Текст книги "Сарацинский клинок"

Шейх уставился на него. Другие сарацинские рыцари тоже с любопытством смотрели на них.

– Как это получилось, что ты, франк, так хорошо говоришь на языке людей Аллаха? – спросил шейх.

– Я учил его в юности, – сказал Пьетро, – на Сицилии от ходжа и хаджи[42]42
  Автор не смог обнаружить четких различий между ходжа и хаджа. Ходжи наверняка были учителями в вопросах религии, а хаджи могли быть учителями в области права, науки и других светских предметов, но это деление неопределенно.


[Закрыть], живущих в той стране. Вместе с сыновьями вашего народа я учился цитировать Коран. В доме, где я вырос, ни на каком другом языке не говорили, потому что, хотя мой опекун был еврей-книжник, он свою молодость провел в мусульманской Испании…

– Хорошо! – отозвался шейх и обернулся к остальным рыцарям. – Этого я оставляю себе. У меня есть торговые дела с этими франкскими собаками из Венеции. Он будет следить за моими счетами, и никто не сможет запутать его непонятной речью. Потому что, видит Аллах, мне надоело, что меня обманывают.

Он обернулся к Пьетро:

– Как твое имя?

– Пьетро.

– Так вот, Пьетро, с этого дня ты мой раб. По исламу это не позорно, ибо те, кто хорошо служат своему хозяину, щедро награждаются. Ты знаешь что-нибудь о морском деле и о торговле?

– Достаточно, господин, – вздохнул Пьетро, – чтобы служить тебе.

– Хорошо, – сказал шейх. – В доме Абу-Бекра аль Муктафи тебе не о чем будет сожалеть…

У меня, подумал Пьетро, есть немало, о чем сожалеть…

Через несколько дней он вместе со своим новым хозяином приехал в Каир. Его первое впечатление было унылое. Он увидел только заброшенные и убогие хижины бедняков между пирамидами Гизе и городскими стенами и невероятно грязных бедуинов, шныряющих в поисках еды среди разрушенных могил древних властелинов.

Но внутри городских стен все выглядело лучше. Они миновали базары, где выставлялись богатства всего мира. Это был лабиринт, от стены до стены забитый покупателями и продавцами, которые торговались так, словно от этого зависела их жизнь. Над узкими проходами нависали темные крыши, прикрывавшие от солнца, здесь люди жили среди ковров, которые порадовали бы сердце любого принца, среди кувшинов с оливковым маслом, ящиков с приправами, фруктами, свежими и сушеными, среди туш скота, облепленных мухами, среди рулонов шелка, венецианской парчи, тафты, хлопчатобумажных и льняных тканей, среди странных сладковатых запахов опиума.

На прилавках ювелиров под светом ламп поблескивали драгоценности. Пьетро показалось, что достаточно кому-то протянуть к ним руку, и – но тут он заметил, что их охраняют мрачные стражники, свирепые воины из Райи или Маргаба. На Пьетро обрушились шумы и запахи. Он заметил, что некоторые торговцы на базаре одеты в синие одежды, словно в некую униформу. У других на шеях висели маленькие колокольчики, звеневшие при ходьбе. Пьетро заметил седобородого мужчину с колокольчиком на шее, ехавшего на ослике. К удивлению Пьетро, старик сидел задом наперед, грустно взирая на хвост ослика.

Любопытство овладело Пьетро, и он обратился к одному из своих стражей.

– Милостью Аллаха, мой господин, – сказал он. – Не объяснишь ли ты мне кое-что из множества вещей, про которые, я ничего не знаю. Если я буду служить нашему господину шейху, будет лучше, если я буду знать…

Молодой сотник сурово глянул на Пьетро. Потом его лицо чуть помягчело.

– Действительно Аллах дал тебе сладкоречивый язык, французская собака, – сказал он. – Что бы ты хотел узнать?

– Почему, господин эмир…

– Я не эмир, – резко сказал он, – я только куаид, командир сотни. Абу, вон тот, он халифа. Это значит, что он командует пятьюдесятью воинами. А Расул ариф, у него под началом только десять воинов. Шейх Ахмад, да благословит его Аллах, он эмир, под его командой более десяти тысяч. Ты понял, франк?

