Текст книги "Мои Великие старики"

Глава 21. Игорь Кио: «Я знаю все секреты Копперфилда»

Самыми известными в нашей стране циркачами считаются Карандаш (М. Румянцев), Олег Попов, Эмиль Кио, Юрий Никулин, Леонид Енгибаров (не успевший раскрыться в полную силу), «кошатник» Юрий Куклачев и народный артист, прославленный мастер иллюзионистского жанра, наследник громкой цирковой фамилии Игорь Эмильевич Кио.

– Два года назад умер Юрий Никулин. Как, по-вашему, ощущается его отсутствие?

– Вы знаете, с его уходом люди стали плохо посещать цирк. Несмотря на то, что он много лет не работал как артист цирка, зрители шли на Никулина. Его аура была огромна: уважаем, любим, авторитетен. Если бы не Юрий Владимирович, Цирк на Цветном бульваре еще строился бы и строился. Это он уговорил Рыжкова, тогдашнего премьера, помочь в важном для столичной культуры деле. И финны возвели новое здание за год и восемь месяцев, а наши сносили четыре года.

– Как много зависит от одного человека…

– Да, от таких, как Никулин, много зависит. Он умел ладить с людьми, был любим большевиками, демократами, входил в любые инстанции. Человек с юмором, он говорил, что лучшие времена пережил при Андропове. Он просил секретаршу соединить его с каким-нибудь министром. Та звонила, представлялась секретарем Юрия Владимировича, и через секунду Никулина соединяли. Какой-нибудь Петр Семенович, дрожа, вставал с кресла, а всесоюзно любимый шутник осаживал: «Это Юрий Владимирович Никулин из цирка…» И излагал суть просьбы.

– А что все-таки произошло с другим легендарным циркачом – Олегом Поповым, который исчез из нашей жизни много лет тому назад?

– Если Никулин получил широкую известность благодаря кино, то удивительная судьба Попова складывалась иначе. Ему сильно подфартило, когда он был еще выпускником циркового училища: клоун Берман по каким-то там мотивам отказался ехать на гастроли во Францию. И тогда юного, еще не оперившегося артиста включили в труппу, и он имел за границей фантастический успех. На приеме у бельгийской королевы находчивый выдумщик выпил воду из вазы, в которой королева мыла руки. Это показалось Ее Величеству такой остроумной шуткой, что она назвала Попова солнечным клоуном. И с тех пор этот титул приклеился к Попову.

Попов стал, без сомнения, самым ярким русским клоуном после легендарного Румянцева – Карандаша (многие наши клоуны были последователями Чаплина) и самым знаменитым русским цирковым артистом в мире. Другое дело – возраст не красит человека. И клоуна в частности. Вот Никулин мог бы работать на сцене до ста лет. А у Попова был образ молодого, лихого, бесшабашного лицедея. Я не видел Олега много лет, он живет нынче в Германии и, наверное, уже не тот, каким мы его помним.

– Ну а все-таки, почему он в Германии? Почему так много слухов о его судьбе?

– Есть несколько к этому предпосылок. Попов был очень богатым человеком. Еще будучи студентом, получая 250 рублей, 125 он всегда откладывал – то ли клал на книжку, то ли зарывал в кубышку, не знаю. И за свою творческую карьеру скопил немалые деньги. А когда случилась обвальная реформа, сбережения превратились в ничто. И он очень переживал. Во-вторых, его крепко обидел Никулин – не дал ему арену для празднования шестидесятилетия.

– Любопытно почему? Отношения не ладились?

– Да, они не всегда были ровными. Юрий Владимирович вообще был непростым человеком. Он отказал и мне в праздновании на Цветном столетия моего отца. А мотивы могли быть любыми, подчас бредовыми: ремонт, ожидание каких-нибудь заморских гостей.

– И Попов решил попытать счастья в Европе?

– Сначала он поехал по кратковременному контракту, который потом продлил. Германия тогда еще на него ломилась. А когда в Москве умерла его жена, он женился вроде бы на богатой немке, которая, как ни странно, стала работать с ним на манеже. Своими будто бы руками Попов построил дом. Но работает он под флагом российского артиста.

