Текст книги "Философия сознания без объекта. Размышления о природе трансцендентального сознания"

Состояния Постижения у меня никогда не были связаны с так называемым фотизмом. Они определенно были светоносными, и для выражения существенного качества более высокого сознания я часто пользовался словом «Свет», но – в смысле некой просветляющей силы в сознании, а не физического света, воспринимаемого глазами. Буквально считаные разы я наблюдал что-то вроде свечения в дремотном состоянии полусна, но в периоды более глубоких постижений не было ничего подобного.

Никогда я не сталкивался и с тем, что обычно называют ясновидением. Может быть, такому опыту препятствует сила моей интеллектуальной заинтересованности. У меня есть определенный интерес к подобным переживаниям, и если бы они у меня возникли, то я счел бы их ценным объектом для изучения. Но я не стал бы их терпеть, если бы за них пришлось расплачиваться возросшей неразберихой в понимании. В то же время ясновидение как будто довольно часто связано с мистическим раскрытием – скорее как правило, чем как исключение. Есть даже тенденция считать ясновидение синонимом мистицизма. Однако они не только не тождественны, но даже не всегда связаны друг с другом.

Я обнаружил, что между психическим опытом и интеллектуальным Постижением есть весьма существенное отличие. Трансцендентное Сознание в высшем смысле разумно, но на своем уровне совершенно безлично. Чтобы установить некую корреляцию между личностным сознанием и трансцендентным состоянием, требуется посредничество активного и сознательного агента. Очевидно, что таким агентом может быть (и чаще всего бывает) иррациональная часть того, что индивид более или менее сознает. Но посредником может быть и интеллект, которому мало свойственна (или не свойственна вовсе) сознательная корреляция с иррациональной психикой. Кажется практически очевидным, что эффекты, проявившиеся в личностном сознании этими двумя путями, не сходны по форме.

14. Если считать экстаз состоянием сознания, непременно требующим транса, тогда достигнутое мной состояние сознания, которое я назвал «трансцендентным Постижением», экстазом не является. Однако есть основательная причина полагать, что экстаз (или его индийский эквивалент – самадхи) не обязательно связан с трансом. Здесь все дело в принципах классификации. Если считать определяющими различимые внешне признаки и симптомы, тогда экстаз, как его обычно понимают, является трансом или чем-то вроде него. Но если классификацию основывать на внутренних ценностях сознания, то можно найти великолепные доказательства вхождения в экстаз (самадхи) без транса[44]44
  Так, согласно дошедшим до нас записям, Гаутама Будда не поощрял стремления войти в транс, хотя и не отвергал его как возможное средство. Однако самадхи является неотъемлемой составной частью буддийского Пути. То есть телесное состояние не имеет определяющего значения. – Прим. автора.


[Закрыть]. Второй тип классификации кажется мне более предпочтительным, так как внешние симптомы транса характерны не только для экстаза в высшем смысле, но и для совершенно иных внутренних состояний сознания: истерии, медиумизма, гипнотизма.

Сравнительное исследование показывает, что реализованные мною интеллектуальные и сознательные ценности имеют чрезвычайно много общего с тем, что Плотин отмечает в качестве характеристик экстаза. Я нашел заметное совпадение своих нынешних взглядов с учением Будды и философией Шанкары. Но ни тот, ни другой не считали транс необходимым условием состояний, которые они называли дхьяной и самадхи (хотя Будда, как будто, не имел принципиальных возражений против использования транса в качестве средства достижения высших состояний сознания). Представляется достаточно ясным, что состояние индивидуального организма имеет лишь второстепенное значение, тогда как определяющими являются другие факторы.

