Текст книги "Служба на купеческом корабле"

– Муж? О, доктор Плаузибль, не говорите об этом. Я уверена, что мое здоровье слишком слабо, и я не могу вынести обузу забот семейной жизни.

Ответ доктора был так многословен, что его невозможно привести здесь. Это была целая диссертация. В нее, между прочим, вошли уверения, что для такой особы удобно всегда иметь под рукой медицинскую помощь, заботливый уход. И все окончилось выражением преданной любви и предложением… разделить с ней карету и ее дом.

Мисс Тевисток нашла нужным снова упасть в обморок: потрясение было так сильно; а доктор опустился перед ней на колени, поцеловал ее руку с хорошо подделанным восторгом. Наконец она шепотом высказала согласие и снова откинулась, точно истощенная усилием.

Договор был заключен.

Глава XXXII

Эдуард Форстер вернулся домой со своей маленькой воспитанницей, не чувствуя больше той тяжести, которая подавляла его дух: он знал, что слово Джона все равно, что расписка, а также, что под грубой оболочкой этого человека скрывалось доброе, отзывчивое сердце. Он вернулся в свой коттедж ранней осенью и, сев в свое старое кресло, мысленно сказал себе:

– Я вернулся и простою на якоре, пока меня не отзовут в иной мир!

Это пророчество оправдалось. Наступила суровая зима, рана Эдуарда открылась, и его подорванный организм не вынес возобновившихся страданий. Не пролежал он в постели и двух недель, как почувствовал приближение конца. Эдуард давно приготовился к концу; ему оставалось только написать письмо к брату. Исполнив это, Форстер отдал его рыбаку Робертсону, поручив после своей смерти немедленно отправить конверт по адресу и наблюдать за Амброй, пока Джон Форстер не пришлет за ней.

Последняя обязанность была исполнена; Робертсон, стоя подле кровати больного с письмом в руке, сказал, что накануне в Голль приехала семья Эвелайна, так как здоровье единственного сына лорда поправилось. Это известие изменило намерения Эдуарда.

Надеясь на прежнюю дружбу лорда, он послал Робертсона в Голль с сообщением о состоянии своего здоровья и с просьбой приехать в коттедж.

Лорд Эвелайн тотчас же поспешил на зов. Он с первого же взгляда на больного понял, что надеяться на его выздоровление невозможно; охотно согласился отправить письмо и предложил взять Амбру к себе в дом, обещая отдать ее только в свое время. Было темно, когда лорд Эвелайн с печальным предчувствием простился с Форстером в последний раз. Действительно, раньше, чем солнце снова встало, дух Эдуарда освободился и воспарил ввысь, оставив, осиротевшую Амбру в слезах и молитве. Эдуард Форстер не скрывал от нее, что его жизнь держится на тонкой нити, и после возвращения из Лондона познакомил ее со всеми подробностями ее собственной истории. Последние недели каждый перерыв между страданиями он посвящал тому, чтобы укрепить в ней добрые принципы и подготовить ее к тому событию, которое теперь совершилось.

Амбра стояла на коленях подле кровати; она так долго пробыла в этом положении, что и не заметила наступления дня. Ее лицо, покоившееся на руках, было совершенно скрыто роскошными волосами, которые вырвались из-под гребенки и рассыпались по плечам, когда дверь коттеджа отворилась, и кто-то наклонился к ней, стараясь поднять ее с колен. Она подняла голову, раздвинула волосы надо лбом, чтобы видеть, кто подошел к ней, и узнала молодого Эвелайна.

– Бедняжка моя, – с состраданием сказал он.

– О, Уильям Эвелайн! – вскрикнула Амбра, заливаясь слезами.

Горе юности вызывает сочувствие, и Уильям Эвелайн, хотя и семнадцатилетний юноша, приближавшийся к взрослому возрасту, не постыдился смешать свои слезы со слезами прежнего своего товарища игр. Не скоро удалось ему немного успокоить Амбру, которая в своем горе приникла к нему.

– Амбра, дорогая, ты должна пойти со мной в Голль. Здесь ты не можешь оставаться теперь.

