Текст книги "Купи или умри. Добро пожаловать в безжалостный новый мир"

И несмотря на то, что злодеи были пойманы, обезврежены и принуждены к живейшему сотрудничеству, а их преступное изобретение изъято, препарировано и навсегда изолировано от общества, через неделю история повторилась. Новых манипуляторов взяли быстрее прежних, об их последних часах тоже, наверное, исписаны гиперсекретные страницы, но спокойствия это не принесло: по всему выходило, что они пришли к открытию самостоятельно. Видимо, ему просто пришло время открыться. После того как коллапс повторился трижды в течение месяца, поставив экономику на колени и даже хуже, пришлось признать очевидное: сдержать технологию, для которой пришло время, не получится. Мир снова изменился, и в этом новом мире человек оказался самой несовершенной системой – с бесконечным количеством уязвимостей и почти таким же числом желающих их использовать.

***

прошёл месяц. О самой технологии широкие массы по-прежнему знали лишь то, что она есть, что пользоваться ей запрещено под страхом несуществующей, но летальной статьи и что время от времени то одни, то другие преступные элементы ей тем не менее пользуются.

Об этом они узнавали по комбинации пронзительных звуков из визора, которые будили их от очередной спячки. Большинству это даже нравились. Имея сладкий привкус узаконенного прогула, эти эпизоды и оплачивались как больничный. Но во всем хороша мера, и скоро к удовольствию от внепланового отдыха стали примешиваться угрызения совести.

Видимо, общая беда сплотила нацию. Во всяком случае, политическая грамотность, сознательность и активность населения резко пошли вверх. Рейтинги государственных визор-каналов рванули следом. Никогда ещё политические, образовательные и культурные программы не собирали таких аудиторий.

Вскоре широкие массы узнали и кодовое название технологии, точнее, её аббревиатуру: ЦВЕТ. Расшифровки никто не знал, да и зачем? Цвет и цвет. Нормальное слово. Проговорился не кто иной, как сам национальный лидер, во время одного из обращений вдруг ощутивший позыв поклясться, что ни при каких обстоятельствах государство не станет использовать цвет в своих целях. Поклялся лидер всем, что дорого его сердцу (трижды к тому времени пересаженному и, вероятно, имеющему массу, ну просто массу самых искренних привязанностей).

– Конечно, не станет, – согласились массы, не в силах отвести взгляда от любимого лица.

Хуже всего было то, что технология, являясь нелегальной, преступной и жёстко наказуемой, не была при этом секретной. Уже через две недели её описание, точную формулу и принцип действия можно было найти в сети. Имея деньги (правда, большие деньги) и производственные мощности (правда, очень большие мощности), ничего не мешало ею воспользоваться. Мало того, как-то совершенно вдруг оказалось, что страна провозглашённого равенства просто кишит гражданами, которые мало того что в полной мере обладают указанными ресурсами, но и с удивительной готовностью используют их для чёрного, а в данном случае скорее цветного дела. И будто для того, чтобы сделать картину уж окончательно неприглядной, выяснилось, что остальное население, таких ресурсов лишённое, единодушно поддерживает и одобряет использование цвета частными лицами.

Сказать проще, нация полюбила цвет. Цвет был как наркотик. После одной-единственной – при этом абсолютно любой – передачи в цвете смотреть обычные было тягостно и тоскливо.

Цвет можно было регулировать. Его мощность можно было прибавить и убавить так, что на верхней границе человек превращался в овощ, тогда как на нижней испытывал к передаче лишь чуть заметно повышенный интерес.

Цвет можно было дозировать и по времени. Выставленный на время таймер со специальным сигналом гарантированно выводил зрителя из цветного сна.

Регулируя цвет, можно было самое унылое зрелище превратить в незабываемый просмотр. Можно было уйти от проблем, включив цвет на полную и выставив таймер, чтобы вернуться через час, два или день. Или выключить таймер вовсе и уйти из жизни со всеми удобствами: дома, в любимом кресле, перед визором, с банкой пива в руках – точно как жил.

***

С приходом цвета для визор-каналов настал звёздный час. Такие рейтинги и такие прибыли от рекламы раньше им только снились. Цвет использовался все чаще и чаще, а уголовные дела доходили до суда все реже и реже.

