Текст книги "Система современного римского права. Том IV"

После того как был высказан принцип для современного права, необходимо пройтись по отдельным его применениям, учитывая мнения новых авторов. При этом я буду соблюдать тот порядок, в котором в данном сочинении были собраны материальные эффекты литисконтестации. Этому необходимо предпослать замечание, что два эффекта выделяются из всех остальных своей частотой и своей практической важностью. Я имею в виду прерывание исковой давности и omnis causa, т. е. возмещение той выгоды, которой истец лишается вследствие длительности правового спора, особенно плодов и процентов. Ведь преимущественно по этим пунктам сформировалась и устойчивая судебная практика.

1. Квазиконтракт в литисконтестации, т. е. «контрактоподобное» обязательство, содержащееся в римской литисконтестации (§ 258).

В этом заключается не отдельное практическое последствие, а скорее основа и обобщающее выражение для отдельных последствий, которые теперь должны быть названы по порядку. Потому для этого (из-за абстрактного или теоретического характера данного эффекта) не смогла сформироваться, собственно говоря, судебная практика.

Зато это годится преимущественно для того, чтобы наглядно продемонстрировать истинный смысл утверждаемого здесь новшества в противовес противоречащему ему утверждению.

Ибо мнение сводится к тому, что в современном общем процессе квазиконтракт со всеми его результатами возникает в момент инсинуации иска.

Противоположное мнение (которое ложно утверждает, что сохраняет римское право, но делает это только для видимости и согласно букве) сводится к тому, что квазиконтракт заключается в тот момент, когда ответчик впервые делает заявление по фактическому содержанию иска. Отсутствует внутреннее основание этой связи квазиконтракта с фактическим заявлением ответчика, да и в действительности это никто не утверждает. Указанная связь является скорее просто случайным следствием того обстоятельства, что римское право связывало квазиконтракт с литисконтестацией (которая в то время означала нечто иное) и что со Средних веков постепенно привыкли называть римским выражением «litis contestatio» заявление ответчика о фактах.

2. Прерывание исковой давности (§ 261, п. I)

Это было одним из самых важных эффектов литисконтестации, но он вовсе не связан с ней с тех пор, как новое римское право прямо связало этот эффект с более ранним моментом инсинуации (§ 242, 243).

Таким образом, в этом отдельном случае уже римское право действительно реализовало важное изменение, которое в современном праве приписывается также всем остальным случаям.

Согласно более правильному мнению, с этим прерыванием до сих пор текущей исковой давности (которая часто была весьма короткой) всегда связано обоснование новой исковой давности, а именно 40-летней. Некоторые хотят необоснованно разъединить оба этих эффекта и связать их с разными моментами процесса; тогда обоснование 40-летнего срока давности они называют перпетуацией иска[351]351
  См. выше, с. 505 [т. III русского перевода «Системы…»].


[Закрыть].

3. Аннулирование приобретения в силу давности (§ 261, п. II).

Некоторые утверждают реальное прерывание приобретения в силу давности и применяют тогда прерывание исковой давности вместе с его моментом непосредственно к приобретению в силу давности. Это мнение было опровергнуто выше.

Зато правильно то, что ответчик обязан (если в течение процесса истекает срок приобретения в силу давности) уничтожить его результаты путем возврата приобретенной собственности истцу. Эта обязанность является единственным следствием квазиконтракта, возникает, стало быть, вместе с ним в момент инсинуации.

4. Переход не передающихся по наследству исков к наследникам ответчика (§ 262, п. IV)[352]352
  Но не к наследникам истца (§ 262).


[Закрыть].

В этом случае большинство авторов утверждает, что еще и ныне литисконтестацию следует считать началом перехода[353]353
  Carpzov, Jurispr. for., p. 4, const. 46, Def. 6; Winckler, p. 357; Pufendorf, Obs., t. IV, p. 94; Glück, Bd. 6, S. 205; Martin, Prozeß, § 156; Linde, Prozeß, § 206; Bayer, Civilprozeß, S. 248; Wächter, H. 3, S. 112–114.


