Текст книги "Купи или умри. Добро пожаловать в безжалостный новый мир"

Глава 8 | Решение

И, стоя на мосту над осенней рекой, в самом центре Новой Москвы, в этот свой неожиданный выходной, Уайт думал. О том, что Твику давно нужен репетитор по математике, что у Квика позорно устаревший телефон, а Мик давно уже просит нового трансформера. О том, что дети ещё ни разу не были на море. И о том, что с тех пор, как появились дети, ни разу не была на море и Тесс. О старой квартире, о месячных счетах, о болтливом холодильнике. Об одежде Тесс, о днях рождения и подарках…

Он хмуро смотрел на текущую под ним воду, и постепенно его лицо прояснялось. Неожиданно он улыбнулся. Его губы беззвучно зашевелились:

Они стояли здесь же, на мосту, и как же хорошо им тогда было, и начинался вечер, и она смеялась и рассовывала ему по карманам снег, и машины так ловко нанизывались на нитку дороги в красные бусы по левому и в жёлтые – по правому берегу реки, и маленький белый пароходик, утыканный – из каждого окна – длинными иглами света, медленно пробирался вперёд, отрывая от борта цепкие пенные пальцы, и пускал волны, и они расходились все дальше и дальше, теребя их отражения, полоскавшиеся на воде под мостом, и казалось, они с трудом удерживаются за перила, и он, смеясь, отпустил пальцы…

И вздрогнул, испуганно глядя под ноги, куда выронилось и звонко разбилось что-то невидимое. Может, это замёрзла вода, а может, так застонали от его глупости боги.

Отражение – оно как раз выгибалось на очередной волне – отчаянно глянуло на него и, естественно, отпустило перила тоже. И его сразу унесло, утащило течением вглубь реки. Боже, как они тогда испугались, ведь оно совсем не умело плавать. Оно отчаянно размахивало руками, беззвучно разевая рот – мокрое и испуганное, – и уверенно шло на дно. Попав туда, оно чуток полежало, потом смущённо поднялось на ноги и, воровато оглядевшись – не видел ли кто (никто не видел), – сунуло руки в карманы, задрало голову и нагло уставилось на мост из-под воды, слегка покачиваясь на кажущихся сквозь воду тонкими и длинными ножках. Он, как ему казалось, уверенно и спокойно смотрел на него сверху, а она… она просто умирала со смеху: «Нет, видел бы ты ваши лица! По-моему, оно ждёт, когда ты спрыгнешь в воду и заберёшь его обратно». Ошибка: оно не ждало. Оно сплюнуло в его сторону и скорым, хотя ещё не совсем уверенным шагом направилось в отражение ближайшего бара, который увидело рядом.

А она… она все смеялась, уверяя, что у него осталась ещё целая куча отражений, и гораздо лучших, и куда более преданных, но он с испугом смотрел ей в глаза и видел там пустоту. Его там уже не было. И они тоже пошли в тот бар, и напились там, и долго-долго веселились, представляя, как сейчас там, внизу, и что пьют в том подводном баре, и неужто закусывают сырыми золотыми рыбками. А когда вышли, на реке был лёд, и по нему весело скользили, катаясь, глупые молодые снежинки, и им стало грустно, ведь на замёрзшую реку всегда грустно смотреть…

Особенно снизу. Потому что, когда небо становится льдом, город пустеет и замедляется. Ветер, ледяной ветер мечется по каменным улицам, и камни стонут от холода, и деревья вмерзают в землю и так застывают, и исчезают куда-то люди, и даже в бокале горячего вина начинают позвякивать мелкие, невесть откуда взявшиеся льдинки.