– Но к управлению Госцирка, которое, как я слышал, давно уже дышит на ладан, он отношения уже не имеет?

– Видите ли, всю жизнь цирк приносил государству доход. А сейчас он у государства на дотации. Хорошие артисты ушли из-под опеки этого управления, иные же разъехались по разным странам. И что же? Один наш молодой артист, устроившись в Канаде, по слухам, через два года купил дачу Сильвестра Сталлоне.

– А каковы ваши личные и творческие дела?

– У меня самостоятельное творческое объединение «Школа иллюзиона Игоря Кио». Сказать, что дела идут отлично, не могу. Не сравнить с прежними временами, когда я, что называется, одной левой делал по 150 концертов, а иногда аж 500. Правда, недавно в Екатеринбурге я сделал 30 аншлагов. По нынешним временам это неплохо.

– Ваш отец, Эмиль Теодорович Кио, был, несомненно, великим иллюзионистом. Как я понимаю, многие его трюки повторить уже нельзя?

– Почему нельзя повторить? Большинство фокусников только тем и занимаются, что повторяют проделанное до них. Но мой отец говорил, что главное для него – не что показывать, а как. Многое зависит от индивидуальности. Если артист по-своему интерпретирует номер, то выступление смотрится совершенно по-другому. Бывает, когда два артиста показывают один и тот же номер. В исполнении одного вы ахаете-охаете, ломаете голову, как же так можно, а в исполнении другого – вам скучно и все понятно. Из отцовских номеров есть два-три, например «сожжение» женщины, которые я, повторяя, делаю по-иному.

– А техника имеет в иллюзионе какое-то значение, ведь прогресс и здесь не остановить?

– Техника не играет никакой роли. В тех случаях, когда мои коллеги пытались создавать номера на технических принципах, это не вызывало никакого интереса. Всем было видно, что это техника.

– А как тогда объяснить секрет успеха Дэвида Копперфилда? Все ли у него натурально, на чистом сливочном масле или кругом подстава, обман зрения, ловкость рук и достижения цирковой науки?

– Прежде всего, Копперфилд – явление телевизионное. Он – единственный артист в своем жанре, создавший себе имя благодаря ТВ. Сначала я видел его пленки, а позже посмотрел вживую на концерте в Кремле. У него практически нет шоу, а четыре помощника выполняют функции партнеров, и не более того. И если бы он не был таким хорошим артистом, а он прекрасный артист, то ему пришлось бы туго. Копперфилд подтверждает мнение моего отца, что иллюзионист должен быть хорошим артистом. Он вытягивает программу не за счет трюков, а за счет артистизма.

– Когда вы впервые на кассете увидели его работу, вы «раскололи» премудрости известного мага или он вас тоже очаровал своим «человеческим фактором»?

– На кассете я понял 90 процентов его секретов, а вживую остальные 10.

– Тогда можете мне поведать, как же все-таки Дэвид летает?

– Неэтично раскрывать тонкости работы моих коллег. Люди летали всю жизнь. У Копперфилда преимущество – он летает на освещенной сцене. Как вы понимаете, раньше такое было невозможно.

– Уже много лет, с тех пор, как я прочитал биографию великого американского мага Гудини, мне не дает покоя вопрос: как же мог этот чудодей, будучи связанным по рукам и ногам веревками, замками и цепями и брошенным в воду Гудзона, через пять минут выйти из глубины освобожденным от пут?

– Гудини умер в 1926 году. Не осталось ни одного человека, который бы видел все это. То, что вам не дает покоя, я проделывал несколько лет назад перед миллионами телезрителей в передаче «До и после полуночи». Меня сажали в мешок, крепко завязывали и в сундуке бросали с вертолета в прорубь Останкинского пруда. А из воды я выезжал на автомобиле. «Известинец» Мэлор Стуруа написал тогда статью, в которой сравнил меня с Гудини. Все дело в том, что и сейчас, и сто лет назад принципы и секреты трюков иллюзиониста одни и те же. Другое дело, что с годами «проделки» магов обрастают легендами. Мне не раз рассказывали, что якобы отец или я выполняли на сцене какие-то трюки, но ничего подобного мы не проделывали.