[Закрыть]. Но как раз в этом явно выражается практическая несостоятельность данной точки зрения. Когда кто-либо вследствие деликта обязан к возмещению, то пенальный иск, направленный на это, должен переходить к наследникам ответчика только с большими ограничениями (§ 211); напротив, с литисконтестации римское право допускает переход безусловно. И понятно, пожалуй, что у подобного ответчика тем более не должно было быть возможности сорвать переход исков к наследникам путем затягивания литисконтестации. Да и основание, которое здесь служит поводом для такой многоголосой защиты древнего положения права, заключается не во внутренней потребности этого особого случая (этого никто не утверждает) – оно заключается скорее лишь в том, что во многих фрагментах римского права литисконтестация признается моментом такого перехода. Это, несомненно, не должно вызывать сомнений, но в данном случае не более правильно, чем в некоторых других случаях, в которых сами названные защитники все же отказываются от литисконтестации (не будучи должным образом последовательными).

Некоторые авторы, напротив, именно в этом случае утверждают переход с момента инсинуации, однако на ошибочном основании[354]354
  Franke, Beiträge, S. 43; Sintenis, Erläuterungen, S. 148 (он даже пытается вернуться ко времени подачи иска).


[Закрыть]. Ведь в имперском законе прямо предписано на случай нарушения общественного порядка, что наказание должно действовать и против наследников преступника, даже если он умрет до литисконтестации[355]355
  K. G. O. 1555, Th. 2, Tit. 9, § 6.


[Закрыть]. Но это едва ли является выражением общего правила для всех исков вообще, за которое его выдают названные авторы; его скорее можно было бы считать свидетельством противоположного мнения, поскольку явным намерением закона является более строгий подход к названному преступлению.

Согласно практике Высшего апелляционного суда Любека переход к наследникам наступает с инсинуацией.

5. Возникновение права истца только в ходе правового спора (§ 262, п. V).

Когда истец предъявляет виндикационный иск, не имея права собственности, но приобретает его после литисконтестации, в этом процессе он не должен выиграть, а должен быть вынужден предъявить новый иск.

То, что и в этом случае место литисконтестации занимает инсинуация, не очень важно, но следует из принципа. На этой ранней стадии процесса истцу будет проще отказаться от первого иска и предъявить новый. Зато, как было отмечено выше, это может необоснованно угрожать ответчику, когда тот готовит защиту, предполагая прежнее правовое состояние, не зная и не учитывая новый факт.

6. Возникновение просрочки и mala fides (§ 264)

Высказываемое многими авторами утверждение, в котором названные моменты связывают с литисконтестацией, следует отвергнуть в принципе, как уже было сказано выше. Тем же, с чем здесь можно было бы согласиться как с относительной истиной, является то, что часто (согласно обстоятельствам отдельного случая) отдельные моменты процесса могут подтолкнуть судью к предположению просрочки (§ 264); это справедливо и в отношении инсинуации, и в отношении литисконтестации.

7. Omnis causa, особенно плоды и проценты, включая упущенные плоды (§ 265–271)

Этот эффект как раз самый важный из всех. Мы вынуждены связать его с инсинуацией, применяя общий принцип, практическая правильность которого явно проявляется именно в этом применении. Здесь ответчика обязывают к определенным выдачам, обязывают с особой строгостью, поскольку он должен был считать себя управляющим частями чужого имущества. Это осознание мы можем приписывать ему с полным основанием, как только он благодаря инсинуации узнает о правовом споре. Однако нет никаких внутренних оснований для того, чтобы связывать возникновение этого осознания именно с тем моментом, когда он делает заявление по поводу фактических утверждений в иске.

Здесь мнения разделились. Некоторые прочно держатся за литисконтестацию[356]356
  Linde, Prozeß, § 206. У него это утверждение мне кажется особенно непоследовательным, ибо у него в § 200 просрочка и malа fides возникают с инсинуации.


[Закрыть]. Зато большинство совершенно правильно считает в этом важном вопросе инсинуацию моментом возникновения указанной обязанности[357]357
  Winckler, p. 365 (согласно практике большинства судов); Kind, Quaest. for., t. 3, c. 88; t. 4, c. 46; Martin, § 152; Bayer, S. 233; Kierulff, S. 278 (в связи с S. 281); Wächter, H. 3, S. 105–110. С этим правильным мнением совпадает практика Высшего апелляционного суда Любека, который признает проценты с инсинуации, а также практика Ревизионной палаты Берлина и Берлинского юридического факультета (§ 271).