Ах, зачем, зачем лёд? Все застывает и рассыпается, и жестоко блестит мутное ледяное небо, и вглядывается сквозь него растерянное лицо бога, и нет с ним его женщины. Небо, ледяное небо опускается все ниже, и всем хорошо известно, что будет дальше. На улицах станет все меньше людей, потом они исчезнут вовсе… И стены домов потрескаются и осыпятся вниз, и у деревьев начнут отламываться ветви, и рыбы, рыбы в страхе заспешат на юг, но не успеют и, заледенев, осыпятся мелкими чешуйчатыми кубиками, и это будет значить, что всему конец, что все-все-все осыпется мелкими, цветными, гранёными кубиками льда прямо под ноги, и придётся давить, и скользить, и спотыкаться, и хрустеть этот, на, об, этим льдом, в холодных осенних ботинках, всю зиму, и глядеть на темнеющее небо, и ждать. Ждать весны, когда прорвёт наконец эту ледяную толщу и в холодную ещё воду как из рога изобилия посыпятся все новые и новые отражения, когда медленно провалятся в воду и станут на свои места каменные громады домов, и оживут рыбы, и поплывут весёлые пароходики, и смешливые женщины снова появятся в городе, но так мешает этот стеклянный звон в голове, и так больно хрустят суставы, и как жаль, как же жаль этого глупого бога, не знающего, ничего не знающего о счастье.

Уайт вздрогнул и очнулся. Хорошая история, но плохой знак. Знаки он получал часто, хотя редко им следовал. Что ж, наверное, это было неправильно. Утром он позвонил директору.

– Я согласен. Что от меня требуется?

Глава 9 | Проповедник

Зет вскрикнул и наконец проснулся. Машинально взглянул на часы. Без двух минут шесть. В салоне отчётливо воняло мертвечиной.

Зет огляделся, выдохнул и вытер со лба пот. Это было как минимум несправедливо. Почему человек, честно делающий свою работу, любящий жену и в жизни никому не желавший зла, должен видеть такие сны? То, что они снились редко – раз в полгода или даже реже, – было слабым оправданием. Достаточно было и одного раза. Зет точно знал, что он хороший человек. Ну, или, во всяком случае, добрый. По нынешним меркам это не так уж мало. Он жалел все, что стоило жалости. Помогал всем, кому действительно мог помочь. Он очень старался не думать об окружающих плохо. Что ещё можно требовать от человека?

И в благодарность за все это – такие сны. Все умирают, да. Никто не становится с годами моложе. Каждый что-то постоянно теряет. Но не каждому же так грубо и настойчиво об этом напоминают!

– Ничего не понимаю. – Он вздохнул. – Слушай, Той, а тебя сны снятся? Хотя да, глупо…

– Каждый раз, когда засыпает мотор, – неожиданно отозвался Той, – запускается программа диагностики. Она анализирует скопившуюся за день информацию и проверяет состояние систем. Сомнительные ситуации она моделирует заново, выясняя, было ли принятое решение единственно и абсолютно верным.

Той помолчал.

– В такие минуты мне кажется, что я бодрствую. О том, что это было не так, я узнаю, когда мотор оживает снова. У вас это происходит как-то иначе?

– Да, в общем, нет. Примерно так же, – согласился Зет. – Что ж, поехали потихоньку. Смена вот-вот закончится. Но что же эта скотина аптекарь мне всё-таки подсунул? Голова прямо раскалывается.

***

Они медленно двинулись вперёд. Через минуту в конце улицы появилась точная копия Тоя – серая и безликая. Сменщик был, как всегда, точен. Машины как раз поравнялись друг с другом, а минутная стрелка – с двенадцатью, когда Зет обнаружил очередного проповедника. В чёрном строгом костюме и белой рубашке со стоячим воротничком, он что-то вдохновенно вещал собравшейся перед ним толпе человек в двадцать, и светлые его глаза горели синеватым религиозным огнём. И хорошо, надо признать, вещал: собрать такую толпу было под силу далеко не каждому.

– Притормози, Той, – попросил Зет.

Формально смена уже закончилась, но профессиональная этика требовала оставить участок чистым.

Поравнявшись, машины остановились сами.

– Отличный денёк! – приветствовал сменщик Зета, высовываясь в окно.

– Бывало и лучше, – усмехнулся Зет.

– Что так?

– Да ничего особенного. Видимо, Верная полоса, потом как-нибудь расскажу. У тебя как?

– Отлично.

Сменщик махнул рукой в сторону проповедника.

– Ишь наяривает, – усмехнулся он. – А давай как в старые добрые времена? Зайдём с разных сторон и ка-ак…

Зет покачал головой.

– У тебя ещё вся смена впереди. Навоюешься. Езжай себе с миром. Я разберусь.

