно было занять первенствующее место в экономической жизни казака, тем более что и полевые работы приходилось вести под прикрытием военной силы. С другой стороны, станицы наиболее удаленные от Кубани, будучи прежде крестьянскими поселениями, успели развить земледельческое хозяйство раньше, чем были обращены крестьяне в казаков. И действительно, линейные станицы издавна славились хорошей постановкой земледельческого хозяйства. Генерал Дебу, характеризуя экономический быт линейцев в период с 1816 по 1826 год, говорит, что в станицах Кубанского полка «земледелие составляло главнейший доход жителей, снабжавших хлебом Черноморию». Еще резче Дебу подчеркивает удовлетворительное состояние казачьего хозяйства в станицах Кавказского полка. «Трудолюбие и радение к домоводству, по этому свидетельству, отличало кавказских казаков от прочих. Скотоводство у них в изобилии, хлебопашество в цветущем состоянии; в лесах нет недостатка, и сверх выгод, коими они пользуются наравне с казаками Кубанского полка, имеют отличное рыболовство по реке Кубани, которое могло бы принести значащий доход, если бы находилось в лучшем устройстве, и в коем вероятно не успевают от беспрестанного их нахождения на службе»[7]7
  И. Дебу. «О Кавказской линии», стр. 76.


[Закрыть]. Преобладающее значение земледельческих занятий в экономической жизни казака составило затем характерную черту и станиц, водворенных на Новой Линии. Тут действовали те же причины, что и на Старой Линии, причем военные условия требовали еще большей скученности населения в крупных пунктах, а земли местами представляли такой глубокий и тучный чернозем, какого не было на Старой Линии. Последующая жизнь казачества, при других уже совершенно благоприятных внешних условиях, вполне оправдала важное хозяйственное значение земледелия для обеих Линий. Старая и Новая Линии продолжают оставаться наиболее земледельческими местностями в Кубанской области.

Составившись из двух национальностей – великорусской и малорусской, с господствующим преобладанием первой, линейное казачество получило, однако, одну общую и весьма определенную физиономию в сословном отношении. Здесь не было даже той сословной дифференцировки, какая проявилась в Черноморском войске с первых шагов его самостоятельного существования. Казачья старшина вышла хотя и из среды своих же казаков, но была значительно малочисленнее Черноморской. Линейные казаки не имели затем ни своего казачьего духовенства, ни торгового сословия. Тем не менее, несмотря на все это, между линейцами как прежде, так и теперь замечалась и замечается своего рода раздвоенность. Это видно прежде всего на религиозных верованиях казаков. Очень многие казаки-великороссы оказались последователями староверия, между тем как другая часть тех же казаков и в особенности казаки-малороссы явились представителями православия. Этнографические особенности обеих национальностей в свою очередь наложили резкий отпечаток на разные части населения. В некоторых станицах, как, напр., в Воронежской, до сих еще, по-видимому, идет борьба двух этнографических начал – великорусского и малорусского, и само население под влиянием этой борьбы получило смешанную, двойную окраску; образовалось нечто среднее между великороссами и малороссами; язык, бытовая обстановка, некоторые обычаи и пр. носят такой именно двойственный характер. Наряду с этим, как на Старой, так и на Новой Линиях часто в одной и той же станице можно одинаково встретить и типичного великоросса, и «завзятого хохла». Племенная разношерстность казачьего населения сказывается таким образом очень резко еще и теперь. Будущему, следовательно, предстоит еще многое переработать, сгладить, унивелировать, объединить, так как смешанное и без того население с каждым годом мешается все больше и больше, благодаря бракам между малороссами и великороссами, одновременному изменению некоторых экономических условий и быта, общему росту культурных потребностей и т. п.