– Прекрасно понял, господин куаид. Но есть и другие вещи, про которые я хотел бы знать. Кто эти люди в синем и те, у кого колокольчики на шее? И почему старик едет на ослике задом наперед?

– У тебя есть глаза, франк, – заметил сотник. – Те, у кого колокольчики и кто одет в синие шубас, это люди ученые. Поскольку мы признаем многих их пророков как предшественников Мухаммеда, мы разрешаем им пользоваться свободой, а они за это платят налог с каждого человека, не очень большой. Те, кто в синих шубас, это евреи, которых мы очень уважаем, считая, что они не совсем неверные. Люди с колокольчиками – это назареи, которых мы раньше уважали, считая их пророка одним из наших великих пророков. Но потом они стали лгать и обманывать, пытаясь захватить наши Святые места – как и вы пытались, – поэтому мы возложили на них бремя – колокольчики, чтобы правоверные видели их и презирали, а эта смешная манера ездить верхом напоминает им об их униженном положении среди нас…

Он посмотрел на Пьетро и улыбнулся.

– Возможно, – сказал он, – если ты будешь хорошо служить нашему господину Ахмаду, ты избежишь колокольчиков и необходимости взирать на зад лошади или осла. В его власти наградить тебя такой привилегией.

Они выехали с базара в лабиринт узких кривых улочек. То и дело им навстречу попадались одетые в темные одежды шейхи, окруженные охраной из вооруженных негров в ярко-красных одеяниях, они приветствовали шейха Ахмада, касаясь рукой лба, губ, потом груди. Один раз их кавалькаде пришлось остановиться, когда дорогу им преградила группа чернокожих толстяков-евнухов, сопровождавших паланкины с рабынями-черкешенками, закутанными с головы до ног.

Потом они оказались на площади, где происходила торговля рабами. Шейх Ахмад жестом приказал им остановиться.

Пьетро с удивлением смотрел на рабов. Среди них были русоволосые девушки из России, черноглазые с белой кожей женщины из Испании и Греции, здоровенные мамлюки, неистовые турецкие воины, которых ценили и которых боялись, гигантские негры из южных джунглей, изысканные китаянки с раскосыми глазами…

О Боже, подумал Пьетро, здесь каждый любитель прекрасного найдет себе женщину по вкусу, любой аппетит будет удовлетворен.

Аукционер тут же приметил шейха.

– Истинно, – завопил он, – тебе представляется замечательная возможность, о лев, защитник веры! За многие годы я не мог предложить твоему величественному взору такого прекрасного выбора. Посмотри на них, господин мой! Вот эта, к примеру, видел ли когда-нибудь мой господин руки и ноги такой снежной белизны, волосы как спелая пшеница и глаза синие как море? Подумай, о, великий эмир, могущественный шейх, как эти шелковые руки будут обнимать тебя! Эти ноги, сладкие, чистые и прохладные, предназначенные для ласки, эти груди из жемчуга и снега, увенчанные крошечными розами! Подумай, шейх Ахмад, могучий сын льва, какое наслаждение ожидает тебя! Каких прекрасных сыновей родит тебе она во славу Аллаха и твою!

Но Ахмад покачал головой.

– Ты, Абдулла, сын змеи, – шутливо сказал он, – с твоего языка вечно стекает ложь. У этих северянок сердца такие же снежные, как их руки и ноги. В них нет теплоты. Я скорее остановил бы взгляд на той византийке – Он показал рукой, украшенной драгоценностями.

Абдулла вытолкнул девушку вперед. Темные глаза Пьетро расширились. Дело было не в ее красоте, хотя она была прекрасна. Он видывал и более красивых молодых женщин. Элайн была красивее. Нет, в ней было нечто иное, ускользающее. Потом он увидел ее глаза. Они были серовато-карими, почти желтыми, и у него возникло ощущение, будто такие глаза он видел в прошлом. Он напряг свою память, но не мог припомнить ни одной живой души, у которой были бы такие глаза.

Никого. Потом он понял почему. Такие глаза были не у человека, а у его сокола Цезаря, да и у многих других соколов, которыми он владел. Они были такими… такими свирепыми. В них совершенно отсутствовал страх. Не было покорности. Другие тоже заметили это.

– О Аллах, – прошептал молодой сотник. – У нее глаза, как у моего самого благородного сокола Хориса, который способен увидеть маленькую птичку далеко внизу под ним и обрушиться на нее, как копье Аллаха!