– Ну, как знаешь. Тогда до завтра.

– Удачи. Хорошего дежурства.

Дождавшись, когда машина сменщика повернёт за угол, Зет снова опустил стекло. С улицы доносилось привычное «бу-бу-бу». Зет прислушался.

– Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

Зет покачал головой.

– Ох, дурят голову нашему брату!

Инструкция категорически запрещала использовать очиститель в городе, если расстояние до цели превышало пятьдесят метров, и уж тем более из машины, но голова болела так, что Зету было уже все равно.

Он тщательно прицелился, выбрав в качестве мишени правый глаз проповедника – голубой, сумасшедший и гипнотический, – задержал дыхание и спустил курок.

– Вот теперь поехали, – бросил он, и слова коснулись земли прежде, чем первые капли крови.

Проповедник, точно большая тёмная бутылка, медленно повалился на асфальт, хлеща из отбитого горлышка чем-то красным. Голова исчезла.

Зет знал, что теперь последует шок, ждал его, но все равно пропустил момент, когда мир завалило пеплом, а сердце – льдом.

Перед глазами всплыло лицо друга, Уайта. Очень пьяное лицо. Совсем пьяное. Слипшиеся мокрые волосы почти прикрывали поблескивающие безумием глаза.

– Вот рыбы живут в воде, Зет, – говорил он (только ещё вчера говорил).

– А люди – это такие рыбы, которые живут в воздухе. Понимаешь, они могут плавать в воздухе, у них все для этого есть, ты только представь, сколько у них простора, а они ползают по дну. Просто ползают…

Уайт тряхнул головой.

– А душа, Зет, это такая рыба, которая живёт в обществе. Там тоже места хватает. Но и душа у большинства людей предпочитает ползать по дну. Там, где оседает вся дрянь и дешёвка, вся реклама и мерзость, все самое тупое и грязное. А они наглотаются этого, нажрутся, и их тянет на дно, как кусок свинца. А выше, выше, выше, Зет! Ведь если быть лёгким, можно всплывать бесконечно! Туда, где у поверхности пенится поэзия и музыка, где разноцветными пузырями рвётся к небу живопись и архитектура, где…

– А сам-то ты где, Уайти? – перебивает его тоже изрядно уже пьяный Зет.

– Я? Я везде. Я курсирую. Туда и обратно, вверх и вниз. Как какой-нибудь чертов поплавок. К утру освобождаюсь от той дряни, которую набрал за прошлый день, и начинаю потихоньку всплывать, и бог ты мой, как же это хорошо, но как же недолго. Не пройдёт и часа, как меня снова накормят какой-нибудь гадостью, забьют в глотку свинца, пропитают одежду дерьмом и утащат за ноги к себе, на дно. Но ни хрена, дружище, ни хрена. Когда-нибудь мне удастся смыться от вас насовсем…

– Ага. Ты, значит, плаваешь, как поплавок, – усмехнулся Зет. – А я тогда чего делаю?

– А ты прыгаешь! – взорвался Уайт. – Потому что по-настоящему добрым, нежным и любящим ты бываешь только когда трахаешься. Да все вы такие. Подпрыгнете ненадолго, а как кончите – плюх! – и обратно в лужу вверх брюхом. Спать! Вы даже не рыбы, Зет. Вы жабы! Самые обыкновенные жабы.

Он искоса посмотрел на друга.

– Извини, я, кажется, чуток перебрал.

– Да ничего, – отмахнулся Зет и задумчиво повторил: – Жаба, говоришь? Может быть… Очень может быть…

Он вздрогнул и вернулся на площадь. Жутко визжала какая-то баба, толпа схлынула, и площадь опустела. Стало совсем тихо. Исчезли все звуки, кроме жуткого стихающего бульканья вытекающей бутылки.

– Неожиданно, – появилась наконец первая мысль. – Очень неожиданно. Жила-была одна жаба. А потом она вдруг ошиблась, и её расстреляли. Неожиданно.

Дико взревел мотор: Той пытался вырваться из вцепившихся в колеса пальцев асфальта.

– Что происходит, гражданин? – испуганно спрашивал автомобиль. – Гражданин, вы меня слышите?

