Текст книги "Интервью под прицелом"

– Екатерина Геннадьевна! При первом допросе вы показали, что у вас была договоренность о встрече с Голобродским.

– Да.

– Это была его или ваша инициатива – снять мини-интервью.

– Разумеется, моя! Неужели вы думаете, что мы снимаем наши репортажи по заявкам персонажей? Кстати, вам уже удалось найти тех чиновников, имена которых Голобродский назвал в эфире? Я могла бы с этим помочь, у меня есть знакомства в мэрии. Я могу организовать интервью.

– Вы встречались с Голобродским до съемок?

– Нет, это было незачем, мне его рекомендовали, мы с ним беседовали только по телефону – уточнили место и время съемок.

– Кто вам его рекомендовал?

– Ой, ну какая разница! Просто я искала ветерана, вменяемого, дееспособного, с наградами, это мог оказаться кто угодно.

– Кто вам его рекомендовал, Екатерина Геннадьевна?

– В Обществе ветеранов… – вздохнула Андрюшина.

– Кто конкретно?

– Боюсь, не назову. Какой-то секретарь, на телефон ответивший. Он и не представился даже, по-моему. Я попросила порекомендовать кого-нибудь, он назвал три фамилии – они у меня в блокноте записаны. Но я сама выбрала из них Голобродского. Точнее, первому ему позвонила. А он согласился. Остальные мне и не понадобились.

– Накануне, разговаривая с Елисеем Тимофеевичем, вы обозначили круг вопросов?

– Да, в этом все и дело. Мы договаривались совсем о другом, по нашим предположениям, ветеран должен был рассказать о своих военных подвигах и наградах, а вместо этого он понес какую-то чушь про коррумпированных чиновников.

– Почему же чушь?

– Да потому что! Я вам в который раз объясняю, мы договаривались, что наше интервью будет посвящено совсем другим темам. Это же прямой эфир! Вам этого не понять. Это такая ответственность, такая напряженная работа. Я бы сама убивала тех, кто срывает прямые эфиры!..

– Очень интересная версия! – без тени улыбки отозвалась Светлана.

Однако тележурналистка почему-то хихикнула:

– Ну да, конечно! Сейчас вы меня обвините в том, что я убила несчастного старика за то…

– Екатерина Геннадьевна! Вас пока никто ни в чем не обвиняет, я вам напоминаю, что это официальный допрос, а не очередное интервью в вашем виртуозном исполнении. И протокол веду я, а не вы на диктофон записываете, чтобы потом отчитаться перед телезрителями. Вы свидетель убийства, и ваш гражданский долг – помочь следствию, а не упражняться в остроумии на допросах.

– Да-да, извините… – смутилась Андрюшина. – Это нервное. Действительно, у меня на глазах убили человека, это ужасно. Скажите, а мне как свидетелю преступления ничего не угрожает?

– Будем надеяться, что нет, – ответила невозмутимая Светлана. – Давайте продолжим.

– Давайте, – уныло согласилась Екатерина, видимо, мысль о том, что быть свидетельницей убийства не столь безопасно, не приходила ей раньше в голову. Последние дни она только и думала, насколько поднимется ее рейтинг в глазах коллег и телезрителей.

– Вы находились в непосредственной близости от убитого. Можете описать тех, кто окружал вас?

– Ну коллеги мои были – с НТВ, например, и с других каналов также, да вы же их всех задержали как свидетелей и допрашивали, что я вам нового скажу?

– Екатерина Геннадьевна, – терпеливо продолжила Светлана Перова, – мы, кажется, договорились, что вопросы здесь задаю я. Опишите, пожалуйста, всех, кого вы приметили поблизости от места происшествия.

– Ну хорошо! Был мой оператор – Сергей Журавлев, но он вряд ли что видел вокруг, он только Голобродского через глазок камеры наблюдал. Я сначала стояла рядом с Елисеем Тимофеевичем, потом отошла к оператору.

– Зачем? – удивилась Светлана.

Екатерина замялась:

– Дело в том, что я хотела Голобродскому подать знак, чтобы он закруглялся со своими откровениями. Но он меня даже не замечал.

– Значит, вы должны были видеть тех, кто был в непосредственной близости от убитого.

– Да я больше по сторонам глазела, – виновато призналась Екатерина. – Приметила, что конкуренты понаехали, Василий Пчелицын был с НТВ, он сам и оператор, и корреспондент. Репортер года, такое ощущение, что у него агенты повсюду. Можно подумать, ему было интересно интервью ветерана, а вот когда Голобродский начал про преступления рассказывать – так Пчелицын сразу прикатил.

– Кого вы еще можете назвать?