– Она действительно очень хороша, – пробормотал шейх Ахмад. – Как ее зовут?

– Зенобия, – пробормотал Абдулла. Пьетро видел, что он не хочет продавать ее.

Руки у девушки были связаны. Из всех рабынь она одна была связана.

Абдулла облизал свои сухие губы.

– Мой господин эмир, – произнес он, – ты раньше был моим хозяином и часто бывал добр ко мне по благородству своего сердца, которым наградил тебя Аллах. Я прошу тебя передумать. У меня много других молодых женщин, а эта, мой господин, не для тебя…

Пьетро видел, как вспыхнули темные глаза шейха. Абдулла не мог придумать лучшего способа разжечь его аппетит.

– Почему же это, о сын лжи и обмана? – рассмеялся он.

– В ней сидит демон… нет, она сама демон! Я говорю тебе, мой господин…

Продолжать ему не пришлось. Левая рука Зенобии с необыкновенным проворством сомкнулась на рукоятке его кинжала. Она выдернула его из ножен и взмахнула им.

На смуглом лице Абдуллы от уха до подбородка открылась кровавая рана.

– А-а-а! – взвыл он.

– Хватайте ее! – приказал Ахмад.

Его воины тут же набросились на нее. Она успела ранить двоих, прежде чем они обезоружили ее. Ахмад верхом подъехал вплотную и, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, легко, как юноша, соскочил на настил. Он схватил платье, прикрывавшее ее тело, и одним движением руки разорвал его.

У Пьетро перехватило дыхание. Такое тело, с горечью подумал он, ревнивые боги дарят раз в тысячу лет, чтобы сводить мужчин с ума.

Ахмад с ликованием воздел к небу сжатые кулаки.

– О премудрый Аллах! – воскликнул он. – Каких детенышей принесет мне эта львица! Назови свою цену, ты, сын змеи!

Зенобия неожиданно выбросила вперед ноги, повиснув на руках державших ее воинов. Удар застал Ахмада врасплох, и он упал с помоста в пыль.

Он медленно поднялся на помост, к удивлению Пьетро, все еще улыбаясь. Он остановился перед ней, замахнулся правой рукой и ударил ее ладонью по лицу, потом еще раз и еще раз, ее голова моталась при каждом ударе, и в уголках глаз показались слезы.

Когда Ахмад наконец остановился, слегка запыхавшись и все еще улыбаясь, у Зенобин изо рта текли две струйки крови, а лицо распухло и покраснело.

– Назови цену, Абдулла, – повторил он.

Абдулла отнял от лица грязную тряпку, намокшую от крови.

– Две… две тысячи динаров, мой господин, – прошептал он.

– Хорошо! – сказал Ахмад. – Прикрой ее тело и лицо от посторонних глаз, и мы увезем ее ко мне.

Абдулла тихо выругался сквозь зубы, обозвав себя старым паршивым верблюдом. Он понял, что мог спросить и десять тысяч.

До дворца Ахмада им еще предстояло добраться.

Пьетро чувствовал себя смертельно усталым. Его шатало в седле. Он с жалостью смотрел на бесформенный узел, который несли воины. Ему казалось, что он слышит плач.

Когда они свернули на широкую красивую улицу, то увидели встречную кавалькаду. Впереди кавалькады бежали черные суданцы в алых одеждах, кричавшие:

– Дорогу Победителю, Любимцу Аллаха!

Следом за неграми ехали всадники, бившие в серебряные литавры, и стража в легких доспехах, в черных с золотом плащах, на конях такой красоты, что глазам не верилось. Среди них на белоснежной кобыле с самой длинной гривой и хвостом, какие Пьетро только доводилось видеть, ехал высокий красивый мужчина. На нем был черный тарбуш – высокая феска, прикрытая белым тюрбаном, и черный шелковый плащ, вышитый золотыми нитками. За кушаком у него торчал длинный ятаган с золотой рукояткой, украшенной драгоценными камнями. Поводья и сбруя кобылы были усеяны золотыми динарами.

Все воины, сопровождавшие Ахмада, включая самого шейха, низко поклонились. Пьетро последовал их примеру. Поставив себе цель выжить, он не хотел, чтобы его убили за нарушение этикета.