Выяснилось, что практически невозможно провести чёткую грань между цветными технологиями и любыми другими способами привлечения внимания, будь то книга, картина, лекция или тихий дружеский разговор. Даже начинающий адвокат с лёгкостью доводил дело до абсурда, наглядно доказывая, что любой графический образ, или, проще говоря, обычная картинка или надпись, в какой-то мере является реализацией цветных технологий, и если уж говорить всю правду (и ничего, кроме правды), то и его честь судья недавно производил звуки, имеющие целью оказать определённое влияние на присяжных и, более того, побудить их к определенным действиям, иными словами, его честь, безусловно, сам того не желая, только что использовал цветные технологии, вследствие чего неизбежно возникает вопрос, позволительно ли считать факт использования цветных технологий доказанным, если он был доказан с помощью цветных технологий?

Кроме того, выяснилось, что у цветных технологий крайне мало противников. Визор-каналы были «за», производители были «за», подавляющее большинство зрителей, получивших наконец идеальное зрелище, тоже были «за». Против, причём в явном меньшинстве, оказалось государство, что не мешало ему широко использовать цвет на госканалах «в целях воспитания духа патриотизма и приверженности традиционным ценностям».

Однако цвет отнимал у государства его главную прерогативу: собственноручно и единолично определять, что нужно его гражданам, а что нет. И государство вышло на борьбу с цветом. Вышло одно. Вышло, обречённое на поражение. И принялось терпеть их одно за другим.

Система централизованного контроля в обязательном порядке встраивалась в визоры – на всякий случай – уже не один десяток лет, и теперь этот случай случился. Для начала время непрерывной работы любого отдельно взятого визора в стране было ограничено двумя часами. Предполагалось, что это гарантированно ограничит время цветного транса, если такой наступит. Нет. Не ограничило. В трансе или без него, зрители выключали визор и включали его снова.

Государственные мужи пораскинули умом, и вскоре ни один визор в стране не был способен работать больше шести часов в сутки. И, разумеется, более двух часов кряду.

Население крякнуло и отправилось по магазинам докупать недостающее: кто один, кто два, а кто и все три визора.

В ответ через неделю ни в одной квартире страны вещание визора – одного ли, двух или трёх – не могло длиться более шести часов в сутки. И да, более двух часов кряду.

В ответ население стало чаще ходить в гости. Графики просмотра визоров по квартирам, лестничным клеткам и этажам стали обычным делом.

После такого вероломства со стороны верноподданных государству оставались только крайние меры – вещание было централизовано: ему оставили час утром, два часа днём и три вечером. И как только это случилось, Служба статистики и надзора неожиданно рапортовала о подозрительном, а точнее, экспоненциальном росте как спроса, так и предложения на проигрыватели, прокручиватели, нарезыватели и прочие носители информации, способные хоть как-то её воспроизводить.

Кроме того, цветным технологиям вдруг стало тесно в квартирах, и они мощным потоком устремились на улицы, где их уже поджидали электронные афиши, табло, указатели, индикаторы, экраны, проекторы – иными словами, все то, что могло хоть что-то показывать.

Самое неприятное, каждый день приносил что-то новое: то странствующих роботов-проповедников, то летающих автокомми, то зеркала правды.

Государство решило, что с него хватит. Пусть уже этим занимаются специально обученные люди. Тогда и появился Отдел.

***

Официально задачей Отдела являлась защита граждан и потребителей от любых попыток воздействия на их сознание, имеющих целью манипулирование указанными гражданами либо же извлечение материальной или любой иной выгоды. Формулировка, конечно, вышла корявой, поскольку гражданами, а уж потребителями и подавно, не манипулировал только ленивый. Мало того, любое доступное органам восприятия событие, будь то фильм, книга или просто статья в журнале, тоже бесцеремоннейшим образом воздействовало на сознание беззащитного, по сути, реципиента. Формально, застав двух граждан за мирной беседой, любой сотрудник Отдела мог с полным правом задержать обоих на том основании, что они сознательно воздействуют друг на друга, уж наверное занимаясь этим не бесцельно. Впрочем, первое время на сомнительные и пограничные варианты у служащих Отдела попросту не хватало времени: он напрочь увяз в борьбе с критическими проявлениями новых технологий. Увяз по той простой причине, что если задачей Отдела было оторвать население от визора, направив его энергию на что-нибудь производительное и полезное для страны или уж хотя бы на отправление физиологических потребностей, то задачей населения, кажется, было любой ценой уклониться от выполнения унизительных обязанностей, накладываемых на человека государством и природой. Граждане приспосабливались, хитрили, ловчили и выворачивались наизнанку, только бы провести лишнюю минутку наедине с визором. Особо упёртые оставались с ним до конца. Но это все же случалось редко. Каждый случай невозврата расценивался как брак в работе Отдела и облагался чудовищными штрафами.