– Люди хотят живого чуда. Это украшает жизнь, делает ее ярче. А вы слышали, что к Христову юбилею в Израиле на озере Кенерет будет повторено одно из самых впечатляющих чудес Иисуса из Назарета – его хождение по воде, аки по суху?

– И, наверное, этот аттракцион принесет хороший доход его придумщику. Но ничего удивительного здесь нет. Все в пределах возможного. Главное – фантазия и труд…

– А то, что вытворял Вольф Мессинг, имеет отношение к иллюзиону? Ну, например, как он мог через охрану проникнуть в кабинет Сталина?

– Это выдумка, бред. Мессинг, конечно, был телепатом, но не до такой степени. Он был артистом в не меньшей мере, чем иллюзионистом. Играл этакого Эйнштейна, сумасшедшего, лохматого. Он входил в зал – и зрители уже были наэлектризованы, они дрожали, готовясь к тому, что Мессинг будет над ними издеваться. И одно это позволяло ему проделывать с публикой все, что угодно.

– Скажите, как ведут себя сильные мира сего, посещая на досуге «легкомысленные» цирковые представления? Приходят, садятся в первый ряд и тупо озирают окрестности или же хохочут, ведут себя по-людски?

– В первый ряд никто никогда не садится. Только в правительственную ложу.

– В целях безопасности?

– Если в цирке не было правительственной ложи, член Политбюро, например, не мог прийти на представление. Очень любил посещать цирк Брежнев. Курьезный случай произошел с Хрущевым. Дрессировщица тигров Маргарита Назарова работала в паре с мужем Константиновским, который в одном из номеров, по сценарию, должен был «защитить» укротительницу от нападения зверя пистолетом с хлопушкой. И вот идет представление. Хрущев сидит в ложе довольный, наблюдает за действием, а Константиновский в нужный момент вытаскивает из пиджака «пушку», и в ту же секунду возникшие из-под земли дюжие охранники первого секретаря сграбастали его в охапку и унесли за сцену. Три часа потом бедный «спаситель» своей жены объяснялся, в кого же все-таки он намеревался палить.

– Да, оздоровляющий душу, любимый народом цирк служил и советским господам за Кремлевский стеной. Но было и по-иному: по приказу сверху рушились карьеры талантливых людей. В свое время нашумела история с арестом директора Союзгосцирка Калеватова. Расскажите о ней.

– История ужасная. Калеватов был единственной личностью из цирковой среды, назначенной гендиректором после всех полковников и большевиков. Его лозунг был прост: пусть артисты больше зарабатывают, и нам с ним легко дышалось. А директором цирка был Миляев, когда-то женатый на дочери Брежнева.

И вознамерилось ему занять тепленькое кресло. А как? Только интригами, близостью к верхам. К самому генсеку он был не вхож, но у Галины Брежневой и Миляева была дочь, любимая внучка Леонида Ильича. И вот, как говорят, через Гришина, тогдашнего секретаря МГК КПСС, заинтересованные лица стали копать под честнейшего и добрейшего Анатолия Андреевича. В день 60-летия директора Союзгосцирка любившие его подчиненные, известные артисты без всяких задних мыслей преподнесли ему подарки. И сразу же домой к Калеватову нагрянула Петровка. Итог – за взятки впаяли 12 лет тюрьмы. Устроили показушный процесс с приглашением иностранных корреспондентов. Сроки получили и другие близкие к Калеватову люди. А что же Миляев? А то, что есть на свете Бог: Брежнев умер, и соискатель не успел сменить титул. Все участники этой жуткой истории уже умерли. И в памяти людей цирка остался светлый образ хорошего человека, ставшего жертвой гнусных нравов эпохи.

– Кстати, вы тоже, так уж вышло, отметились в мужьях у Галины Леонидовны, но расспрашивать об этом вашем браке я не буду и отсылаю всех заинтересовавшихся к многочисленным публикациям в СМИ. Только один вопрос: дочь генсека, на ваш взгляд, фигура трагическая или комическая?