– Почему бы нет, Уильям? Зачем мне уходить так скоро? Мне не страшно оставаться здесь или быть подле него. Я видела, как умирали другие. Я видела, как умерла миссис Безлей. Видела, как умер бедный Верный. А теперь все они, все умерли, – сказала Амбра, снова заливаясь слезами и прижимаясь к груди Уильяма. – Я знала, что он умрет, – через несколько минут прибавила она, поднимая голову, – он мне это сказал… Но думать, что я никогда больше не услышу, как он говорит; думать, что скоро я никогда не увижу его! Я не могу не плакать, Уильям.

– Но твой отец счастлив, Амбра.

– Он счастлив, я знаю. Только он не мой отец, Уильям. У меня нет отца, нет друга. Он все рассказал мне перед смертью: Верный принес меня с моря.

Эти слова возбудили любопытство Уильяма; он стал расспрашивать Амбру, и она рассказала ему все подробности своей истории, о которых ей сообщил Эдуард Форстер; отвечая на его вопросы, она стала немного спокойнее.

Едва Амбра окончила свой рассказ, как лорд Эвелайн, вызванный Робертсоном, приехал вместе с женой, которая думала, что ей удастся уговорить Амбру уехать из коттеджа. Действительно, леди убедила бедняжку, что ей следует принять их предложение; она без сопротивления села в экипаж. Амбру отвезли в Голль, и там для смягчения ее печали было сделано все, что могут подсказать доброта и сочувствие. Там мы ее пока и оставим, а сами снова перенесемся в столицу, в контору Джона Форстера.

– Скреттон, – сказал мистер Джон Форстер, обращаясь к своему клерку, который явился на звонок, – помните, сегодня я никого не могу принять.

– Вы назначили несколько приемов, – заметил письмоводитель.

– Пошлите сказать, что свидания откладываются.

– Хорошо, сэр. А если кто-нибудь придет, сказать, что вас нет дома?

– Нет, я дома – зачем лгать? – но я никого не принимаю.

Клерк закрыл двери; Джон Форстер надел очки, чтобы перечитать письмо, которое лежало перед ним. Оно было от Эдуарда; его послал лорд Эвелайн, прибавив от себя несколько слов, в которых говорилось, что его брат умер и что Амбра живет в Голле, где все будут очень рады приютить ее до тех пор, пока он не найдет удобным прислать за девочкой. В своем письме Эдуард снова благодарил брата за его доброе обещание и нежно, с любовью посылал ему последнее прости. Некоторое время Джон Форстер боролся с чувствами, но чем сильнее старался он их подавить, тем с большей силой пробуждались они. Он был один и перестал сдерживаться. Документы, лежавшие перед ним, внезапно увлажнились от дани памяти брата. Однако старый адвокат скоро снова стал самим собой; все следы волнения исчезли с его лица, и при виде его никто не вообразил бы, что Джон Форстер мог так глубоко волноваться.

На следующий день Форстера нельзя было, по обыкновению, застать в его конторе. Немедленно после завтрака он отправился по делу, которое называется «беганьем по квартирам». Его помещение было недостаточно для новых обстоятельств. Когда он дал слово Эдуарду, он отлично знал, что все расходы для приема Амбры лягут на него, и все-таки решил подвергнуть себя этому. Итак, невдалеке от своего помещения он отыскал удобный дом. Джон переговорил относительно его найма на двенадцать лет и наконец вернулся к себе.

– Скреттон, – заметил Джон Форстер, – найдите мне лакея, кухарку, горничную и спокойную женщину, экономку, – людей с хорошей репутацией и с отличными рекомендациями. Домоправительница должна быть до известной степени женщиной образованной, так как ей придется смотреть за одной маленькой мисс, и я не хочу, чтобы ребенка испортили в обществе обыкновенных слуг. Вы понимаете?

Скреттон понял; менее чем через месяц дом был меблирован хорошим обойщиком, и слуги получили каждый и каждая свое место.

