Текст книги "Гнев Рыжего Орка"

ГЛАВА 15

С Орка сорвали всю одежду и приковали его к скале около главного дворца. Один конец десятифутовой цепи был прикреплен с помощью стальной пластины к гигантской глыбе кварцита, другой – к стальному кольцу вокруг лодыжки Орка. Два дня и две ночи Орк страдал от унижения и всяческих неудобств. Почти весь день его сжигало солнце, а ночью Лос позволял тучам собираться вокруг дворца. Орк плохо спал – мешали холод, сырость и жесткий камень, на котором приходилось лежать.

Раз в день служанка приносила ему еду и оставляла ведро воды для питья и омовения. Освобождая мочевой пузырь или кишечник, Орк заходил за скалу так далеко, как только мог. Ни туалетной бумаги, ни губки у него не было. Служанка, опять-таки раз в день, убирала за ним.

Каждый раз в полдень из дворца спускались его родители, дядя и тетка. Лос спрашивал сына, раскаивается ли он в том, что так вел себя. Согласен ли он извиниться и пообещать, что никогда больше не будет так делать и всегда будет слушаться родителей? Даже и в этом случае наказание еще не окончено, добавлял Лос.

– Многие властители убили бы такого сына на месте. Но я не хочу причинять горе твоей матери, и Лувах с Валой тоже просили за тебя.

– Ты не должен был меня бить, – сказал Орк.

– Я твой отец! Это мое право и мой долг, если ты такого заслуживаешь!

– Ты бил меня много раз. Казалось бы, за столько тысяч лет человек мог бы обрести мудрость и научиться любви. Но ты ничему не-научился. Будь что будет, но ты ударил меня в последний раз. Можешь убить меня, если хочешь.

Лос повернулся и пошел прочь в своих развевающихся зеленых одеждах, покачивая пышным желтым пером на широкополой шляпе. Мать и тетка задержались ненадолго, чтобы умолить Орка подчиниться воле отца.

– Ты так упрям, – вся в слезах говорила Энитармон. Твое упрямство тебя погубит. Что я буду делать, если потеряю своего первенца?

– Убьешь Лоса и отомстишь за меня, – сказал Орк. – Мне кажется, это даже доставит тебе удовольствие. Не знаю, почему ты остаешься с ним. Разве нет других миров, куда ты могла бы уйти? Хотя бы мир Луваха и Валы?

– Вижу, ты решился умереть, – сказала Энитармон. Она поцеловала сына в щеку и ушла. Лувах, качая головой, последовал за ней, но Вала замешкалась.

– Я проберусь к тебе ночью и принесу спальный мешок и что-нибудь вкусное.

– Не нужно подвергать себя опасности ради меня, хотя благодарю. Одна ты меня любишь.

– Твоя мать тоже любит тебя. Ты же видел, как она тебя защищала, когда Лос хотел пронзить тебя копьем. Но у нее такой характер, что она не в силах противиться Лосу, если ее не доведут до крайности – и даже тогда ее бунт не длится долго.

– Она могла бы изменить свой характер за столько тысячелетий. Что проку в науке властителей, если она бессильна помочь избавиться от нежелательных черт?

– Были и такие, что менялись, хотя не всегда к лучшему. Но большинство людей не способно переделать себя, как бы долго они ни жили. Это вопрос воли, а не биоинженерии. Разве ты позволишь когда-нибудь, чтобы тобой помыкали?

Перед уходом Вала крепко поцеловала его в губы. Орк подозревал, что Вала желает его так же, как он ее. А может, она просто любящая тетушка, и он, по своей молодости и неопытности, принимает ее нежность совсем за другое?

Он посмотрел вслед отцу, все еще шагавшему к главному дворцу города пилонов. Он чаще видел отца со спины, чем лицом к лицу, и ничего не имел против этого. Потом взглянул вверх вдоль золотой, усеянной драгоценными камнями стены дворца. Там в окне третьего этажа стоял его наставник, Ноороша – умный и высокообразованный туземец, проходивший с Орком учебные программы с тех пор, как мальчику исполнилось три года. Учитель тоже смотрел на своего ученика, которому следовало бы сейчас быть в классе.