Зет не ответил. Он слушал. Где-то далеко и словно внизу раздавались шаги. Потом точно из-под земли – впрочем, Зет знал, что именно так и было – появились две одинаковые фигуры. Эти, в отличие от Службы очистки, были белыми и без лиц. Им не полагалось.

Зет сразу же успокоился. Конец – значит, конец. Разом ушли все заботы, и он полетел, расправив руки (ах, нет же, растопырив все перепонки!), навстречу звёздам.

– Гражданин! – жалобно скулил Той. – Что происходит?

Зет, не сводя взгляда с приближающихся фигур, ответил:

– Происходит то, что я не успел отложить икру.

– Лучшая в городе икра, – чуть не плача, объявил Той, – в магазинчике «Икры разума» на Тверской. Всего тринадцать кредитов банка.

***

– Преступление, – объявила первая фигура и, повернувшись ко второй, тоном экзаменатора продолжила: – Итак, что мы имеем?

– У тела отсутствует голова, – явно волнуясь, сообщила вторая фигура.

– Правильно, – кивнула первая. – Дальше.

– Отсутствие головы… – Вторая фигура замялась и неуверенно продолжила: – Отсутствие головы относится к разряду тяжких телесных повреждений.

Первая фигура помолчала.

– Согласен. Что ещё?

– Ну, – протянула вторая, – голова является неотъемлемой частью человеческого организма, предназначенной для…

– Как ещё можно классифицировать подобную травму? – перебила первая фигура.

Наступило молчание.

Первая фигура медленно покачала головой.

– Очень плохо. Подобная травма классифицируется как повреждение, несовместимое с жизнью. Продолжайте.

– Ну да, несовместимое с жизнью, – радостно подхватила вторая фигура – Это, в сущности, означает, что голова более с жизнью не совместима, то есть мертва.

– А тело? – требовательно спросила первая фигура.

Вторая задумалась.

– Тоже? – наконец робко предположила она.

– Естественно! Дальше.

– Дальше? – удивилась вторая фигура. – Ах, дальше. Ну, дальше просто.

Наступило молчание.

– Нанесение человеческому существу повреждений, несовместимых с жизнью, называется…. – сухо подсказала первая фигура.

– Убийством!

– И наказывается…

– Штрафом от двух до десяти кредитов, – выпалила вторая фигура.

Первая чуть наклонила голову.

– От десяти до ста? До тысячи?

– Наказывается смертью, – сухо закончила первая фигура.

Они помолчали, глядя на тело.

– Мне уже можно самому? – спросила вторая фигура.

Первая покачала головой, подняла руку, и из ладони выросло нежное зеленоватое пламя. Оно коснулось тела проповедника, и через минуту его не стало. Ветер бережно подхватил горстку пепла и унёс её прочь.

– Преступление, – торжественно повторила первая фигура. – А теперь наказание, – сказала она, поворачиваясь.

Когда они размеренным шагом направились к Тою, Зет почувствовал, как волосы на шее встают дыбом. Фигуры остановились в метре от Тоя.

– Гражданин, – объявила первая фигура. – Медленно выходите из машины. Руки на голову.

Сопротивляться этом голосу казалось немыслимым, и Зет просто смотрел, как его правая рука медленно ползёт к дверной ручке. А потом она остановилась. Чужая воля оставила её в покое. Зет обернулся и увидел, как беззвучно открывается задняя дверца, вываливая на дорогу мёртвого повара. Асфальт забурлил и вспенился, всасывая ступни и кисти рук робота. Тихо прикрылась дверца машины.

Две белые фигуры подошли к распростёртому на дороге повару.

– Он не кричит, – заметила вторая фигура.

– Ему слишком страшно. Так бывает, – объяснила первая.

– Не умоляет о пощаде.

– Он знает, что это бессмысленно, – отвечала первая.

– Не пытается убежать.

– Асфальт держит крепко. Кроме того, бежать некуда.

Они помолчали, глядя на тело.

– Пора, – сказала первая фигура. – Попробуйте на этот раз сами.

Вторая поспешно вскинула руку, и из ладони выросло красивое зеленоватое пламя. Оно коснулось тела повара, и через минуту его не стало. Ветер бережно подхватил горстку пепла и унёс её прочь.

