Текст книги "В плену страстей"

Она стояла на некотором расстоянии от Уэзерли. Дыхание ее постепенно выровнялось, и девушка рассмеялась. Никогда еще Малькольм не слышал такого смеха. Он испугал поверженного насильника больше, чем раны и понимание того, что с ним произойдет, когда вернутся матросы.

Сквозь красный туман Малькольм увидел, как Рэн сняла чулок с толстой шеи Бисли и натянула его на ногу. Изящным движением она застегнула пряжки на туфлях и поправила платье.

– Я покидаю тебя, Малькольм. Если ты когда-нибудь приблизишься ко мне, я сделаю с тобой то же самое, что и с твоим дружком, – после этих слов она снова рассмеялась.

И этот смех, а не ее слова, заставил Малькольма в ужасе попятиться.

На улице, где дул прохладный ветерок, Рэн мгновенно растворилась в темноте. Все привычки и умения прошлой жизни вернулись к ней. На темных улочках люди жили своей жизнью, покидая свои убежища, чтобы добыть пищу и тем самым протянуть еще один день. Она прежде жила так, сможет жить и теперь. Еще сутки – и она тайком проскользнет на корабль Калеба. Что будет дальше, Рэн пока не загадывала. Сейчас ей требовалось место, где можно провести остаток ночи и спрятаться до того момента, когда «Морская Сирена» будет готова к отплытию.

«Я совершенно не изменилась, – говорила себе Рэн, ступая по булыжникам мостовой. – Меня избили, изнасиловали, но я не перестала быть прежней Рэн. У меня то же сердце, ум и привычки, и я уцелела в схватке».

Девушке и в голову не приходило считаться с тем фактом, что она только что убила одного человека и покалечила другого. Ради того, чтобы выжить, все средства хороши.

ГЛАВА 9

Бархатистая тьма ночи была только на руку беглянке. Рэн остановилась лишь раз, чтобы определить, где находится, а потом осторожно продолжила путь по лабиринту узких улочек и трущоб. Где-то здесь должна быть маленькая выщербленная дверь, висящая на сломанных петлях… Лотти поможет ей. Лотти обнимет свою девочку сильными руками и утешит. От нее будет исходить знакомый запах чего-то кислого и грязного…

Рэн улыбнулась про себя. Лотти наверняка крепко шлепнет ее и отругает за то, что Рэн ни разу не навестила ее за все эти годы. А если у старушки сегодня вечером неважное настроение, то Рэн может достаться как следует – в знак того, что Лотти все еще как-то связана с ней.

Старая Лотти считалась королевой лабиринта, и время от времени к ней приходили за помощью все обиженные и покинутые. Если ты ладил с Лотти, то никогда не оставался без куска хлеба и тюфяка, полного клопов. Философия Лотти была очень проста: если порядочные люди видят ползающих по тебе насекомых, они быстро оставляют тебя в покое; несколько укусов никогда не причиняли никому вреда, а мыло и вода – настоящие убийцы.

Лабиринт… Рэн огляделась вокруг. Десять лет – очень долгий срок. Нужно сосредоточиться и вспомнить. Прижав пальцы к вискам, Рэн заставила успокоиться свой возбужденный мозг. Тогда, много лет назад, она «освободила» от кошелька некого джентльмена, и он погнался за ней. Куда же она бежала?.. Рэн бросилась направо, потом свернула налево, и от джентльмена остались одни воспоминания, но она бежала и бежала, пока, наконец, не оказалась у выщербленной покосившейся двери… Благодарение богу за большой желтый шар на небе!

Сделав глубокий вдох, Рэн резко постучала в дверь три раза, на уровне глаз, а потом еще один раз – так, как делала много лет назад. Девушка повторила все это еще три раза, прежде чем за дверью скрипучий голос спросил, кто это ломится в дверь в такой неурочный час.

– Лотти, это Рэн! Мне необходимо увидеть тебя. Пожалуйста, открой!