Орк помахал Ноороше, которого любил больше всех на свете после матери и тетки. Почему отец не может быть таким, как Ноороша?

День шел, и каждая минута была как удар бича. Орк шагал взад-вперед, волоча за собой цепь, звякающую о слегка шероховатый прозрачный камень, и его думы ходили вместе с ним. Взад-вперед, взад-вперед. От мыслей о побеге до картин воображаемого убийства отца.

Наконец настала ночь. Взошла первая луна. Два часа спустя поднялась и вторая. По прикидке Джима, глядевшего глазами Орка, она была вполовину меньше земной Луны, а первая была наполовину меньше второй. Узор пятен на них, конечно, отличался от того, что был привычен Джиму.

Когда из туч пролился положенный дождь, Орк улегся и долго маялся, пока не уснул. Когда спал он, спал и Джим. Прошло, казалось, совсем немного времени, когда пришла Вала и разбудила Орка – а значит, и Джима.

Орк смутно различал ее, присевшую рядом.

– Я принесла тебе мешок и еду, – тихо сказала она. – И еще кое-что принесла. – Она показала ему какой-то предмет, который он не мог разглядеть. – Лучемет. Лежи смирно, я перережу твою цепь.

– Не надо! – сказал Орк. – Я благодарен тебе, но не могу допустить, чтобы ты подвергалась опасности. Отец проведет расследование, если я убегу, узнает, что это сделала ты, и убьет тебя!

– Не убьет, если ты убьешь его раньше.

Она привстала, и Орк услышал звук тупого удара. Вала испустила стон и упала, придавив Орку ноги. Над ними маячил огромный силуэт – Орк понял, что это Лос. Вала, постанывая и прижимая руку к затылку, перекатилась через Орка и попыталась встать.

– Лежать, гнусная шлюха-предательница! – сказал Лос. Рядом с ним виднелись очертания какого-то огромного предмета – какой-то машины, как показалось Орку.

– Мне следовало бы убить тебя, Вала! – кричал Лос. – Но я понимаю твою жалость к нему, веришь ты этому или нет. В конце концов, он мой сын, хотя и скверный! Я помню, как любил его, когда он был мал! Но ты предательски воспользовалась моим гостеприимством! Как знать, не замышляла ли ты вместе с ним убить меня!

Он продолжал разглагольствовать – смысл его слов заключался в том, что он, по милосердию своему, разрешает Вале и ее мужу вернуться в их вселенную. Но сделают они это сию же минуту и под стражей. С сыном он расправится сам, и они никогда не узнают как. Вала больше никогда не увидит Орка.

Вала попыталась возразить, но Лос приказал ей молчать, не то он пристрелит ее на месте. Тогда она подчинилась, шепнув только: «Прости меня, Орк». Лос держал свою речь еще минут пять, затем нагнулся и прижал конец какого-то цилиндра к руке Валы. Она тут же лишилась чувств. Лос приставил цилиндр к груди Орка. Орк тоже потерял сознание, а вместе с ним и Джим.

Оба очнулись одновременно. От яркого солнечного света Орк зажмурился, и Джим – по-своему – тоже. Молодой тоан сидел, упираясь голыми ягодицами в скальный карниз, прислонившись спиной к наклонному выступу камня. Руки были связаны позади веревкой. Карниз обрывался в футе от него. За краем шел вниз крутой горный склон, поросший лесом. У подножия бежала река, петляющая сквозь лесную чащу. На том берегу высилась другая гора.

Небо было голубым – значит, Орк не в своем родном мире, если он только не пробыл без сознания двое суток.

Несмотря на палящее солнце, Орк дрожал – таким холодным был воздух. На вершине противоположной горы лежал снег. Орк оглянулся и увидел, что он в пещере, идущей от карниза в глубь горы. Около него на грязном каменном полу лежал пластиковый листок.