Джон Форстер переехал в свой новый дом и в течение недели привыкал к новому положению вещей. Когда он увидел, что мебели достаточно, что служанки держатся хорошо, а домоправительница кроткое и очень умное существо, пригодное к тому, чтобы воспитывать маленькую девочку, он написал лорду Эвелайну с выражением новых благодарностей и с просьбой доверить Амбру его посланному, который и доставит ее. Скреттон отправился с этим письмом в Голль. Амбра плакала при мысли о разлуке с теми, кто так добро обращался с ней, и при мысли, что ей придется жить у человека, чужого ей. С Уильяма Эвелайна она взяла обещание повидаться с нею, когда он будет в Лондоне по дороге в Кембридж, простилась со своими добрыми друзьями и в обществе мистера Скреттона села в дилижанс, который быстро повез ее в Лондон.

Мистер Скреттон говорил только о делах, а так как у него не было дел с двенадцатилетней девочкой, он говорил с ней только в случаях крайней необходимости. Поэтому Амбра оставалась со своими мыслями. Какие это были мысли – не могу сказать, знаю только, что двухдневное путешествие на почтовых с мистером Скреттоном не было очень приятно. Амбра с удовольствием подъехала к дверям нового дома Джона Форстера. Старый джентльмен по письму своего компаньона точно рассчитал час ее приезда и явился в дом, чтобы ее принять.

Эдуард расположил Амбру к брату, сказав ей, что в его лице она встретит покровителя и снисходительного родственника, а потому, войдя в комнату, она подбежала к нему и залилась слезами.

Джон Форстер обнял и поцеловал Амбру.

– Малютка моя, – сказал он, – чем был для тебя мой брат, тем буду и я. Считай меня твоим отцом; в память его, и я надеюсь, вскоре также из-за тебя самой, мне это будет очень приятно.

Через час Амбра успокоилась я сделалась почти веселой; тогда ее передали на попечение миссис Смис, домоправительницы, и Джон отправился в свою контору к своим клиентам, чтобы наверстать потерянное время.

Скоро старик понял, что те заботы и расходы, которые он принял на себя, чтобы угодить брату, будут для него источником удовольствия и радости. Он перестал чувствовать себя одиноким в мире; у него был дом, где его встречал сияющий взгляд, где любящее сердце старалось исполнять все его желания, где его хорошо знакомый стук в дверь вызывал восторг, где разлука с ним служила причиной печали.

В несколько месяцев Амбра, как лоза, обвилась около сердца старика. Для нее были приглашены лучшие учителя; все, на что способен любящий отец ради единственного ребенка, давал ей тот, кто, услышав впервые о предположении брата, объявил, что и своих-то детей трудно и неприятно содержать.

Ах, Боже ты мой! До чего бедным авторам приходится скакать. Вот мне опять предстоит отправиться в Индию и попасть на палубу «Бомбейского замка».

Глава XXXIII

«Бомбейский замок» без дальнейших приключений дошел до Мадраса. Через несколько часов все пассажиры, или получив любезные приглашения от родных или друзей, или же в сопровождении близких им, высадились на землю; все, за исключением трех мисс Ревель.

Между тем, по мере отплытия остальных, их тревожное желание отправиться на сушу возрастало; это желание еще увеличивалось сознанием, что они задерживают капитана Драулока, который не хотел покинуть судна, пока не освободится от забот о них. Наведя справки, капитан наконец узнал, что какой-то старый полковник Ревель жил в своем доме в двух милях от крепости. Предполагая, что он не знает о появлении своих внучатых племянниц. Драулок отправил к нему с этим известием Форстера. Ньютон приехал к полковнику под вечер и сразу увидел, что тот живет, как старинный набоб Индии. Двойной штат носильщиков и ласкаров виднелся на верандах; сикхи ухаживали за лошадьми; портные и другие ремесленники работали в тени; целая стая дворецких и других слуг-индусов сновали в хлопотливом ничегонеделании.

