Текст книги "Мои Великие старики"

Глава 13. У Шимона Переса в Тель-Авиве

«Мы не даем миру заснуть»

Такого в моей журналистской практике еще не случалось: охранник собеседника полтора часа дышал мне в затылок. В Израиле было неспокойно: арабы палили из «катюш», террористы искали новые жертвы, на улицах взрывались бомбы. Наученные горьким опытом спецслужбы страны ревностно оберегали своих отцов-правителей.

Уже более полувека имя Шимона Переса на устах у израильтян. Занимавший ключевые посты в правительстве, дважды побывавший на посту премьер-министра, являющийся руководителем крупнейшей оппозиционной партии, Шимон Перес продолжает влиять на реальную политику не только в своей стране, но и во всем ближневосточном регионе. Он занимает «голубино»-терпеливо-примирительную позицию в отношениях с арабами, чем набирает политические очки у некоторой части населения. Но мне показалось, что любой «электоратный житель» Израиля осведомлен о главном подвиге моего собеседника – создании в Димоне атомного центра, о котором, кстати, официально не принято говорить – как известно, Израиль не обладает ядерным оружием.

Изначальная фамилия Переса – Перский. Он родился в городке Вишнево на нынешней территории Белоруссии.

С Шимоном Пересом

Спустя много лет почетным гостем посетил родные места. Вот почему показалось мне, что этот проживший долгую, насыщенную, драматическую жизнь человек может заинтересованно говорить и о России.

Я предпочитаю умереть без страха…

– Господин Перес, выстрел, поразивший Ицхака Рабина, мог поразить и вас. Ведь вы стояли рядом с президентом. Вы боитесь за свою жизнь? В Израиле, как известно, почти всегда неспокойно.

– Убийце хотелось покончить с обоими, начать с Рабина, а потом застрелить меня. Что ж, я предпочитаю умереть без страха.

– Насколько мне известно, вы с юности мечтали стать политиком и даже премьер-министром. Это правда?

– Не уверен. В годы моей юности государства еще не существовало. Я хотел быть просто членом кибуца[15]15
  Кибуц – в Израиле самоуправляемая община, занимающаяся сельскохозяйственным производством, основанном на коллективном владении всей собственностью.


[Закрыть]. Я хотел быть поэтом или архитектором. Я и сегодня пишу стихи.

– Но все-таки жизнь сложилась так, что вы стали политиком. Что такое для вас власть: наркотик, стремление быть первым, искреннее желание помочь своему народу?

– С раннего возраста история захватывала меня, но я постоянно грезил будущим. Ведь историю изменить нельзя. С другой стороны, то, что уже есть, дает предпосылку будущего и по этой причине я мечтал стать архитектором. Ведь архитектор работает на века. Вот почему я отвечу так: меня интересовала не власть сама по себе, а возможность влиять на будущее, то есть творческий процесс.

– К вопросу о поэзии. В одном доме здесь, в Тель-Авиве, мне показали фотографию, на которой изображены вы и поэт Евгений Евтушенко. Это неспроста?

– Евтушенко я люблю больше как человека, а не как поэта. Захватывающая, интересная личность.

– Вы имеете в виду его знаменитое стихотворение «Бабий Яр», в котором впервые в Советском Союзе был поднят еврейский вопрос?

– По тем временам это и впрямь было актом героизма. Евтушенко один из тех, кто написал правду, кто первым прорвался на Запад.

– Вы родились на территории, связанной с Россией. Как вы ощущаете свои корни?

– У всего Израиля есть русские корни, в литературе, в поэзии, в ментальности, в характере людей. Когда я слушаю русские песни, я думаю, как они похожи на наши, еврейские. Когда я читал на иврите «Евгения Онегина», я удивлялся, как сложно было перевести роман. Культурного человека такая аутентичность поражает.

Человек не может быть абсолютно счастлив

– Да, вся наша культура вышла из русской, и в хорошем, и в плохом. Почему в плохом? Потому что длина речей наших политических деятелей такая, как у русских политиков. У русских, а не у американских. А тема страдания в русской литературе? Здесь, в Израиле, она очень понятна. В идеале ты никогда не можешь быть счастлив, потому что всегда есть печаль и на всем лежит печать страдания.