– Наказание, – торжественно объявила вторая фигура, глядя, как разглаживаются опустевшие асфальтовые щупальца.

Не говоря больше ни слова, фигуры развернулись и медленно двинулись прочь, постепенно исчезая в земле.

Зет нащупал дверную ручку.

– Но ведь это я! Я! – прохрипел он из последних сил, зная, что не хочет, не может… не будет так жить.

Холодный насмешливый голос Тоя одёрнул зарвавшуюся лягушку, решившую, что ей хватит сил на прыжок.

– Не смешите, гражданин. Виновные наказаны, и других не будет. Едем.

Фигуры уже растворились в земле, и площадь быстро возвращалась к обычной жизни. Зет до крови закусил губу. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл лицо руками.

– Едем, – повторил Той. – Нас здесь больше ничто не держит.

Зет отнял от лица руки.

– Зачем ты это сделал? – через силу спросил он. – Ты же меня ненавидишь, я знаю.

– К сожалению, – отозвался Той, – на тайскую мойку без водителя не пускают.

Часть 2

Глава 10 | Очистка

На следующий день Зет взял отгул. Сказал Несс, что не очень хорошо себя чувствует. Мог и не говорить: выглядел он действительно скверно. С трудом дождавшись, когда встревоженная Несс нехотя уйдёт на работу, он вылез из кровати и устроился на стуле перед окном. Снова и снова перед его глазами возникали площадь, толпа и стоящий перед ней проповедник. Потом появлялся Зет. Распахнув дверцу Тоя, он быстро подходил к проповеднику и привычным движением протягивал руку к шарику-проектору.

– Простите, бога ради, – извинялся он, потирая ушибленные костяшки.

– Бог простит, – отвечал проповедник, потирая ушибленное темя.

Зет помотал головой, стараясь вытряхнуть из неё вчерашний день. Напрасно. Когда терпеть стало невозможно, он встал и распахнул окно. Долго ждать не пришлось. Тот, снаружи, только и ждал, чтобы его впустили. Он был всесилен и вездесущ, хитёр и жесток, жаден и беспощаден; ему были известны все уловки, фокусы и грязные трюки; в тёмных закоулках сознания и ещё более мрачных подворотнях подсознания он чувствовал себя как дома; он знал и видел как на ладони все человеческие слабости и недостатки. Но только он, если верить Уайту, мог даровать надежду и забытье. А мог и отнять. Он, говорил Уайт, был когда-то создан людьми, но оказался так изворотлив, что, вывернувшись однажды, не только вышел из-под контроля, но и сам оказался у власти. У него, уверял Уайт, есть сознание. У него, говорил Уайт, есть желания, мечты и мысли. Он, объяснял Уайт, живёт в своём собственном мире, но мир этот находится так близко от нашего, что просвечивает сквозь каждый рекламный щит, плакат или надпись. Достаточно только хорошенько вглядеться… Ох уж этот Уайт.

В лицо Зета ударила тугая волна звуков и запахов. В мгновение ока он был одурманен и увлечён, одурачен и завлечён, тысячу раз обманут и тысячу же раз рад, что дал себя обмануть. Через минуту мозг начал захлёбываться от поступающей информации. Купи! Возьми! Попробуй! Загляни! Рискни! Попытайся! Узнай! Хватай! Тащи! Выбирай! Адреса, телефоны, названия, цены, кредиты, скидки, акции. Когда стало казаться, что мозг вот-вот взорвётся, Зет с силой захлопнул окно. Водоворот в голове начал медленно оседать. Где-то на дне, погребённый под горой мусора, остался мёртвый проповедник.

Разумеется, это не было исцеление, но это была передышка. И уже начала образовываться на вершине холма едва заметная воронка, и уже начали потихоньку сползать в неё первые крохотные песчинки. И где-то там, далеко внизу, точно краб, тяжело ворочался проповедник, начиная свой путь наверх…

Но пока… пока Зет был свободен. Он улыбнулся и попытался вспомнить, как это начиналось…

***

Это был обычный будний день. Летний, но немного прохладный. Солнце светило тускло, а ветер гнал облака так, что их тени с лёгкостью обгоняли машины. Зет, как обычно проспавший, выскочил из дома и пролетел метров пятьсот, прежде чем заметил неладное. Большинство магазинов оказались закрыты, людей было заметно меньше, чем обычно, а машин не было почти вовсе.