Что касается меня, то я никогда в жизни (помимо сна) не терял объективного сознания. Седьмого августа, во время своего Постижения, я постоянно сознавал свое физическое окружение и мог сознательно управлять движениями тела. Более того, я не пытался остановить деятельность ума, но просто в значительной степени игнорировал поток мыслей. Однако было определенное «угасание» объективного сознания – как если бы прикрутить фитиль керосиновой лампы, не погасив ее целиком. В результате я оказался в смешанном состоянии: и здесь, и «Там», но объективное сознание было менее острым, чем обычно. Весьма вероятно, что если бы транс полностью остановил поток объективного сознания, то сосредоточенное внутреннее состояние было бы полнее и острее, но мой личный опыт не позволяет сказать об этом что-то определенное[45]45
  Если посмотреть на словарную статью «экстаз» в соответствующем справочнике, то прояснятся многие недоразумения, вызванные употреблением этого слова в литературе (особенно в медицинской). Поскольку в сфере мистицизма данный термин имеет большое значение, исследование будет очень полезным. Словарь дает для слова 4 варианта его употребления, которые покрывают всю сферу значений, и я процитирую их полностью. В «Словаре века» (Century Dictionary and Cyclopedia) экстаз определяется следующим образом:
  a) состояние, в котором ум как бы возвышается и освобождается от тела; состояние, в котором функции органов чувств приостановлены созерцанием какого-то необыкновенного или сверхъестественного объекта или занятостью какой-то всепоглощающей идеей, чаще всего религиозного характера; захватывающий восторг или восторженный порыв;
  б) всепоглощающее чувство, экзальтация, в которой ум поглощен волнующим предметом, руководящим поступками; внезапный прилив интенсивного чувства.;
  в) в медицине – болезненное состояние нервной системы, близкое к эпилепсии или трансу, в котором пациент принимает восторженную позу и выражает восторг (синонимом является слово экстазис);
  г) ненормальность; безумие.
  Этимологически слово имеет значение «смещение с должного места, пребывание вне».
  С внешней точки зрения все четыре значения согласуются с этимологическим значением этого слова. Но в глубинном смысле отличия столь же велики, как разница между змеей и угрем, которые похожи только внешне. В связи с первым значением такое «смещение с должного места» верно лишь при допущении, что должным местом является личное эго. Но базовый тезис мистической философии говорит о данном допущении как о главной ошибке.
  Исходное значение санскритского слова «самадхи» обнаруживает гораздо более глубокое проникновение в истинный смысл мистического экстаза. Самадхи означает: «сонакладывание, сведение воедино, присоединение; единение; сочетание; осуществление; согласование; урегулирование; оправдание; доказательство; внимание, поглощенность чем-то; глубокое размышление о Высшей Душе, истовое поклонение». Таким образом, важнейшим значением будет «сведение воедино того, что по ошибке разделено». Такой смысл позитивен и возвышен, тогда как этимология слова «экстаз» уничижительна. Это различие в точках зрения перекликается с различием между системами Птолемея и Коперника, где более глубокое индийское видение соответствует помещению в центр Солнца. Типичная ориентация древних греков была не духовной, а чувственно-материалистической (такие философии, как учение Платона и Плотина, являлись исключением). Грекам было ближе тело, а не пространство. Поэтому им казалось, что сознание, отделенное от тела, находится не в должном месте. Греческая мысль была не столь глубокой, как принять считать. До наших дней дожили выдающиеся исключения – именно потому, что они видели более верно. Хотя они и заслуживают оказываемой им чести, это вовсе не оправдывает распространение их достоинств на всю греческую цивилизацию. Наша пространственно ориентированная математика ближе к ощущению индийца, а не типичного грека. – Прим. автора.


[Закрыть].

Литература, посвященная мистическим состояниям, явственно обнаруживает их быстротечность. Часто это состояние очень кратковременно; говорится, что оно редко достигает пары часов. Конечно, единственной фазой подобных состояний, дающей основания для измерения времени, является та их часть, которая частично охватывает и объективное сознание. Сокровенное содержание самого состояния вообще не поддается хронометрированию – его ценность не является функцией времени. Но если мы примем перспективу личного сознания, то можно будет изолировать некий период, в течение которого постижение было более или менее полным, и измерить его продолжительность. Что касается моего опыта, то я не в состоянии привести определенных данных относительно этой характеристики. В первые десять дней, последовавших за пробуждением, я был слишком занят созерцанием смыслов, раскрывающихся в моем сознании, чтобы думать над вопросом измерения времени. К тому же тогда я не был знаком с психологическими исследованиями по данному предмету и поэтому ничего не знал о нормах продолжительности. Ретроспективно оглядываясь на весь этот период, я не вижу, как можно было бы сделать какой-то вполне определенный замер времени. Можно четко отметить мгновение, когда это состояние началось, но не было момента, когда я мог бы сказать, что оно определенно завершилось. Различимы серии попеременных фаз и разных степеней глубины сознания: иногда мое сознание было более трансцендентным, а иногда – менее. Нормой оказались иные базовые ценности жизни, так что, в каком-то смысле, постижение стало постоянным состоянием. Тем не менее есть заметная разница в фазах.