– Тебе не провести меня, девочка. Моя Рэн уже давно живет у богатых людей. А теперь уходи, не то окажешься в руках закона. Моего собственного закона! – сердито пригрозил голос.

– Лотти, я не обманываю. Я действительно Рэн. Я убежала и попала в беду, теперь мне нужна твоя помощь. Выслушай меня! Вспомни, как мы с тобой решили обчистить двух пьяных матросов, которые вроде бы спали, и один из них полоснул тебя ножом? Я подкралась к нему сзади и ударила коленом, как ты учила. У тебя до сих пор остался шрам от локтя до запястья на внешней стороне руки. Пожалуйста, Лотти, впусти меня! Мне больше некуда пойти!

С сильно бьющимся сердцем Рэн ждала, пока старая женщина отодвинет сначала один засов, потом другой. Внезапно она почувствовала, как ее стиснули пухлые руки, а в нос ударил кислый запах пота. Теперь она была в безопасности: Лотти позаботится обо всем.

– Проходи в мою гостиную, – весело закудахтала старуха. – Я не сомневалась, что это ты, просто захотела наказать тебя за то, что все эти годы ты не давала о себе знать. Но ты вернулась к своей старой Лотти! Расскажи-ка, как ты теперь выглядишь. Превратилась ли ты в красивую молодую леди, как я и предсказывала?

Слезы обожгли глаза Рэн. Неужели старая Лотти ослепла?

– Я молодая леди, но не знаю, можно ли честно сказать, что я красива. Что с тобой случилось, Лотти? Как ты потеряла зрение? Кто же заботится о лабиринте, если ты не можешь…

– Не беспокойся, девочка. Я все еще королева лабиринта, – быстро успокоила ее старуха, услышав в голосе Рэн боль. – Но отвечу на твой вопрос. Джентльмен с другого конца города ткнул в меня факелом – волосы мои обгорели, а глаза ослепли. Это произошло четыре года назад. Ты не спрашиваешь, что стало с тем джентльменом?

Рэн рассмеялась.

– Мне не нужно спрашивать. Он мертв, а тело разрублено пополам и выброшено в Темзу.

– Так оно и есть, малышка. Ничего, старая Лотти может и без глаз видеть зорче большинства людей. Все мои чувства обострены, а ребята присматривают за мной так же, как я за тобой когда-то. Я могу слышать шаги в самом начале лабиринта. Я слышала тебя; слышала, как ты остановилась, чтобы осмотреться по сторонам; и, если я тебя знаю, девочка, ты стояла там и решала, в какую сторону пойти. Я слышала каждый твой шаг. Стоило мне захотеть – я бы послала за тобой старину Барта, быстрого как ветер. Но я этого не сделала. Мне хотелось увидеть, кто же это отважился пробраться в лабиринт.

– Ты должна помочь мне, Лотти. У меня неприятности, и я не знаю, как быть дальше. За душой у меня ни гроша, а впереди маячит Ньюгейт. Сегодня вечером я убила человека!

Если Лотти и удивили слова девушки, она даже бровью не повела.

– Сиди здесь, а я принесу тебе чего-нибудь поесть. Парни сегодня хорошо поживились за счет одного фермера, который направлялся на рынок. Барт стащил все его товары, поэтому мы можем есть до отвала, еще и на завтра останется. Когда у тебя полон живот, ты можешь справиться со всеми проблемами, – она передала Рэн толстый кусок сыра и ломоть мягкого, влажного хлеба. – А на десерт у нас целая корзина медовых булочек.

– Благодаря старине Барту, – вздохнула Рэн, чувствуя, как понемногу уходит напряжение последних дней.

– Если хочешь, у меня есть холодное пюре из репы, – предложила Лотти, накладывая овощное блюдо в большую желтую миску.

– Хочу! Да я могу убить за это сейчас, – тихо проговорила Рэн. – Я не ела несколько дней… Лотти, я никогда не попробую ничего вкуснее, даже если проживу сто лет!

– В следующий раз, когда встретимся с фермером, мы передадим ему твою похвалу, – захихикала старуха. – Сейчас ешь, а когда насытишься, поговорим.