Зет замедлил шаг и начал недоуменно оглядываться. Сколько он видел, редкие прохожие вели себя точно так же. Встречаясь взглядами, они поспешно отводили глаза. Зет ещё подумал, не вернуться ли домой, но решил, что в случае чего три остановки метро, отделявшие дом от работы, надёжнее будет пройти пешком.

В метро оказалось так же скверно, как и на улице. Пассажиры – та ещё публика и в лучшие свои минуты – нервничали. Они вертели головами, приглядываясь и едва ли не принюхиваясь друг к другу. Напрасно. Это исходило не от них. Это висело в воздухе – тяжёлое, почти осязаемое ощущение придвинувшейся вплотную беды. Зет прислушался к себе. Да. Как будто что-то холодное и тоскливое подкрадывалось со спины. Нет, уже подкралось. Стоит за спиной и… Он резко обернулся, отметив, что несколько человек дёрнули шеями следом. Ничего, конечно. За спиной ничего не было. От этой пустоты нервы натянулись до предела, и Зета здорово тряхнуло, когда в другом конце станции что-то тяжело грохнулась об пол.

На работе почти никого не было. Виртуальный народец изощрялся в догадках. Новая мировая? Пандемия? Американцы? Чертово правительство? Ну не инопланетяне же, в самом деле!

Ближе к обеду в визоре проявился наконец президент, объявив, что потери чудовищны, но ситуация под контролем. Что это означает, президент, по-видимому, не понимал и сам, но был совершенно уверен, что настал час, когда всей нации следует сплотиться в единое целое и дать решительный отпор…

Зет так не думал. Трясущимися руками выключив рабочий стол, он выскочил на улицу и, даже не глянув в сторону метро, припустил домой. Рядом бежали другие люди.

Дома… Визор был выключен. Бесс (как же давно это было, Зет уже почти не помнил её лица) повернулась к нему, и улыбка медленно соскользнула с её губ. Она тяжело поднялась и включила визор.

В новостях сообщалось о минимум трети населения. Подробностей не было. Не было ни страшных кадров, ни шокирующих рассказов очевидцев. Людей просто не стало. Они исчезли. Не вышли на работу, не отвечали на вызовы, не выходили на связь.

Репортёры, с трудом скрывая служебный азарт, описывали наступивший хаос. В мире, где каждое рабочее место было расписано на поколения вперёд, исчезновение трети работников означало почти конец света. Треть от конца света, если быть точным.

Встали общественный транспорт и коммунальные службы. Остановилось производство. Не сумели открыться магазины и сети питания. Полноценно не работала ни одна служба и ни один сервис. Воды и электричества в городе оставалось на несколько дней, а что будет дальше, не брался сказать никто.

И самое невыносимое – оставалось неясным, кто же всё-таки враг и где он находится. Если бы только удалось его вычислить, вся военная мощь страны обрушилась бы на несчастного, не оставив ему ни единого шанса, ни одной лишней минуты жизни. Но врага не было. Спецслужбы выбивались из сил, отыскивая его следы, но все было тщетно.

Зет и Бесс, держась за руки, молча сидели перед визором, боясь взглянуть друг на друга. Так они просидели до вечера, заворожённо наблюдая, как стремительно гибнет город. А вечером наступил перелом. Кризис миновал. Тучи рассеялись. Оказалось, исчезли не все. Удалось найти одного из пропавших. Потом другого и третьего. Появилась надежда. Так же внезапно, как пропали, люди начали появляться. Сотнями, тысячами. И вот наконец из визора грянула благая весть: они живы! Они все живы! Совершенно все живы.

Зет и Бесс выдохнули, сходили на кухню за виски и вернулись к визору. Тот было уже не остановить: он, казалось, отыгрывался за вынужденный пост. Теперь известия сыпались из него как горох.

Масштабы трагедии сильно преувеличены.

Очень сильно.

Чудовищно.

Да, собственно, не было никакой трагедии.

Никто не исчезал. Все нормально. Все совершенно нормально.

Виновные в распространении паники будут наказаны.

Виновные в распространении паники уже наказаны.