В течение первых десяти дней я попеременно то погружался, то выходил (или был более или менее погружен – не знаю, как сказать вернее) в то, что я называю «силовым полем Жизни». Вскоре я обнаружил, что большая интенсивность этого поля становится серьезной нагрузкой для организма. Поэтому я сознательно сдерживал тенденцию этих состояний к углублению, пока нервная система наконец несколько адаптировалась. По прошествии первых десяти дней мне в голову пришла мысль, что неплохо бы вести запись эффектов преображения. Я начал писать и продолжал делать это месяца четыре. Хотя поначалу было несколько трудновато делать формулировки, записывание вскоре набрало оборотов, и теперь я отмечаю, что идеи у меня появляются быстрее, чем я могу их выражать. В продолжение всего периода много раз бывало, что сознание находилось преимущественно на высшем уровне, а более объективные интервалы были вкраплениями. В начале размах колебаний уровня сознания был заметней, чем ближе к концу. С течением времени личностное сознание, по-видимому, постепенно адаптировалось к более высокому уровню, так что периоды внутреннего проникновения уже не были такими контрастными, как прежде. Первый период – немногим более месяца – составляет фазу, которая выделяется естественным образом. Ее довольно четкой гранью является кульминация, имевшая место между восьмым и девятым сентября. В течение этого времени главный фокус моего сознания был обращен на трансцендентное, тогда как в последующей фазе, продолжающейся до настоящего времени, я, приняв это трансцендентное сознание за основу, больше сосредоточился на мире относительном. Таким образом, я рассматриваю те первые тридцать с чем-то дней как своего рода вершину – период посева семян, дающих и по сей день разные плоды. Откровенно говоря, я считаю эти 30 с небольшим дней лучшим временем своей жизни. Обращаясь к символу, который обессмертил Платон, я сказал бы, что тогда я вышел из «пещеры»[46]46
  Платон (греч. философ, 428–348 до н. э.) сравнивал жизнь земного человека с пещерой, в которой люди сидят спиной к входу и могут судить об истинной жизни под солнцем только по теням тех, кто проходит рядом с пещерой.


[Закрыть] и непосредственно осознал величие «озаренного солнцем» мира, после чего вновь вернулся к жизни «в пещере», но – с навсегда изменившейся перспективой видения: я больше уже не мог смотреть на «пещерную жизнь» с той серьезностью, что прежде. Таким образом, тут есть нечто отличное от всего остального.

В продолжение этого первого месяца поток телесной жизни был определенно слабее, чем в предыдущих и последующих фазах. Желание существовать на уровне чувств весьма ослабло. Спонтанная склонность всецело влекла к трансцендентному сознанию. Жизнь физическая стала явным бременем – своего рода шорами, налагаемыми на сознание. Я даже испытывал неприязнь к физической пище. Убежден, что, если бы я сознательно не компенсировал это ослабление желания физического существования решительной волей к жизни, телу не поздоровилось бы. Я стал сверхчувствительным и находил, что мне очень трудно водить машину на улицах с интенсивном движением. Там, где прежде срабатывал автоматизм привычки, теперь приходилось намеренно напрягать волю. Но, с другой стороны, я обнаружил, что сила воли существенно окрепла, так что смог полноценно заменить спонтанную склонность осознанным усилием. К счастью, мои прежние исследования подготовили меня к этим ощущениям, и я знал, что столкнулся с искушением, с которым многие сталкивались до меня. Есть такая вещь, как долг перед миром, который остается даже после того, как пропала жажда существования на уровне чувств. Но и долг не мог удержать меня от мысли о том, как приятно было бы оставить все ради трансцендентного сознания.

Наряду с утратой желания жить внешней жизнью росло ощущение власти. Я чувствовал, что определенно властен сознательно контролировать силы, которые обычно действуют ниже уровня сознания (мой последующий опыт стал подтверждением). Это нечто вроде потенциальной энергии без детализированного знания о том, как ее применять. Иными словами, знание о способах эффективного практического ее использования предстояло получать экспериментальным путем. Но я четко знал, что владею доселе неизвестной мне силой. Там, где прежде решающим было течение бессознательных сил, теперь я мог проявлять силу воли и делать сознательный выбор.

На исходе первого месяца определилось решение остаться активным фактором в мирской сфере – несмотря на испытываемую к этой сфере неприязнь. Было чувство, словно я повернулся спиной к богатой сокровищнице, взяв всего лишь пригоршню драгоценностей, и отправился назад, в безотрадную сферу железок и медяшек. Однако я понял, что сделать это можно, а затем принял то, что считал своим будущим: самое лучшее навсегда окажется только воспоминанием. Я нашел то, что искал много лет, и с этого момента в отношении ценностей непосредственно реализованного сознания не видел ничего, кроме попыток не очень сильно скатиться вниз. Так что дальнейшее Постижение, довершившее первый цикл, явилось для меня полным сюрпризом: я его не только не искал, но даже не знал, что подобное состояние существует и к тому же находится в пределах сферы человеческого сознания. Я уже познал состояние сознания, которое оценивалось как явное Освобождение. Последующий поиск в мистической литературе открыл, что оно было по существу созвучным мистическому опыту как таковому и более емким, чем многие из мистических раскрытий. Насколько мне было известно, литература брахманизма всегда представляла состояние Освобождения пределом всех достижений. Хотя в этой литературе была масса психических деталей, совершенно чуждых моему опыту, я не нашел в ней ничего, исходящего из сфер, расположенных глубже, чем мир, который я теперь мельком узрел. Так что я был совершенно не готов обнаружить, что есть еще более глубокие уровни трансценденции. Впрочем, предупреждением могли бы послужить некоторые туманные намеки в буддийской литературе – если бы я их понял.