– Конечно, трагическая. Я знал ее совсем с другой стороны и помню, что более простого, душевного, демократичного человека не было вообще. Но льстецы, подхалимы, льнувшие к ней со всех сторон, испортили Галину Леонидовну.

– И все-таки, извините, еще один вопрос на жгучую тему. Есть легенда, что будто бы известную артистку Зою Федорову убили из-за того, что дочь Брежнева пожелала иметь редкое кольцо с ее руки.

– Бред. Думаю, что бред. Ей было доступно приобрести любой бриллиант. Зачем же идти на убийство человека?!

Ноябрь 1999

Игорь Кио, продолжатель дела своего отца, знаменитого иллюзиониста 40—60-х годов Эмиля Кио, умер 30 августа 2006 года на 63-м году жизни.

Глава 22. «Левак» с Гафтом

В 80-е годы в свободное от журналистских и библиофильских дел время я организовывал творческие встречи сначала в столице и вокруг, а потом и по всей стране. Конечно же, часть моих заработков перепадала семье, но основная доля тратилась на приобретение редких изданий для коллекции «Первая книга поэта». Что греха таить, эти вояжи становились неплохим приработком и для деятелей культуры, которых в те годы Москонцерт держал на голодном пайке.

И вот как-то раз в субботний вечер на «жигулях» моего огоньковского коллеги Юрия Осипова, которого я уговорил на «левый» извоз, мы подрулили к служебному входу театра «Современник» на Чистых прудах. Мне очень повезло: стать членом небольшой концертной бригады согласился сам Валентин Гафт. После репетиции Валентин Иосифович вышел к нам усталым, голодным и мрачным. «Ну куда я поеду, – начал отбояриваться он. – Мне к десяти дома надо быть, я обещал…» «Будете! – заверил я его. – Ходу туда от силы полтора часа. Начало в семь, с вас начнем, сразу с машиной отправим вас обратно». Конечно, я лукавил: вечер начинался в восемь, добираться предстояло два с липшим часа, и никакая машина оттуда персонально Гафту не светила.

Объединенными с Юрой усилиями нам удалось сломить сопротивление мэтра, взывая к тому, что он – гвоздь программы, без которого нас всех попрут из подмосковного клуба, и дети поэтессы-барда Вероники Долиной, а она тоже была с нами, останутся голодными. Короче, сердобольный Гафт уселся-таки на заднее сиденье рядом с хрупкой поэтессой, и мы рванули по заснеженному шоссе…

Через час дремавший Гафт очнулся и начал нервно крутить головой. «Ну скоро? Где мы?» – нетерпеливо вопросил он. «Подъезжаем, подъезжаем», – успокоил я его, хотя было ясно, что мы слегка заблудились… Только спустя час в свете фар вырос дорожный указатель: «Киржач. 30 км». Да, мы ехали, чтобы дать концерт любителям искусств небольшого районного центра Владимирской области. Кстати, эти места известны трагической страницей в истории нашей космонавтики: именно здесь в марте 1968 года погиб Юрий Гагарин. Содействовал же приобщению своих земляков к отечественной культуре директор киржачского Дома культуры, энтузиаст-подвижник и просто добрый, открытый парень Валерий Карамин.

Через какое-то время Валентин Иосифович попросил на минуту остановиться и вышел из машины. Он углубился в придорожный лесок, и мы прождали его минут 15, после чего вдвоем с Юрой отправились на поиски. В кромешной тьме, по колено в снегу Гафт в распахнутой дубленке негнущимися пальцами, тихо матерясь, безуспешно пытался застегнуть заевшую «молнию» на брюках. Мы бросились помогать, Гафт вяло нас посылал… Так и не справившись с «молнией», окоченевшие, вернулись мы к машине, где невозмутимо шуршавшая в салоне листками текстов Вероника Долина под общие шуточки выдала пострадавшему артисту английскую булавку, которой он кое-как зашпилил ширинку. «Я не могу в таком виде выступать. Вы что, посмешище хотите из меня сделать?» – возмущался Гафт. «Возьмем в ДК еще две булавки, и я вам свитер к карманам брюк пришпилю, зрители ничего не заметят», – успокаивала его Вероника.