– Ну знакомых больше не припомню. Так, телевизионщики. Газетчики тоже были. А вообще… ну обычные люди вокруг – толпа.

– Вот и опишите мне, пожалуйста, кого вы запомнили из толпы…

«Да, Александр Борисович был прав: разговаривать с этой дамочкой довольно тяжело, и будет ли толк – неизвестно. Надо фоторобот подозреваемого составлять, а эта милочка никого даже припомнить не может, кроме коллег. Угу, „обычные люди… толпа…“ – мысленно передразнила ее Светлана.

Василий Пчелицын оказался куда более внимательным и толковым. Он назвал еще три фамилии присутствующих коллег. Сказал, что снимали это интервью шесть или семь операторов. Назвал четыре телекомпании, на которые обратил внимание в тот день. Хотя внимательность его тоже ограничивалась сферой профессиональных интересов. В основном он сопоставлял и оценивал ракурсы съемки у коллег-конкурентов. Посторонних людей не запомнил. Впрочем, если они и были, то было их – по словам Василия – совсем немного. По крайней мере, в непосредственной близости от полковника-ветерана.

Это было уже интересно. Однако проверка телекомпаний, их сотрудников, просмотр отснятого материала – все было впустую. И ни на одном кадре не было ни единого персонажа, которого можно было бы заподозрить в совершении преступления.

Рюрик Елагин только что доложил Турецкому о результатах, полученных на квартире у Голобродского. Наибольший интерес представляли бумаги, которые подтверждали то, что следователи Генпрокуратуры уже неоднократно слышали в телевизионной записи. Подполковник в отставке действительно занимался расследованием преступлений в фармакологической сфере.

– Очень любопытно, – заметил Турецкий. – Но, судя по всему, он действовал не в одиночку. Если это действительно была общественная комиссия, то нам во что бы то ни стало надо найти остальных общественников. Рюрик, ты не находишь, что довольно странно получается – товарища убили, а никто до сих пор к нам не обратился?

– Александр Борисович! Я вот что думаю. Дело нам только что передали, но ведь изначально оно в районе было заведено. Хорошо бы узнать, не обращался ли кто как раз к ним.

– Это ты дело говоришь! – одобрил Елагина начальник. – Давай дуй туда и в точности узнавай, были ли сигналы, а если да, почему никаких заявлений мы в деле не обнаружили.

Елагин оказался прав: помимо очевидцев были и другие свидетели, желавшие пролить свет на убийство ветерана. Ефим Рафальский ничтоже сумняшеся пришел с заявлением просто-напросто в отделение милиции по месту жительства Голобродского. Участковый на редкость внимательно его выслушал и направил в Мосгорпрокуратуру, но вот там его как раз и отказались принять. Точнее, заявление приняли, но самого Рафальского выслушать отказались, сославшись на занятость. Пока не грянул гром с самого верха и дело не было передано в Генеральную прокуратуру – никто и не думал всерьез заниматься расследованием. Ну убили старика в толпе, Москва – большой город, всякое случается, а тут еще однополчане с жалобами приходят… Никому и в голову даже не пришло подшить заявление Рафальского к еще даже не начатому делу…

Однако Елагин поднял такую бурю, что нашлось и само заявление, и молоденький следователь, который им пренебрег. Обещая все кары небесные по служебной части своему незадачливому коллеге, Рюрик возрадовался тому, что заявление было составлено по всей форме и на данный момент у него имелись не только инициалы столь ценного свидетеля, но и адрес его постоянной регистрации. Елагин, не привыкший что-либо откладывать на завтра, тут же рванул по указанному адресу, однако Ефима Борисовича он дома не застал, но выписал повестку, которую и вручил его супруге. Оставалось ждать завтрашнего дня.

Опрос же очевидцев печального события на Триумфальной площади никаких результатов не принес. Из постоянно действующих киосков в непосредственной близости от места прерванного интервью были только два: цветочный ларек и теремок, в котором готовились огромные блины с разнообразной начинкой.

Пожилая женщина в тонком сером пуховом платке, торгующая цветами, отлучалась на полчаса как раз в то время, когда произошло убийство. Вернувшись из поликлиники, куда она бегала записаться на прием к стоматологу, она обнаружила неподалеку от рабочего места толпы народа, милицейские машины, «скорую помощь». Разумеется, ничего вразумительного от нее добиться было нельзя, кроме просьбы не выдавать ее отсутствие хозяину цветочной палатки. Проверка поликлиники подтвердила, что цветочница говорит правду.