[Закрыть], хотя они большей частью объясняют это свое утверждение причиной, не выдерживающей критики. Они ссылаются при этом на некоторые высказывания в римском праве об иске о праве наследования, в тоже время не обращая внимания на особый исторический контекст этих высказываний, и одновременно обобщают их содержание, оставляя при этом без внимания многочисленные фрагменты в римском праве, в которых в отношении столь многих других исков содержатся противоположные положения. Причина этого некритического подхода заключается в общей точке зрения, которая настолько важна для полного понимания нашего вопроса, что я вынужден немного задержаться на ней.

Исходят из того, что древнее римское право поставило литисконтестацию во главу всего правового спора и считало ее моментом возникновения важных материальных эффектов, но более совершенному процессуальному праву подобало бы уступить это важное место, скорее, вызову в суд ответчика. Это хорошо осознал Адриан, и поэтому в Sc. Juventianum в случае иска о праве наследования был сделан большой шаг вперед: больше не стали останавливаться на литисконтестации, а позволили наступать указанным эффектам в более ранний момент. Все объясняется лишь неразумной Юстиниановой компиляцией, где эта мысль не кажется реализованной четко и в целом, а, напротив, старое и новое бессвязно расположены рядом друг с другом. Зато мы действовали бы полностью в духе развития римского права, если бы осуществили это теперь, обобщили бы мысль Адриана и сделали бы все зависящим от вызова в суд[358]358
  У большинства в большей или меньшей мере за основу молчаливо берется мысль, развиваемая и опровергаемая в тексте. Полнее всего она развита у Кирульфа (Kierulff, S. 280–284).


[Закрыть].

Я вынужден объявить эту точку зрения полностью неприемлемой. Нельзя в общем сказать, что будет лучше – поставить во главу и считать решающим моментом вызов в суд или литисконтестацию: все зависит от порядка судопроизводства. Пока существовал древний ordo judiciorum в своей чистоте и совершенстве (совершенно точно, например, в эпоху Адриана), прежнее положение литисконтестации полностью соответствовало цели процесса, т. е. было вполне хорошим и не требовало никаких изменений. Новшества Адриана в этом не были порождены намерением усовершенствования процессуального права в целом, а исключительно совершенно особенными потребностями иска о праве наследования. Если бы он намеревался, что ему незаслуженно приписывают, усовершенствовать процессуальное право, тогда все же было бы удивительно, что великие юристы гораздо более позднего времени, что Папиниан и Ульпиан не разгадали тайну указанной идеи, что они постоянно говорят о литисконтестации как о решающем моменте, вместо того чтобы поставить на ее место вызов в суд.

8. Возмещение гибели и повреждения вещи, если это происходит в ходе правового спора из-за злого смысла или неосторожности ответчика (§ 272)

9. Возмещение случайной гибели в этот же промежуток времени, если ответчик является недобросовестным владельцем (§ 273)

Оба этих последствия, как и обязанность возмещения плодов, непосредственно связаны с квазиконтрактом и, следовательно, должны быть, как и он, перенесены с литисконтестации на момент инсинуации.

* * *

Подведу краткий итог этого исследования состояния современного права. Римское право связывает самые важные материальные эффекты с наступлением литисконтестации. Вследствие сильно изменившегося положения процесса мы вынуждены отказаться от этого принципа согласно его букве и придерживаться только согласно его смыслу и цели, поскольку переносим начало указанных эффектов с литисконтестации на инсинуацию.

Если же наряду с этим убеждением я повсюду сохранил название литисконтестации и даже поставил его во главу данного рассмотрения, это было сделано умышленно. Сделано так потому, что это служит сохранению доступа к сокровищам юридических познаний, которые сберегли источники римского права и об этом учении, и потому, что нарушится связь со всей юридической литературой начиная со Средних веков и вплоть до наших дней, если мы откажемся от этого названия.

А во всем этом исследовании подразумевалось материальное влияние длительности правового спора на спорное правоотношение. И если при этом римляне называли литисконтестацию решающим моментом, это происходило не оттого, что ей хотели придать особую, скрытую силу. Это происходило оттого, что она годилась для точного обозначения начального момента правового спора и будто бы персонификации в ней правового спора. У нас же есть веские основания для того, чтобы заменить ее инсинуацией.