Отхлебнув с горя из припасенной мной в дорогу бутылки коньяка, Гафт немного повеселел. Остаток пути он развлекал нас байками о том, как сочиняет свои ехидные эпиграммы на товарищей по цеху и что при этом случается. «А обо мне сочините что-нибудь добренькое?» – кокетливо вставила Долина. «Обязательно, – пообещал захмелевший Гафт, обнимая ее за плечи. – Если обо мне что-нибудь грустненькое споете».

…На сцене ДК в Киржаче (конечно же, мы опоздали к назначенному часу) народный артист вышел в пришпиленном по бокам свитере. Но восторженно встретившая его публика, не чаявшая уже дождаться любимца, действительно ничего не заметила и долго не отпускала его со сцены. А потом был, как положено, гостеприимно накрытый в гостиничном ресторанчике стол с заливным, красной икрой и местной горилкой, от чего в одиннадцатом часу вечера никто из нас, конечно, не мог отказаться. Гафт периодически пробовал дозвониться по межгороду домой с директорского телефона, но получал неизменный ответ: «С Москвой временно нет связи». «Ох, подвели же вы меня, черти, под монастырь, ох, подвели! – безнадежно бормотал он, опрокидывая после очередного тоста хозяев новую рюмку. – Дома ведь с ума сходят…» «Зато как обрадуются живым увидеть», – успокоил я Валентина Иосифовича. После обильного киржачского угощения, получив причитающийся за выступление гонорар, усталые, хмельные и довольные мы уселись в машину и двинулись в обратный путь. В три часа ночи любимый артист, проспавший крепким сном всю долгую дорогу домой, был доставлен к дверям его квартиры на Кутузовском проспекте…

После этой трагикомической истории Валентин Иосифович Гафт, замечательный актер и тонкий человек, зла на меня не держал. Мы общались, выступали, он был у меня дома, я делал с ним интервью. Но… Однажды в час ночи раздался телефонный звонок, и я услышал разъяренный голос Гафта. Оказалось, что интервью, которое я сделал с ним для одной газеты и которое должно было выйти на следующий день, попало к нему в руки ночью. Заголовок был не тот, который он утвердил!!! А легковесно-оскорбительный, выражаясь современным сленгом, «желтый». Валентин Иосифович не дал мне сказать ни слова в оправдание и после нескольких резких фраз бросил трубку. Я не спал всю ночь, размышляя о случившемся. Кто и зачем в последнюю минуту перед подписанием текста в печать вторгся в него? На другой день, придя в редакцию, я узнал, что это санкционировал лично заместитель главного редактора для того, чтобы сделать более раскупаемым тираж, тем более что фотографию популярного актера вынесли на обложку. Я пытался потом объяснить Гафту, что ни в чем не виноват, но он, оскорбленный, не хотел меня слушать. Больше наши пути не пересекались, но я переживаю о случившемся до сих пор.

Вот то самое злополучное интервью с заголовком, утвержденным Валентином Иосифовичем.

«Не выношу похабщины в искусстве»

Я нашел его в кафе на Чистых прудах, рядом с его родным театром «Современник». Обслуга трепетно известила: «Да, Валентин Иосифович здесь, обедает. Просил быстро обслужить, как всегда, торопится».

Я безумно по нему соскучился, мы не общались целую эпоху. Прошлые обстоятельства суетного бытия нас нередко сводили вместе. Мне нравилось, что он звал меня Фелей. В этом весь Гафт: свойский, чуткий, распахнутый, доверчивый, нежный.

На другой день в маленькой комнатке театра я беседовал с одним из самых ярких и любимых актеров нашего времени. С начала своей карьеры в 1956 году с небольшой ролью Марселя Руже в фильме Ромма «Убийство на улице Данте» он сыграл более чем в ста кинолентах, телепостановках и театральных спектаклях, став воистину Народным артистом и Советского Союза, и России.