Раньше, чем Ньютон представится полковнику, необходимо представить самого полковника читателю. Он был человеком около шестидесяти лет, из которых сорок пять провел в Индии с перерывами. Он занимал несколько выгодных мест и, хотя не был скуп, а только осторожен в денежных делах, сумел приобрести большое богатство. Не раз бывал он в Англии во время отпусков и каждый раз стремился остаться на родине, но через несколько месяцев начинал снова тосковать об Индии. Его привычки, вкусы – все носило восточный характер. В Англии же ему не нравилось тоже все: гостеприимство, холод английской зимы, потеря значения (что всегда случается с человеком, когда он смешивается с толпой), и он каждый раз возвращался в Индию раньше конца отпуска. Он умышленно остался холостяком. В молодости предмет его страданий поступил с ним безжалостно: любимая девушка бросила его из-за рупий, которые она могла получить, в придачу к ним взяв себе старого мужа. Этот случай озлобил его по отношению к женщинам, и он стал считать их всех корыстными и полными предательства. Он давал многолюдные и дорогие праздники, но никогда не приглашал к себе в дом женщин. И нелюбовь к дамам заставляла его ездить в гости только к холостякам.

В других же отношениях это был вполне достойный человек, настоящий джентльмен, но очень холерического темперамента.

Ньютон попросил одного из дворецких доложить полковнику о себе. Слуга провел его в просторную залу, и в ней Форстер увидел полковника, который представлял собой довольно любопытное зрелище.

– Бурра-саиб, саиб, – сказал индус и тотчас же ушел.

Полковник был высок ростом, худощав; его скулы выдавались, брови щетинились; волосы были седые. Он сидел на одиноком стуле посредине комнаты, был в белой рубашке и в белом нанковом нижнем платье. Рукава рубашки он завернул, обнажив плечи и оставив на виду свои сильные, покрытые волосами руки. Близ него лежала корзина с плодами манго, а перед стулом стояло большое ведро воды. Входя, Ньютон увидел, какой метод применялся для уничтожения этих восхитительных плодов. Полковник обеими руками держал один из крупных манго, величиной с яйцо казуара, подносил его ко рту, протягивая голову над ведром с водой, туда стекал излишний сок, покрывавший лицо, пальцы и руки старика, образуя на них желтые пятна. Вся внутренняя часть плода исчезала, косточка и кожа летели в ведро, а рука полковника тянулась к корзине за новым предметом для роскошного пира. Доложили о Ньютоне. Ньютону было жаль мешать ему, и он хотел было извиниться, но заметил, что сидевший к нему спиной полковник продолжал свое приятное занятие. Дело в том, что поглощенный едой старик не слышал доклада слуги и не видел Ньютона, который, благодаря этому, мог быть свидетелем уничтожения по крайней мере двух дюжин манго; и полковник ни разу не взглянул в его направлении и даже не заметил, что он не один. Но вот, наконец, одно обстоятельство привлекло внимание Ньютона и заставило его положить конец угощению полковника. Старик вынул новый манго из корзины. В это мгновение Ньютон увидел, что маленькая змея обвилась вокруг одной из ножек стула полковника; протянув руку за манго, Ревель непременно дотронулся бы до пресмыкающегося. Ньютон не знал, что делать: самое легкое движение старика могло оказаться для него роковым. Форстер неслышно подкрался к змее и уже собирался ударить ее своей тростью по голове, но полковник, нагибаясь над ведром, полупривстал со стула. Ньютон мгновенно выхватил из-под него этот стул и вместе со змеей швырнул в угол залы. Центр тяжести полковника не был перенесен достаточно вперед, чтобы помочь ему сохранить равновесие и устоять на ногах, и он повалился на спину, уронив также Ньютона.

Оба и упали, и поднялись совершенно одновременно.

– Извините меня, – сказал Ньютон.

– Пропади я, если я извиню вас, – с бешенством прервал его старик. – Кто вы такой? Как вы смеете позволять себе такие дерзкие шутки с незнакомым вам человеком? Откуда вы взялись? Как попали сюда?

– Это шутка, сэр? – ответил Ньютон и спокойно показал на змею, которая все еще злобно шипела в углу залы подле брошенного стула. В коротких словах Ньютон объяснил ему, что случилось.

– Сэр, извините меня, я ваш должник. Это самая ядовитая здешняя змея. Надеюсь, вы примите мои извинения за минутную вспыльчивость и в то же время мою искреннюю благодарность.