Орк опустился на колени и нагнулся прочесть, что написано на листке.

Как он и ожидал, это был почерк его отца.

Ты на Антеме, в Нежеланном Мире. Если ты достаточно мужчина, чтобы выжить и найти единственные другие врата этого мира, ты, возможно, сумеешь покинуть его. Я даю тебе ключ, хотя ты его и не заслуживаешь. Врата отмечает знак, подобный тому, что ты носишь на себе. Но как открыть врата, придется думать самому. Врата ведут обратно в твой мир.

Врата следует искать только на суше, что сужает территорию твоего поиска до пятидесяти миллионов квадратных миль. Хотел бы я пожелать тебе всего худшего, но не стану. Пусть ты получишь то, чего заслуживаешь.

Орк застонал. Антема, Нежеланный Мир! Мир, созданный теми загадочными существами, что жили еще до властителей – это они создали первоначальную вселенную тоанов, а потом и их самих, чтобы ее населить. Антема была столь грубо сработана, что властители полагали, будто это первый, еще дотоанский эксперимент создания искусственного мира.

Никто из них не пожелал жить здесь – впрочем, очень немногие знали, как проникнуть сюда.

Лос, наверное, положил Орка в свою машину и через врата во дворце или еще где-нибудь прошел в этот мир. И, оказавшись на Антеме, доставил Орка от врат в эту пещеру.

Но что это за ключ, который Орк носит на себе? Он ведь голый.

Подумав об этом, Орк почувствовал, что на шее у него что-то висит.

Он поднялся на ноги и, нагнув голову, сумел рассмотреть этот предмет, болтавшийся чуть пониже его грудной кости. И узнал его, хотя и смотрел вверх ногами. Это был один из отцовских золотых медальонов с именем Шамбаримена, человека-легенды, и с рельефным изображением его рога. Медальон был настолько близок к религиозной реликвии, насколько это возможно для вещи тоанского изготовления.

Какой же ключ несет он в себе? Может быть, надо искать гору, похожую на рог? Орк, зная, как хитроумен отец, был уверен, что дело не так-то просто. Возможно, ключ вообще незрим. Ну ладно. Сначала надо освободить руки.

И Орк это сделал, хотя и не скоро. Он повернулся спиной к камню, у которого пришел в себя, согнул колени, поднял руки и зацепил веревку за тупой край маленького выступа на верхушке глыбы. Эта позиция была и утомительной, и болезненной, но он продолжал пилить, пока не перетер веревку до половины. Передохнув, он возобновил свою работу. Когда веревка лопнула, он отвязал ее от запястий – нелегкая задача для одной руки. Обследовав пещеру и не найдя ничего, что указывало бы на врата, он оглядел сверху долину. Единственной живностью, которую он там увидел, были какие-то странные неуклюжие летучие существа.

Он стал спускаться по крутому склону за карнизом. У него не было причины испытывать оптимизм по отношению к этому миру, который явно не был создан для него. Какое-то время ярость и желание отомстить, конечно, помогут ему продержаться. Но эту громадную территорию можно обыскивать тысячу лет и все же не найти нужной приметы и врат – в ней, под ней или около нее. Он может даже найти эту примету и не понять, что это то, что он ищет.

Плохо дело. О Шамбаримен, очень плохо!

Орк сам не знал, как плохо станет ему очень скоро. Громкий визг позади заставил его замереть. Потом удар в спину сбил его с ног. Захлопали гигантские крылья. Боль, словно от очень больших и острых когтей, вонзившихся в спину, исторгла у Орка громкий крик.

Джим Гримсон тоже перепугался. Он тоже услышал визг, почувствовал когти и завопил от боли.

Этот шок был последней каплей. Джима унесло прочь гораздо быстрее, чем в прежние его возвращения на Землю. Он очнулся на стуле в своей комнате. Он дрожал, обливался потом и чувствовал какое-то онемение. Жжение в спине от страшных когтей продержалось еще миг, но потом прошло.