– Твой слуга и слуга твоих слуг! – произнес Ахмад. – О, могущественный калиф, тень Бога на земле!

Ага, подумал Пьетро, вот он, владыка! Он посмотрел на султана Малика аль Камила, и то, что он увидел, ему понравилось. Перед ним был умный и не жестокий человек.

– Я благодарю тебя, шейх Ахмад, эмир моих армий, – сказал султан, – хотя, поскольку я айюбит, я знаю, что ты жаждешь моей крови. Но в ожидании своего шанса ты хорошо послужил мне, и предательство в твоих мыслях останется безнаказанным, пока оно не обернется действиями.

– О, Победитель… – начал Ахмад.

– Молчи, – сказал аль Камил. – Что у тебя в этом мешке?

– Рабыня, мой господин, только что купленная, – прошептал Ахмад.

– Покажи ее мне, – приказал султан.

Ахмад медленно кивнул. Куаид отбросил покрывало с лица Зенобии.

Даже с того места, где он находился, Пьетро мог заметить, как зажглись глаза султана.

– Аллах, – сказал он, – благословит того, кто сделает такой подарок его хранителю на земле…

Лицо шейха изменилось, стало уродливым. Брови почти прикрыли глаза. Неожиданно он протянул руку и схватил Зенобию.

– Перед лицом Аллаха, – громко сказал он, – и в присутствии его калифа я беру эту женщину в жены перед этими свидетелями, и этот союз может разорвать только Бог!

На улице воцарилось мертвое молчание. Теперь, подумал Пьетро, нам всем предстоит умереть…

Плечи султана слегка опустились.

– Опять ты препятствуешь мне, о, Муктафи, – сказал он. – Но годы моего ожидания долгие, и мое терпение еще не иссякло. Я благословляю этот союз…

Он махнул рукой, раздался гром литавр, суданцы снова начали кричать, султанская кавалькада двинулась дальше.

Пьетро глянул на лица сопровождающих Ахмада. Они все посерели от страха.

Я попал, подумал Пьетро, в логово тигров.

Их группа тоже двинулась в дальнейший путь.

11

Прошел целый год, прежде чем Пьетро вновь увидел рабыню Зенобию. Он гулял в саду рядом с мужской половиной дворца, когда услышал свист бича и женский вскрик.

Он бросился на этот звук, обогнул изгородь из тропических кустарников и увидел ее. Она лежала на земле лицом вниз. Два здоровенных евнуха-эфиопа лежали у нее по бокам, прижимая ее руки, а третий наносил удары.

Она уже получила два удара. От них не вздулись рубцы. Они рассекли нежную кожу на ее спине, словно ножом. Первое, что увидел Пьетро, была кровь.

Высокий раб поднял бич высоко над головой. Пьетро увидел, как женщина содрогнулась.

Пьетро выхватил кривой кинжал раньше, чем подумал, насколько опасно ему вмешиваться. А когда подумал, то уже знал, что не остановится, какая бы опасность ему ни угрожала.

Пригнувшись, он метнулся к ним движением кинжального бойца, столь же естественным для сицилийца, как дыхание, и прежде чем эфиоп опустил свой бич, острие кинжала уперлось в его толстый живот.

– Еще один удар, и ты умрешь! – выкрикнул Пьетро. – Ты, черный бесполый собачий сын! Кто приказал делать это?

Эфиоп отшатнулся.

– Я приказал, – раздался голос за спиной Пьетро.

Он повернулся и столкнулся лицом к лицу с Харуном, старшим сыном аль Муктафи. Харун держал в руке ятаган.

– Взять его, – спокойно сказал Харун.

Пьетро отлично владел сарацинским кинжалом. Он вообще прекрасно управлялся с любым острым оружием. Но бессмысленно нападать с кинжалом на араба, вооруженного ятаганом, даже если этот араб не слишком умелый воин. А Харун мастерски владел своим изогнутым ятаганом. Пьетро опустил руки, и негры набросились на него, грубо заломив ему руки за спину.

Харун стоял, разглядывая его. И тут Пьетро заметил на правой щеке Харуна четыре царапины, несомненно нанесенные ногтями Зенобии.

Он откинул голову и расхохотался.

– И за эти мелкие царапины, о, сын шейха, – сказал он, – ты так мстишь? Или это твоя раненая гордость требует такой расправы?