Полковник позвал слуг, и они, вооруженные бамбуковыми палками, скоро уничтожили причину недоразумения. Потом Ревель на несколько минут ушел в ванну и вернулся, исполнив необходимее омовение после закуски манго. Он переоделся и теперь явился в образе настоящего джентльмена с резкими чертами лица.

– Прошу извинить меня, сэр, за то что я вас задерживаю. Могу ли я попросить вас сделать мне удовольствие, сказать ваше имя и повод, который вызвал ваше спасительное посещение?

– Я принес вам письмо, – ответил Ньютон, так как ему было поручено передать письмо мистера Ревеля, которое тот дал своим дочерям.

– О, рекомендательное письмо? Теперь это вещь совершенно лишняя: вы уже представились.

– Нет, сэр, это не рекомендательное письмо для меня; в нем говорится о прибытии ваших троих внучатых племянниц, дочерей мистера Ревеля; они находятся на «Бомбейском замке», судне, к служащим которого я принадлежу…

– Что? – прогремел полковник. – Мои племянницы? Дочери мистера Ревеля?

– Так по крайней мере я понял, сэр.

Полковник разорвал конверт письма, в котором мистер Ревель спокойно говорил, что, не получив ответа на прежние вопросы, он предполагает, что письма к дяде пропали, а потому принужден, вследствие нахлынувших на него затруднений, отправить своих дочерей в Индию под покровительство полковника.

Окончив чтение письма, полковник тотчас же стал рвать его на мелкие кусочки, и по этим движениям можно было судить, что гнев старика все увеличивался. Наконец он в полном бешенстве бросил обрывки на пол.

– Проклятый мошенник! Негодный! Знаете ли, сэр, когда я в последний раз был в Англии, этот молодчик мошеннически выманил у меня тысячу фунтов? Да, сэр, тысячу! Обещал отдать через три недели, а когда я вернулся к нему за деньгами, расхохотался и приказал лакею не пускать меня. А теперь прислал трех дочек, навязал мне их и смеялся, вероятно, как в тот день, когда обманывал меня! Ей-богу, я не приму их; пусть отправляются домой, если могут.

И полковник ходил взад и вперед по комнате, размахивая руками от бешенства.

Ньютон молчал. Его изумило такое неслыханное поведение, он был так взволнован несчастным положением Изабеллы, что долго не находил слов.

– Значит, я должен передать этим леди, что вы не примете их?

– Вы меня не знаете, сэр. Когда я принимал женщину в моем доме? Никогда. Все они одинаковы, сэр. Отвечаю, что они сговаривались с отцом в надежде здесь выйти замуж. Передайте им, что они раньше погибнут, чем я приму их. Мошенник!.. Сначала обворовал меня на тысячу фунтов, а теперь старается обмануть, навязав мне свою семейку.

Ньютон помолчал, выжидая, чтобы бешенство полковника немного остыло, потом заметил:

– Мне будет тяжелее, чем когда-нибудь, когда придется передать ваше поручение. Молодые леди, конечно, не причастны к бесчестным поступкам отца и находятся в положении, которое вызывает жалость. В чужой стране, на расстоянии многих тысяч миль от друзей, без средств существования, без возможности заплатить за обратный рейс. Что будет с ними?

– Мне все равно.

– Я согласен, что ваше негодование справедливо, полковник, но, если вы не примите их, как возвратятся они домой? Я уверен, капитан Драулок взял бы их даром, но мы едем в Китай. Бедные девушки! – со вздохом продолжал Ньютон. – Если бы вы не сочли, что я действую слишком бесцеремонно, я сделал бы одно замечание.

– Одна ваша бесцеремонность уже, по всем вероятиям, спасла мне жизнь, и я с удовольствием выслушаю все ваши замечания.

– Я хочу сказать, сэр, что, как бы ни были дурны поступки их отца, ваша гуманность и уважение к себе вряд ли допустят вас бросить их в такой нужде. Ведь они ваши родственницы и не обманули, и не оскорбили вас. Напротив, они так же, как и вы – жертвы мистера Ревеля.

– По-видимому, вы очень заняты этими молодыми особами, – резко заметил полковник.