– Как вы воспринимаете фигуру Сталина, от характера и действий которого пострадали миллионы людей?

– Я не знаю более страшных вещей в истории русского народа, да и, пожалуй, всего мира, чем те, которые творились при этом тиране. Недавно я прочитал роман-биографию Ивана Грозного, написанную французским писателем русского, кстати, происхождения – Анри Труайя, и она мне очень напомнила времена Сталина. Россия, безусловно, могла бы иметь более порядочного и честного лидера, чем Сталин. Если один и тот же народ имел и Сталина, и Толстого, то я предпочел бы, чтобы Сталин был писателем, а Толстой руководил бы народом.

– Вы, конечно же, знаете о том, что Сталин хотел осуществить акцию по уничтожению всех евреев в Советском Союзе? Недавно вновь открытые свидетельства подтвердили чудовищный замысел.

– Да, он был антисемитом. Но при этом уничтожил и всех своих товарищей. Он не имел никаких принципов, и коммунизм, который был для Сталина высшей идеей, стал для него средством продвижения к власти. Это самое страшное.

– Видятся ли вам элементы сталинизма в тех или иных современных лидерах?

– То есть в тех, которые думают, что цель оправдывает средства? Это Саддам Хусейн и Хомейни. Цель – это они, а средство – это мы, евреи, Израиль.

Я ощущаю себя частью истории

– Вы, наверное, единственный из живущих ныне политических деятелей Израиля, кто по праву может ощущать себя принадлежащим к истории, ее «осколком», ее плотью. У вас есть такое чувство?

– Хронологически я это ощущаю. Но замечу – я не очень люблю размышлять об истории, то есть о прошлом, меня волнуют конкретные сегодняшние дела, а больше всего меня интересует завтрашний день. Вся человеческая история – это история кровопролития. Ведь и коммунизм развалился по той причине, что на крови нельзя строить государство, идеологию. Авторы идеи коммунизма не поняли процессов, происходивших в мире. На протяжении всей истории счастье и сила человека происходили от земли, то есть от того, что было материальным, территориальным. В предыдущие века возможность сохранения жизни, радость существования «давались» силой, принуждением, полицией, милицией, границами, государствами. Нынче ситуация в корне другая. Ощущение счастья, животворящего развития сегодня дает наука, технология, и это есть то, что не может удержать или сдержать ни одна власть на земле. Все стало другим: мир, человек, будущее.

Советскую империю развалил телевизионный экран

– Как вы воспринимали развал огромной советской империи? Что повлияло на этот катаклизм?

– В первую очередь – телевизионный экран, который, как всем стало ясно, намного сильнее «железного занавеса». Невозможно применять диктатуру при невозможности ослеплять людей. Глаза телеэкрана имеют более сильное влияние, чем уши цензора. Второе – личность Горбачева, который не возложил ответственность за провалы системы на своих предшественников, а возложил ее на саму систему. И третье. Коммунисты, сталинисты думали, что с помощью оружия, тяжелой промышленности, технологий можно удержать власть. А вышло наоборот – дорогостоящие, не приносящие конкретной пользы «сдер-живатели» разваливали систему. И еще, на мой взгляд, немаловажное. Огромный разрыв, почти пропасть между интеллигенцией и теми, кто управлял страной и обществом. Поразительно, но в мире не припомнить такого прецедента, как в СССР: бездарно-неинтеллигентный режим вольно или невольно создавал великих гениальных людей. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Конечно. Кстати, господин Перес, в вашей стране говорят о вас как об одном из немногих людей, которые стоят у высокой власти, но при этом интеллигентны и близки к культуре. И не только в Израиле, но и в мире.

– Ну, это преувеличение.

– Да, но вы пишете стихи, издаете книги, вы много читаете, философствуете.

– Видите ли, мы живем в очень узком кругу людей, в ограниченном пространстве. Единственной возможностью убежать от ощущения одиночества являются книги. Книги – это море мудрости, вечности. А действительность – остров преходящего и суеты.