– Возможно, – ровным голосом отозвался Харун, – раз тебя, франкская собака, это так развлекает, ты не против того, чтобы занять ее место?

Пьетро не стал отвечать ему. Потом он увидел, что Зенобия подняла голову и смотрит на него. И в ее глазах мелькнуло нечто вроде удивления.

– Если я соглашусь, – спокойно спросил Пьетро, – господин пощадит ее?

– Да, – ответил Харун.

– Поклянись, – сказал Пьетро. – Девяносто девятью именами Бога!

– Клянусь, – рассмеялся Харун, – и тем сотым именем, которое знает один только верблюд!

– Хорошо, – отозвался Пьетро.

– Дай мне женщину, – сказал Харун. – Я буду держать ее.

– Нет, – неожиданно ворвалась в разговор Зенобия. – Не надо ради меня, господин. Этот бич для меня ничто. Я могу это вынести. Я не могу позволить, чтобы ты…

– Молчать! – заревел Харун. – Начинай порку, Юсуф!

Двое рабов бросили Пьетро на землю и прижали его. Юсуф протянул огромную руку и разорвал шелковую рубашку Пьетро до пояса.

Это оказалось очень больно. Уже после первого удара Пьетро вынужден был сжать зубы, чтобы не застонать. После третьего удара он понял, что и это не поможет. Но держался. Четвертый удар. Пятый. Откуда-то издалека до него донесся крик Зенобии.

– Собаки! – кричала она. – Смотрите, что значит быть франком и мужчиной! Смотрите, что такое доброта и мужество! Ах вы, подонки, мерзавцы!

– Почему шум? – раздался голос шейха аль Муктафи.

Пьетро, преодолевая боль, повернул голову. Абу-Бекр Ахмад аль Муктафи стоял, глядя на своего сына, высокий и стройный, как копье пророка.

– Я расскажу тебе, о, повелитель! – завопила Зенобия. – Посмотри на лицо твоего сына… ты видишь следы моих ногтей, когда этот предатель-щенок пытался завладеть тем, что принадлежит тебе! А что касается этого франка, то он виноват только в том, что пытался спасти меня от избиения бичом. Он согласился пострадать за меня!

– Это правда, Харун? – спросил аль Муктафи и наклонился. – Ай-я-яй! Я вижу, что так оно и есть. Отпустите франка.

Рабы освободили Пьетро. Он поднялся на ноги и стоял так, пока пальмы не прекратили свой медленный танец перед его глазами.

– Что ты делала за пределами женской половины, Зенобия? – спросил шейх.

– Он… он приказал им привести меня к нему, – ответила Зенобия. – Я вырвалась от него и убежала. А здесь они схватили меня…

Аль Муктафи обернулся к своему сыну.

– Отправляйся ко мне, – холодно сказал он, – я сейчас займусь тобой.

Харун не двигался.

– Иди! – взорвался аль Муктафи.

Харун ушел.

– А вы, ночные собаки, – обратился шейх к евнухам, – знайте, что хозяин здесь я. На этот раз я не буду наказывать вас, потому что знаю, вы боялись не подчиниться ему. А теперь отведите женщину и позовите моего врача.

Врач действительно был нужен. Даже всего после пяти ударов спина Пьетро была в ужасном состоянии.

Шейх распорядился принести вино и сладости.

– Я доволен тобой, Пьетро, – сказал шейх. – После года твоей службы у меня ты наполовину уменьшил мои расходы. Поэтому, а также из-за постигшей тебя беды, я хочу наградить тебя. Во-первых, я назначаю тебя на более высокую должность. Отныне ты будешь водить мои караваны на восток и получать одну сотую стоимости того, что ты привезешь обратно.

– Благодарю тебя, мой господин, – отозвался Пьетро.

Он почти физически ощущал взгляд серо-карих глаз Зенобии. Он быстро глянул на нее. Вот как, подумал он, эти соколиные глаза могут и смягчаться. Быть может, в ней есть не только дикость и ярость. Интересно…

– А поскольку ты пострадал из-за этой женщины, – улыбнулся шейх, – я отдаю ее тебе. Бери ее, Пьетро, она твоя.

Пьетро молча смотрел на нее не в силах вымолвить ни слова.