Когда Рэн поела и осушила кружку эля, она почувствовала, что веки слипаются, но заставила себя собраться с силами. Она должна поговорить с Лотти и упросить ее помочь. Лотти подскажет, что делать.

Сначала запинаясь, потом более уверенно Рэн поведала без утайки, что с ней произошло. Старая Лотти внимательно слушала девушку, ее невидящие глаза смотрели в одну точку.

– Я одного не могу понять, – сказала она, когда Рэн умолкла, – какого черта ты пришла сюда? Пойми, я не отказываюсь помогать тебе. Мой дом всегда открыт для маленькой Рэн. Но как насчет ван дер Рисов? Ты же говорила, что они очень тебя любят. Почему бы тебе не вернуться к ним и не рассказать, что с тобой случилось?

– О Лотти! – воскликнула Рэн. – Я не могу, не могу! Я не смогу смотреть им в глаза после того, что натворила… Подумай сама! После того, как я усомнилась в Сирене? После тех слов, что я ей наговорила? Я не буду винить их, если они вообще больше не захотят меня видеть. О Лотти, я просто не имею права возвращаться к ним! – зарыдала она, закрыв лицо руками.

– Если эта Сирена любит тебя как мать, то почему нет, дитя мое? Ах! Ты еще слишком молода и не знаешь, что сердце матери может простить все.

– Не заставляй меня возвращаться, Лотти. Прошу тебя. Я… я должна на некоторое время исчезнуть из Лондона. Можно уплыть с Калебом. Когда все утихнет, он отвезет меня назад к Сирене и Ригану. Но сейчас я не могу пойти к ним. Я предала их любовь, их доверие.

– Ну тише, детка, – успокоила ее Лотти. – Мы сделаем, как ты захочешь. Тебе нельзя оставаться здесь, но не из-за того, что мне это не по душе; просто для такой леди, как ты, тут не место. Я бы отдала десять лет своей жизни за то, чтобы ты осталась со мной, но это не дело. Ладно, мы что-нибудь придумаем. Этот Малькольм – самая отвратительная тварь, и ты правильно с ним поступила. Сомневаюсь, что тебя станет преследовать закон за совершенное убийство, а тех матросов, которые пошли на пристань, не опасайся: они уже забились в норы, как крысы. Сейчас ложись и поспи, а я отправлю своих ребят разузнать все о твоей «Морской Сирене». Как мог твой собственный брат бросить тебя? – проворчала она.

– Он меня не бросал, Лотти. Он ничего не знает. И он мне не брат, тебе же это известно.

– Ну и слава богу, – пробормотала Лотти.

Может быть, она стара и слепа, но Лотти слышала, как изменился голос девушки, когда она произнесла имя Калеба.

– Ложись на эту кушетку, а когда проснешься, старая Лотти все устроит. На, возьми, – сказала старуха, протягивая Рэн потертое одеяло.

– Много в нем клопов? – сонным голосом спросила Рэн.

– Десятка два будет, и одно-два гнезда по краям. Но ты их не побеспокоишь…

– А они не побеспокоят тебя, – со смехом продолжила Рэн, устраиваясь на кушетке и натягивая грязное одеяло до подбородка.

Лотти дождалась, чтобы дыхание Рэн стало глубоким и равномерным, а потом громко хлопнула в ладоши. Через минуту в комнату вошли трое мужчин и стали терпеливо ждать указаний Лотти. Из глубины своего бесформенного платья старуха извлекла мешочек с драгоценными камнями и проворно ощупала его содержимое. Затем заговорила тихо и настойчиво, а мужчины молчали, не выказывая никаких эмоций, только кивая головами в знак того, что понимают. Один из них протянул руку за рубином, который выбрала старуха, и мужчины вышли так же быстро и бесшумно, как и появились.