Несмотря на страх, Джим все же попытался бы вернуться в Орка, если бы энергия не выгорела в нем без остатка. Прошло много времени, прежде чем он смог подняться со стула.

ГЛАВА 16

Сегодня членов группы тянуло спорить еще больше, чем обычно. Пациенты сильнее придирались друг к другу и легче обижались. Чесучего порошка им, что ли, подсыпали? Или они достигли той стадии лечения, когда гнев и горькое разочарование всплывает ближе к поверхности? Эти страсти так и лезут наружу, точно черви, вышвырнутые из внутренностей глистогонкой.

К Джилмену Шервуду, девятнадцатилетнему жителю Золотого Холма, цеплялись еще пуще, чем всегда. Некоторые члены группы не любили его и питали к нему недоверие из-за того, что у него богатые родители. Он отвечал на все нападки слабой улыбкой или молчанием, и то, что он не защищается, еще сильнее злило атакующих.

Больше всех старался шестнадцатилетний Эл Мубер, у которого никогда в жизни не было денег, пока он не начал торговать наркотиками. Его карьера продолжалась шесть месяцев, потом его сцапали. Но обвинялся он только в употреблении и хранении, не в продаже. Он имел особенно большой зуб против Шервуда, одного из своих бывших клиентов, потому что подозревал, что это Шервуд его заложил.

Запястья Шервуда до сих пор были забинтованы – он перерезал себе вены, пытаясь покончить с собой. Он хотел стать художником, но его родители были против. Они решили, еще когда сыну было три года, что он сначала закончит университет Огайо, а потом получит в Гарварде степень юриста. После шести месяцев в университете с Джилменом произошел «нервный срыв». Через три месяца он вышел из санатория, приехал домой и наотрез отказался вернуться в колледж. Родители, несмотря на предостережения семейного врача, продолжали наседать на него. И однажды ночью Шервуд вскрыл себе вены, чтобы изобразить кровью на стене свое кошмарное видение. В итоге он попал в группу Порсены.

Мубер еще говорил другим, что Шервуд бисексуал и будто бы пристает к нему. Девочки же находили, что Шервуд замечательный красавец, вылитый Пол Ньюмен, только высокий. И он оказывал внимание нескольким из них, так зачем ему нужен такой противный тип, как Мубер?

Мубер изо всех сил пытался обесценить приключения Шервуда в образе Вольфа, героя, которого тот себе выбрал. Доктор Сцевола, который сегодня вел группу, останавливал Мубера, но тот не унимался. Тогда доктор сказал – или пусть Мубер подчиняется правилам, или пусть уйдет к себе в комнату и подумает, каково ему будет, если его выгонят из группы.

Мубер перестал нападать на Шервуда, но все время бурчал что-то себе под нос.

Джим Гримсон слушал других только краем уха. Утром он был поражен тем, что увидел здесь Санди Мелтон. Она сидела в дальнем конце столовой с группой легких шизоидов. До сих пор Джим не знал, что Санди в больнице, и не слышал, что стало с ней после того вечера у Думского.

Он помахал ей. Она улыбнулась в ответ, продолжая разговаривать со своей соседкой. Джим решил поговорить с ней, когда представится случай.

Не мог Джим сосредоточиться еще и потому, что все время беспокоился об Орке – что случилось с ним, когда Джим его оставил? Бедственное положение Орка и его мир казались Джиму реальнее, чем эта комната и люди в ней. Не нюхали они все настоящей беды, вот что.

Джим вздрогнул, заметив, что доктор Сцевола обращается к нему и все на него смотрят

– Твоя очередь, Джим, – сказал Сцевола. – Нам всем не терпится услышать, что случилось во время твоей последней экспедиции.