Молясь, евреи обращаются лицом к Иерусалиму, а арабы к Мекке

– Господин Перес, я впервые в вашей стране. Когда я ехал в Иерусалим, сказал сопровождавшим меня коллегам, что мне кажется, я еду по самой главной дороге мира, ибо еду в самое святое для христиан место на земле, ведь здесь пребывает Гроб Господень. Святой город произвел неизгладимое впечатление. Но что я узнал? История Иерусалима, города трех религий, – вся из крови, убийств, насилия и унижений. По сей день. Арабы убивают евреев, евреи мстят арабам. Вы любите говорить о будущем. Так каково же оно, будущее города, который влечет миллионы верующих и давно уже стал одним из самых почитаемых мест на свете?

– Иерусалим останется закрытым с точки зрения политической, то есть и впредь будет столицей Израиля, но будет открытым с точки зрения нравственной, духовной для всех течений, народов и религий. Почему у евреев никогда не было другой столицы, и Иерусалим никогда не был столицей арабского государства? Потому что этот город 654 раза упоминается в Танахе – священном, как Библия, источнике, а в Коране – ни разу. Молящиеся евреи лицом обращаются к Иерусалиму, а арабы к Мекке.

– Самое главное решение, которое вы приняли на протяжении долгой политической карьеры?

– Создание атомного реактора в Димоне. Когда я начал его строить, я не думал о Хиросиме, я думал об… Осло. (Подписание в 1993 году в столице Норвегии мирного соглашения между Израилем и ООП, Пересом и Арафатом. – Ф. М.) Другие решения? Тогда операция в Энтеббе, когда я был министром обороны.

– Да, эта операция была фантастической. Об освобождении вашими коммандос заложников, захваченных в самолете террористами, у нас в России регулярно показывают художественный фильм.

Скажите, а ведь при вас было принято рисково-непопулярное решение, связанное с коллапсом в израильской экономике? Что-то подобное происходило недавно в России.

– Да, при мне, я был тогда главой правительства, это случилось в 1985 году. Израиль потрясла огромная инфляция, 400-процентная. И я принял ряд мер, которые ее остановили. Это и впрямь было связано с огромным риском, требовало гигантских усилий. Но обошлось.

До Горбачева Россия для нас не существовала

– А случались ли ситуации, при которых вы советовались с советскими или российскими руководителями?

– До Горбачева Россия для нас не существовала. А при нем и после него я общался со многими.

– Любопытно, советуетесь ли вы с женой при принятии важных государственных решений?

– Как правило, моя жена была против тех решений, которые я принимал. Она просто хотела, чтобы я оставался членом кибуца. И больше ничего. Чтобы я не делал политической карьеры, чтобы я не был главой правительства. Однако если бы она не прощала мне всего этого и многого другого, я бы не смог продолжать дальше свою карьеру. Так что все приходило в требуемое равновесие. Кстати, моя жена одна из наиболее скромных женщин – жен политиков. Достаточно сказать, что она не дала ни одного интервью.

– Вы состоите в дружеских отношениях с нынешним президентом США. Вы сочувствовали ему в недавнем секс-скандале?

– Он слишком молод. Слишком поддался искушениям. Однако он теплый человек, интеллигентный и очень мудрый.

– Какова сегодня главная головная боль для Израиля?

– Отвечу так. Полвека, которые мы прожили, имеют один характер, а 50 лет, которые, дай бог, мы проживем в будущем, будут носить совершенно другой характер. С 1948 года, то есть с основания государства, у нас не было выбора, кроме одного – воевать за свое существование, за правое дело. Ганди сказал, что в то время, когда кошка охотится за мышкой, нет никакого смысла в том, чтобы кошка объявила перемирие. Однако через полстолетия выяснилось, что кошка это не кошка, а мышка это не мышка. И можно жить в мире.

Евреи первыми восстали против рабства

– Скажите, какое качество в еврейской нации вы считаете доминирующим: стремление выжить, сохранить себя, удержаться, победить?

– Евреи не конформистский народ. Они идут на соглашения, это народ (как написано во французской энциклопедии), который не дает всему миру заснуть. Но и сам не может спать, то есть успокоиться. Одно из основных качеств еврейского народа, которое потом взял за основу весь мир, – это стремление к справедливости. Это народ, который первым восстал против рабства, порабощения, поклонения идолам. Обо всем этом очень хорошо написал Лев Толстой.

– Вы знаете, как на Руси издавна говорили о еврее: хитрый, расчетливый, умный.