Лотти положила огрубевшую, мозолистую руку на голову Рэн, по ее изрезанной морщинами щеке прокатилась единственная слеза. Она знала, что девушка красива, так же красива, как и Лотти в молодости… Из потайного кармана старуха достала щетку и попыталась расчесать свои редкие, сбившиеся волосы. В итоге по спине Лотти запрыгала целая колония вшей, и она оставила эту глупую затею. Зачем только она потревожила их? Лотти уселась в старое, обшарпанное тростниковое кресло-качалку, подождала, пока вши вернутся назад в ее спутанную гриву, и тоже уснула.

* * *

В порту слышались голоса, при свете факелов сновали матросы из команды Калеба, готовя «Сирену» к завтрашнему отплытию. Мужчины таскали на борт провизию, а Обри Фаррингтон стоял на палубе, опираясь на трость, и следил за погрузкой.

– Слава тебе, Господи! Я знал, что ты поддержишь меня, – пробормотал он, наблюдая, как обнаженный по пояс матрос взваливает на плечи деревянную бочку.

Калеб сидел неподалеку с безразличным видом, но в глазах его стояло то же тревожное выражение, что у Фаррингтона. «Если есть на свете король дураков, так это я», – говорил он себе. Каждый раз, когда старый аферист выглядел таким, как сейчас, Калеб знал: что-то ускользает от него, какие-то весьма значительные детали. Он твердо решил, что обыщет корабль сверху донизу, прежде чем отчалит. Старый лис что-то скрывает от него…

– Сколько их, Обри? – спросил Калеб, выпуская в сторону картежника струйку серо-голубого дыма.

– Около сотни. У тебя же на «Морской Сирене» много места. Не беспокойся ни о чем, Кэл. Обо всем уже позаботились.

– Вот это как раз меня и пугает, – проворчал Калеб. – Когда ты берешь дело в свои руки, я в конечном счете оказываюсь в дураках. Скоро рассвет; нам обоим лучше отправиться спать.

– Спать! – возмущенно воскликнул Фаррингтон. – Чтобы эти люди обобрали нас до нитки? Ни за что! Я останусь тут до самого рассвета. Если ты хочешь, то иди и ложись, отдыхай. Я сам за всем прослежу.

– А кто присмотрит за тобой? Моя ошибка заключается в том, что я не посадил тебя на привязь, когда встретил впервые. Я тоже останусь здесь, и если ты еще не растерял остатки разума, то будешь держаться у меня на виду.

Фаррингтон кивнул в знак согласия.

– Как скажешь, Кэл.

– Послушай, Обри: до отплытия я собираюсь обыскать весь корабль от носа до кормы и выяснить, что ты хочешь провезти контрабандой в колонии.

Калеб, прищурившись, наблюдал за стариком. Выражение лица Обри не изменилось.

– Я не стану обращать внимания на это оскорбление, потому что мы с тобой старые друзья, Кэл. Но как ты мог подумать, что я попробую обвести тебя вокруг пальца?

– Ты и сам ответил, Обри. Попробую! Но у тебя ничего не выйдет. Я не хочу, чтобы мой корабль отправился с грузом-приманкой для пиратов. Я не желаю, чтобы мне перерезали горло, а пассажиры пострадали из-за твоих дурацких причуд. Обыщу все от носа до кормы – помни об этом!

В лунном свете Калеб заметил какое-то безумное выражение в глазах старого повесы; голос капитана неожиданно зазвучал мягко:

– Если ты прямо сейчас расскажешь, что собираешься провезти на моем судне, мы, возможно, придем к какому-то соглашению. Пойми, Обри: я хитрее тебя, ты не сможешь меня надуть. Если же ты прибегнешь к своим обычным уловкам, тогда все эти… переселенцы, черт их подери, останутся в порту ждать у моря погоды. А я отправляюся в плавание. Один.

Бросив гордый взгляд на Калеба, Фаррингтон расправил сутулые плечи.

– Последний раз объясняю: я не понимаю, о чем ты говоришь. Я ничего не прячу на твоем корабле и не собираюсь этого делать. Может быть, я и стар, Кэл, но не такой уж я дурак.