– Все нынче рвутся к Гафту: журналисты, режиссеры, поклонники и поклонницы. А, между тем, утверждают, что вы любите одиночество. Как совмещается, Валентин Иосифович?

– Никак не совмещается. На днях в одной газете читаю откровения женщины, которую я видел-то один раз в жизни и которая уже не раз писала обо мне несусветную чушь. Это бывшая жена писателя Жуховицкого, которая когда-то, отыскав меня, стала жаловаться, как плохо живется ей с мужем и что я ей очень нравлюсь. Она пришла тогда ко мне, женатому человеку, как журналистка, и я не знал, о чем же с ней говорить. И вот героиня не моего романа инкриминирует мне публично чуть ли не группен-секс. А через две недели в той же газете, которая, видимо, держится на такого рода показаниях, была выдана сенсация о том, что Гафт бросил семью и женился на актрисе, которая тоже бросила мужа и находится от меня в декрете. На все это я даже не хочу реагировать и только задаю вопрос: как газета может такое печатать?

Вот и попробуй побудь в одиночестве. И, если честно, мне с журналистами не хочется встречаться. А газеты не хочется брать в руки.

– Тем не менее, если мы с этого начали, удовлетворите обывательское любопытство определенной части наших читателей, так сказать, из первых рук: вы не муж актрисы Ольги Остроумовой и папой еще одного ребенка вас называть рано?

– К сожалению. Но добавлю: даже если это и правда, то я подобные деяния журналистов квалифицирую как вмешательство в личную жизнь, карающееся законом. И я прибегну к нему для защиты.

Что касается Оли, то я люблю ее и надеюсь, что она тоже ко мне очень хорошо относится. Может быть, мы объединим наши небольшие жилплощади и будем жить вместе. А сейчас я, конечно же, бываю у Оли, у ее детей, которых тоже люблю (хочу заметить, что через какое-то время Ольга Остроумова и впрямь стала супругой нашего героя. – Ф. М.).

Гафт был возбужден, нервозен. Мы встретились после репетиции, и он еще не остыл, не отошел от роли.

– И все-таки вас прельщает одиночество?

– Тоже легенда. Я же не могу буквальным образом сторониться людей, прятаться от них в гримуборной. Я много играю, много занят, а это значит, я всегда рядом с партнерами, рядом со зрителем, которого, кстати, бесконечно уважаю. И считаю, что я без зрителя – никто. Но всякие сборища, куда тебя непрерывно зовут и тащат, если честно, надоели. Да, идешь, соглашаешься, даешь слабину. Тебе кажется, чуть побудешь, послушаешь, скажешь пару добрых слов – и свободен. Так нет, зовут за кулисы, где надо еще что-то сделать, выступить, выпить – быть свадебным генералом. Я не против ни фотографирования на память, ни автографов – я уважаю людей, не хочу их обижать, я просто констатирую: побыть с самим собой, отдохнуть от суеты не удается. Впрочем, это издержки профессии актера. С другой стороны, пребывать в пустоте тоже не хочу.

– Такого ощущения, по-видимому, нет, когда вы приезжаете, скажем, в Нью-Йорк. Ведь там вас, наверное, знает в основном только русскоязычный зритель. Однажды в аэропорту имени Кеннеди я оказался невольным свидетелем чудовищного инцидента с Иннокентием Смоктуновским, которого буквальным образом арестовали за какое-то ничтожное нарушение таможенного режима. Великий наш актер пробыл в кутузке несколько часов, и ни один из служащих аэропорта не реагировал на возмущение наших соотечественников. Для них имя Смоктуновского ничего не значило. И это было ужасно.

– В общем, верно. Американцы плохо знают наших актеров. Так что любой нашей знаменитости нельзя преувеличивать свое мировое значение. Все относительно. И пусть сверхпопулярный у нас артист не мнит, что его слава всенародна. Другое дело, актеру важно всегда сохранять свое лицо. Особенно нынче, когда плодятся сплетни и родилась желтая пресса. Главное – продолжать выражать себя на сцене, в кино. Ведь, приезжая на Запад, мы привозим не себя, а привозим свой театр. Свое искусство, Москву, привозим Россию.