– Точнее так: народ, в котором есть умные люди. Но если обобщать, евреи и впрямь мудры. Оглянитесь, сколько у нас пророков, ученых, деятелей культуры. Но мы народ, который склоняется к экстремизму, не удерживая себя в каких-то рамках, как это могут делать другие народы. Согласно традиции, еврейский народ может и должен быть экстремистом. Если мы стремимся к чему-то хорошему, то мы достигаем звезд, если к плохому – попадаем в пропасть. Нет среднего, или вверх, или вниз. В идише и иврите практически нет настоящего времени. Или то, что было, или то, что будет.

– Вы не устали от политики, от борьбы за будущее?

– Я не знаю двух вещей в жизни: усталости и покоя.

– Слово «апокалипсис» придумали евреи. Лично я полагаю, что мир изживает себя и Страшный суд настанет. Какова ваша точка зрения?

– А я полагаю, что с самого первого дня, когда Творец создал человека, все зиждется на равновесии, на пбрах: свет и тьма, земля и воздух, добро и зло. Если одна из противоположностей будет доминировать, то найдется какое-то равновесие и самому прогрессу.

Надо прощать ближнему

– Вы, господин Перес, и впрямь мудры и опытны. Что вы скажете, как прожить жизнь правильно и полно?

– Ну что ж, попробую. Первое – прощай своему ближнему то, что прощаешь себе, снисходительно относись к ошибкам других, как снисходительно относишься к своим ошибкам. Второе – не бойся трудностей. Каждая вещь трудна (велика) настолько, насколько эта трудность субъективно вами воспринимается. Нужно всегда делать то, что как бы больше тебя, потому что если ты будешь обслуживать только самого себя, то это самое маленькое, что ты можешь сделать на земле. Не балуй себя слишком. Балуя себя, ты растрачиваешь себя. В жизни мы используем всего лишь пятую или третью часть предоставленного нам свыше потенциала. Так для чего же экономить?

Август 1998

P.S. Шимон Перес, несмотря на свой почтенный возраст (в 2011 году ему исполнилось 88 лет), с 2007 года занимает пост Президента Государства Израиль.

Глава 14. Михаил Ульянов: «В России на актеров смотрят как на слуг»

«Я не стал таким умным, как Цезарь…»

Всякое случается в нашей жизни. Но эпизод, приключившийся со мной много лет тому назад, был очень уж удивительным, почти абсурдным по своей сущности. Он долго мучил меня и не давал покоя. И я все ждал встречи с человеком, который раскрыл бы мне тайну того давнего случая.

А произошло вот что. Я находился на Калининском проспекте (ныне Новый Арбат), в квартире у своей доброй знакомой, женщины уже немолодых лет. Раздался звонок в дверь, она вышла в переднюю, повернула ключ, и я услышал какую-то возню, стуки, тяжелое дыхание вошедшего и запанибратскую реплику: «Миша, тащи прямо в комнату». Какой-то мужик в телогрейке втащил на своем горбу огромный стол, опустил его на пол, поднял голову и – о боже, в «Мише» я узнал самого Михаила Александровича Ульянова, народного артиста, сверхпопулярного тогда человека, «символа», «совесть нации» и пр. и пр. За ним гонялись толпы поклонников, получить его автограф считалось удачей. Короче говоря, передо мной в образе заурядного грузчика из мебельного магазина предстал живой памятник. Я был не просто поражен, я был потрясен и, когда «грузчик» ушел, спросил у хозяйки квартиры, как же Ульянов сюда попал и почему он в таком виде. Знакомая что-то пробормотала, дескать, так вышло. Больше к этому разговору мы не возвращались, а через несколько лет она скончалась, унеся с собой тайну той встречи.

Михаил Ульянов

И вот мне представилась наконец возможность все узнать из первых рук, и оказалось, что случай, показавшийся мне из ряда вон выходящим, для Михаила Александровича – всего лишь типичные обстоятельства нашей советской действительности.