Джим сомневался в том, что им всем так уж не терпится. В большинстве своем они слишком заняты собственными приключениями, чтобы интересоваться приключениями Джима. Ему, по крайней мере, так казалось. За свое короткое пребывание здесь Джим уже узнал о себе кое-что новое. Он понял, что часто приписывает другим свои чувства, хотя те ничего похожего не испытывают. В будущем надо быть поосторожнее и не навязывать другим собственные мысли и эмоции. Предполагалось, что групповая терапия должна проходить по принципу книжного клуба. Участники обсуждают различных персонажей фармеровской серии и высказывают свое отношение к ним. А также предлагают свои варианты разрешения разных ситуаций и по-своему заканчивают книги. Предлагается также комментировать, как избранный кем-то персонаж отражает проблемы и личность избравшего. Но весь этот процесс направляется и регулируется психотерапевтом. Подвергать друг друга слишком уж резкой критике не разрешается.

Одной из трудностей, с которой сталкивались участники на этой стадии терапии, было дать полный отчет о своих приключениях в карманных вселенных. Джим разделял это затруднение. Вот и сейчас, в ответ на приглашение Сцеволы, он дал лишь схематический рассказ о том, что испытал Он сдерживался, потому что считал, что все это – очень личное. Если впустить других слишком далеко в мир Орка, они, чего доброго, попытаются присвоить его. Захотят захватить его, Джима, миры так же, как властители – миры своих соседей.

Больше того, Джим был убежден, что вселенные, в которых бывают все прочие участники, существуют только в их воображении. Хотя описывают их живо и очень подробно, все это тем не менее только фантазия. Вслух он, конечно, этого не говорил. Это значило бы обесценивать миры других пациентов.

Джим окончил свой запинающийся, неуверенный рассказ. Пока он говорил, он стал чувствовать, что все это – выдумка. И другие тоже, кажется, смотрели на него с сомнением. Черт! Они не верят!

Черная Моника Брэгг сказала:

– Твой отец, то есть отец Орка, часто бьет сына. Это напоминает твоего отца, Джим. Еще твой отец непредсказуемо ведет себя и все время тебя пугает, точно как Лос. Почти все время он жестокий и суровый, но иногда бывает добрым и нежным, каким и должен быть отец. Ребенка это сбивает с толку.

– Ты про какого отца говоришь? – спросил Джим. – Про моего в этом мире или про отца Орка в том?

Моника улыбнулась, показав большие белые зубы.

– Про обоих, глупый. Правда, Лос не во всем похож на твоего настоящего отца. Он красивый и могущественный, господин и владыка всего, что имеет, а не жалкий пьяница-нищий, как твой настоящий отец.

– Моника! – мягко, но внушительно сказал доктор Сцевола. —

Пожалуйста, воздержимся от персональных замечаний.

– Да, конечно, док. Но я не сказала об его отце ничего такого, чего бы он сам не говорил. Я просто хотела показать, как Лос и эта женщина, мать Орка – Энитармон? – похожи на его собственных родителей. Одни просто отражают других, вам не кажется? В этом все и дело, разве нет? Что наш мир и Многоярусный отражают друг друга, вы ведь сами говорили. Как кривые зеркала.

– Это один из аспектов, – сказал Сцевола. – Но не стоит слишком задерживаться на параллелизмах, особенно если они столь очевидны. Или ты подводишь к чему-то другому?

– Может быть, именно различия важнее всего, – сказала Моника. – Вот, например, мать Орка под каблуком у мужа, как и мать Джима. Но она красивая, сильная и способна оказать сопротивление. Правда, до определенного предела. Может быть, потом она взбунтуется и даже убьет Лоса. Твоя мать на это не способна, правда, Джим? Но, может быть, ты надеешься, что и она когда-нибудь воспротивится отцу. Это так, Джим?

– Откуда я знаю? – запальчиво ответил Джим. – Я же ничего не выдумываю, понимаешь? Все идет своим чередом, а не так, как мне бы хотелось!

Ненадолго настала тишина, только Мубер хмыкнул.

– Конечно! – сказал Сцевола. – Мы ведь тут не книги сочиняем, помните об этом. Здесь все по-настоящему. Происходят ли события у вас в голове или вне ее, все равно они существуют. Когда человек думает, это так же реально, как…

– Когда он пукает! – выпалил Мубер и согнулся пополам от смеха.

