Текст книги "Неформат"

Неформат
Стихотворения
Феликс Чечик

© Феликс Чечик, 2015

© Геррит ван Хонтхорст, иллюстрации, 2015

Редактор Галина Наумовна Альперина

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

«Давай померяемся силами, —…»

 
Давай померяемся силами, —
какие наши годы, брат,
покуда путь под Фермопилами
еще не превратился в ад.
 
 
Покуда кровь ручьями малыми
еще не вытекла из нас
в сражении неравном с галлами,
где царь Каллипп халиф на час.
 
 
И на победе леонидовой
воспитаные соловьи, —
померяемся не обидами,
а силой веры и любви.
 

«Слова мои…»

 
Слова мои,
а музыка ничья?
Синицы и
весеннего ручья.
Заката не-
разменный золотой —
звени во мне,
не исчезай – постой.
 

«Обращаюсь к берёзе…»

 
Обращаюсь к берёзе,
обращаюсь к сосне, —
как поэзия прозе —
посочувствуйте мне.
Покачайте ветвями, —
не в упрёк, не в укор,
может быть только вами
я и жив до сих пор.
На прощание или
перед встречей, пока
небо не разлюбили
облака и река.
 

«в моей песочнице…»

 
в моей песочнице
непрошенные гости
играть не хочется
и не хватает злости
но хватит мужества
терпения и слова
дрожа от ужаса
построить замок снова
 

«Вода точила камень…»

 
Вода точила камень,
и превратила в нож,
что голыми руками
не очень-то возьмешь.
 
 
С восторгом страстотерпца
его пригрею я
за пазухой у сердца,
как сирое дитя.
 

«Двух пташек из окна…»

 
Двух пташек из окна
я вижу-слышу вечно,
где поздняя – грустна,
а ранняя – беспечна.
Они друг с дружкой не
знакомы, слава Богу,
иначе бы во мне
посеяли тревогу.
А так: одна поет,
другая спит на ветке,
а я за годом год
на них смотрю из клетки.
 

«Учиться влом, в любви облом…»

 
Учиться влом, в любви облом,
курить по кругу за углом, —
и на линейке быть распятым.
И чувствовать себя битлом —
незримым пятым.
Слесарить, и качать права,
и водку запивать чернилом.
И аты-баты и ать-два
в ЗабВО метельном и унылом.
Но не подсесть на озверин
от жизни бренной или бранной,
и петь про yellow submarine
бурятке Йоке полупьяной;
и снова ощутить – незрим, —
в своей стране, как в иностранной.
Молчи, скрывайся и терпи, —
живи бездарно и безбожно,
пускай подлодкой на цепи,
но только желтой, если можно.
И в полночь получить с небес
от Джона SMS.
 

«Мне сугробы детства – по плечо…»

 
Мне сугробы детства – по плечо.
Холодно, тепло и горячо.
В сторону полметра – с головой.
Холодно. – Спасибо, что живой, —
говорю сегодняшнему. Не
прошлому, которое во мне.
Холодно. Что спрятал – не найду.
А оно лежало на виду.
Столько лет лежало, столько зим.
И сугробы выросли над ним.
 

«Первое, что вспоминается мне…»

 
Первое, что вспоминается мне:
цирк-шапито в позапрошлой стране,
и ярко-красное чудо
в перьях на белом коне.
 
 
Слышу оркестр или музыку сфер?
Счастье окрест Мade in ČSSR.
И на арену сквозь слезы
смотрит седой пионер.
 
 
Будто во сне пролетают века.
Скачет и не различить седока
там, где на фоне заката
перистые облака.
 

ОДНОКЛАССНИЦЕ

Ты, в облегающем трико,

после урока физкультуры

разводишь «химика» легко

на тройку в четверти; амуры

кружат по кабинету и

один из них – залётный, кстати,

бубнит о неземной любви

и неминуемой расплате.