Что касается народного образования, то линейное казачество дало в этом отношении далеко меньше, чем черноморское. В первое время существования казачества школ совсем не было. Только с конца тридцатых годов появились первые попытки в этом роде. Так, в 1833 году были открыты две школы – Новомарьевская и Сенгилеевская. Дальнейшее открытие школ подвигалось очень туго. Впоследствии образовались так называемые бригадные и полковые училища; возникло также несколько школ на станичные средства. Но многие из этих попыток не шли дальше канцелярщины и формализма. Школьное дело, по-видимому, не имело надлежащей точки опоры и не шло путем прогрессивного развития; линейные казаки не сделали ни одного шага в этом направлении, не попытавшись завести среднеобразовательных учебных заведений. Правда, несомненно, что в среде населения тлела, как искра, потребность в грамоте. Весьма возможно также, что, помимо общеизвестных официальных школ, у населения были свои частные школы, о существовании которых не знало начальство. По крайней мере старообрядцы были прямо заинтересованы в этом и, без всякого сомнения, могли иметь свои особые школы, как это всегда и всюду практиковалось у представителей «древнего благочестия». Но при всем том ни рядовое казачество, ни даже его чиновные представители не выказали того стремления к просвещению, каким заявили себя черноморцы. Между тем как у последних, кроме начальных школ, в 1826 году уже была основана гимназия, у первых в то время не существовало еще никаких школ. Да и вообще школьное дело утвердилось окончательно в линейных станицах лишь с присоединением Линейного войска к Черноморскому.

XIV. Особенности пограничной службы линейцев и линейные пластуны

Будучи поселены рядом с черноморцами, линейные казаки являлись пограничной стражей на Кавказской линии вдоль верхней части Кубани и по направлению к Тереку. Следовательно, старолинейные полки (Кубанский, Кавказский и Хоперский) занимали в этом отношении только промежуточное звено, начиная от Воронежской станицы и оканчивая верховьями Кумы до Бекешевской и Суворовской станиц. Позже была выдвинута по Лабе, почти в перпендикулярном направлении к Кубани, новая, Лабинская линия, занятая также линейными казаками. В общем линейным казакам приходилось сторожить границы от горцев на таком же приблизительно протяжении, как и черноморцам. Но характер пограничной местности у Линейного войска был уже не тот, что в Черномориии. Кубань здесь текла одиноким руслом, и чем ближе к Эльбрусу, тем более узким и удобопереходимым; обширных болот, лиманов и плавней, как в нижнем течении Кубани, здесь совсем не было; таким образом, местность тут носила совершенно открытый и удобный для нападения большими скопищами на линию характер. Это, естественно, должно было отразиться на самой организации военной защиты Линии. Казаки не только сконцентрированнее селились, но и сконцентрированнее должны были действовать против горцев; от линейцев требовались вообще быстрота и подвижность, чем отличались набеги горцев; линеец, при указанных обстоятельствах, должен был усвоить качества противника, чтобы быть умелым соперником горца. По той же причине Линейное войско состояло исключительно из одних конных казаков; пехоты, подобно тому, как это велось у черноморцев, здесь совсем не было; хороший конь и хороший наездник стояли на первом плане в силу необходимости, условий борьбы. Вот какое различие проводит в этом отношении между черноморцами и линейцами казак-писатель:

«Совокупность всех главных родов оружия, а особенно неутомимость, стойкость и отличная стрельба пехоты сообщают Черноморскому войску в войне с горцами значительную самостоятельность: оно в состоянии содержать полевые укрепления в самом сердце непокоренного населения гор, и делать легкие экспедиции в горы без поддержки другими войсками. На всем протяжении линии от Анапы до Усть-Лабы по нескольку лет сряду не бывает регулярных войск. Отдавая должную справедливость пехоте этого боевого и трудового войска, следует заметить, что конный черноморский казак уступает пальму превосходства своему соседу и сподвижнику – кавказскому линейному казаку. Отчего? – Вот вопрос, на который нельзя отвечать в немногих словах. Ограничимся указанием на обстоятельства более очевидные. Отличительные ли черты местности, или первобытные распорядки и привычки внесли разницу в образ содержания одной и той же линии кавказскими и черноморскими казаками. У первых сжатость, подвижность и налет, а оттуда сила удара, если противник под него подвернулся, если же увернулся – промах; у последних – растянутость, раздробленность и неподвижное выжидание неприятельского нападения на всех пунктах, где только оно признается возможным и вероятным. Там гонка за зверем, вышедшим на чистое место, а здесь облава, в закрытом месте, на зверя еще неподнятого. У кавказцев вход черкесу подчас широк да выход тесен, а у черноморцев наоборот. Лучший судья – опыт, обнаруживает недостатки и той и другой системы. Была темная ночь или был туманный день: кавказцы (линейцы) поздновато заметили неприятеля и налетели, когда уж след его простыл, – а поспей они вовремя – несдобровать бы хищнику; черноморцы рано заметили, нащупали на самой переправе и следили неприятеля да ничего ему не доказали. Вообще же, если Кавказская линия часто пропускает хищников в широкие ворота между своими сильными “лезертами”, то еще чаще накрывает и поражает или, по принятому в кордонных донесениях выражению, “наказывает” их: а Черноморская линия, с густой, но тонкой цепью своих бикетов и залог, только замечает, останавливает и заставляет воротиться без успеха, но не наказывает хищников. Из двух горцев, возвратившихся в одно время с кавказской и черноморской линии, один говорит: “благодарение Аллаху, едва-едва убрался”, а другой: “не удалось – надо еще отправиться”»[8]8
  И. Д. Попко. «Черноморские казаки», стр. 192–193.