– Да, и то, и другое преходяще, но тем не менее реально в течение своего мига – будь то миг славы или миг вони, – сказал Сцевола.

– Да ведь миллионы отцов и матерей так или иначе похожи на моих земных родителей, – сказал Джим. – И в мирах властителей тоже есть такие. Что ж тут странного. Кончай психологию разводить, ей-Богу.

Брукс Эпштейн взял слово в первый раз за сеанс. Это был высокий, чернявый и тощий парень в толстых роговых очках. Хотя он тоже был с Золотого Холма, его не оскорбляли и не презирали так, как Шервуда. Отец Эпштейна тоже был раньше богат, но обанкротился и покончил с собой. У матери едва хватило страховки на то, чтобы поместить сына в Веллингтоновскую больницу.

– Психологию разводить? – сказал Брукс. – А разве мы не для этого здесь собрались?

– Мы здесь для того, чтобы вылечиться и стать здоровыми, а не сидеть и анализировать друг друга до полного развала, – ответил Джим. – Анализировать – все равно что разбирать что-то на части. Потом не соберешь. Как Шалтая-Болтая.

– Благодарю вас, доктор Фрейд, – сказал Эпштейн. – Но все-таки…

Когда сеанс кончился, почти каждый был зол на кого-то еще. Доктор Сцевола старался пролить бальзам на раны и охладить страсти. Но на сей раз его мягкость, рассудительность и стремление к компромиссу не возымели действия. Если одни пациенты были пока еще слишком застенчивы, чтобы задевать других, то другие проявляли излишнюю бойкость, и персонажи, которых они себе избрали, отличались надменностью и дурным характером. Психиатрам приходилось то и дело осаживать таких субъектов. И в то же время нельзя было слишком подавлять молодых людей, иначе они могли вырваться из-под контроля или утратить связь со своими фармеровскими образами.

Как бы драчливо и заносчиво ни были настроены иные участники группы, всех их объединяло одно. Их всех отличала низкая самооценка, калечившая их характеры. Одной из целей – труднодостижимых целей – терапии и было обретение самоуважения. Чтобы начать уважать себя, больные должны были на время стать кем-то другим.

Через несколько минут после сеанса Джиму сказали, что к нему пришел посетитель – Сэм Вайзак. Доктор Сцевола был занят, и разрешение нужно было спрашивать у доктора Тархуны. Он дал его по телефону, и Джим с нетерпением побежал в маленький холл, предназначенный для посетителей. Медбрат Дейв Герском стоял в дверях и наблюдал за ними.

Сэм встал со стула, когда вошел Джим. Он широко улыбнулся и пошел навстречу другу, размахивая руками. Они встретились на середине комнаты и обнялись. Джим был очень рад видеть Сэма, но невольно сморщил нос от его запаха. С тех пор как Джим лег в больницу, он каждый день принимал душ, а грязное белье передавал матери. Он ничего не сказал Сэму по поводу его немытого тела и грязной одежды. В конце концов, все, что было надето на Джиме пожертвовал ему Сэм. Если бы не щедрость друга, ходить бы Джиму в больничной пижаме, халате и тапочках.

Когда они разомкнули объятия, Сэм перестал улыбаться и тяжело опустился на стул.

– Джим, мне надо кое-что тебе сказать, кое в чем разобраться. Я тут задумал одну вещь, которая тебе не понравится. А может, и понравится, не знаю. Но я, как говорится, зашел в тупик. Хочу уехать и в то же время не хочу.

– Куда уехать?

– В Калифорнию. В Голливуд, если точно. Надо выбираться из этой поганой дыры, подмышки Вселенной. Дела у меня плохи. Хожу в реабилитационный центр для токсически зависимых, для наркоманов, как отец говорит. Суд покоя не дает. Судья говорит, что я должен выправиться и что он мне с пути сбиться не даст. Каждую неделю требует отчета от моих предков и от школы, а отчеты не больно утешительные. Я все еще хожу в двоечниках, хотя и лезу из кожи вон, чтобы исправить отметки.