«А крылья мотылька…»

 
А крылья мотылька,
промокшие насквозь,
нелетные пока —
повешены на гвоздь.
Бескрыло мотылек
от них невдалеке
согрелся и прилег
и спит на потолке.
 

«самые вкусные яблоки или…»

 
самые вкусные яблоки или
тыблоки были на братской могиле
вечный огонь бесконечный мотив
млечно-медовый налив
в жизни вкуснее не пробовал этой
паданки солнцем июльским согретой
ливнем омытой как слёзами вдов
вновь вспоминаю и вновь
долго ли коротко ли как ни странно
косточек горечь и запах пропана
нету страны на меня из окна
смотрит огрызком луна
 

«Жуки и муравьи, —…»

 
Жуки и муравьи, —
земляне и собратья,
придите же в мои
раскрытые объятья.
 
 
Нам с вами по плечу
заоблачные дали!
Топчу, топчу, топчу,
пока не растоптали.
 

«я оборвал на полу…»

 
я оборвал на полу
молчала и молчи
из детства радиолу
поющую в ночи
цифирь пришла на смену
убогости былой
и попадает в вену
невидимой иглой
молчала не винила
не проклинала свет
лишь капелька винила
скатилась на паркет
 

«А снега ночное парение —…»

 
А снега ночное парение —
обычное волшебство,
но разные: угол и зрение,
и все многоточья его.
 
 
И, спавшая чутко, разбужена
и смотрит в окно, не дыша,
на неповторимое кружево
и тающее, как душа.
 

«Воспоминания белы…»

 
Воспоминания белы,
как облака над нами…
И запах досок и смолы
на старой пилораме
я вспоминаю вновь и вновь,
а не детали эти:
ужасный вопль, опилки, кровь
и палец на газете.
 

70-е

Хватит: о воде и вате, —

жизнь одна и смерть одна.

Слониками на серванте

пустота посрамлена.

Выстроились по ранжиру:

раз, два, три, четыре, пять…

Граду посланы и миру.

Улетать? Не улетать?

Улетели друг за другом —

гуси-лебеди мои, —

к африканским летним вьюгам,

к зимним пастбищам любви.

«Недодано? Более чем, —…»

 
Недодано? Более чем, —
скорее уже – передали.
И я навсегда обречен
любить, не вдаваясь в детали,
в подробности – коих не счесть, —
не вычесть из жизни и сердца.
И некуда деться, и есть,
как бомбоубежище – детство.
 

БАБУШКА

И хлебные крошки

собрав со стола,

по лунной дорожке

на небо ушла.

«Покуда в городской пыли…»

 
Покуда в городской пыли
дышал, как рыба, я,
прогнулось небо до земли
под тяжестью шмеля.
 
 
И от гудения его
июльский день оглох.
И ничего. И никого.
И шмель летит, как Бог.
 

«Когда рыдали над прыщами…»

 
Когда рыдали над прыщами
и слушали «Goodbye, My Love»,
мы брать преграды обещали,
обещанного не сдержав.
Да здравствуют петля и вена,
тоска и хлебное вино,
где погибают откровенно,
уже погибшие давно.
 

«– Не пей с Валерой, – говорил…»

 
– Не пей с Валерой, – говорил
мой друг Володя.
А сам, не зная меры пил,
в плену мелодий.
 
 
– Не пей с Володей, – говорил
мой друг Валера.
А сам в плену мелодий пил,
не зная меры.
 
 
И я не спорил с ними, но
пил с тем и с этим,
и, как закончилось вино,
сам не заметил.
 
 
И, как ушёл один, и как
второй в завязке…
А я остался в дураках
из доброй сказки:
 
 
полцарства пропил, и в живых
не числясь даже,
соображаю на троих
в ночном трельяже.
 

«За то, что пил не только квас —…»

А. Ф.