* * *

Подтверждение развитого здесь, по большей части признаваемого также новыми авторами мнения об истинной потребности современного права я усматриваю в том пути, которым пошло прусское законодательство. При его установлении обсуждали вопрос о том, с какого момента должны возникать своеобразные процессуальные обязанности, которые там связывают с недобросовестным владельцем (§ 264). О литисконтестации, как допускали новые романисты, т. е. о времени подачи эксцепционного заявления, не могло быть речи, потому что от письменного процесса нового общего права отказались[359]359
  Если захотели бы полностью следовать истинному смыслу римского права, то в status causae et controversiae прусского процесса правильно усматривали бы пункт для сравнения (§ 259). Однако названный истинный смысл был тогда почти полностью забыт даже романистами, и поэтому упомянутый здесь момент даже не обсуждался. Да я и не собираюсь осуждать за то, что этот момент не был выбран; ведь он, в отличие от инсинуации, все же не был бы применим ко всем видам процессов. Почти хочется поверить в то, что Суарец допустил, что литисконтестация идентична инсинуации в римском праве. Ведь он говорит в «Ежегоднике» Камптца (Kamptz, Jahrb., Bd. 41, S. 8, 9): «что римское право… в день, в который Possessor b. F. per litis contestationem превращается in malam fidem». И сразу же следом: «Согласно римской теории, только от случая зависит, в какой момент владелец вследствие вручения повестки превратится in malam Fidem». Выдержки напечатаны правильно, они есть в материалах (Vol. 88, f. 47) и были написаны во время подведения последних итогов законодательных работ.


[Закрыть]. Поэтому сначала предложили считать этим моментом оглашение судебного решения, но от данного предложения отказались и приняли в качестве искомого момента инсинуацию иска (§ 264). И вот так здесь, наряду с очень разным пониманием и манерой выражения, все же обнаруживается высокая степень внутреннего согласия, вытекающая из правильного ощущения истинной практической потребности.

Главный источник: Tit. Dig. de exceptione rei judicatae (lib. 44, tit. 2)[360]360
  Судя по заглавию, титул «De re judicata» (XLII, 1) можно было бы считать самым важным источником, однако в нем говорится об исполнении судебного решения, его средствах и ограничениях, т. е. о формальной и процессуальной стороне вопроса, что не относится к нашей задаче.


[Закрыть]. Авторы:

Donellus, lib. 20, c. 5;

Keller, Über Litiscontestation und Urtheil, Zürich, 1827, 8;

Buchka, Einfluß des Prozesses aus das materielle Rechtsverhältnis, Th. 1, 2, Rostock und Schwerin, 1846, 1847.

Wächter, Handbuch des in Württemberg geltenden Privatrechts, Bd. 2, Stuttgart, 1846, S. 557 f.; Erörterungen, 1846, H. 3, S. 43–61.

* * *

Сущность любого правового спора заключается в противоположности утверждений и притязаний сторон (§ 256), а задача сводится к тому, чтобы разрешить это противоречие согласием с более высокой точки зрения.

Это разрешение, как и до сих пор рассмотренные части правового спора, обладает своей формальной и материальной стороной. Одна заключается в деятельности сторон и судьи в ходе всего правового спора, т. е. в форме и построении процессуальных действий, их последовательности и взаимосвязи (в частности, в той части правового спора, о которой речь идет в данное время, в способе, которым судья приходит к вынесению судебного решения, а также в форме и содержании судебного решения). Материальная сторона судебного решения заключается в его обратном влиянии на содержание и объем самих прав; только она относится к задаче нашей системы права и образует в ней часть Права на иск (§ 204).

Это учение относится к самым важным во всей системе права. Оно применяется очень часто, а его эффекты еще важнее, чем эффекты литисконтестации. Поэтому должно бросаться в глаза то, что как раз этим учением обычно пренебрегали как на лекциях, так и в системах права, а также то, что оно не получило достаточной разработки в специальных трудах[361]361
  Пухта (Puchta, Rhein. Museum, Bd. 2, S. 251) порицает это удивительное пренебрежение.


[Закрыть]. Даже во всеобъемлющих новейших законодательствах ему уделили лишь незначительное внимание.