Две молодых девчонки из блинной были заняты работой. В предпраздничные дни желающих перекусить хватало. У теремка постоянно была небольшая очередь. Поэтому поварихи смотрели в основном на раскаленные докрасна плиты. «А что вы хотите? – спрашивала та, что побойчее. – Там каждый день что-нибудь снимают. Камеры. Прожектора. Если мы на каждого ветерана смотреть станем – без работы останемся. Ладно бы Хабенский какой…».

Рюрик, правда, наткнулся на пацана лет десяти – двенадцати, который сам сунул ему в руку рекламный листок с телефонами салона красоты. Оказалось, что и в «черную пятницу» он бегал вокруг памятника Маяковскому с кипой рекламок. Но мальчишка оказался бестолковым, да еще и шепелявым. И чтобы понять его, Елагину пришлось потратить немало времени и нервов. Выяснилось, что старика парнишка увидел уже мертвым. Еще он запомнил множество людей, спешащих к месту происшествия. Но вот кого-нибудь торопящегося с площади не видел.

В общем, в итоге от всех этих свидетельских показаний остался аккуратный, круглый ноль.

Что-то складывалось не так. Последнее время Герман Тоцкий все чаще пребывал в самом дурном расположении духа, гнал от себя друзей, мрачно напивался в одиночестве в подвале собственной виллы, в своем бункере – винном погребе. Или срывался, садился пьяный за руль, мчался, не разбирая дороги и указателей, в город, не считая, кидал фишки на зеленое поле рулетки, орал на персонал, а один раз учудил так просто чудовищный скандал.

В баре при казино заказал томатный сок и водку – тот коктейль, что носит название «Кровавая Мэри», но велел не смешивать, а принести ему кувшин сока и графин водки в чистом виде и двухсотграммовый граненый стакан. Обматерил бармена, который подал ему бокал вместо стакана (действительно, откуда в цивилизованной Испании могли знать о мухинском стакане с правильным количеством граней?), а потом и вовсе плеснул ему сок в лицо, заявив, что это не томатный сок, а какая-то тухлая консерва, разведенный кетчуп. Секьюрити казино, прекрасно осведомленные, какие деньжищи оставляет у них Герман, прежде чем вызвать полицию, попытались угомонить неудобного, но денежного клиента самостоятельно. Герман отбивался от них тяжелым стулом. Визг, грохот, приезд полиции, которую вызвали не охранники, а кто-то из посетителей казино…

Дело удалось замять при помощи довольно весомой денежной суммы. Солидные откупные бармену, выпивка всем присутствующим, отдельно – каждому полицейскому.

– Сумасшедшие русские! – зло бормотал приехавший со своим помощником сержант, но деньги взял.

Деньги берут все и везде, благословенный капиталистический рай старушки Европы не исключение, вопрос в том – сколько. А Герман считал себя знатоком человеческих душ: он точно знал, сколько стоит благорасположение окружающих людей и закрытые глаза властей.

Полицейские, чтобы усмирить собственную совесть, все-таки забрали у него ключи от машины, а казино отправило его домой на такси.

Приехав домой, Герман тут же спустился в свой «винный бункер» – и долго с садистским наслаждением бил стекло, хранившее драгоценные вина. Видимо, он все еще представлял себя перед стойкой ненавистного бара, где его оскорбили до глубины души. Все это время ему казалось, что кто-то смотрит на него с укоризной. Кто?! Мама? Господь Бог? Герман чувствовал, что наливается бешенством, что стычка в баре и разборки с полицейскими не успокоили его, а лишь раззадорили.

В дальнем углу погреба, свернутые небрежными рулонами, лежали те самые живописные полотна, на которые он потратил деньги, переведенные недавно матерью. Картины привезли пару дней назад, и не было еще времени с ними возиться, развешивать на подходящие места в его трехэтажном особняке. Холсты были без рам, их скрутили – да и свалили в дальний угол, чтобы до поры до времени они не попались никому на глаза.

Герман кинулся к ним: так и есть, один из рулонов развернулся, и на пьяного дебошира уставился нарисованный, но такой печальный взгляд с неизвестной картины Гойи.

Женщина бальзаковского возраста смотрела с этой картины, казалось, сквозь Германа. Матерясь, тот развернул холст, сюжет картины был действительно печален. Женщина с пронзительными глазами изображала Деву Марию, мать Христа, оплакивающую распятого сына. При этом она удивительно была похожа на Анастасию Тоцкую – мать Германа: холеная, красивая женщина в возрасте с полными белыми руками, теребящими алую ткань платка. Сходство оказалось последней каплей: вынести испытующий взгляд Христовой Матери было бы проще, чем своей собственной. Герман подошел к полке, взял очередную бутылку коллекционного дорогущего вина из Пьемонта – от Анджело Гайи – и тихим, спокойным голосом прошептал:

– Ага, дорогая мамочка! Гайя против Гойи, посмотрим, кто – кого! – и, разбив о каменную стену бутыль, бросился с этой «розочкой» на картину с евангельским сюжетом.