– А вы, в свою очередь, не ощущаете себя в роли среднестатистического обывателя, которому хочется, скажем, потрогать Шварценеггера или прикоснуться к Мадонне? Есть ли у вас кумиры в западном искусстве среди великих суперстаров?

– Конечно, есть. И всех не перечислишь, уважаемых, любимых. Самое первое большое потрясение было, когда я учился на втором курсе Студии МХАТ, и к нам в Москву пожаловал знаменитый режиссер Питер Брук, привезший Шекспира. И тогда меня потряс Пол Скофилд. Я будто впервые со сцены услышал о человеческих проблемах и следил за героем, который попал в определенную человеческую ситуацию; Скофилд и его партнеры говорили обыкновенными голосами и были обыкновенными людьми, но я увидел настоящее искусство, актер играл великолепно…

Конечно, Голливуд – это фабрика звезд. Каждый год здесь зажигают новые. Но самое интересное, что эти звезды отличаются от наших только суммой вложенных в них денег. А играют они по той же самой системе Станиславского. И я могу сказать, что наши актеры – великий Михаил Ульянов, которого я безумно люблю, гениальные Иннокентий Смоктуновский, Олег Борисов, Женя Евстигнеев, Евгений Леонов, грандиозный Олег Даль, неповторимый, непревзойденный Евгений Лебедев, да у меня пальцев на хватит, чтобы всех перечислить, – так вот, разве они хуже Де Ниро, Хоффмана, Николсона, Буди Аллена? Их всех объединяет одно – великий талант. Только каждый идет к вершине своим путем. Почему детям нравятся картины со Шварценеггером? Потому что он играет прежде всего человека, в его фильмах справедливость и добро непременно побеждают зло. А фактически-то это наши сказки и про Садко, и про Царевну-лягушку… Просто там фантазии подкрепляются деньгами, которых у нас или нет, или мало. Да, я восхищаюсь и Стайгером, и Николсоном, и Дугласом, и многими другими. А женщины – от Мэрилин Монро до Ванессы Редгрейв и Софи Лорен? А каким потрясающим был Жерар Филип, в которого влюбился весь мир! Но скажите, чем лучше он нашего Алейникова или Крючкова с Бернесом, актеров с таким же обаянием?! Просто нас в свое время оторвали от западного искусства «железным занавесом», и мы ничего не видели, не знали, не могли сопоставить, а потом все сразу обрушилось, и теперь кажется, что у них все великие, а наши, свои, так себе…

– Кстати, насчет «занавеса», ведь вы тоже стали поздно выезжать, пребывая в роли невыездного. Я-то знаю, по какой причине, но, Валентин Иосифович, прошу вас, расскажите эту историю нашим читателям.

– О, боже, я уже забыл о тех перипетиях. Все они в прошлом и, как говорится, быльем поросли. Первый раз меня не выпустили, кажется в конце 70-х годов, при Брежневе.

Это было время массового отъезда советских граждан за границу. «Современник» собрался на гастроли в Швецию и Норвегию. И вот пришла депеша из КГБ: «Гафта не выпускать». Как, почему? Не объясняют, только намеки, предположения.

Театру предложили сделать замену. Но Галина Борисовна Волчек, наш главный режиссер, наотрез отказалась: либо все, либо никто. И самолет улетел пустым. Росконцерт заплатил огромную, в десятки тысяч долларов, неустойку за срыв контракта. Второй эпизод произошел, когда я снимался на «Ленфильме», уже при Горбачеве. Несколько сцен со мной в фильме «Контракт века» должны были снимать во Франции. Оформился, и все вроде бы было в порядке. Но вдруг та же самая история. Меня буквально сняли с самолета. КГБэшный генерал был сам удивлен. Он сказал, что у меня все чисто, но выпускать нельзя, потому что кто-то очень высокий поставил запрет. Группа улетела. Потом парижскую сцену сняли… в туалетных комнатах новой крупной ленинградской гостиницы, которые были похожи на французские вестибюли.