[Закрыть].

Итак, говоря короче, война черноморцев с горцами была человечнее войны линейцев с теми же горцами. Первые больше сторожили, чем дрались, а вторые, наоборот, больше дрались, чем сторожили, – и это различие в образе действий зависело от различных систем обороны пограничной линии.

Тем не менее линейцы, как и черноморцы, придерживались одного и того же характера укреплений линии. Кордон и пикет играли здесь свою обычную роль. Служба на этих укреплениях дополнялась службой в разъездах и на залогах. Наряду с этим, в военных действиях Линейного войска всегда принимали видное участие регулярные войска. И при защите станиц или укреплений и при наступательных действиях против горцев вместе с линейцами несли ту же службу и солдаты; начальниками линии были большей частью не казачьи офицеры, а представители регулярной армии; пехота всегда состояла исключительно из одних солдат; артиллерия и кавалерия регулярной армии также входила в состав отрядов, охранявших Кавказскую пограничную линию. Все это только еще резче выделяло специальную службу Линейного казачества, как легкой и вместе сильной, стремительной кавалерии, которая не только могла поспорить в наездничестве с горцами, но и всегда имела над ними на деле преимущество. Линейцы были в этом отношении учениками горцев, но, благодаря русской армии, оружию и средствам за своей спиной, пошли значительно дальше своих учителей… Основные приемы партизанской войны, одежу, кавалерийскую выправку, даже характер вооружения – все это линеец перенял у горца. Одним словом, линеец был тот же черкес, но только русской национальности.

Как и у черноморцев, у линейных казаков были свои пластуны, но, подобно остальным казакам, они служили также на лошадях и представляли собой едва ли не самых выдающихся наездников, хорошо знакомых к тому же со всеми тонкостями разъездной и разведочной службы. Их розыски за Кубанью и способы ведения разведок заметно опять-таки разнились от розысков и разведок черноморских пластунов. Пластун-линеец практиковал все те приемы, что и черноморец, но при этом имел много и своего собственного. Так, пластун-линеец ухитрялся пробираться за Кубань на лошади, заводил здесь знакомства и «кунаков» (приятелей) между горцами и не брезгал подкупом там, где представлялась к тому возможность. Чтобы охарактеризовать деятельность линейного пластуна с этой стороны, нелишне будет привести здесь два-три примера из военной жизни этого рода казаков, переданных в печати казачьим офицером Аполлоном Шпаковским.