Забот было много, и Отдел быстро обзавёлся многочисленными структурами, отделениями и подотделами для выявления способов воздействия на психику потребителя, для технического противодействия этим способам, для планирования, анализа, отчётности, профилактики, лечения и, в конце концов – куда ж без неё, – очистки города от последствий недоработок и упущений всех этих многочисленных учреждений.

Деятельность последней структуры имела столь зрелищный характер, что в народе весь Отдел немедленно переименовали в Очистку. Название прижилось.

На заре карьеры Зет часто бывал на «очистных» вызовах и на всю жизнь насмотрелся на «труповизоры», и если все визоры были более-менее одинаковые, то каждый невозвращенец разительно отличался от прочих, и не в последнюю очередь степенью разложения. Зет повидал и полностью мумифицированных зрителей, и таких, у которых в стакане колы ещё пенились пузырьки, и все промежуточные стадии. Самое…

– Простите, что отвлекаю, – проскользнул в его воспоминания тихий вежливый голос, – но московское время пятнадцать часов ровно, а повар куда-то исчез, и я подумал, не заказать ли еду на дом, потому что…

Зет хлопнул себя по лбу. Повар! Вчера, понятно, было не до него. Но вечером с работы придёт Несс, и снова окажется, что есть нечего. Надо ехать за этим… как его? Ну да, за «Кухлером».

Он тяжело вздохнул, встал и отправился в душ, где чуть было не убился, поскользнувшись на куске пластика, бог знает как оказавшемся в ванной. Подняв его и осмотрев, Зет сморщился от отвращения. Маленький розовый кусочек оказался временным ухом, которое ему приклеили вчера у врача. Зет осторожно ощупал правую сторону головы, смутно на что-то надеясь, и, конечно, напрасно, потому что уха и впрямь не было. Разумеется – вспомнилась рекомендация врача, – не мочить! Помрачнев, Зет вылез из ванной, вытерся и вышел, даже не заглянув в зеркало.

Глава 11 | Золотая Рыбка

Подходя к дому, Уайт по привычке остановился у последнего перед подъездом фонаря, изо всех сил втянул носом влажный вечерний воздух, старательно впитал палый свет фонарей, и… ничего. Ни строчки. Уайт пожал плечами и побыстрее прошёл мимо группки рекламных модулей, с недавних пор облюбовавших пятачок у подъезда. Модули были явно бесхозными, давно отбились от рук, одичали и, вне всякого сомнения, подлежали скорейшему уничтожению, но почему-то прекрасно себя чувствовали и каждый вечер, точно большие чёрные птицы, усеивали спинки окрестных скамеек.

– Эй, – окликнул один из них Уайта. – Батарейки есть?

Слов Уайт, конечно, не слышал, их успешно отфильтровала защита, но они всегда были одинаковыми. Уайт раздражённо мотнул головой и поскорее нырнул в подъезд.

– А если найду? – донеслось ему вслед.

Дома уже спали. Не включая свет, Уайт разделся и прошёл на кухню. Навстречу из темноты выдвинулась фигура и, отмахнув висевшей на сгибе локтя тряпкой, развязно зачастила:

– Добрый вечер, хозяин. Что-то вы нынче поздно. Проголодались? Могу предложить клецки со сметаной, вареники с маслом, пельмени в твороге. Также…

– Виски, – перебил Уайт повара. – Просто виски.

– Сию минуту, – понимающе кивнул повар, уже гремя стаканами. – Кстати, вы не поверите, что сегодня случилось… Звонила тётя Ти…

Прежний Уайт непременно выслушал бы и даже поверил. Новый просто остановил робота:

– Не сейчас, По. Я устал.

Развернулся, прошёл в гостиную и, встав у окна, в пять минут выцедил весь стакан.

Когда он улёгся, Тесс уже спала. Уайт заложил руки за голову и уставился в темноту. Он лежал так, ни о чем не думая, просто дожидаясь, когда из тьмы медленно и неохотно начнут выплывать разноцветные бабочки слов.

…Синие руки рассвета запачканы тысячью мраморных колокольчиков: цепи звенят, цепи. А может, так рассмеялось, треснув во тьме, зеркало? Или моё лицо, уступив место другому, лучшему?

Где-то далеко часы пробили одиннадцать. Менеджерам высшего звена пора заканчивать думать о глупостях. Менеджерам высшего звена пора спать. Им рано вставать. Им нужно много сил, чтобы решать важные сложные задачи. Много важных сложных задач.