 
За то, что пил не только квас —
спровадили его,
как Лермонтова на Кавказ
в бескрайнее ЗабВО.
 
 
Теперь, ты хоть залейся – пей
во сне и наяву:
вино тоски, абсент степей
и неба синеву.
 

«Небо было, – хоть убей —…»

 
Небо было, – хоть убей —
голубее, и
мы гоняли голубей,
а теперь чаи.
 
 
Зеленей была трава,
слёзы солоней…
Жизнь права и смерть права,
растворившись в ней.
 

«Твоё в горошек платье…»

 
Твоё в горошек платье,
мой клёш под пятьдесят,
как новые – в палате
мер и весов висят.
 
 
А мы с тобою – пепел
и нас развеял сын.
Конечно: мене, текел,
но вряд ли – упарсин.
 

«Покуда жил, пока…»

М.– А. М.

 
Покуда жил, пока
жизнь представлялась длинной,
смотрел на рыбака,
стоящего над Пиной.
 
 
И принимал за клев
обманчивые ряби,
и ставил на любовь
и наступал на грабли.
 
 
На тополях, вот-вот
воспламенится вата
и не погаснет от
рассвета до заката.
 
 
И опадет листва,
и занеможет вьюга,
и мы, как дважды два,
найдем с тобой друг друга…
 
 
С тех пор прошли века,
невидимые глазу,
и больше рыбака
я не встречал ни разу.
 
 
Мой незнакомый друг, —
надежда и отрада,
ты удочку из рук
не выпускай, не надо.
 
 
Пусть удочки полет
над Пиной вечность длится,
и ветер в ней поет,
как на рассвете птица.
 

«Воздушный змей —…»

 
Воздушный змей —
искусственный на вид,
среди ветвей
застрял, и не летит.
 
 
И этому
он бесконечно рад.
Покой и тьму
предпочитает, гад.
 

«Ко времени не набивался…»

 
Ко времени не набивался
в друзья, – на кой?
Кружили листья в ритме вальса
над потемневшею рекой.
Звучала музыка всё глуше
и всё невнятнее, пока
деревьев временные души
не упокоила река.
 

МЕТАЛЛОВЕДЕНИЕ

 
Это, пожалуй,
уже перебор:
медный пожар
и Серебряный Бор,
наоборот – не хватало
птицам осенним металла.
Так себе песни —
прощальное «си»,
солнце, хоть тресни,
проси не проси —
больше не светит певуче
сквозь оловянные тучи.
Это, – еще бы! —
уже перехлёст:
дятел без пробы,
синица и клест,
в дождь на рябиновой ветке,
как в металлической клетке.
И на березах намокла, дрожа,
ржа.
 

ПОЙМАЙ МЕНЯ…

 
1.
Поймай меня на честном слове,
пытай, не делая поблажки —
ноябрьское Подмосковье, —
хрущобы и одноэтажки.
Но пойманный тобой, как птица,
под пыткой не скажу ни слова
о том, что продолжает сниться:
и Щёлково и Одинцово.
Я житель не твоих окраин
и небо надо мной не хмуро,
которому я рад и равен,
как вечный гой после гиюра.
 
 
2.
 

Памяти Н. Оганесяна

 
Поймай меня на честном слове,
пытай меня без перерыва,
гранатовое – цвета крови, —
вино армянского розлива.
Мне хлебное милей, конечно,
и ближе сахарное даже, —
не потому, что ночь кромешна
в метафизическом пейзаже.
Не потому, что брат на брата,
и ничего не стоит слово…
А потому, что Арарата
кровь иудейская багрова.
 

ВОСКРЕСНЫЙ ТРИПТИХ

 
1.
Полтора часа туда —
в точку невозврата,
где не доены стада
над безмолвьем Цфата.
Не рекордный, но удой
был дождём подмочен,
оказавшись запятой
или многоточьем.
 