Однажды, рассказывает в своих «Записках старого казака» этот офицер, три пластуна – Зимовин, Коротков и Мамоков пробрались для разведок в верховья Лабы, в тамовские и баговские аулы. В Баговском ауле у Короткова был «кунак», к которому Коротков отправился один, без товарищей. Но кунак на этот раз изменил и выдал аулу пластуна. Короткова горцы захватили спящим в сакле приятеля и посадили в черкесскую тюрьму, т. е. в глубокую яму, на цепь, намереваясь впоследствии отдать его на суд Магомет-Амина. Но здесь нелишне будет сделать небольшое отступление. Упомянувши раз имя Магомет-Амина, нельзя не остановиться на этой личности, игравшей в течение 10 лет весьма важную роль в борьбе казаков с горцами. Магомет-Амин родился в Дагестане около 1818 года; 11 лет он лишился отца, а 17 поступил в число мюридов известного Шамиля. Шамиль сначала не придавал значения молодому мюриду. Когда горцы Западного Кавказа просили имама дать им особого наиба и когда наиболее видные из сподвижников имама отказались от такой чести, Шамиль назначил наибом Западного Кавказа Магомет-Амина, предложившего имаму свои услуги. События, однако, показали, что Магомет-Амин был далеко не заурядной личностью. Уступая по таланту Шамилю и не отличаясь военными способностями, Магомет-Амин представлял собой, тем не менее, видного политического деятеля. Два раза он сумел объединить под своей властью всех горцев Западного Кавказа, неоднократно привлекал на свою сторону мирных горцев и, уклоняясь вообще от столкновений с русскими войсками, сильно тормозил покорение Западного Кавказа… Продолжим теперь далее рассказ Шпаковского о похождениях пластунов. Товарищи, что называется, «потеряли следы» Короткова и не знали, что с ним сталось. Случайно им удалось подслушать разговор двух горцев об участи Короткова. Пластуны порешили во что бы то ни стало выручить товарища из неволи. Ночью они «прокрались» к аулу, в котором находился Коротков, и начали «подавать голос» узнику условленным заранее «пугу-пугу», подражая крику филина. Коротков в свою очередь ответил, но так громко закричал и загремел цепями на радости, что разбудил спавшего горца-сторожа. Раздраженный горец, не разобравши, в чем дело, с сердцем ударил Короткова прикладом ружья в отместку за нарушенный сон… Между тем крики филина звучали все ближе и ближе к яме. Коротков притаился и боялся малейшим движением выдать себя, так как сторож-горец мог догадаться о причине крика и поднять тревогу, а тогда плохо пришлось бы не только ему, но и товарищам. К счастью для пластунов, горец вылез из ямы и отправился в саклю за сменой. В это время пластуны подобрались к самой яме и, в ответ на «пугу-пугу», услышали, что товарищ их в яме и что лестница в яму расположена с левой ее стороны. Пластуны забрались немедленно к товарищу и начали освобождать его от цепей. Скоро, однако, послышались шаги, а затем и голоса двух горцев. Пока горцы раздраженно бранились, пластуны приготовились к встрече и стали у лестницы. Но вот один из горцев начал спускаться в яму на обычное место сторожа. Пластуны, выждавши момент, поразили его