– Но, господин, – наконец проговорил он, – она твоя жена! Я знаю, ты взял ее в жены на улице, повинуясь порыву, но это произошло на глазах калифа и в присутствии свидетелей. Такой союз законен…

– Я развелся с ней, Пьетро, – сказал Муктафи, – из-за ее бесплодия. Кроме того, мне не нравится ее дикий нрав. Может, ты сумеешь смягчить ее.

Пьетро посмотрел на девушку. Он помнил тот день на базаре. В его воображении вспыхнула во всех деталях картина ее обнаженного белого тела, ослепительного в ярком свете египетского солнца. Он хорошо это помнил. Он был одинок, и уже более года ни одна женская рука не прикасалась к нему. А он был сицилийцем, и в его жилах кипела горячая кровь.

Но в следующее мгновение он вспомнил Ио на базарной площади в Иеси. Слезы на ее глазах. Он подумал об Элайн – в нем текла сицилийская кровь, согретая солнцем Палермо, но он обладал и острым ощущением добра и зла, исконным итальянским стремлением к умерщвлению плоти. Аскет и распутник вечно сражались между собой в его гибком теле. Обезьяна и ангел.

Зенобия была прекрасна. Она была более чем прекрасна. В ней чувствовался странный огонь, и у него возникло ощущение, что если он дотронется до ее тела, то это прикосновение сожжет его. В ней не было судорожного телесного голода, двигавшего такими женщинами, как Иветта, как – приходилось признать – Элайн. Зенобия, подумал он, женщина с головы до ног, и эта медлительная чувственность в ней совершенно естественна, чиста и прекрасна… Мужчина, которого она полюбит, погибнет из-за нее, но, умирая, он будет благословлять Бога за то, что жил. Но я не могу. Элайн никогда не узнает, никто не узнает, но я не могу, потому что это не может стать преходящим, чем-то случайным, наслаждением, которое можно купить у уличной девки на час или на ночь. Я здесь в рабстве, но ум мой и мое сердце свободны. Если же я буду обладать ею, я действительно стану рабом и никогда не избавлюсь от телесного голода. Мною будет управлять похоть, пока все, что Бог вложил в меня, мое достоинство и ощущение правоты, не умрут во мне малыми жертвами, принесенными на алтарь потребностей моего тела.

– Ну, что? – спросил шейх Ахмад.

– Пожалуйста, господин, – прошептал Пьетро. – Я человек не вашей веры. Нам запрещено иметь не одну жену или даже содержанку. Я от всего сердца благодарю тебя, ибо она так прекрасна, но…

Серо-карие глаза Зенобии расширились. В них что-то мелькнуло. Нечто похожее на боль.

– Я не стану давить на тебя, – сказал аль Муктафи. – Возможно, есть какая-нибудь другая женщина, которую ты предпочитаешь?

– Нет, – тихо ответил Пьетро. – Нет другой женщины.

Пьетро заметил, что, когда Зенобия уходила вместе с Юсуфом, она торопливо что-то сказала этому огромному негру, и тот кивнул. Однако, живя в гареме шейха, она имела весьма мало шансов тревожить Пьетро.

Но он не знал, с кем имеет дело. В ту же ночь Юсуф, главный евнух, пришел в его комнату.

– Господин, – сказал он, – госпожа Зенобия хочет поговорить с тобой.

Пьетро уставился на него.

– Где она?

– В саду, – ответил Юсуф.

– Ты… ты вывел ее из гарема? – удивленно спросил Пьетро.

– Да, господин.

– Почему, Юсуф? Во имя бороды пророка, почему?

– Она оказала мне большую услугу, господин. Я ни в чем не могу отказать ей.

Пьетро всмотрелся в его большое черное лицо.

– И тем не менее, – сухо произнес он, – ты готов был забить ее до смерти.

– А какой выбор был у меня, господин? – удивленно спросил Юсуф. – Если бы я отказался, господин Харун обрек бы меня на такую смерть, какой не позавидовал бы и шайтан.

– Понимаю. А что за услугу она тебе оказала, Юсуф? – спросил Пьетро.

– Она уговорила шейха взять моего маленького сына в пажи. И шейх относится к нему очень хорошо. Моя жена умерла. Ребенок голодал.

– Твой сын? – удивился Пьетро. – Но, Юсуф, разве это возможно?