Подобное обратное действие судебного решения на содержание прав (названное выше задачей данного раздела) вовсе не понятно само собой и никак не является естественным и неизбежным следствием, вытекающим из понятия судейства. Из этого понятия следует только то, что любой правовой спор будет разрешен и что это судебное решение будет исполнено посредством внешней силы даже вопреки воле проигравшей стороны. Если же в каком-либо последующем правовом споре правильность прежнего судебного решения вызовет сомнение, то проведение новой проверки кажется естественным. Если при этом судебное решение признают ошибочным (будь то тем же самым судьей или другим), то исправление прежней ошибки и совершенной несправедливости кажется естественным требованием справедливости, поскольку признанное наконец истинное право будет объявлено действительным.

Рассмотрим, однако, подробнее последствия, которые неизбежно были бы связаны с подобным кажущимся естественным и справедливым процессом. Здесь мы прежде всего вынуждены признать, что очень часто разрешение правового спора может быть крайне сомнительным либо из-за спорности нормы права, либо из-за неопределенности фактов, либо из-за того, что факты по-разному можно связать с нормами права. В связи с этим зачастую одно судебное решение впоследствии отменялось бы противоположным. Но дело отнюдь не заканчивалось бы таким изменением. Ведь позже еще один судья снова смог бы посчитать второе решение ошибочным и восстановить первое или даже реализовать мнение, отличное от обоих. Неизбежным следствием указанного процесса была бы, следовательно, поистине бесконечная ненадежность правового состояния, как только однажды какое-либо правоотношение стало бы предметом правового спора.

Из этого рассуждения следует, что пред нами две очень серьезные угрозы противоположного вида: с одной стороны, угроза того, что нам придется сохранять в силе судебное решение, порожденное ошибкой или злым умыслом судьи, даже если мы будем полностью убеждены в его несправедливости; с другой стороны, угроза совершенно безграничной неопределенности правовых и имущественных отношений, которая может длиться многие поколения. Нам необходимо сделать выбор между ними. Какая из двух бед, которые могут возникнуть из этих противоположных угроз, является большей – вопрос правовой политики, и на него можно уверенно ответить, как показывает опыт, только приняв во внимание действительное положение вещей и действительные потребности.

С давних пор учет указанных обстоятельств в том числе и в законодательстве разных народов привел к признанию большей опасности, даже невыносимости, названной последней угрозы правовой неопределенности и к принятию для ее предотвращения необходимых мер в виде позитивного института права. Одновременно с этим совершенно сознательно допускается противоположная угроза того, что иногда надо будет сохранять в силе несправедливые судебные решения, но эта угроза сама по себе менее опасна, а кроме того, найдено средство минимизировать ее посредством особого искусственного института (инстанционности), о котором речь пойдет ниже (§ 284).

Крайне важный институт права, посредством которого должна достигаться указанная цель, можно в общем назвать Законной силой судебных решений, которая представляет собой не что иное, как фикцию истины, благодаря которой вступившее в силу судебное решение защищается от любой попытки в будущем его оспорить или лишить силы. Один остроумный автор употребил для этого выражение «формальное право» в противоположность праву действительному[362]362
  Möser, Patriotische Phantasieen, Bd. 4, N. 30.


[Закрыть]. Самое общее высказывание о содержании и основаниях этого института права встречаются в следующем фрагменте из комментария Павла к эдикту:

L. 6 de exc. rei jud. (44. 2):

«Singulis controversiis singulas actiones[363]363
  Буквально это можно было бы понять так, что каждому правоотношению всегда может соответствовать только один иск, что было бы неправильно, поскольку часто есть выбор из многих исков. «Singulas actiones sufficere» означает скорее, что нельзя предъявлять иск несколько раз на одном и том же правовом основании. Здесь выражена идея погашения иска, т. е. такая же мысль, как и в древнем судебном решении, которое приводит Квинктилиан (Quinctilian., Inst. or., VII, 6), обращая внимание на его двусмысленную формулировку: «quod scriptum est: bis de eadem re ne sit actio».