сразу двумя кинжалами; горец не смог даже крикнуть и со стоном свалился на дно ямы. Оставшийся наверху сторож, услышавши шум и предположивши, что товарищ его оступился и упал, осведомился, что случилось с ним. Пластун Мамоков, отлично говоривший на местном горском наречии, с бранью звал его к себе на помощь, объясняя, что оборвавшись с бревна, он ушиб себе ногу и не может подняться. Обманутый, благодаря царившему в глубокой четырехсаженной яме шуму, горец полез к товарищу и также поплатился жизнью. Тогда пластуны освободили товарища от цепей и, захвативши оружие убитых горцев, поспешили выбраться из ямы. Но освобожденный Коротков не захотел ограничиться смертью двух горцев; он уговорил товарищей отмстить изменнику-кунаку. Пластуны подожгли саклю кунака. Пожар, однако, стал распространяться и на другие сакли и строения. «Поднялась тревога в загоревшемся ауле… Никто из горцев не обращал внимания на казаков, считая их по костюму за своих; каждый хозяин старался отстоять и спасти свое имущество. Из подожженной сакли, пылавшей в развал, вдруг выскочил полузадохшийся горец – и, вместо огня и дыма, нашел смерть за измену от кинжала кунака… Все это так быстро совершилось, что пластуны, не замеченные никем, поживясь в суматохе, успели выбраться за аул, откуда и пустились “задковать” по лесу. Поравнявшись с аульным кладбищем, поросшим густым кустарником, они заслышали конский топот. Пластуны тотчас же залегли в кусты, откуда вскоре увидели едущего навстречу горца, ведшего трех лошадей в заводу». Мамоков кинжалом наповал убил горца. Пластуны уселись на лошадей и пустились домой. «Около полудня они были уже в Надеждинском укреплении (на месте нынешней Сторожевой станицы). Здесь они явились к начальнику зеленчугской линии – полковнику Попандопулло, которому Коротков, рассказав свое приключение, доложил, что дня два назад в аул приезжал тамовский старшина Багир, который, не подозревая, а главное не опасаясь пленника, знавшего отлично горские наречия, разговаривал с аульными стариками и звал из аула джигитов для набега на Зеленчугскую линию. К этому Коротков присоединил, что уже более 2000 горцев готовы сесть на коня, а не менее этого числа пеших, что пошли к Надежинскому, чтобы обложить его, пока соберутся все для совместной “атаковки”. Сведения эти, хотя и не столь определительно, уже были сообщены горскими лазутчиками полковнику, почему он, поблагодарив пластунов, угостив их и щедро наградивши, приказал им поспешить на свою линию и доставить бумаги нашему начальнику линии. Зашили пластуны в папахи данные им “грамотки”, потом, продав на форштате укрепления одного коня, они купили два седла, позапаслись чем следовало, и отправились в путь. На свету, пробираясь Псеменским лесом, они столкнулись с пластунами Демоковым, Мезенцовым и Левченко, которые приготовились было из засады угостить друзей, приняв их за “татарву”, да скоро “спознали” друг друга. И вот, поменявшись и доброй чаркой “горилки” (водки), и своими сведениями, все вместе поехали на линию»[9]9
  Ап. Шпаковский. «Записки старого казака», гл. XIII, стр. 347.