– Было такое. Дело в том, что Анна Максимовна Манке, в квартиру которой я и впрямь приволок, не помню уж, то ли кресло, то ли стол, была замечательной личностью, подругой моей жены еще со школьной скамьи. Но в один «прекрасный» день во время борьбы с «космополитизмом» Аню замели, естественно, без суда и следствия. Замели надолго. В лагере она вышла замуж, родила сына. Сталинская эпоха была страшна тем, что люди теряли свое человеческое обличье, и если на кого-то падало подозрение или тем более его арестовывали, то этот несчастный оказывался в вакууме: его мгновенно бросали друзья, родственники, сослуживцы. Все боялись, всех пронизывал животный страх: «А вдруг меня возьмут из-за него?» Ну, так вот, моя жена (актриса Алла Петровна Парфаньяк. – Ф. М.) – человек с характером, не бросила подругу и продолжала почти демонстрировать свою близость к ней: писала письма в лагерь, чего-то там хлопотала, советовалась. После смерти Сталина Аню освободили, она стала работать в Центральном доме литераторов, и теперь уже, не боясь, вся Москва бегала к ней с просьбами, ибо Анна Максимовна заведовала отделом по организации модных тогда литературных встреч с писателями.

Вот и вся история. История, я бы сказал, типичная. В ней отражено страшное время и его последствия. Вы удивились, увидев меня в необычном ракурсе, но ведь это тоже для нас типично, я бы сказал, буднично. Да, когда у нас артист тащит на горбу какую-то тяжесть, это не героизм, это норма, ибо сами знаете, не всегда найдешь человека, который помог бы при случае что-то там сделать по хозяйству, да и не всегда есть деньги оплачивать рядовые услуги. Такие, извините, мы прекрасные демократы. Ульянов или там кто-то другой на моем месте – это вам не Джек Николсон или Сильвестр Сталлоне, которые если и тащат что-то на своих плечах, так тащат миллионы, сокровища. Мы жили и живем другой жизнью. Мы не живем, мы боремся за жизнь. Этакая великая непрестанная Куликовская битва.

– Вас, Михаил Александрович, считают актером далеко не ниже, а выше многих мировых звезд, которые на виду у публики и от которых не отстает пресса. Но что-то толпы журналистов у входа в Театр имени Вахтангова я не заметил. Обидно. И за вас, и, как говорится, за державу. Или я не прав?

– Да не знает нас никто. Если по серьезному счету, то я могу назвать два-три имени, о которых знают за границей. В свое время знали Сергея Бондарчука с его великими, грандиозными картинами, знали немного Иннокентия Смоктуновского, хотя он заслужил явно не «немногого». А из нынешних, конечно, знают Никиту Михалкова в трех лицах божества, который по-хорошему везде успевает: и сняться, и руководить, и кинематограф спасать, и свои картины подать западному зрителю.

Да и как нас можно узнать (Михаил Александрович раздраженно повышает голос), если у нас в Москве-то картины не идут. Вот сейчас я снялся в двух фильмах, но их нигде не показывают. Так как же о нас узнать? Американцы заполонили весь мир – хорошим кино, плохим, великим, замечательным или халтурным, но заполонили. Поэтому, хочу я или нет, спросите в любой деревне – и вам скажут, кто такой Де Ниро или Сталлоне. Да что они – лучше нашего Юрия Яковлева или Анатолия Папанова? А Сергей Юрский или Олег Борисов – это актеры российского ли только масштаба! Это из того, прошлого поколения, но я могу назвать и иных молодых, которые вынуждены сниматься в какой-то проходной белиберде, в «клубничке». А почему? А потому, что за «клубничку» платят. Ведь всем надо кормить семью, детей, одеваться хотя бы сносно. Вот и унижаются. Вспоминаю в связи с этим такой случай. Лет 20 назад я был на фестивале в Сан-Себастьяне с «Братьями Карамазовыми». Нас представляла знаменитая испанская актриса Кармен Сильвия, прелестная, красивая женщина. Когда она вышла на подиум, зал взорвался, как сумасшедший, – ее любила вся страна. И вот наши организаторы решили показать советский фильм в каком-то рабочем клубе, на окраине города. Как же обойтись без лобзаний с гегемоном?! Едем мы туда и видим, что наша богиня Кармен как-то неадекватно себя ведет: чем-то возмущается, строит недовольные гримасы, наверное, матом по-испански проходится. Спрашиваем переводчика и узнаем: она ужасно не хочет ехать в этот рабочий клуб, для нее это оскорбление, девальвация ее реноме в глазах зрителя. А нам хоть бы хны! Я не говорю, что это плохо – такое массово-затейное общение с народом, но я ничего и хорошего в этом не вижу. Не можем мы, не умеем нести свою марку, ценить талант, да и преподнести себя, свое искусство не можем. А вы говорите, Сталлоне…

– Вы получали приглашения на роли от зарубежных продюсеров?