Уайт лежал и смотрел, как разноцветные бабочки, точно в стекло, бьются в глухую бетонную стену, отделившую день от ночи и без минуты одиннадцать от одной минуты двенадцатого. Скоро весь пол был усыпан бледными вялыми лепестками оборванных крыльев. Некоторые ещё шевелились. Воздух был пуст и черен. Тихо скулила, точно плача во сне, Тесс. Уайт погладил её по голове, и Тесс утихла. Уайт понюхал руку, откинулся на подушку и устало закрыл глаза. В одиннадцать менеджеру высшего звена полагается спать. Сопротивление бесполезно.

***

– Московское время шесть часов ровно, – не особенно веря в успех, сообщил слуга.

Напрасный труд: Уайт знал это и так. Проснувшись пятнадцать минут назад, он успел уже перебрать в уме и выстроить по приоритетам основные дела на день.

Он бодро выскочил из кровати и, пройдя в спортзал, приступил к утренней гимнастике.

Ноги на ширине плеч – это ещё терпимо, но вращение корпусом… Господи, ну и гадость! А ведь впереди ещё наклоны и отжимания. Он старательно отводил глаза от зеркала, занимавшегося всю стену гимнастического зала: его с детства тошнило от спортсменов.

А ведь наверняка находятся безумцы, которые верят, что это полезно. Ну, ещё разок – и хватит. Скорее в душ.

Душ – это семь минут. Бритье и зубы – восемь. Это если не ронять щётку. Если же уронить, да ещё так, чтобы она отлетела в самый дальний, пыльный и тёмный угол, где её почти невозможно найти, тут уже, конечно, не восемь.

На самом деле ничего подобного. Берётся обычный палец. Лучше указательный. И вуаля! Опять восемь.

И ровно без четверти семь Уайт был на кухне. Как и вся семья – маленький подвиг, который Тесс повторяла ежедневно с момента переезда на новую квартиру. Не считая первого дня, когда ровно в десять минут восьмого Уайт, оглядев заснувшего над тарелкой Мика, шатающегося по комнате в поисках штанов Квика и уткнувшегося в телефон Твика, с несчастным видом повернулся к Тесс:

– Прости, дорогая, я больше не могу ждать. Я опоздаю.

И ушёл один, надолго погрузив квартиру в мёртвую тишину.

– Доброе утро, семейство, – весело сказал Уайт сегодня, беря ложку. – Как спалось? Что снилось? Какие планы? Чем нас сегодня кормят?

Он придвинул тарелку, ухватив её так, чтобы большой палец немного погрузился в кашу. Все оказалось в порядке: каша была в меру тёплая, и ничто сегодня не угрожало расписанию. Уайт скользнул взглядом по Тесс. Нет, не заметила. Он принялся за еду, покончив с ней в две минуты. Поднял голову и поймал внимательные взгляды сыновей.

– Ты, пап, прям супергерой, – восхитился Твик.

– Кажется, ты съел кусок тарелки, – хмыкнул Квик.

– У папы кончилась каса, – сообщил Мик.

Уайт заставил себя улыбнуться. Когда они в первый раз рассаживались на новой кухне, он выбрал место напротив часов. Теперь ему нужно было только поднять глаза.

Без десяти.

– Первое место, как обычно, недосягаемо, – улыбнулся он. – Но есть ещё серебро и бронза. За них тоже положены призы.

– Какие? – деловито поинтересовался Твик.

– Исполнение желаний. Большое желание за второе место и маленькое – за третье.

Твик сморщил нос. Квик вытянул губы трубочкой. Мик насупился.

– Слишком горячая, – сообщил Твик. – Нужно подождать, чтобы остыла.

– Ага, – подтвердил Квик.

– Жжётся, – объяснил Мик.

Уайт вопросительно посмотрел на Тесс, но та лишь беспомощно пожала плечами.

– Хорошо, – сказал Уайт. – Я вас понял. История.

Дети закивали и взяли со стола ложки.

***

– Однажды Каменный Доктор выпросил у своего трудолюбия отгул от мерзких делишек и отправился на рыбалку.

– Куда отправился? – переспросил Твик.

– На рыбалку. Только не говорите, будто не знаете, что это такое. Мы тысячу раз… Хотя да, пожалуй, и не знаете. Дорого было. Ну, ничего, теперь сходим. Рыбалка – это такое большое закрытое сооружение с искусственным водоёмом, в котором разводят так называемых рыб. А рыба – эта такая устаревшая форма жизни, которая живёт в воде и питается червяками. И ещё она с ног до головы покрыта золотой чешуёй. В общем, дорогая штука. И её нужно поймать специальным инструментом. Называется – удочка. Что-то вроде длинного и тонкого подъёмного крана. В общем, непросто. Раньше люди только этим и развлекались. Ну, когда было мало визоров и много всего остального: воды, времени и этой самой рыбы.