Чтобы в какой-то степени понять кульминационную фазу этого Постижения, следует особо отметить некоторые противоречия, связанные с его первым этапом. Я уже говорил, что имеются достаточно убедительные свидетельства реальности мистического познания; отмечается также его эмоциональная ценность. Таким образом, появляется желание достичь такого состояния. Я уже давно узнал достаточно, чтобы понять, насколько оно желательно, и отправился на его поиски. Есть также веские причины, по которым человек, достигший этого Постижения, должен как бы отвернуться от него – ибо такой исход желателен в социальном плане.

Всё. Казалось бы, больше нет ничего, что могло бы стать объектом желания. В отношении желания кульминационным эффектом настоящего Осознания стало понимание того, что в индивидуальном смысле желания сослужили свою службу и желать больше нечего. Я определенно ощутил в этом трансцендентном состоянии предел свершений (и в гораздо большей степени, чем ожидал). Так что же может быть больше?

Но теперь я вижу, что в этой завершенности имелся определенный изъян, который не давал ей быть вполне уравновешенным состоянием. Она состояла преимущественно из положительных полюсов всего лучшего в человеческом сознании. Таким образом, это было состояние предельной Радости, Мира, Покоя, Свободы и Знания; и все это так контрастирует с мирской сферой, как полнота – с пустотой[47]47
  Состояние, в котором есть противопоставление и отсутствует беспристрастность по отношению к противопоставленным элементам, не относится к категории нирдвандва («недвойственность»). Наличие сверхценности свидетельствует о состоянии двойственности. В подлинно абсолютном состоянии вообще нет и не может быть никакого предпочтения. Таким образом, сознание Блаженства, Всеведения и Сострадания окрашено чем-то относительным – до тех пор, пока присутствует ощущение и понимание существования чего-то другого, имеющего иную ценность. Всякое возможное описание состояния «нирдвандва» неизбежно кажется относительному сознанию как бы полным ничто. Это объясняет, почему непросветленные психологи считают высшие мистические состояния сознания тождественными бессознательному. В этой интерпретации есть серьезная ошибка, но она понятна лишь тому, кто достиг непосредственного знания истины. Такой человек не может объяснить свое знание тому, у кого нет такого знания. Можно лишь категорически заявить: «Это не бессознательность». Но это так мало похоже на сознание в обыденном понимании, что с относительной перспективы выглядит неотличимым от бессознательного. – Прим. автора.


[Закрыть]. Таким образом, имело место определенное напряжение (в смысле привлекательности), несовместимое с совершенством равновесия. Имелось отличие между порабощенностью воплощенного сознания и свободой. Мне было не все равно. Чтобы продолжать существовать в первом состоянии, я должен был противиться склонности к последнему. Иными словами, на ранней стадии Постижения имеется некая напряженность, для избавления от которой требуется нечто большее. Ясность внесла перспектива завершающего Постижения. Первая стадия сама по себе не обнаруживала никакой дальнейшей возможности мыслимого достижения, поэтому я придавал ей гораздо большее значение, чем она заслуживала.

До настоящего момента я описал три Постижения, каждое из которых было более полным, чем предшествовавшее ему. Каждое достигалось после какого-то периода сознательных усилий в соответствующем направлении. В каждом случае у меня была какая-то причина полагать, что это цель, к которой следует стремиться. В двух первых событиях я сознавал, что оставалось познать еще что-то – потому что ощущение неполноты устранялось лишь отчасти. В третьем случае ликвидация казалась полной. Потом я просто отошел от полного индивидуального наслаждения этим состоянием – на такой период времени, который мог понадобиться для осуществления более широкого замысла, выходящего за пределы индивидуальных интересов.

Кульминационное Постижение отличалось от всего, что было раньше. Оно пришло как неожиданный дар, без моих сознательных личных стараний достичь его. Таким образом, в этом случае мое личное отношение и позиция были в глубоком смысле пассивными.

В день, предшествовавший итоговому Постижению, я писал. Мой ум был исключительно ясным и острым. Интеллектуальная энергия имела чрезвычайную интенсивность. Я пребывал в состоянии заметного преобладания интеллектуальной части сознания. Эти особенности интересны по той причине, что характерны как раз для того состояния ума, которое обычно считается наименее благоприятным для «прорыва» к мистическим граням сознания. Как правило, мысль должна угаснуть или, по крайней мере, стать менее активной; ее нужно игнорировать в медитации[48]48
  Обычно (если не всегда) руководства настаивают на том, что для достижения трансцендентных состояний необходим покой ума и чувств. Здесь я не занимаюсь критикой этих руководств, а просто отмечаю то, что происходило со мной. Но возможно, возникнет основательная потребность в подобной критике. – Прим. автора.


[Закрыть]. Из письменных свидетельств мистического пробуждения почти всегда явствует, что Озарению предшествует, по крайней мере, краткий период затихания сознательной активности. Иногда это выглядит так, будто вся природа мгновенно застыла[49]49
  Например, в рассказе Махабхараты о встрече Арджуны с богом Шивой (принявшим облик гималайского горца) сказано, что в это время «весь лес затих, потоки перестали шуметь и птицы умолкли».