[Закрыть].

Этот сказочный и вместе дерзкий случай с пластунами, рассказанный лицом, которому не доверять никак нельзя, настолько характерен сам по себе, что не требует никаких пояснений и дополнений. А вот другой случай, действующим лицом в котором был уже сам Шпаковский.

В другое время, рассказывает этот чиновный пластун, посланные на разведку пластуны не принесли никаких сведений о положении дел у горцев. Между тем кажущееся спокойствие горцев было, по-видимому, зловещим признаком. Магомет-Амин, несомненно, держал в секрете даже от горцев свои намерения. «Прошло около двух недель, а на линии ни одного происшествия, ни одного появления даже мелкой партии… Начальник линии В-в (вероятно, генерал-майор Волков) во время обеда, разговорясь об этой тишине и о так сильно его озабочивавшем спокойствии горцев, обратился ко мне не с приказанием начальника, а как к боевому помощнику, на которого не раз полагался. “Тишина меня тревожит; она недаром… Съезди ты сам на разведку со своими Мандруйкой и Запорожцем – вы трое стоите доброго десятка пластунов”. Этот лестный отзыв не мог попасть лучше в цель… И в тот же вечер мы втроем были уже за Лабой. За трое суток немало мы вымотали коней. Побывали в долинах и в ущельях Черных гор, среди которых находились большею частью ставки шейха; побывали мы и на Теректли-мектеп (на реке Белой, главное место судилища и сбора влиятельных лиц для секретных совещаний); повидались тайком, по условным знакам, с кунаками-лазутчиками; но мало узнали толкового, а тем более положительного о намерениях Амина, сильно влиявшего на умы горцев… Я решился послать Мандруйку пешим в аул к султану Ерыкову. Султан – давнишний плутяга, для которого “бакшиш” или “пекшешь”, т. е. подарок деньгами или вещью, были главными двигателями. Он несколько раз был прощаем и награждаем чинами от нашего правительства, и в последний раз, до побега в горы, был штаб-ротмистром, прикомандированным к нашей бригаде, и даже командовал сотней. Он меня любил и уважал по-своему, и я решился положиться на него и разузнать о положении дела, как от личности вполне влиятельной в горах и конкурировавшей с шейхом. Султан был истый прототип, под который подходят все люди подобного характера. В этом атлете соединялись природный ум, удивительная сметливость, безумная отвага, беспримерная самонадеянность, чисто горская удаль, отсутствие всяких, как говорят французы, scrupules de conscience (угрызений совести. – Прим. ред.), инстинктивная доброта сердца дикаря, который свирепеет и готов на все, если его раздражить, и сейчас же забывает зло, если не видит сопротивления (кстати заметить, что он воспитывался в одном из наших кадетских корпусов, и потому был более развит сравнительно с его земляками). К свету вернулся Мандруйко (его лично и хорошо знал султан), и сказал, что Ерыков принял с благодарностью посланные ему от имени В-ва часы, и увидится со мною ночью с глазу на глаз в Уракаевском ущелье, близ Пшедаха (священное дерево). Место было знакомое и опасаться засады было бы смешно после моего обращения к личности, здесь обрисованной. Оставив товарищей пластунов с лошадьми в лесу, я пробрался версты полторы кустами и густой травой и притаился у ствола векового пшедаха. Ночь была чернее тюрьмы; порывистый ветер гнал валуны туч, нависших свинцовыми слоями и бросавших мелкие дождевые капли, проникавшие до костей, от которых намокшая бурка немного спадала… В темноте слух, а не глаз, больше настороже, и, невольно сжимая рукоять кинжала, я ждал этого tete a tete… Около полуночи защекотала горная курочка и затем три раза крикнул горный беркут: это были условные сигналы нашей встречи. Подвыл я шакалом в ответ и так жалобно, что самому стало смешно. Вскоре зашелестела трава под осторожной, но твердой походкой, и султан дружески пожал мне руку со словами: “ты все такой же, мой Аполлон, такой же джигит, очертя голову, и такой же неизменный товарищ! Что тебе хочется знать, спрашивай; для тебя и В-ва у меня нет заветного, нет тайн, да и что мне наши шакалы и кроты, когда я уже обрусел”… Более часу беседовали мы, как старые друзья, и много узнал я сокровенных тайн ненавистного душе султана, Амин-Магомета с его клевретами. Тишина была недаром предвестницей того урагана, который едва не разразился на линии 14 мая 1851 года»[10]10
  Там же, стр. 118–119.


[Закрыть]. Несмотря на то что незадолго перед тем русские разорили один из аулов, принадлежавших султану Ерыкову, ненависть последнего к Магомет-Амину была так велика, что он без колебания выдал Шпаковскому все, что знал о намерениях шейха. Хотя Магомет-Амин и не доверял султану, величая его заглазно «туарек», т. е. вероотступник, но окольными путями султану все-таки удалось узнать, что Магомет-Амин собирал тайком, в одиночку на Моктеп всех влиятельных личностей; здесь шли совещания о семнадцати аулах бесленеевцев, водворившихся года три пред тем на реке Урупе в черте русских владений, но завязавших сношение с Магомет-Амином чрез особых агентов. Готовилось, по-видимому, грозное нападение на линию в связи с возмущением бесленеевцев. В заключение Шпаковский передал султану от имени В-ва десять туманов (персидская золотая монета. – Прим. ред.), т. е. полуимпериалов (русская золотая монета, эквивалентная туману. – Прим. ред.). «Дружески, – говорит рассказчик, – расстались мы, обещая друг другу, при первой открытой встрече, всадить ловко пулю или померяться шашкой, но тем не менее всегда оставаться, как были, друзьями… Запасшись, насколько возможно было, разнородными сведениями от султана, так важными для линии по последствиям, я решился еще попытать счастья: не удастся ли перехватить кого-либо из старшин, князей или доверенных узденей, которых личности хотя и были нам незнакомы, но их легко можно отличить по доброму коню, по богатому вооружению и одежде. С этой целью мы отправились на поиск и засаду по дороге на Мектеп. Целые сутки напрасного ожидания не отняли у нас охоты поджидать и добыть языка, а как всему бывает конец, то и мы дождались в награду терпению»[11]11
  Там же, стр. 120.