– Если бы я даже никогда не видал троих мисс Ревель раньше, несчастной участи молодых девушек было бы достаточно, чтобы я пожалел их. Зная же молодых леди, я принужден сказать, что известие, которое я сообщу им, будет для них смертельным ударом. Я хотел бы, чтобы Господь дал мне возможность помочь ей и защитить ее…

– Вероятно, она очень хороша собой, – с насмешкой заметил Ревель.

– Да, сэр, но не ее красота вызвала это замечание с моей стороны. Если бы вы знали ее, сэр, вам было бы настолько же тяжело расстаться с нею, как теперь кажется неприятно принять ее к себе в дом.

Полковник продолжал ходить по комнате, но не так порывисто, как незадолго перед тем. Ньютон это заметил и потому замолчал, в надежде, что размышления заставят старика изменить принятое решение. Через несколько минут, вероятно, забыв о присутствии Ньютона, старик заговорил сам с собой, вслух бормоча отрывистые фразы:

– Нужно взять их, ей-богу. Никуда нельзя будет носа показать… О, мошенник… Продержать до ближайшего судна… Пусть пожелтеют, потом – в Англию. Это отместка.

Так говорил старик и настолько громко, что Ньютон мог слышать.

Хождение продолжалось еще несколько минут, наконец Ревель бросился на стул.

– Мне думается, мой юный знакомый, вы принимаете большое участие в моих родственницах, по крайней мере в одной из них.

– Да, сэр; да и не я один, а все знающие ее.

– Прекрасно, я рад, что хоть в одной из трех есть что-нибудь хорошее. Я был взбешен, и немудрено, что наговорил много лишнего. Если бы узналось, что этих девушек ко мне прислали таким образом, все стали бы смеяться надо мной, так как всякий знает, что я не особенно люблю женщин, и это принесло бы серьезный вред им и их будущности. Я решил принять их по той простой причине, что иначе поступить не могу. Поэтому, прибавив еще одно одолжение ко всем услугам, оказанным вами мне сегодня, вы, надеюсь, никому не повторите того, что я наговорил при вас.

– Конечно, сэр; если угодно, я дам в этом мое честное слово.

– Когда я прошу вас не упоминать о моих словах, я подразумеваю: не упоминать посторонним, девушкам же, пожалуй, объясните истинное положение вещей. Я не хочу, чтобы, приехав сюда, они стали ко мне ластиться и ухаживать за мной, как за старым холостяком, чтобы выманить у него несколько мешков рупий. Я заболею от этого. Я ненавижу женщин и женские уловки. Если же они узнают истину, узнают, что я только выношу их присутствие, что я не желал видеть моих племянниц, что их навязал мне этот мошенник, я позволю им прожить некоторое время в противоположном конце дома. Наконец, под предлогом их нездоровья или каким-нибудь другим, я найду возможность купить им обратные билеты в Англию.

– А вы не могли бы сами сказать им всего этого, сэр?

– Нет; я никогда не вхожу в разговоры с женщинами. Кроме того, лучше, чтобы они знали, как я отношусь к ним, до своего приезда сюда. Если вы обещаете мне исполнить мою просьбу, я соглашусь дать им комнату в моем доме; в противном случае пусть остаются там, где живут теперь. Надо мной несколько дней посмеются или побранят меня, потом замолчат. В общем, и то, и другое для меня безразлично.

– Хорошо, сэр; как ни неприятно будет для мисс Ревель услышать то, что вы говорите, их настоящее ожидание еще тяжелее. Вы позволите мне передать все это в возможно мягкой форме?

– Можете прибегать к каким угодно утонченным деликатностям, только скажите им правду, что, судя по вашему лицу, я уверен, вы и сделаете.

– В таком случае, я прощусь с вами, сэр, – ответил Ньютон.

– Будьте здоровы, мой дорогой сэр; помните, что у меня вы – дома, а также, что, не любя женского общества, я с восторгом увижу вас здесь. Пусть эти юные леди перейдут в отель; я скоро пришлю за ними экипаж. До свидания. Как ваша фамилия?

– Форстер, сэр.

– До свидания, мистер Форстер, – сказал полковник и вышел из комнаты.