– А как получишь при таком положении вещей? Сейчас нет, а когда-то приглашали в Германию. Я тогда снялся в нашумевшей картине «Битва в пути». Фильм понравился Вальтеру Ульбрихту, руководителю ГДР. И он приказал всей стране просмотреть его как партийный документ. Короче говоря, зовут меня на какие-то там съемки. Стали обсуждать гонорар за работу. И в конечном итоге выходило, что из семисот марок за съемочный день мне приходилась ничтожная доля. Да еще и с унижениями, с получением рублями, а то и с предложением пошива парочки выходных костюмов вместо денег. Вот так мы позволяли себя принижать. Подачками, лестью.

– Михаил Александрович, не хочу вас обидеть, но скажите, почему вы постоянно в своих воспоминаниях оглядываетесь на прошлое? Ведь вас любят и сегодня, вы и сегодня – в самом прямом смысле – честь и слава русского искусства. Неужели вы считаете, что все уже в прошлом, и, как сказал Блок, «мы – дети страшных лет России – забыть не в силах ничего»?

(Замолчал, вздохнул, подумал).

– Люди моего поколения, события моей давней жизни – это не прошлое. Это настоящее, ибо оно живет с нами, в нас тлеет и в нас смердит. Да, когда я разговариваю с молодыми актерами нашего театра, для них мои штудии – давняя история. И это тоже нормально. Для них все, что там, далеко, не так страшно и не так болезненно, как для нас. Поэтому я не согласен с вами, что все уже в прошлом. Да и кто знает, в прошлом ли. Как сказал один умный актер, обращаясь к молодым: «Вы непуганое поколение». А мы – пуганое. И я живу настоящим с точки зрения прошлого. Уж слишком за мной жуткий тянется хвост. Это притом что я не самый несчастный человек на этой Земле.

– Как я понимаю, вы считаете, что страх еще сидит и сегодня в сердцах и душах тех, кто постарше. Скажите, а чего вы сегодня боитесь? Не манифестов же бесноватого Макашова?

– Я боюсь сегодня нашего беззакония, боюсь нашего беспредела, боюсь слабости нашего государства, боюсь безволия наших вождей, я боюсь за детей, я боюсь за поколение, которое звереет. К великому сожалению, у меня нет никаких шансов жить без тревог и волнений в нашей стране. Я всегда должен оглядываться. На улице, в подъезде. Хотя я не имею никакого отношения к бизнесу, к деньгам. Я всего лишь актер.

– Вы боитесь и за свой прекрасный вахтанговский театр?

– Не боюсь за него только в одном, что это и впрямь театр с великими большими традициями. С сильной корневой системой. Но нынче жизнь требует иных театральных форм. Более гибких, более доступных зрителю. А у нас громоздкий стационарный российский театр. Мы уже с трудом вписываемся в страшную суетную жизнь. Не творчески (творчески – это вопрос не трагический), мы не вписываемся экономически, финансово, зарплатно. Мы брошены на произвол судьбы. Простаивают прекрасные актеры – Яковлев, Борисова, Максакова, да и ваш покорный слуга.

– Но у вас такие возможности, связи, мне кажется, что Ульянов откроет левой ногой любую дверь.

– Не шутите, быть может, когда-то такое и было возможно. А впрочем, при наших тоталитарных структурах искусство всегда пребывало в остатке. На нас всегда глядели, как на слуг, сверху вниз. А нынче только при умных интеллигентных губернаторах театры еще как-то держатся. Ведь что такое театр: по-житейски рассуждая, в него можно и не ходить. Только это будет одна жизнь, а если ходить, то это уже другая. И человек другой. Губернатор, любящий, скажем, домино, театру не поможет. Слава богу, Юрий Лужков к 75-летию театра подарил нам средства на светотехнику и радио. Ну и, конечно, продолжают нас спонсировать сургутские нефтегазовики.

– Михаил Александрович, хочу сделать вам комплимент: год назад вся Москва отмечала ваше уже 70-летие, годы все-таки бегут, Лету не остановишь. Тьфу-тьфу, вы прекрасно выглядите, такой свежачок-бодрячок. Физзарядку делаете по утрам?