На миг Калеб поверил ему, пока украдкой не посмотрел на Обри при свете луны: в глазах Фаррингтона застыло то же безумное выражение. Калеб вздохнул. Придется обыскать «Сирену», и горе этому старику, если на судне обнаружится что-нибудь, кроме крыс.

Когда последние припасы были благополучно доставлены на камбуз, Калебу захотелось прогуляться по палубе. До рассвета оставались считанные минуты. Он любил наблюдать начало нового дня, но сегодня в душу молодого капитана закрадывалось беспокойство: что принесет ему этот день? Наверное, он окончательно спятил, раз согласился принять предложение Фаррингтона. Но теперь слишком поздно раскаиваться: он дал слово. Придется плыть в Америку, как пообещал. Калеб раздраженно оглянулся по сторонам и понял, что хочет женщину, хочет ее прямо сейчас. Удивительно, как в голову могла прийти такая мысль, учитывая все происходящее. Он решил забыть об этой глупости и в задумчивости прислонился к штурвалу. Где-нибудь, когда-нибудь он встретит прекрасную, восхитительную женщину, которая полюбит его так же крепко, как и он ее… Первый раз они займутся любовью, чтобы удовлетворить его страсть, а во второй – страсть обоих… Каждый раз они станут дразнить друг друга, будут безжалостными и в то же время нежными, очень нежными… Но, даже избороздив все морские просторы, сможет ли он найти такую женщину и распознать в ней ту, которая необходима ему, чтобы жить полнокровной жизнью?

«Я узнаю ее, – уверенно и не без самодовольства подумал Калеб. – Обязательно узнаю».

* * *

Малькольм Уэзерли брел по городу в предрассветной мгле. Его истерзанная щека невыносимо болела, левый глаз ничего не видел, к тому же он был очень напуган. Ни разу за свою жизнь он не испытывал большего страха. Что с ним будет теперь, когда его прекрасное лицо испоганено этой маленькой сучкой Рэн, будь она проклята?! Если он когда-нибудь доберется до нее, то сделает с ней то же самое, чтобы весь остаток жизни ей пришлось прятаться от людей. Да, он обязательно сделает так, что ни один мужчина не захочет смотреть в ее сторону!

Малькольм остановился и огляделся, чтобы определить, где находится. Ему почему-то казалось, что он прошел гораздо больше и теперь уже недалеко от порта. В душе Уэзерли начал зарождаться ужас, когда он понял, что с каждой минутой небо становится все светлее. Он постарался взять себя в руки и критически оценить ситуацию. Сейчас, пожалуй, он выглядел не лучше крыс, которые кишели в порту и тавернах, разбросанных по вонючим узким улочкам. Малькольм сомневался, что в таком виде кто-нибудь из знакомых узнает его, а вот крысы точно примут за своего.

Уэзерли посмотрел на восток здоровым глазом, но быстро закрыл его и застонал. Должно быть, напряглись мышцы на поврежденной стороне лица, и теперь из раны снова полилась кровь. Малькольм взбесился. В этот момент он поклялся себе, что, если Фаррингтон хотя бы раз посмотрит на него не так или произнесет неверное слово, он, не задумываясь, прикончит старика и заберет назад ожерелье. Если же его арестуют, то так тому и быть!

Уэзерли пробирался по узкой улочке вдоль грязных стен домов. Наконец его взору открылся порт, где уже кипела работа. Был там и молодой ван дер Рис, который резким голосом кричал на Фаррингтона. Малькольм находился слишком далеко, чтобы разобрать слова, но даже издали было понятно, что старый картежник напуган. «Это хорошо, хорошо для меня», – подумал Малькольм. Фаррингтон собрался уходить, его элегантная тросточка легко застучала по толстым доскам. Малькольм решил дать старику время, чтобы покинуть порт, а потом догнать его и взять все дела в свои руки. Картежник был шустрым старикашкой, ловким и хитрым, но Уэзерли не сомневался, что одержит над ним верх.