– Я не всегда был евнухом, – грустно сказал Юсуф. – И я понимаю, что такое любовь, и сочувствую тем, кто любит…

– О Боже! – вырвалось у Пьетро. – Разве ты не знаешь, что эта глупость может стоить всем нам жизни… даже тебе?

Негр пожал плечами.

– На все воля Аллаха, – спокойно сказал он. – Разве мы можем вмешиваться в нее?

– Я не хочу умирать! – сказал Пьетро. – У меня есть жена, я хочу увидеть ее…

– И это тоже в руках Аллаха, – отозвался Юсуф. – Но, господин, не опасайся. Я буду на страже, и никто не увидит вас. Она ждет тебя, господин…

– Святой Боже! – пробормотал Пьетро и последовал за Юсуфом в сад.

Зенобия стояла там.

– Я пришла поблагодарить тебя, – прошептала она. – Ты был очень добр. Ко мне давно никто не был добр, особенно в ущерб себе. А потом…

– Да? – помог ей Пьетро.

– Сегодня днем шейх предложил тебе меня в качестве подарка. Я уже начала сердиться. Понимаешь, мой господин, если бы ты принял его предложение, то разрушил бы все, что было до этого, – даже раны, которые ты получил вместо меня… Но ты заколебался. Ты стал продумывать все в уме. Я почти слышала, как ты раздумывал. Как я могу, думал ты, отказаться от нее так, чтобы не оскорбить ее чувства?

Пьетро чуть не расхохотался, но удержался.

– Ну и что? – спросил он.

– Пока ты думал, я следила за тобой. Я еще раньше поняла, что ты человек справедливый. Я заметила это в тот день, когда шейх купил меня. Из всех, кто был с ним, только у тебя я обнаружила честное и доброе лицо. Тебе потребовалось сегодня так много времени, чтобы решиться! Прежде чем ты заговорил, сердце мое закричало: “Пусть он скажет “да”! О Боже, пусть он скажет “да”!”

Пьетро взял ее за руку.

– Прекрасная Зенобия, – мягко сказал он, – все это прихоть, и ты это знаешь. Поскольку я был добр к тебе, ты позволила своему воображению разыграться. Подумай сама – если бы ты увидела меня на улицах Константинополя, ты даже не повернула бы головы, чтобы глянуть на меня еще раз. Я мал ростом и некрасив, и…

– Нет! Не говори о себе таких слов. Ты мал ростом, это правда, но леопард тоже не большой. У тебя удивительное лицо, спокойное и печальное, и большие темные глаза, которые, кажется, все время горюют о людской жестокости. Я думаю, что ты можешь читать в моей душе. Пьетро, дорогой, неужели ты не понимаешь? Всю мою жизнь, с самого детства, мужчины хотели меня – и брали меня – зачем мне обманывать тебя? – но брали грубо, похотливо. Я для них была вещь, которую используют. А ты посчитался с моими чувствами, я оказалась для тебя живым существом, женщиной, которая дышит, у которой есть сердце, способное испытывать боль, н ум, чтобы выбирать. Ты это понимаешь? Ты понимаешь, что это значит для меня?

– Да, – прошептал Пьетро. – Я понимаю…

– Говорят, что у меня глаза, как у сокола – дикие, полные ненависти, непримиримые. Это правда, я действительно такая. Но я могу быть нежной, Пьетро. Я могу научиться этому у тебя. Я могу научиться у тебя доброте. И я хочу быть хорошей! Я хочу любить тебя, ласкать тебя, оказывать тебе мелкие услуги, подносить тебе вино, хлеб и соль. Я могу играть тебе на лютне и даже немного петь. У меня небольшой голос, который люди называют приятным. Я могу укутывать твою голову, когда она болит, намазывать тебя благовонными маслами. За всю мою жизнь никто не делал меня счастливой. А ты можешь, мой господин. Разве не странно, что я жажду таких простых вещей, которые большинство женщин принимают как должное, хотя я никогда не испытывала их?

Пьетро держал обе ее руки в своих руках. У него было тяжело на сердце. И грустно. Ее слова тронули его. Он понимал все, что она говорила, потому что хотя говорила это она, ее слова казались ему криком его собственной души. Она говорила о простых вещах, которые большинство мужчин хотят получить от жизни – чтобы рядом была нежная и прекрасная женщина, которая может сделать его жизнь счастливой. У него были почести, слава и богатство, которые так ценит мир, и, как почти все, что ценит большинство людей, все это оказалось подделкой.