[Закрыть]. Что касается меня, то ранее перед каждым из критических моментов я сознавал своего рода затишье, хотя его и нельзя было назвать застывшей природой. Но в случае четвертого Постижения на передний план вышло интенсивное умственное напряжение и крайняя интеллектуальная активность. Здесь не было улавливания чего-то настолько тонкого, что его могло бы рассеять дыхание ментальной или эмоциональной активности. Скорее это стало столкновением с сокрушающей силой, для встречи которой потребовалась вся активная фаза ресурсов сознания.

Это Событие произошло после отхода ко сну. Я сознавал эффект углубления сознания, в котором стало преобладать одно эмоциональное качество. Это было состояние крайней удовлетворенности. Но тут приходится иметь дело со странной и почти сверхъестественной особенностью. На этом уровне сознания становится бесполезным язык, за терминами которого обычно подразумевается нечто иное. Слова и то, что они означают, как бы взаиморастворяются друг в друге. Абстрактные идеи перестают быть искусственными извлечениями из частного опыта – они обращаются в какую-то универсальную субстанциальность. Относительные теории знания на этом уровне просто не применимы. Так что «удовлетворенность» и состояние удовлетворенности отличаются субстанциальным и во многом невыразимым тождеством.

К тому же эта «удовлетворенность» наряду с субстанциальностью имеет универсальный характер. В ней одновременно присутствуют все возможные виды удовлетворения, но она также подобна «туманной» всепроникающей субстанции. Я понимаю, как странно должна звучать эта попытка формулирования, но, чтобы не отказаться от интерпретации, придется заставлять язык служить целям, совершенно не характерным для его нормального использования[50]50
  Если читатель хочет хоть что-то понять, надлежит относиться к этим необычным сочетаниям понятий терпимо. Нет таких словосочетаний, которые бы строго соответствовали подразумеваемому смыслу, поэтому приходится передавать самое необычное содержание обычными средствами выражения. Связь идеи и ее референта таинственна в любом случае – даже в обыденном словоупотреблении. Большинство из нас по привычке пренебрегает этой тайной, которая вдохновила лучшие философские умы на создание многотомных трудов. – Прим. автора.


[Закрыть].

Состояние «удовлетворенности» представляет собой интеграцию всех прежних ценностей. Это кульминационное осуществление всех желаний, поэтому становится невозможным какое-либо давление со стороны желания. Можно желать лишь тогда, когда есть какое-то ощущение недостатка, неполноты, от которого надо избавиться, или какая-то ощутимая цель, которой нужно достичь. Когда же достигнуто все (в любом мыслимом или ощутимом смысле), то желание попросту исчезает[51]51
  Когда желать что-либо означает тут же это иметь, тогда невозможно отделить желание от обладания. Здесь теряется возможность сознавать желание. Обычно мы получаем желаемое не в полной мере и только после долгих усилий. Поэтому мы хорошо сознаем желание. Если бы отсутствовали какие-либо барьеры на пути к полному осуществлению желания, то не могло бы быть и сознавания желаний. – Прим. автора.


[Закрыть]. Результатом становится глубокая уравновешенность сознания, состояние совершенной ненарушимой гармонии без влечения в ту или иную сторону. Следовательно, состояние в целом пассивно. Хотя это состояние, с одной стороны, является интеграцией прежних ценностей, оно также оказалось и подготовкой к еще более глубокому состоянию. Постепенно «удовлетворенность» как бы отошла на задний план и незаметно перешла в состояние «беспристрастности»[52]52
  Это явный случай диалектического развития, совпадающего с Гегелевской логикой тезиса-антитезиса-синтеза. Тезису соответствует сознание, обусловленное желанием, антитезису – состояние Удовлетворения, а синтезу – Состояние Высокой Беспристрастности. Считая этот процесс автономным, Гегель был прав. Но, я думаю, мы можем более детально рассмотреть логику этого построения. Не было бы никакого удовлетворения, если бы ему не предшествовало отсутствие, из которого произрастает желание. Но в тот момент, когда это отсутствие уходит, иссыхает и удовлетворение, как дерево, у которого подрублены корни. Тогда двойственность растворяется, оставляя недвойственное состояние, которое с точки зрения эмоциональной и познавательной является Беспристрастностью. – Прим. автора.


[Закрыть]. В то время как удовлетворенность приносит всю полноту реальных эмоциональных и познавательных ценностей, беспристрастность – это, по сути, эмоционально-познавательное затишье. Это – крайний предел эмоционально-познавательного вида человеческого сознания. Есть иное бесстрастие, а точнее равнодушие, где такое сознание увязает в своего рода смерти. Его можно обнаружить в состояниях глубокой депрессии. Однако «Высокая Беспристрастность» – это высший, противоположный полюс, за который мотивация и чувства в обычном человеческом смысле выйти не могут. Но оно ни в коем случае не является состоянием обеднения жизни или сознания[53]53
  Здесь я должен привести решительное возражение против тезиса Юнга из первой главы его работы «Интеграция личности». Юнг там заявляет: «В конце концов сознание становится беспредельным, но смутным…» Оно не более смутное, чем четкое. Это поистине нирдвандва, и тут неуместны какие-либо противопоставления. – Прим. автора.