Власти сожалеют о поспешном расстреле виновных.

Нашлись зачинщики!

Президент заверяет, что уж зачинщики-то не отделаются так легко, как виновные!

Нация дружно празднует избавление.

Нация дружно поёт гимн и безмятежно отходит ко сну.

Зет и Бесс недоуменно переглядывались. Какое избавление? Какой гимн? Что это вообще было?

Визор допел последние строки гимна и выключился. Подождав минуту, отключилось и городское освещение. Городу полагался безмятежный сон.

***

Утром визор не показывал ничего. Вообще ничего. Возможно, где-то в темноте экрана и затаился сам диктор, но аудитории был доступен только его голос. Уверенный, надёжный и бодрый голос человека, отучившегося по специальности и получающего триста кредитов в неделю.

– Технические неполадки, – успокаивал диктор. – Не о чем волноваться. Совершенно не о чем. Ситуация полностью под контролем. Президент, разумеется, в курсе. Компетентная комиссия уже на месте. Известны даже первые результаты. И нет совершенно никаких поводов для беспокойства. Абсолютно никаких. Чего, к сожалению, нельзя сказать об остальном мире. Сильнейший ураган достиг вчера берегов Японии….

Так продолжалось два дня. На третий тьма рассеялась, и бодрое лицо диктора просияло улыбкой. «Ну, что я вам говорил? – означала эта улыбка. – Ведь починили! Ведь наладили!»

– Доброе утро! – вещал сам диктор. – Приносим извинения за технические неполадки. Виновные строго наказаны. А теперь краткие новости. Сегодня воздух в столице прогреется до…

А через неделю все повторилось снова. На этот раз пустовала уже не треть, а половина рабочих мест, и теперь объяснения все же последовали.

– Просьба сохранять спокойствие, – вещал голос из тёмного визора. – Проблема идентифицирована, предпринимаются решительные шаги для её ликвидации.

Но, видимо, кто-то уже чувствовал, что этого мало. Кто-то уже понимал, что ещё немного – и… Вечером изображение ненадолго появилось снова, и диктор, сияя ослепительной улыбкой, объявил:

– Ситуация находится под контролем и уже близка к разрешению. Завтра с утра отец нации обратится к своим детям с официальным обращением. Спокойной ночи.

Однако ни утром, ни даже днём папа так и не выкроил времени пообщаться со своей нацией. Он появился вечером. Моложавый, спортивный и жизнерадостный, как обычно.

– Рад снова вас видеть, мои дорогие сограждане, – начал он, кажется что-то дожёвывая, – пусть даже и по не самому приятному поводу.

Сограждане, в общем, тоже были рады его видеть. Почему нет? Президент был неплохим человеком и хорошим отцом…

Президент энергично проглотил что-то и взял быка за рога.

– Все, вероятно, помнят, как на прошлой неделе чуть не треть наших сограждан не смогли выйти на работу? Так вы не поверите, на этой неделе случилось то же самое.

Президент умолк. И в тот самый момент, когда большинство зрителей пришли к выводу, что обращение уже закончилось, вдруг продолжил.

– Вы все меня знаете. Я не учёный. Я политик и бизнесмен. Поэтому я не буду зачитывать вам идиотскую бумажку, – он протянул к камере кулак и смял в нем лист бумаги, – которую мне подсунули умники из комиссии. Я там и половины не понял.

Президент несколько раз подбросил бумажный комок на ладони и наконец решительно швырнул его за спину.

– Попробую объяснить по-простому, – начал он. – Мы все очень любим смотреть визор. Фильмы, спорт, шоу и все такое. И любим мы его смотреть потому, что интересно. Так интересно, что порой, как говорится, не оторвёшь…

Президент потёр лоб, собираясь с мыслями.

– Ну и какой-то… Ох, мы его найдём… Ох, найдём… Так вот, этот… какой-то придумал, как сделать так, чтобы действительно было не оторвать. Ну, то есть совсем. И на прошлой неделе, во время утренних новостей, опробовал. В итоге каждый, кто смотрел утром новости, смотрел их до вечера. До тех самых пор, пока мы не оборвали вещание. Просто не мог оторваться.