[Закрыть]… Утром казаки заметили четырех всадников и решились пристрелить их. Казаков было хотя и трое, но каждый имел по два выстрела в нарезной пластунской двустволке. «Сверкнули выстрелы и трое из горцев свалились, как снопы; четвертый, ехавший поодаль, хотя сильно покачнулся в седле, но быстро справясь, полетел птицей»… Один из пластунов бросился было догонять горца и уже совершенно было настиг его, но в это время упала лошадь под пластуном – и горец ускользнул от преследования. Между тем Шпаковский с другим пластуном, стащивши убитых с дороги в кусты и забравши лошадей и лучшее оружие, отправились вслед за погоней. Версты чрез четыре от места происшествия они нашли товарища «с запекшейся от крови рыжей бородой и с подбитым глазом, следствием падения с лошадью». Между тем и положение пластунов было критическое; с минуты на минуту они должны были ждать погони со стороны черкес и верной смерти в случае удачи горцев. Нужно было скрыть следы («сакму»). Пластуны, посоветовавшись, решили переплыть за р. Белую и по устью притока Ендрюк проехали водой до «шавдона», т. е. большого топкого болота, чтобы горские охотничьи собаки, приученные к отысканию следов, сбились с толку. До наступления ночи пластуны ловко избегали горской погони, зорко следя с деревьев и круч за черкесами, благодаря хорошему знакомству пластуна Мандруйко с местностью. Беглецы приблизились к Майкопскому ущелью, но здесь их ждала беда. При лунном свете пластуны заметили несколько темных теней возле скал ущелья, в самой средине дороги, по которой предстояло проезжать казакам. Тогда Мандруйко свернул направо в долину и привел товарищей к знакомому ему полуразрушенному кошу. Здесь пластуны остановились. Чтобы лошади не выдали беглецов ржанием, последние стянули им верхние губы ремешками и коротко привязали к деревьям. Пока пластуны выясняли свое положение, Шпаковский, облокотясь на сук дерева, не почувствовал даже, как вздремнул, утомленный долгой бессонницей. Мандруйко разбудил своего начальника и предложил ему объехать ущелье. Но едва они проехали около 200 шагов от коша, как раздался выстрел и просвистела пуля. По предложению Мандруйка, казаки поскакали зигзагами, чтобы лучше избежать выстрелов, которые могли посылать засевшие горцы «по слуху» на топот лошадей. Выстрелы, действительно, хоть и не частые, время от времени повторялись. Одна из лошадей, бывшая в поводу у Мандруйки, была убита. Пальба между тем учащалась, и Мандруйко, высказавши предположение о том, что горцы окружили казаков со всех сторон, предложил идти напролом. Казаки двинулись вперед. Однако выстрелы по-прежнему продолжались, и на одном из кошей залаяла собака. Положение становилось безвыходным; даже Мандруйко спасовал. «Но Запорожец, до сей поры не проронивший почти ни одного словечка, и, как видно, вполне одобрявший все распоряжения Мандруйки, разрешил задачу. Он своими рысьими глазами рассмотрел близость густого леса». Указавши на это обстоятельство, он пустился вскачь в лес, а за ним последовали Шпаковский и Мандруйко. Раздалось еще несколько неудачных выстрелов, но пластуны благополучно успели укрыться в лесу. «Больше часу, – говорит Шпаковский, – или нам так показалось, мы пробирались по трущобам, переехали какие-то два протока, и блестящий утренний свет осенил нас на высоте, окруженной густым лесом. Осмотрелся Мандруйко, немного сконфуженный и молчавший все время нашего бегства, хотя и не славного, да зато здорового, и сказал: “Толку будет мало, если мы еще останемся в горах. Мы открыты и “языка” не доставим, а пожалуй поплатимся головами. Надо вернуться домой, и если вы согласны, то к ночи мы дома”. Против этой логики возражать было бы нелепо. Кони наши притупели за шесть дней, не выходя из-под седла, голодая и нередко целый день оставаясь без воды. Да и мы, питаясь почти одной “пастромой”, т. е. вяленым мясом, да чаркой-другой “горилки”, почти без сна, тоже крепко повыбились из сил. Решили: возвратиться на линию»[12]12
  Там же, стран. 124.


[Закрыть].