– И в чем кайф? – недоверчиво осведомился Квик.

– А я почём знаю! – фыркнул Уайт. – Никогда не пробовал. Но все, кто это делал, говорят, интересно. Пожалуйста, не сбивайте. Так вот, я рассказывал о том, что Каменный Доктор отправился на рыбалку. Уж у него-то денег, сами понимаете, хватало. Как, впрочем, и лени. Поэтому он купил билет, позволяющий ловить рыбу не только удочкой, но и неводом.

– Чем?

– Ну, мешок такой с кучей маленьких дырок. Им нужно черпать воду. Вода через дырки уходит, а рыба – нет. И хватит уже вопросов, ладно? Мы так вовек не закончим.

Без семи.

– В общем, закинул он невод первый раз – и ничего не вытащил. Закинул во второй – и не вытащил ничего снова. Закинул в третий раз – и тут наконец ему повезло, и на дне мешка оказалась маленькая золотая рыбка.

Каменный Доктор повертел её в руках и так и эдак, погладил, понюхал да и опустил восвояси. А что с ней ещё делать – не есть же.

– Куда опустил?

– Во свояси. Только не спрашивайте, бога ради, что это такое. Наверное, какой-то специальный контейнер для пойманной рыбы. Вот поедем на рыбалку – увидим.

И тут рыба голову из воды высунула… Вот, значит, свояси заполнены водой, – и говорит человеческим голосом: «Респектище тебе, чувак, и огромная уважуха от всего нашего косяка. Думаешь, ты обычную рыбу опустил во свояси? Фиг ты угадал, чувак. Я рыба-мутант, и у меня есть ген, который отвечает за исполнение желаний. Сама знаю, что быть этого не может, но желания исполняются, факт. Так что давай. Отпускай меня, и я их тебе исполню. Три».

«Брехня какая! – ответил Каменный Доктор. – Докажи».

«Загадывай, увидишь», – стоит на своём рыба.

«Ну, тащи тогда пиво», – усмехнулся Каменный Доктор и тут же удивленно охнул, обнаружив в руках бутылку.

Он недоверчиво повертел бутылку в руках.

«А чего такое тёплое?»

«Пожалуйста», – ответила рыбка, и бутылка стала холодной.

«Могла бы и открыть», – сварливо проворчал Доктор.

«Без проблем», – ответила рыбка, и пробка сама слетела с горлышка.

«Спасибо, – чуть вежливее, чем обычно, сказал Доктор. – Вижу, ты молодец. Теперь про желания…»

«Уже исполнены. Все три, – бойко ответила рыба. – Доставлено, охлаждено и открыто. Бывай, чувак».

Дети дружно ахнули.

– Что, поверили? – усмехнулся Уайт. – Ну и зря. Доктор был совсем не дурак. Всю эту сценку он мигом прокрутил в голове, а вслух сказал:

«А подай сюда Воздушного Джека в праздничной упаковке».

Не успел договорить, глядь – а перед ним уже закупоренная бутылка, а в бутылке не кто иной, как Воздушный Джек собственной персоной. Грустный-прегрустный, пойманный-препойманный.

«Ну ничего себе!» – удивился Каменный Доктор и сразу же отпустил рыбу в реку. Та честная оказалась: плавает себе у берега, лицо над водой, остальных желаний ждёт.

Доктор задумался.

«А давай его в клопа превратим», – говорит.

Не успел вымолвить – вот тебе клоп. И тут Доктора понесло.

«А в таракана?»

Хлопс! И в таракана.

«А в мокрицу?»

Бац! И в мокрицу.

«В инфузорию!»

«В скунса!»

«В козла».

«В рыбу. В тухлую вонючую рыбину!»

И вот тут он, конечно, дал маху. Обиделась золотая рыба. Махнула хвостиком и скрылась в этой… как её… пучине. Только её и видели. И остался Каменный Доктор при всем своём уме сидеть на берегу, как последний дурак. И только и напоминаний о рыбе – использованный билет да пустой невод. Даже бутылки, в которой сидел Воздушный Джек, не оставила ему рыба. А вот самого Джека оставила. Ох и накостылял же он тогда Доктору…

Уайт обвёл взглядом пустые тарелки и улыбнулся часам, которые показывали ровно семь.

– А теперь, молодые люди, на выход! – скомандовал он.