 
2.
вместо бабочки
жил оффенбах
и до лампочки
был ему страх
жак боялся
а якоб ни-ни
в ритме вальса
летали они
 
 
3.
Скрипнула земная ось,
вскрикнув, еле-еле.
Едем вместе и поврозь,
как на карусели.
Ты на ослике, а я
рядом на верблюде.
И под нами не Земля
и не с нами люди.
 

Без дождя

 
1.
И всё чаще, год от года,
не отчаиваюсь я,
как июльская природа
в ожидании дождя.
 
 
Пью безвременье из блюдца,
и уверен – жди не жди, —
обязательно прольются
эти летние дожди.
 

 
2.
А у дождя походка лисья
и видно времени в обрез:
явился и не запылился
и неожиданно исчез.
 
 
Необязательный весенний
и позабытый, как винил,
но страхи зимние рассеял
и городскую пыль прибил.
 

 
3.
Дождь вторые сутки, – чем не
лишний повод для тоски;
одиноко и никчемно,
как непарные носки.
 
 
Дождь идет вторые сутки,
и не чувствует вины,
как реклама в промежутке
необъявленной войны.
 
 
4.
Дождь прекратился, – криво
бежит ручей, звеня,
не требуя долива,
не глядя на меня.
По кочкам, буеракам…
Куда бежит? На кой?
Гонимый только страхом —
не встретиться с рекой.
 
 
5.
на рояле
небесного цвета
не играли
почти что все лето
в сентябре
разненастилось и
на тебе
отыгрались дожди
 
 
6.
Выдавливая из себя
по капле – кап да кап,
сентябрь в начале сентября, —
сухого лета раб,
так измывался, брал на понт,
за горло, на измор,
что Made in China черный зонт
прокаркал Nevermore.
 
 
7.
Живут же, где-то,
не переводя,
как стрелки – лето
на язык дождя.
 
 
Тепло и сухо,
глухо и темно,
и время-сука
вытекло давно.
 

«Не веришь в загробную, —…»

 
Не веришь в загробную, —
веришь в любовь после смерти,
при жизни – подобную
птице попавшейся в сети.
И, глядя из осени
в синее небо разлуки,
о том, чтоб подбросили,
просишь поймавшие руки.
 

«Нет, я благодарен, конечно, по гроб…»

 
Нет, я благодарен, конечно, по гроб
но я не знаком со страной,
как будто сменили на фосбери-флоп
испытанный перекидной.
 
 
Состарилась фауна, флора не та
и я к удивленью не тот,
и взятая мной – отошла высота,
как минимум за горизонт.
 
 
Кроссовки и форму повесил на гвоздь
и больше высот не беру,
и время – незваный, но избранный гость
погасло свечой на ветру.
 
 
Я русский забыл и не вспомнил иврит
и думать о будущем влом.
А чайка над морем, как Брумель парит,
воды не касаясь крылом.
 

«Он смотрит на закат, – ему…»

 
Он смотрит на закат, – ему
плевать на свет, плевать на тьму,
плевать на будущее даже.
И по слогам читает он
чистописание ворон
на средиземноморском пляже.
 

«В ожидании сына с войны —…»

 
В ожидании сына с войны —
мы с тобой перевидели сны, —
до единого все – не осталось
сновидений на старость;
проживем и без них – не впервой,
нам бы только увидеть его,
краем сердца, как если бы глаза…
Сериал под названием «Газа».
 

«шагая в ногу…»

 
шагая в ногу
с самим собой
на бег нередко
переходя
любил дорогу
над головой
где неба клетка
а в клетке я
 

«Внезапно стало ясно…»

 
Внезапно стало ясно,
легко и беспечально,
что жизнь была прекрасна
и вовсе не случайна.
 
 
Внезапно стало просто
и необыкновенно,
и я болезнью роста
переболел мгновенно.
 
 
Ничтожные детали,
и запахи и звуки,
внезапно перестали
быть средоточьем муки.
 