Как только Фаррингтон вышел на пустынную улицу, Малькольм окликнул его хриплым голосом. Обри обернулся, его отрешенный взгляд стал испуганным при виде израненного лица бывшего красавчика.

– О Господи! Уэзерли, что с тобой приключилось?

– Не твое дело. Хочу перекинуться парой слов у тебя дома, и мне нужно, чтобы ты позаботился о моей ране. Помоги мне.

– Почему это я должен помогать таким, как ты? У нас чисто деловые отношения. Я не должен тебе ничего, кроме доли за камешки, да и то ты согласился подождать, пока их купят. Я ничем тебе не обязан, – решительно заявил Обри, намереваясь продолжить путь.

– Ах ты ублюдок! – процедил Уэзерли сквозь стиснутые зубы. – Либо ты помогаешь мне, либо, клянусь, я сам найду способ проникнуть в твои хоромы, подожгу их и поджарю тебя, как цыпленка.

Обри Фаррингтон питал глубочайшее отвращение ко всякого рода угрозам, особенно если они касались его персоны.

– Очень хорошо, – холодно произнес он, – но позволь заметить, что я не врач, а от вида крови мне становится дурно. Я не сумею вылечить твои раны, потому что ничего не смыслю в этом деле и не собираюсь учиться. Тебе нужен доктор. Судя по всему, ты рискуешь потерять глаз.

– Это мой глаз, и если я не волнуюсь о нем, то какое тебе до этого дело? Ты позаботишься обо мне, старый грешник, иначе никогда больше не выйдешь из своей квартиры. Я слов на ветер не бросаю, Фаррингтон.

Обри не сомневался, что Малькольм не шутит. Уэзерли был гораздо опаснее Кэла. Обратив поблекшие глаза к небу, старик взмолился про себя: «Господи, почему всегда я? Возможно, я и хитрил иногда, но брал по чуть-чуть в одном месте, чтобы заплатить в другом. Если бы не я, то эти бедные люди, пуритане, остались бы здесь в ожидании, когда на их головы обрушится топор. Помни об этом, Господи, когда станешь судить меня». Закончив разговор с богом, Фаррингтон заметил, что Уэзерли с трудом держится на ногах, и решил уступить ему сейчас, а уж потом как-нибудь отделаться от этого хищника.

Уже в своей удобной квартире Обри принес таз с теплой водой и принялся за работу. Руки его действовали не очень-то нежно, обрабатывая рану Малькольма. Когда Обри заговорил, голос его звучал холодно:

– У тебя рассечено глазное яблоко, и на лицо необходимо наложить швы. Я этого делать не умею.

– Что будет, если рану не зашить? Фаррингтон с неприязнью посмотрел на Уэзерли.

– Повторяю: я не доктор. Рана заживет сама по себе, если в нее не попадет грязь, но твое лицо будет испорчено окончательно. О глазе забудь – его больше не существует. Если наложить швы, у тебя, наверное, останется красный шрам от брови до подбородка. Со временем он побледнеет, но – опять-таки! – я могу ошибаться. Ради бога, парень, я же говорил тебе, что ничего не смыслю в этих делах!

Убирая таз, Фаррингтон не удержался и съязвил:

– Ты, скорее всего, сможешь получить работу в Ньюгейт или Бедламе[7]7
  Бедлам – дом для умалишенных в Лондоне.


[Закрыть] и держать заключенных или больных в страхе, чтобы были они послушны.

Малькольм проигнорировал насмешку. Позже он хорошенько рассмотрит в зеркале свое лицо. В данный момент, когда рана обработана, нужно заняться другими неотложными делами.

– Это правда, что корабль ван дер Риса отплывает сегодня? Только не лги мне, Фаррингтон.

– Да, правда, – ответил Обри, – «Морская Сирена» отчалит сегодня ночью с полным трюмом пассажиров. А почему тебя это интересует?

– Потому что ты проведешь меня на этот корабль. Здесь мне больше нечего делать. Куда он направляется?

Фаррингтон глубоко вздохнул.