Сэм прикрыл глаза пальцами и смотрел на Джима, словно через тюремную решетку С дрожью в голосе он продолжал:

– Джим, ну не могу я больше! Хочу убежать, исчезнуть, затеряться совсем в этой Калифорнии. Не знаю, что я там буду делать, скорее всего – на улице спать. Какое-то время, во всяком разе. Но гитару я возьму с собой. Может, устроюсь в какую-нибудь группу. А может, и нет. Хорошим музыкантом меня не назовешь, но ведь кучу рок-звезд это не останавливало. В общем, попробую. Все лучше, чем сейчас.

Джим не сразу ответил. Сэм уронил руки на колени, но не сводил с Джима своих черных глаз. Как будто надеялся… на что? На то, что его старый друг скажет какие-то мудрые слова и спасет его?

Джим махнул рукой, неизвестно что выразив этим – разве что безнадежность. Что может он, Джим Гримсон, запертый в сумасшедшем доме, одетый в чужие обноски, отрезанный почти от всех, кроме доктора Порсены и кучки больных, да и те ему недостаточно близки – что может он сделать для своего друга?

Не мог он не думать и о своих планах, хоть и чувствовал себя большой скотиной за то, что думает о себе, когда Сэму так плохо. Сэм несколько дней назад сказал ему по телефону, что Джим может жить у Вайзаков, когда перейдет на амбулаторное лечение. Они с Сэмом будут спать в одной комнате, вместе пользоваться вещами Сэма и вместе есть. Это предложила миссис Вайзак, великодушная, как всегда. Она ведь знает, что у родителей Джима совсем маленькая квартирка и им не на что содержать сына. Скоро Джиму исполнится восемнадцать, а тогда выдаваемое на него пособие перестанет поступать. Кроме того, Эрик Гримсон не хочет, чтобы Джим жил с ними.

А теперь, когда Сэм уезжает, захотят ли его родители взять его друга к себе? Джим прочистил горло и сказал:

– Сэм, я не премудрый старец с гор, не какой-нибудь гуру, который все видит, все знает и может вывести тебя на путь к здоровью, богатству и славе. Ты прости, Сэм, но я не знаю, что тебе сказать – разве что пожелать удачи. Я посоветовал бы тебе записаться на терапию к доктору Порсене, но там большая очередь. Мне чертовски повезло, что меня приняли сразу.

Сэм не ответил, и лицо его было непроницаемым, но Джиму показалось, что под маской виден упрек и страх.

– О Господи, Сэм, я очень хочу тебе помочь! Но не могу!

– Я ничего от тебя и не ждал, – сказал Сэм. – Нельзя же требовать от утопающего, чтобы он спас другого из воды. Я просто решил рассказать тебе, что собираюсь сделать. А твоего благословения мне не надо.

– Черт возьми, Сэм! Я чувствую себя последним дерьмом! Я тебя подвел!

– Да какого черта, – сказал Сэм, вставая. – Мама не откажет тебе, даже если меня здесь не будет. Может, она даже сильней тебе обрадуется. Ты ж знаешь, материнство – ее конек. Это да еще всеми командовать. – У Сэма дрогнул голос, и две слезинки скатились к углам рта. – Эх, вот были мы пацанами, счастливыми, в общем, хотя всякое бывало – ну могли ли мы подумать, что все так обернется?

Джим не мог придумать ничего лучше, чем обхватить Сэма руками и похлопать по спине. Это было все, что он мог – и больше, возможно, ничего и не было нужно. Сэм чуть-чуть поплакал, потом освободился и вытер слезы грязным носовым платком.

– Да уж, Джим! Нам кажется, что мы взрослые и никто нам не нужен! А когда фарта нет, как говорил охотник на бизонов, то оказывается, что мы все те же младенцы. Должен признаться, что я маленько трушу. А что такого? Я ж сам себя надуваю, когда прикидываюсь крутым, как яйцо вареное. Я бы такое никому не сказал, кроме тебя, Джим. Я ведь по-настоящему не хочу уезжать. Просто тут стало совсем уж паршиво. В общем, адиос, Бельмонт-Сити! Привет, Калифорния! Мама выплачет себе все глаза, но в самой-то глубине души будет, может, и рада избавиться от меня. Не придется пилить меня все время за то, что я такая сволочь.