[Закрыть], unumque judicati finem suf-ficere, probabili ratione placuit; ne aliter modus litium multiplicatus summan atque inexplicabilem faciat difficultatem, maxime si diversa pronuntiarentur. Parere ergo exceptionem[364]364
  Это вариант прочтения по Флорентийской рукописи; в Вульгате читается «exceptioni». Едва ли можно поверить в то, какие разные толкования допускают эти несколько заключительных слов фрагмента. Согласно Вульгате их можно понять только так: часто случается, что следует повиноваться exc. rei judicatae. Так фрагмент понимает Куяций (Cujacius, Recit. in Paulum ad ed., lib. 79), но при этом отсутствует указание повинующегося субъекта. Согласно Флорентийской рукописи это можно объяснить двояко. Во-первых, если прочитать «parĕre» и истолковать следующим образом: часто случается, что порождается exc. r. j. Так этот фрагмент понимает Бриссоний (Brissonius, v. parĕre, N. 3), но при этом вновь отсутствует указание порождающего субъекта, в связи с чем эту мысль без каких-либо ошибок и затруднений можно было бы выразить лишь посредством «nasci exceptionem» или «sententiam parere exceptionem». Во-вторых, если прочитать «parēre» в смысле «apparere», т. е. подразумевая следующую мысль: часто случается, что появляется exc. r. j. Это последнее объяснение по крайней мере свободно от возражений, которые можно высказать против двух первых. Весьма удовлетворительным исправлением текста, устраняющим все трудности, было бы такое: «parĕre ergo exceptionem rem judicatam frequens est» (ср. в качестве параллельного фрагмента L. 7, § 4 de pactis: «Nuda pactio obligationem non parit, sed parit exceptionem» и L. 7 pr. eod.). Тогда возникновение данного текста можно было бы легко и удовлетворительно объяснить и заголовком титула, и слегка скрытой конструкцией предложения.


[Закрыть] rei judicatae frequens est».

Понятно, что с этой фикцией истины, приданной вступившему в силу судебному решению, связано весьма сильное обратное влияние чисто процессуального действия на сами права. Ведь из-за этой фикции может случиться так, что возникнет ранее не существовавшее право или что существующее право будет разрушено, уменьшено или изменится в своем содержании.

Практическое значение этого института права требует еще одного небольшого пояснения. На первый взгляд можно было бы подумать, что законная сила важна только в случае несправедливых судебных решений, которые превращают существующее правоотношение в его противоположность, и не важна в случае справедливых, которые подтверждают только то, что и без того и без законной силы правильно. Если бы это было так, то следовало бы требовать устранить весь институт, но на самом деле все иначе. Правда, особенно сильно и явно законная сила проявляется в злополучном случае несправедливого судебного решения, для которого ее, несомненно, не вводили и с возможностью которого мы вынуждены мириться лишь как с неизбежным злом; зато законная сила важна и полезна в случае справедливого судебного решения, закрепление которого является ее целью. Если же принять во внимание то, как много правоотношений представляются шаткими и сомнительными, как часто случается так, что ныне существующее доказательство позже отсутствует, что последующий судья может ошибиться там, где нынешний правильно судил, и что сама по себе определенность (не принимая во внимание содержание судебного решения) в противоположность продолжающейся неопределенности желательна для всех сторон, – если принять все это во внимание, то возникнет желание признать большую важность влияния законной силы и на случай справедливого решения.

Излагаемое далее учение о законной силе основывается, как и весь настоящий труд, на римском праве; те же вопросы, которые здесь следует обсудить, обладают настолько общим характером, что ответ на них нужен всюду – даже там, где не пользуются римском правом. Кроме того, было бы неправильно полагать, что значение и результаты этого исследования связаны с какой-либо особой формой судопроизводства. Здесь же оно производится в отношении древнеримского формулярного процесса, процесса эпохи Юстиниана и общегерманского гражданского процесса. Но потребность в нем одинаково заметна и в прусском, и во французском процессе.

* * *

Институт права, к рассмотрению которого теперь следует приступить (а рассуждение выше служит предисловием к нему), предполагает обычное течение правового спора. Но ради полноты обзора уже здесь необходимо указать на аномальное развитие спорных правоотношений, которое может встречаться наряду со вступившим в силу судебным решением.

Сюда относятся некоторые институты права, которые могут замещать судебное решение и именно поэтому делают его излишним. К суррогатам судебного решения относятся присяга, in jure confessio и responsio.

Сюда же относится также институт права, который, как и судебное решение, основывается на деятельности судебной власти, но имеет иное, далеко идущее предназначение. В то время как задачей судебного решения является не что иное, как признание имеющегося права и его осуществление, in integrum restitutio основывается на особом праве власти сознательно и намеренно вмешиваться при определенных обстоятельствах в существующее право и изменять его.

Эти институты будут рассмотрены по окончании изложения учения о судебном решении.