– Да нет, но хотелось бы. То делаю, то бросаю. Не скажу, что уж очень строго слежу за здоровьем, никакой диеты не соблюдаю, единственное, что не курю и не пью.

– И никогда не курили, и никогда не пили?

– Что вы, 25 лет отдымил и пил довольно много. А нынче спасает работа, вот без нее и впрямь сопьешься.

– Вы трудоголик, с утра до вечера на сцене, в кабинете, в министерстве?

– Да почти. Круглые сутки занимаюсь одним тяжким делом – как худрук стараюсь, чтобы театр не утонул, чтобы труппа не распалась по примеру других столичных трупп.

– Обедаете дома или в ресторане при Щукинском училище?

– Дома. Моя жена замечательно готовит.

– А разве она не в театре?

– Я же не могу по блату дать ей работу. Как и многие другие, она не занята, на пенсии.

– Тогда легче ходить парой на презентации, тусовки, рауты.

– Что вы, я закончил это дело после «Председателя», когда меня разрывали на части. Все это пустое, болтовня, поцелуйчики. А нынче тем более, посмотришь, как на фотографиях в газетах жрут звезды нашей жизни, открыв пасть, заглатывая куски, так и тошнит от всего этого.

– Ну знаете ли, мэтр, всем нынче есть хочется. А на званых вечерах вкусно кормят.

– Это точно, все хотят есть.

– Михаил Александрович, ходят такие слухи, будто бы Ульянов, отыграв всех великих на сцене и в кино, от Цезаря до Ленина и Жукова, и слишком уж войдя в роль, и в жизни трансформировался в этакого железного человека с командирскими манерами и безоговорочно командует всеми – от собственной жены до народных артистов. Но, я думаю, что это не так?

– Конечно, не так. Чепуха какая-то, бред. Командовать я могу только на сцене, в образе героя. Я играл Наполеона, но пока второго-то Наполеона, слава богу, не появлялось. Я играл Стеньку Разина, но вот он я, живой пока, не казненный. Я играл Юлия Цезаря, но я не стал таким умным, как Юлий Цезарь. Я играл Ленина, Кирова, Сталина, ну и что…

– Между прочим, о маршале Жукове. Скажите, вы лично общались с маршалом?

– Знаете, так вышло, и очень об этом сожалею, нет, не общался. Три договоренности о встрече с Георгием Константиновичем были по роковому стечению обстоятельств, причем и с его, и с моей стороны, не использованы. Еще раз говорю, очень об этом скорблю.

– Памятник Жукову работы Клыкова у Кремля вам по душе?

– Нет, не нравится категорически. Ужасный памятник.

Какие-то прямые лошадиные ноги, неестественная посадка седока, непропорциональная фигура. Да и стоит-то он не на месте, ему место напрямки от Минина и Пожарского, спасителей Отечества. Самый лучший памятник маршалу стоит в деревне Стрелковка, на родине героя.

– Скажите, спасла бы сегодня Отечество «железная рука» диктатора? Наподобие вашего героя с волевым подбородком.

(Молчит…)

– Н-нет… Я не за «железную руку». Потому что всякая «железная рука» подавляет все остальное. Примеров в истории много.

– В генерале Лебеде есть что-то от Жукова?

– Нет. Лебедь очень экстравагантная фигура. Жуков таким не был.

– В театры-то ходите, ну кроме своего родного, в который вы ходите уже 50 лет?

– Недавно смотрел обе постановки «Гамлета». Петера Штайна на сцене Театра Советской армии – очень скучный, какой-то никакой, пресный. А сатириконовский, Стуруа, спектакль, конечно, мощный, видно, сделан он крупнейшим нашим режиссером, но Костя Райкин в него не вписался. У него вышел такой разухабистый Гамлет, что я ему не поверил. Высоцкий тоже не был аристократом, но в нем кипела, бушевала мучительная струна, он играл неистово, отчаянно. А Костина злоба переходит в неприятие образа, и мне видится не Гамлет, а уркаган.

Декабрь 1998

Михаил Александрович Ульянов скончался 26 марта 2007 года в Москве. Похоронен с воинскими почестями на Новодевичьем кладбище.