«Забудется «где…»

 
Забудется «где»,
но запомнится, как
ходил по воде
и тонул в облаках.
Но выплыл давно, —
безразлично уже —
небесное дно
сухопутной душе.
 

«У прошлого, как у зимы…»

 
У прошлого, как у зимы,
почти, что не осталось тайны:
лишь вертикальные дымы,
да небеса горизонтальны.
 
 
Воспоминаний кутерьма —
разоблачённая морока,
где красна девица зима,
как чёрно-белая сорока.
 

«Не усложняй! И так всё сложно…»

 
Не усложняй! И так всё сложно,
учись у декабря – смотри:
как просто – проще невозможно
сидят на ветках снегири.
Укутанные в пух и перья,
изнемогая от жары,
они украсили деревья,
что новогодние шары.
И обмороженная ветка
предоставляет им ночлег,
и долгой ночью, редко-редко,
очнувшись, стряхивают снег.
Не усложняй! А на рассвете
проснись ни свет и ни заря
от репетиции на флейте
державинского снегиря.
 

«От слов кружится голова —…»

 
От слов кружится голова —
родных, как иностранных.
У Константина – кружева,
а у Бориса – пряник.
 
 
Они украсят нашу жизнь
и подсластят пилюлю,
и мы, на воздух опершись,
в кармане спрячем дулю.
 
 
Потом печаль с лица сотрём
и станем полнолуньем.
А Тула – бредит декабрём,
а Вологда – июнем.
 

«Перечитывая прозу…»

 
Перечитывая прозу
Коваля в который раз,
не нарадуюсь морозу
и теплу любимых глаз.
Будто заново откроешь
мир в морозной тишине,
где рябиновая горечь
тихо светится на дне.
 

«ему ему ему…»

 
ему ему ему
оставившему свет
ушедшему во тьму
на сорок тысяч лет
навечно навсегда
без отдыха в пути
пустынная звезда
свети свети свети
 

«не удержала цадик грешник…»

 
не удержала цадик грешник
католик русский иудей
соломинка в один из вешних
декабрьских дней
 
 
не удержала не сумела
как ни старалась не смогла
соломинка и саломея
ночная мгла
 

Муза

Ю. Н.

 
Твердь небесная или обуза.
Свет нездешний и тамошний мрак.
Из священного профсоюза
Выхожу… И не выйду никак.
Потерпеть. Не показывать виду.
Столько зим промолчать, столько лет.
Подожди, дорогая, я выйду…
Тьма кромешная. Выхода нет.
 

«Бездомны твои улитки, —…»

Ю. Н.

 
Бездомны твои улитки, —
классические бичи:
бродяги и недобитки
невидимые в ночи.
Свободны, как ветер, ибо —
привязаностей никаких,
ни треска, ни вскрика, ни всхлипа, —
лишь мокрое место от них.
Мои улитки – другое, —
у каждой дом и очаг,
живут и не знают горя,
особенно по ночам.
Уютно, тепло и сухо,
и слышится детский смех,
и мокрое тело духа
блаженствует без помех.
Но странное дело – эти
завидуют тем, пока
бредут они на рассвете
на небо за облака.
 

«не объедки нет а крохи…»

И. П.

 
не объедки нет а крохи
крошки с царского стола
что остались от эпохи
и судьба недодала
 
 
бормотанье заиканье
словом ночь озарена
от фелицы и до камня
далее путем зерна
 

«Дорогая Наталия Георгиевна!»