– Ты хоть будешь держать со мной связь, посылать иногда открытку?

– Если сумею стащить открытку и карандаш. С деньгами у меня не очень.

– Сэм засмеялся. – Слушай, а вдруг все будет куда лучше, чем я думаю!

Калифорния – золотой штат, улицы там вымощены золотыми слитками, на деревьях растут рожки с мороженым, а кинозвезды только и глядят, как бы переспать с тощим дураком-поляком без гроша в кармане. По крайней мере, задницу себе не отморожу, когда придет зима. И даже на помойке буду питаться лучше, чем теперь.

– Ты все-таки подумал бы еще, – сказал Джим. – Семь раз отмерь и все такое.

Не успел Джим это сказать, как с ним что-то случилось. Благоразумные слова, которые он произнес, вдруг показались ему трусливыми. Точно электрический ток, бегущий по его телу, вдруг сменил фазу и побежал в обратном направлении.

– Да нет, что за черт, Сэм! Я не это хотел сказать! Это же потрясное приключение! Хоть какая-то перемена, по крайней мере! Лучше день прожить как лев, чем всю жизнь – как собака! Ты же прекрасно знаешь, что здесь у тебя никакого будущего нет! Езжай в Калифорнию! Ты встряхнешься, у тебя появится надежда и масса возможностей! Хотел бы я тоже поехать с тобой!

Сэм заморгал, словно Джим предстал перед ним в лучах ослепительного света.

– Чего это ты вдруг? Ну, вот и поехали вместе!

Джим покачал головой:

– Я бы рад только…

– Что только?

– Надо быть в моей шкуре, чтобы понять, как я чувствую себя здесь, чем занимаюсь. Мое приключение тут, Сэм, в психушке. Это целый мир, который…

Ну как объяснить Сэму про Миры властителей и про свои приключения в образе Орка? Как заставить Сэма понять, что золотая Калифорния – сплошной свинец по сравнению с теми местами, где он, Джим, побывал и куда еще вернется? Никогда Сэму этого не понять.

– Ты всегда был малость чудной, Джим, хотя нам и здорово было вместе.

Ну чего ты не видал в этой промывочной мозгов? Я бы здесь точно не выдержал. – Сэм протянул руку. – Пока, Джим. Надеюсь, что мы еще встретимся где-нибудь – в лучшем месте.

Джим пожал ему руку. То, что Сэм ограничился рукопожатием, вместо того чтобы снова обнять его, значило, что Сэм уже отдалился. Уже не чувствует себя настолько близким Джиму. Они были очень хорошими друзьями, а теперь дружбе приходит конец.

Джиму стало плохо. Но ведь это должно было случиться когда-нибудь. Характер определяет судьбу. Его характер направил его не по той дороге, которой пошел Сэм. Все равно это произошло бы рано или поздно. Это произошло рано, вот и все.

И все-таки Джиму стало очень грустно. И он пожалел о том, что посоветовал Сэму выбрать путь приключения. Но тут же передумал, и почти вся грусть покинула его, а сожаления исчезли без следа. Так и правда лучше для Сэма, для любого лучше – оставить знакомый край и отправиться в неведомую страну. Если, конечно, в знакомом краю царит беспросветная нужда и неистребимая безнадега.

– Ты поговори с моей матерью, – сказал Сэм. – Она тебя примет, когда тебе понадобится дом. Со многим тебе придется примириться, зато с голоду не помрешь. Главное, делай, что она говорит.

Сэм повернулся и пошел к двери, не оглядываясь больше.

– Счастливо тебе! – крикнул вслед Джим. – Мысленно я буду с тобой, Сэм!

Сэм не ответил.