[Закрыть]. Напротив, это и жизнь, и сознание столь высокого порядка, который невозможно и представить. Понятия относительного сознания просто не могут его охватить. В каком-то смысле это предельное состояние, но в то же время оно (в ином смысле) исходно. О нем можно утверждать все что угодно, пока утверждение не является частным суждением, ибо в частном смысле о нем нельзя ничего сказать. Это одновременно и покой, и активность; то же самое относится и ко всем прочим полярным качествам. Мне известно лишь одно понятие, которое намекало бы на его интеллектуальное значение как целого, и это – понятие «уравновешенность», но даже оно является уступкой потребностям относительного мышления. Это и вершина, и начало всех возможностей.

В отличие от предшествующего Постижения, это состояние не характеризуется интенсивным или активным ощущением счастья. Его можно было бы назвать блаженным лишь в том смысле, что налицо всестороннее отсутствие какого-либо страдания. Счастье, вместе со всеми прочими качествами, является составной частью этого единого целого; сфокусировав индивидуальное внимание соответствующим образом, можно выделить счастье из общей массы и активно его испытывать – если пожелаешь. Но для меня как будто не было в этом нужды. Сознание являлось настолько целостным, что не было необходимости выделять какое-то эмоциональное качество, чтобы обогатить его. Я был выше всех видов эмоций как таковых и поэтому мог располагать ими и проявлять любую из них по своему выбору. Я мог благословлять благородными качествами или налагать негативные как некое проклятие. Однако само это состояние было для меня настолько лишенным всякого элемента желания, что отсутствовал какой-либо повод благословлять или проклинать. Ибо это такое совершенство, что и не прибавить, и не убавить.

Когда в этом состоянии я припомнил основание своей прежней мотивации, я понял, что, если бы раньше это состояние было как-то обрисовано мне в виде абстрактной идеи, оно отнюдь не показалось бы мне привлекательным. Но если ты слит с этим состоянием, то в сравнении с ним все иные состояния, которые прежде могли быть объектами желания, кажутся бедными. Самое высокое из мыслимых человеческих устремлений представляет собой цель, неизбежно искаженную дефектами незрелого воображения. И полная уравновешенность совершенного сознания неизбежно должна казаться относительному сознанию чем-то вроде пустоты, отрицанием всех доступных пониманию ценностей.

Но отождествление с этим высшим состоянием подразумевает отказ от основ относительного сознания и выход за пределы всех относительных оценок. Возврат к относительному основанию требует сужения и ослепления сознания, неизмеримого умаления. В месяцы, последовавшие за Постижением, когда я возвратился в драму относительной сферы, я ретроспективно рассматривал то Трансцендентное Состояние как сознание самого высокого и желательного совершенства. В сравнении с ним все прочие ценности стали мелкими и жалкими. Но я всегда несу с собой память (и более чем память) о непосредственном знании, а это – нечто совсем иное, чем опосредованно переданное и абстрактное изображение его как одного из возможных состояний сознания.

Сокровенной частью этого высокого сознания является ощущение власти и силы буквально космического масштаба[54]54
  Разумеется, было бы глупо воображать, будто эта власть личная. Когда солнце отражается в капле воды, огромная энергия солнца проявляется в ней не полностью. Внутренне Я есмь – это солнце, но, как личное эго, я – подобие солнца в капле. – Прим. автора.


[Закрыть]. По сравнению с этим все походы цезарей и завоевания науки – просто детские игры. Ибо все эти достижения, которые на страницах человеческой истории выглядят столь помпезно и внушительно, пребывают в той сфере сознания, которая в самой своей основе подчинена Высшей Силе и Власти. Ресурсы наших самых могучих правителей и нашей науки бессильны перед простыми природными катаклизмами достаточного размаха. Но само существование этих сил природы зависит от Трансцендентности, выглядящей как Пустота. В ней сокрыта тайна того, что было до рождения и будет после смерти. Все это, все эти игры видимых и незримых сил кажутся не более чем иллюзорной драмой мимолетного сна в безграничных просторах вечности. И вот из этой Вечности раздается Глас вечно недремлющего Сознания, и перед Властностью и неодолимой Силой этого Голоса все сны, хотя бы и космических масштабов, рассеиваются.