Памяти Н. Г. Михайловской

 
Дорогая Наталия Георгиевна!
Простите безграмотного урода.
И дня не проходит, чтобы я Вас не вспомнил, —
ошибки, ошибки, ошибки:
лексика и фразеология,
фонетика и фонология,
графика и орфография,
словообразование,
грамматика (морфология и синтаксис), —
всё, абсолютно всё, —
кроме пунктуации —
её уничтожил как класс
наталия георгиевна дорогая
я до сих пор путаюсь
в правописании не и ни
ан и ян гласных после шипящих
и ц после приставок в неударных
гласных в корнях слов в суффиксах
в личных глагольных окончаниях
в наречиях и предлогах
в написании слитных через дефис
чёрточки и раздельных в правилах
переноса в прописных или строчных
ъ и ь сложносочинённых сложно
подчинённых бессоюзных
в интонации логических ударениях
в главных и второстепенных членах
предложения в однородных и
обособленных и т д и т п
дорогая наталия георгиевна
в своей жизни я встречал
только двух человек которые
всё знают помнят и никогда
не ошибаются в правописании
вы и мой любимый друг
алёша алешковский
и когда у меня возникают
проблемы а они возникают всегда
он матерясь и охая приходит
на помощь
наталия георгиевна дорогая
простите мне пожалуйста
мою безграмотность увы
она безпросветна и неизличима
и с этим ничего не поделаешь
об одном вас прошу
оттуда сверху изредка
иногда посмотрите на меня
без презрения но с сочувствием
а я по мере своих слабых сил
здесь на земле обещаю
как можно меньше
осквернять великий и могучий
аминь
 

«Ты царь…»

 
Ты царь:
живи один.
Букварь
твой господин.
 

«Лёд хрупок и тонок…»

 
Лёд хрупок и тонок
и чист на просвет,
почти, как потомок,
которого нет.
Которого – круто! —
я вёл и веду
по жизни, как будто
бы в марте по льду.
 

«очарованием раз…»

 
очарованием раз
и безнадёжностью два
стали с годами для нас
ты не поверишь слова
ты не поверишь они
обезголосели вдруг
стали бескрылыми и
есть разучились из рук
и поселились в груди
не умолкая пока
целая жизнь впереди
у старика
 

«поэзия ничто иное…»

 
поэзия ничто иное
как мрачной бездны на краю
божественная паранойя
и разговорчики в строю
 

«Из тех безымянных – как я или ты…»

 
Из тех безымянных – как я или ты,
упавших без сил,
кто с третьей попытки не взял высоты,
но планки не сбил,
кто ставил на проигрыш, как на успех,
обид не тая, —
Господь выбирает однажды из тех,
как ты или я;
и этот избранник, как мы – никакой,
возьмет высоту,
даруя любовь на земле, и покой
по сторону ту.
 

«В начале сентября…»

 
В начале сентября
беспомощного года,
взглянула на себя
осенняя погода, —
глядит со стороны —
светло и виновато,
как мировой войны
отложенная дата.
 

«с печалью в сердце и в поту…»

 
с печалью в сердце и в поту
поодиночке или хором
прислушиваемся к поту
непосторонним разговорам
где каждый слышит лишь ему
непредназначенное или
уходит навсегда во тьму
покамест свет не отключили
 

«в плену закрытых тем…»

 
в плену закрытых тем
известных даже детям
довольствоваться тем
пренебрегая этим
 
 
неважно этот тот
свет остаётся светом
как музыка без нот
звучащая при этом
 

«какая лёгкая походка…»

 
какая лёгкая походка
какая полная луна
бессмысленно и неохотно
пересекает двор она
 
 
как мельхиоровая ложка
засахарённая в меду
идя не двигается кошка
у спящих окон на виду
 

«Время само, между прочим…»

 
Время само, между прочим,
медленное, как во сне,
категорически против
существования вне
времени. Словно попытка
с вечностью стрелку забить.
Но улетела улитка
и обрывается нить.
 

«Слышишь звон, да не знаешь, где он —…»

 
Слышишь звон, да не знаешь, где он —
комара-виртуоза,
и вернуться пытаешься в сон,
как в поэзию проза.
 
 
Бесполезно… Бессонницы ад
полюби, – и отныне
ты уже не уснёшь, как фанат,
без смычка Паганини.
 