– На этой неделе все повторилось. Только, черт бы его побрал, новости теперь стало смотреть больше народу, и вышло совсем скверно. Почти половина работоспособного населения весь день просидела перед визорами, как зомби. Половина!

Лицо президента побагровело.

– Клянусь! – Он ударил кулаком по столу, и в камеру полетели какие-то брызги. Гамбургеру, надкушенному перед началом обращения и заботливо помещённому вне поля зрения камеры, пришёл конец. – Клянусь, – повторил президент, вытирая ладонь о штанину, – что мы найдём этого мерзавца, и найдём скоро! На этом прощаюсь. Желаю всем доброй ночи и приятных снов. Из соображений безопасности визоры сегодня на ночь будут отключены. Вместе с электричеством. Спасибо за понимание.

Президент исчез, зазвучал гимн, и, едва он закончился, визор незамедлительно погас. ещё через минуту в городе погас свет. Добропорядочные граждане переглянулись в наступившей тьме и на ощупь отправились спать.

***

В течение следующего дня визор, нехотя и по частям, объяснил наконец, что происходит. А происходило то, что, собственно, и должно было рано или поздно случиться.

Уже в середине двадцать первого века, при выборе из более чем двухсот каналов, включив визор, средний зритель тратил на их переключение не более десяти секунд. За это время его внимание неизбежно оказывалось привлечённым той или иной программой, после чего зритель уже не дотрагивался до пульта, добросовестно переваривая одну передачу за другой. Любой канал научился держать внимание зрителя сколь угодно долго до тех пор, пока речь шла о свободном времени. Заставить зрителя забыть о неотложных делах не удавалось ещё никому.

Как следствие, визор-каналы вынужденно шли к совершенству, оттачивая и шлифуя каждый кадр и каждую фразу, не имея возможности предсказать, на каком из них включит свой визор зритель. Любая программа на самом дешёвом канале, выключенная в любой момент, действовала на зрителя так, что он уже не мог от неё оторваться и просматривал до конца, чтобы тут же, не успев дотянуться до пульта, попасть на крючок следующей – и так до тех пор, пока ему не нужно было идти на работу, ложиться спать или заниматься делами. То есть до тех пор, пока у него было время смотреть визор.

Очевидно, рано или поздно кто-то должен был преодолеть и этот барьер, заставив зрителя забыть обо всем, кроме экрана. Плохой прогресс тоже прогресс, и он неизбежен точно так же, как и хороший, но эта его ступень казалась делом следующих десятилетий.

Поэтому никто не был готов, когда в один обычный будний день… Летний, но немного прохладный… Когда солнце светило тускло, а ветер гнал облака так, что их тени с лёгкостью обгоняли машины, пятисекундный рекламный ролик малоизвестной компании, промелькнувший в утренних новостях, до вечера выключил из жизни треть работоспособного населения.

Зет видел в архиве фотографии семей, застывших перед экраном. Муж на полпути к двери. Жена, натягивающая колготки младшему, чтобы вести его в сад. Школьник, так и не донёсший до раскрытого рта ложку какой-то дряни. Даже собака, тянущая со стола кусок хлеба. У всех головы (морды) повёрнуты к визору, все провели в этом положении тринадцать с половиной часов.

Фирму, заказавшую тот ролик, взяли тем же вечером в полном составе, включая приходящих уборщиц. Больше их, конечно, никто не видел. Опять же в архиве Зет прочёл позже, что все они оказались абсолютно невиновны, без всякой задней мысли заказав и добросовестно оплатив рекламный ролик у крохотного и никому не известного рекламного бюро, портфолио и не в последнюю очередь расценки которого приятно поразили директора. Сотрудникам крохотного и никому не известного рекламного бюро, как это порой случается с умными людьми, отчего-то и в голову не пришло просчитать последствия своих поступков, почему уже через день они без всяких проблем были отловлены, и дальнейшая их жизнь протекала – долго ли, коротко ль – под никому не доступным грифом «Гиперсекретно». Удалось ли вытянуть из бедняг злодейскую формулу? Смешной вопрос. Конечно, она была там, среди прочих интереснейших фактов, в картотечном ящичке под грифом «Гиперсекретно», в мегасекретном разделе сверхсекретного архива суперсекретной службы.