Это будет так просто. Элайн никогда не узнает, и Ио никогда не узнает, и почему считается за грех дарить и принимать простое счастье?

Он всматривался в ее лицо.

В ее глазах было так много. Была нежность. Он отвернулся от нее, и взгляд его упал на большой ятаган Юсуфа. Такой клинок может проникнуть сквозь кольца кольчуги с такой же легкостью, с какой европейский клинок разрубает дерево. Но при этом его можно согнуть вдвое, и он не сломается.

Я похож на этот клинок, внезапно подумал Пьетро, меня не раз сгибали до земли, но как только отпускали, я вновь выпрямлялся, не сломленный. Почему? Потому что, как и этот сарацинский клинок, я закален в огне. Меня выковывали и гасили мой жар в холодной воде, потом вновь раскаляли и охлаждали уже медленнее (с помощью разочарований, мелких потерь, ожиданий), пока я не стал гибким, но до сих пор я горько жаловался на такое закаливание…

Все очень просто и очень легко, и кровь в моих жилах требует, чтобы я взял эту женщину, которая может только вытянуть из меня все силы и оставит меня таким ломким, что следующий удар (а другие удары еще будут – в этом не приходится сомневаться) сломает меня. А я могу дать ей только счастье, которое по контрасту сделает предстоящую беду еще более горькой. Ибо если люди ежедневно предают эти слова, это не означает, что не существует таких понятий, как честь, справедливость, человеческое достоинство. Мы обесценили их слишком частым употреблением, тем, что прикрываем ими множество наших грехов. Но эти понятия существуют. И Бог есть. Клятва, которую я дал перед ним, беря в жены Элайн, – это святая клятва, которую даже жар в крови, даже страстное желание не могут порушить. Поэтому я страдаю. Бог дает не напрасно…

Он пытался разобраться в своих мыслях. Сначала на арабском, потом на греческом. Но его знание греческого языка оказалось недостаточным для такой задачи, а язык сарацинов совершенно по-иному трактовал такие понятия, как честь и вера, чем христиане. Народ, который оборудовал свой рай фонтанами вина н услужливыми гуриями, девственность которых восстанавливается каждый раз после того, как они удовлетворяют похоть правоверных последователей пророка, не обладал словами, которые могли бы объяснить и придать достоверность добродетели самоотречения. Сарацин может быть и мистиком, и стоиком, если это необходимо, но он не видит добродетели в самих этих понятиях.

Она ушла от него в слезах, ужасно обиженная. И у него болело сердце, и он был полон сомнений, все его высокие помыслы клочьями путались у него под ногами.

На какое-то время его спасло то, что аль Муктафи почти тут же послал его в Индию. Это путешествие отняло у него более двух лет. Когда в 1224 году он вернулся, то в ночь приезда, прежде чем провести Пьетро в его покои, рабы увлекли его в бани. Пьетро чувствовал себя слишком усталым, чтобы чему-нибудь удивляться. Но когда он вошел в свою комнату, он почуял запах благовоний… Она натерла свое тело амброй и мускусом, накрасила губы ярко-красной помадой. Кроме рта, накрасила и некоторые другие части тела. Впечатление было потрясающее.

Пьетро слишком долго не был дома. У его стойкости оказался предел. И этот предел он перешагнул. В эту ночь Пьетро узнал, что такое рай пророка, понял, что европейцы просто дети. Зенобия была артисткой. Великой артисткой. Только спустя несколько недель он с чувством боли понял, как она обрела свое дьявольское искусство.

Они встречались, но редко. Из-за Харуна. Притом что к его услугам были сотни женщин, Харун все еще преследовал Зенобию – только потому, что она отвергла его, пользуясь поддержкой его отца.

Пьетро очень скоро убедился, что служанка в его покоях шпионит за ним. Да и Юсуф советовал быть осторожными.

То, что происходило теперь между ним и Зенобией, было очень нежным и хрупким: торопливые слова, сказанные во время вроде бы случайной встречи в саду, записки, совсем по-детски оставлямые в пустой урне около женской половины дворца, и – от случая к случаю, с помощью Юсуфа – встречи в снятой в городе комнате, ночи украденного блаженства.