– В колонии, а оттуда на Мартинику,[8]8
  Мартиника – остров в Карибском море, открыт в 1502 году Х.Колумбом.


[Закрыть] где я собираюсь продать нашу маленькую… вещицу, – он бросил насмешливый взгляд в сторону Уэзерли. – Что с тобой? Ты побледнел, будто встретил приведение.

– ван дер Рис получит какую-то долю? – спросил Малькольм, думая о бандитах, которых послал на пристань, чтобы порыскать вокруг «Морской Сирены» в поисках следа драгоценностей.

– Капитан ничего не знает о королевском ожерелье. Он считает, что выполняет благотворительную миссию, помогая пуританам сбежать из страны. Почему ты вдруг так забеспокоился? – встревоженно спросил Фаррингтон.

– Слышал кое-какие разговоры… Ты уверен, что больше никто не знает о драгоценностях?

– Уверен так же, как в том, что меня зовут Обри Фаррингтон, – заверил его старый картежник. – Не надумал ли ты «охранять» эту вещицу на «Морской Сирене»? Не забывай: ты всего лишь вор! – презрительно бросил старик.

– Тогда кто же ты, черт возьми? – поинтересовался Уэзерли.

– Скупщик краденого. Очень благородная профессия. Я просто слежу за тем, чтобы каждый получил то, что желает, а потом вступаю в свои полномочия. Воровство, – продолжил он поучительным тоном, – работа сатаны. А мои руки чисты. Я занимаюсь исключительно почетными делами.

Малькольм было ухмыльнулся, но резкая боль обожгла его, как удар хлыста.

– Игра в карты – тоже почетное дело?

– А чем еще заниматься мужчине? Если люди хотят спустить свои денежки, разве могу я их остановить? Я честный человек и занимаюсь только благородными профессиями! – Фаррингтон говорил с достоинством.

– Ба! Ты рассуждаешь как старый дурак, и я начинаю терять терпение. Я хочу быть на борту этого корабля. Организуй это, Фаррингтон. Меня не волнует, как ты это сделаешь. Просто сделай – и все. С твоей стороны будет мудрее, если ты спрячешь меня без ведома ван дер Риса. Я знаю, что могу доверять тебе, Фаррингтон, ты сделаешь все необходимое, – голос Малькольма звучал глухо, обезображенное лицо производило удручающее впечатление.

– Да ты с ума сошел, Уэзерли! У ван дер Риса есть список всех пассажиров. Лишнего человека провести на борт средь бела дня невозможно!

– Придумай что-нибудь. Да, приготовь мне продукты и смену одежды – потом вычтешь из моей доли.

Мозг Обри лихорадочно работал. Что, черт возьми, задумал Уэзерли? Кэл не выпускает его, Фаррингтона, из вида, а этот стервятник Уэзерли грозится убить! Если и удастся каким-то образом протащить Малькольма на борт «Морской Сирены», то ничего хорошего из этого не получится. Придется заплатить Уэзерли огромную сумму на Мартинике, вырученную за драгоценные камни, а это значит, что Обри Фаррингтону придет конец. Старик ненавидел потерю конечного результата, особенно если начало было таким многообещающим. А еще больше он ненавидел свой пустой карман. Выход оставался один: отправиться к Кэлу и довериться ему, чтобы защитить свой капитал и обезопасить жизнь. Получить третью часть лучше, чем не получить ничего. Да, он во всем признается Кэлу, а потом придумает способ, как тайно провести Уэзерли на корабль.

«Должно быть, я старею», – заметил про себя Обри, спускаясь по узкой лестнице к домохозяйке, которая за несколько лестных слов и быстрый поцелуй в щеку снабдит его необходимыми продуктами для этого хищника, что развалился сейчас наверху в любимом кресле Фаррингтона. Чего только ни приходится делать, чтобы выжить в этом жестоком, безжалостном мире!

Обри тяжело вздохнул, постучал к хозяйке, а когда та открыла, отступил и воскликнул:

– О Боже, не саму ли Красоту вижу я?

Вот что ему приходилось делать.