Еще один эпизод. Снимаюсь в «Гараже» у Рязанова. Снята почти вся картина. И вот уважаемый мною Эльдар Александрович вызывает меня в кабинет, а на самом лица нет. «Что же вы, Валентин, делаете? Я накачиваю картину, такая она выходит острая, интересная, у вас прекрасная роль, а вы подаете заявление на отъезд. Понимаете, что будет с лентой?!» Я в трансе. «Что вы, – говорю Рязанову, – даже в мыслях нет такого…»

Я написал письмо Горбачеву и Чебрикову. Написал, а отправлять передумал, стыдно стало. Спустя много лет у художника Никаса Сафронова встречаю знаменитого тогда генерала Олега Калугина. Спрашиваю, не растолкует ли он, в чем дело, почему я был в запрете. Он и говорит: «Кто-то строчил на вас доносы, что вы хотели сбежать на Запад».

– Кто все-таки закладывал вас, сейчас-то известно?

– С большой долей вероятности могу предполагать, что моего выезда не хотел один человек из близкого окружения.

– Так вы и остались на родине, не бросив свой родной город… Вы ведь москвич? Где вы родились?

– В Сокольниках, в больнице имени Остроумова (хитро улыбается) в 35-м году. И Сокольники, конечно же, мое любимое место в Москве. Парк, аллеи, каток, Ширяево поле, стадион клуба «Спартак», за который я болею. Первые свидания, первые разочарования, друзья, все там…

– Наверняка и Чистые пруды родными стали: и театр здесь, и уютные местечки отдохновения. Не так ли?

– Вы знаете, эти районы чем-то похожи. Какой красивый здесь бульвар, легендарный пруд. Прогуливаться одно наслаждение.

– Скажите, визиты в кафе это что – отработка имиджа, или потусоваться, или просто перекусить, выпить чашку кофе? Кстати, кафе-то дорогое, по карману?

– Фель, секрет прост, когда-то в этом помещении была самая простая столовка, где, кроме чая, бутербродов и сосисок, нечем было разжиться. Но во главе стоял, видимо, талантливый организатор, и он довольно быстро превратил дохлое место в весьма популярное. Здесь нынче можно встретить уважаемого актера, литератора, политика. Да, кафе вкусное и дорогое, но открою секрет – у меня тут большая скидка.

– Как это, за какие-такие заслуги?

– Именно за заслуги, ну, извини, как известному артисту (здесь даже моя подошва отпечатана золотом) и как одному из самых первых посетителей сего заведения. Вот и весь секрет. Правда, на выпивку, к сожалению, скидка не распространяется. Увы…

– Творческий вопрос: много предложений на роли, да и пьес, наверное, море?

– Сплошной ширпотреб. С трудом выбираю. Все однодневки. Да, есть сюжеты, в которых яркие, любопытные фабулы, но только внешне, внутри же ничего нет. Много похабщины, матерщины. Все, что было раньше под запретом, нынче разлилось вонючей канавой. И от этого никакой пользы. Я ненавижу мат в искусстве. Ведь мат это ощущение, а не слово. Я не ханжа, иногда позволяю себе ругаться, но когда приходится произносить мат по тексту, меня коробит. Как-то снял с полки подаренную книгу, сплошная матерщина, мне стало плохо, аж затошнило. Это чудовищно, мерзко.

– А наше ТВ?

– То же самое, закормили порнографией. И уже трудно отличить настоящее от пошлого. Нас затопили в море сексуальности, которое не имеет никакого отношения к жизни, несмотря на то, что появилась программа «Про это». Да, у Маяковского есть поэма «Про это». Значит, про любовь. Теперь же детально разбирается по миллиметрам, что происходит в первую, вторую, десятую секунду полового акта, то есть то, что всегда было тайной, становится прилюдным, раскрытым. У людей отбираются личные интимные ощущения, которые и словами-то нельзя определить. Что же будет дальше? Человек надеется, что есть ощущения, о которых никто не знает, кроме него. Ничего подобного. «Про это» все знают. Теряется смысл жизни, мы загоняем себя в тупик.