Вот и сейчас, когда я пишу, снова возвращается ощущение Присутствия этого потрясающего Величия. На сей раз, поскольку я сосредоточен на проблеме объективного формулирования, я менее растворен в Тождестве и ощущаю Его как «Присутствие». Тот ум, который некогда прокладывал себе путь через тайны функций сложных переменных и Кантовой трансцендентной дедукции категорий, трепещет от дерзкой попытки постичь То, что грозит мгновенно рассеять саму способность постижения. Интеллект с радостью бы ушел в многозначительное и всеобъемлющее Безмолвие, где истинно одно лишь «Слово без формы». Эта личностная сущность трепещет на краю бескрайней Бездны нерелевантности, неотвратимо поглощающей самые величественные миры и светила. Но нужно еще выполнить определенную работу и сходить на берег еще рано.

Во время кульминационного Постижения я увидел себя вездесущим и тождественным как бы «Пространству», которое обнимало не только зримые формы и миры, но и все виды и качества сознания. Однако там все они существуют не как нечто различное и объективное; они как бы сплавлены в некую изначальную и итоговую целостность. Казалось, я мог (если бы захотел) проецировать в сферу дифференцированности те различные аспекты и качества, которые доступны анализу относительного сознания, но любая подобная проекция не повлияла бы на совершенную гармонию этой целостности и было абсолютно все равно, прилагать усилия для проецирования или нет. Эта Целостность была и остается не чем иным, как мной самим, так что изучение всех этих моментов и качеств становилось просто самоисследованием. Но было бы ошибкой считать это состояние чисто субъективным. Предшествующее Постижение определенно оказалось проникновением в субъективное, и в течение следующего месяца я был чрезвычайно ориентирован на внутреннее. В отличие от него, последнее Постижение казалось чем-то вроде движения сознания к объективности (но не в смысле движения к относительной мирской сфере). Это последнее Состояние является одновременно как объективным, так и субъективным, а также – настолько же состоянием действия, как и покоя. Но поскольку все это сосуществует на вневременном уровне, объективность эта не дискретна, а недифференцированна. Следовательно, она абсолютно несхожа с миром относительным. Секулярная Вселенная, в которой нет Бога, исчезает, а на ее месте остается не что иное, как живое и всеобъемлющее Присутствие самой Божественности. Так что, говоря в субъективном смысле, я есмь все, что есть, но в то же время, если смотреть объективно, нет ничего, кроме простирающейся везде и всюду Божественности. Таким образом, уровень Высокой Беспристрастности можно рассматривать как высшую Ценность, обретаемую углублением в то, что в мире относительном человек называет своим «я», и тем не менее в равной степени окончательным завершением всего, что представляется объективным. Но объективность эта в окончательном смысле есть просто чистая Божественность. Так что сублимированный объект и сублимированное «я» есть одна и та же Реальность, и это можно выразить утверждением: «Я есмь Божественность»[55]55
  Ахам брахмасми («Я есмь Брахман») – махавакья («великое изречение») из «Брихадараньяка-упанишады». – Прим. перев.)
  Лишь спустя некоторое время после того, как были написаны эти строки, я познакомился с одной фигурой в западной истории, которая обнаруживает нечто от глубины проникновения великого Будды. Я имею в виду Мейстера Экхарта. Некоторые признают его самым выдающимся мистиком средних веков, и, по моему мнению, он является одним из величайших трансценденталистов в истории Запада. Экхарт – единственный найденный мною представитель западного мира, который обнаруживает знакомство с тем, что я назвал Высокой Беспристрастностью. Он иными словами, чем я, выразил тот же смысл, что был передан выше, сказав: «Ибо человек есть воистину Бог, а Бог – воистину человек». Несколько веков спустя в том же духе писал с чарующей простотой поэт Ангелус Силезиус:
Я так же велик, как Бог,А Он – так же мал, как я;Я ниже быть не могу,А Он – быть выше меня.  Свидетельства Вечной Истины можно найти всегда. (Цитаты взяты из «Психологических типов» Юнга). – Прим. автора. (Иоганн (Мейстер) Экхарт (ок. 1260–1327) – доминиканец, представитель немецкой средневековой мистики. В учении об Абсолюте выделял безосновное Божественное Ничто как основу всего бытия. В 1329 г. папской буллой многие тезисы Экхарта объявлены еретическими. Ангелус Силезиус (Иоганн Шеффлер, 1624–1677) – немецкий поэт-мистик, философ, богослов, медик. – Прим. перев.)


[Закрыть]. Это «Я» не уступает достоинством Божеству, и Божественное не ниже этого «Я»[56]56
  Ср. с махавакьей «Мандукья-упанишады»: Аям атма брахма – «Это Я – Брахман».


[Закрыть]. И только осознание этого равенства позволяет индивидууму сохранить свою целостность перед потрясающим всеобъемлющим Присутствием. В любом случае, эта растворяющая сила колоссальна и противиться ей нет никакой склонности.