«Было… Не было… Было, —…»

 
Было… Не было… Было, —
только сплыло давно.
И душа разлюбила
звуковое кино.
 
 
Потому что – за годы,
что сводили с ума,
как осенние воды
онемела сама.
 

«оставаясь в тени…»

 
оставаясь в тени
эту тень полюбя
свою лямку тяни
и затянет тебя
беспросветная жизнь
сделай выдох и пей
и за лямку держись
как за землю антей
 

«колокольчик полегче…»

 
колокольчик полегче
звени ни по ком
тихий ангел с предплечья
взлетел мотыльком
и летит и ему
светит словно звезда
остановка в крыму
на пути в никуда
 

«Просто сердце отключим…»

 
Просто сердце отключим,
чтобы слышать без мук,
деревянных уключин
по-над речкою звук.
Пересохнет, мелея
речка с каждым гребком,
ни о чём не жалея,
не скорбя ни о ком.
 

«даже не думай об этом…»

 
даже не думай об этом
выброси из головы
летом дождями отпетом
выползти из травы
спрячься в траве как улика
ляг на прохладное дно
поползновенье улитка
мокрое в общем пятно
 

«Стать деревом… Не все ли…»

 
Стать деревом… Не все ли
равно – каким и где:
среди песка и соли,
с молитвой о дожде.
Или в лесу бездонном,
не знающим границ, —
для насекомых домом
и родиной для птиц.
Стать деревом, навеки
молчание храня,
покуда дровосеки
не вырубят меня.
 

«продержится такая…»

 
продержится такая
погода до весны
метель не умолкая
озвучивала сны
 
 
и музыкой метели
укрывшись с головой
мы до весны смотрели
чужие сны с тобой
 

«Гаэтано Доницетти…»

 
Гаэтано Доницетти…
Это музыка без нот,
это пойманная в сети
птица плачет и поет.
 
 
Предпочел бергамским вязам
паутинную тюрьму
или реквием заказан
не кому-то, а ему?
 
 
Обреченная попытка —
жить в раю, забыть про ад,
и любовного напитка
выдыхающийся яд.
 

«Всё образуется само —…»

 
Всё образуется само —
проверено собой.
С небес пришедшее письмо,
отправлено судьбой.
Оно дошло, и не могло,
конечно, не дойти,
но опоздало, как назло,
за столько лет в пути.
Ах, поседела голова
ещё и потому,
что судьбоносные слова
погружены во тьму…
Пока бодался с темнотой, —
любимая во сне
всё, до последней запятой,
пересказала мне.
 

«По свежевыпавшему снегу…»

 
По свежевыпавшему снегу,
среди октябрьской зимы,
к теплу, к ночлегу
идём не мы.
За то, что прожитого бремя
не раздавило нас с тобой,
нам аплодировало время
несуществующей листвой.
И замерзающая птица
нам пела молча, как во сне,
где я тебе не буду сниться,
и ты не будешь сниться мне.
 

«Не зрелищ ради – ради хлеба…»

 
Не зрелищ ради – ради хлеба,
закладывая виражи,
заретушировали небо
пикирующие стрижи.
 
 
И сразу потемнело как-то
и все преобразилось вдруг,
от предвкушения заката
и от безмолвия вокруг.
 

«Не дано: ни тебе и ни мне…»

 
Не дано: ни тебе и ни мне,
(слёз не надо – не надо истерик),
на волне – на солёном коне
прокатиться – разбилась о берег.
Но зато: на морском берегу,
где трава-мурава не примята,
ржут, дурачатся, как на лугу,
пенногривые жеребята.
 

«заморили червячка…»

 
заморили червячка
закопали тчк
летний дождик между прочим
несмотря на то что слеп
разродился многоточьем
заморённому вослед
взял и ожил червячок
жизни радуется снова
извиваясь дурачок
на крючке у рыболова