На протяжении всего периода пребывания в высшем состоянии сознания я не терял ощущения тела и вполне сознавал свое окружение. Умственная деятельность не была подавлена; напротив, мысль была живой и острой. Я непрерывно сознавал себя – в двояком смысле. С одной стороны, я был (и есть) этим изначальным «Я», тождественным неограниченному и абстрактному Пространству. Но в то же время в этом Пространстве имелось своего рода точечное присутствие: анализирующее «я», сознание типа «субъект-объект». Пожалуй, первое «Я» можно описать как первичную светоносную вездесущую субстанцию, но этот Свет не истекал ни из какого центра, тогда как второе «я» – словно отраженный свет, сфокусированный в точке (как у прожектора). Прожектор сознания анализирующего «я» можно направить внутри изначального Света куда угодно, сделав избранную зону частью сознания низшего «я». Благодаря этому процессу я смог вместить осознанные смыслы в рамки относительного сознания, что позволило помнить не только смутно ощутимый факт причастности к трансценденции, но также и все, что я сейчас пишу, и ту бесконечно более значимую целостность сознания, которая не поддается никаким формулировкам. Это изначальное сознание – вневременное, но анализирующее «я» действует во времени. То, что мне удалось вынести с собой в относительное состояние, по объему соответствует той степени «мозгового» мышления, которая была мне по силам во время периода проникновения. Естественно, я сосредоточил внимание на тех особенностях, которые мне как индивидууму казались имеющими большее значение.

Как мне кажется, то, что я назвал Изначальным Сознанием, должно быть идентично «Бессознательному» фон Гартмана. Какое может быть различие между «сознанием» и «бессознательным», если отсутствует сознающее «я»? Сознание, которое себя не сознает, из-за этого не будет и знать, что оно сознательно. Так, индивид, который никогда не знал болезни или боли, остается в значительной степени несознающим свой организм. Но с появлением боли он сразу сознает свой организм в совершенно новом смысле. А потом, когда боль стихнет (особенно если она была затяжной), человек станет сознавать здоровье своего организма. Здоровье приобрело особую осознанную ценность. Это сразу же наводит на мысль, что сознающее «я» возникает вследствие некого сопротивления свободному течению потока сознания. Когда это происходит, возникает различие между сознанием и бессознательностью, которое прежде не имело никакого смысла.

Этот ход размышлений навел меня на мысль, что на самом деле надо различать не «сознание» и «бессознательное», а сознающее индивидуальное «я» и его отсутствие. Если где-то нет индивидуального «я», то утверждение о бессознательности данной зоны ничуть не правомочнее заявления о том, что это область сознания, в которой отсутствует индивидуальное «я». Разве такой подход не упрощает существенно интерпретацию того, как так называемое «бессознательное» входит в сознание?

Изначальное Сознание невозможно описать как концептуальное, эмоциональное или перцептуальное. Кажется, что в Нем потенциально присутствуют все функции, но это Сознание как целое есть некий сплав всех их и нечто большее. Оно в одно и то же время является глубоким, субстанциальным и живым видом сознания, материи, формы и познавательных функций сознания. Это – не знание о чем-то и поэтому – не сфера отношений. Субстанциальность и сознание существуют не как две отдельные реальности. Было бы правильнее сказать, что это сознание есть субстанция, а субстанция является сознанием. Таким образом, они суть две взаимопроникающие стороны целого. Это определенно вполне «ощутимое», как бы «оплотненное» сознание, вовсе не похожее на разреженность рядов взаимосвязей терминов[57]57
  Автор хочет подчеркнуть, что в смысле реальности для него поменялись местами грубый (thick) физический мир и область психики, обычно воспринимаемая как нечто тонкое (thin). – Прим. перев.)
  См. употребление терминов thick («оплотненный, ощутимый)» и thin («тонкий, редкий») в работе У. Джеймса «Плюралистическая Вселенная». – Прим. автора.


[Закрыть].

Когда я находился в этом Состоянии, меня особенно поразил тот факт, что логический принцип исключения противоречия здесь попросту неуместен. Было бы неверно сказать, что принцип этот нарушался, скорее он был неприменим. Изоляция любой фазы данного Состояния сразу же приводила к осознанию противоположной фазы как необходимого дополнения первой. Предпринятая индивидуальным мыслящим «я» попытка изолировать что-то немедленно вызывала некий поток в самой сущности сознания, так что намечающаяся изоляция обращалась в свою противоположность – как соучастница вневременной реальности. Данный эффект потока разбивал вдребезги все мои старания вместить это Состояние в категорию относительного знания. Однако не было ощущения пребывания в каком-то странном мире. Я никогда прежде не сталкивался с состоянием сознания, которое казалось бы столь естественным, нормальным и правильным. Я как будто знал, что именно такова природа Реальности и что мне это каким-то образом всегда было известно. Скорее казалось странным, как это я столько лет отождествлял себя с эго и воображал себя чуждым высшему Бытию. Оно казалось реальным фактом, лежащим в основе всякого сознания всех существ.