Похмелье, настигшее его на следующее утро было жестоким, Герман так и уснул – в погребе, на бутылочных осколках и изрезанных лохмотьях холста.

Проснуться его заставил звонок сотового телефона, Герман попытался отключить звонок, но никак не мог попасть пальцами по нужным кнопкам, тогда он швырнул телефон об стену, но неудачно, тот продолжал звонить. Пришлось встать, отыскать его и зло сказать:

– Алло! Какая сволочь звонит в такую рань?!

Но на другом конце провода не поняли русскую речь, тогда Герману, мучительно напрягаясь, пришлось вспомнить – кто он, где он, в какой стране находится и на каком языке с ним беседует его «будильник».

Звонил его адвокат, тот самый, что помогал Герману улаживать денежные дела, открывать счета в банках, покупать и продавать недвижимость для себя, друзей, по доверенности и прочее.

– Да, Мигель, да! Это я. Ты можешь перезвонить попозже, сейчас я очень занят, – еле ворочал языком Герман.

– Нет, Герман! Именно сейчас – у меня неотложное дело, – настаивал адвокат.

– О черт! – по-русски сказал Герман, потянулся и, не выпуская из рук телефонную трубку, начал хищным взглядом осматривать помещение в поисках того, что поможет ему прийти в себя. Хотелось холодной воды, свежевыжатого апельсинового сока, чаю со льдом – чего угодно, что помогло бы победить невозможный сушняк и спокойно выслушать адвоката-испанца. Но в погребе было только вино. Герман даже нашел в себе силы усмехнуться, представив, какая это романтическая смерть: от жажды в собственном винном погребе, среди драгоценных бутылей редких винтажей.

– Почему ты ругаешься по-русски? – осторожно спросил дон Мигель, выучивший за годы совместного бизнеса некоторые русские ругательства и каждый раз изумлявшийся их бедности и неблагозвучию. То ли дело широкая партитура бранных слов и устойчивых выражений на его родном испанском языке. Звучит как музыка, а у русских и звучит убого, и смысл двойственный, хотя, может быть, в этом и прелесть. – Герман, нам надо серьезно поговорить. Нас ждут большие неприятности.

– Ну говори! – безразлично потянул Тоцкий, мучимый похмельной жаждой и полагающий, что своих самых больших неприятностей он уже дождался.

– И не по телефону… – Мигель многозначительно помолчал, но, не дождавшись ответной реакции, продолжил: – Я приеду через двадцать минут.

Герман тяжело вздохнул и выдавил из себя:

– Через час, не раньше.

– Герман, это не терпит отлагательства! – продолжал настаивать его собеседник.

– Через час! – отрезал Герман и нажал кнопку «отбой».

Мигель, видимо, побаивался своего русского партнера, поэтому послушно приехал через час, когда Герман с трудом выбрался из погреба, кое-как дополз до веранды на крыше и плюхнулся в бассейн. Все же это был самый простой способ реанимироваться, до душевой кабинки или до своей ванны-джакузи он бы просто не добрался. Отфыркиваясь, Герман на четвереньках выбрался из бассейна и, пошатываясь, доковылял до бара. Слава богу, встроенный холодильник работал. Только вот был он совсем пуст. Герман с трудом припомнил, что пару дней назад он уволил приходящую прислугу – за какую-то ерундовую провинность вроде вовремя не вытертой лужицы на полу.

Н-да, Герман уже и позабыл, что еда и напитки сами по себе в доме не появляются. Надо было раньше озаботиться: или новую прислугу нанять, или хотя бы позвонить в службу доставки.

В холодильнике был только лед для коктейлей. Спиртного, правда, на стойке бара было в изобилии, но вот апельсиновый сок, чай с лимоном или хотя бы минералка Тоцкому не светили. Даже пива не было.

Саднила щека. Герман ковырнул пальцем засохшую кровавую корочку, и снова потекла кровь. Угораздило же заснуть вчера на осколках. Ладно, плевать. До свадьбы заживет!

Герман с остервенением грыз четвертый кусок льда, закинув остальные в серебряное ведерко для охлаждения шампанского и залив их этим самым шампанским, когда со двора раздался гудок машины. Приехал Мигель. Герману было лень спускаться, он достал телефон, набрал номер адвоката и начальственным голосом велел ему подниматься наверх.

Мигель – маленький, толстенький, даже скорее кругленький человечек – был при этом абсолютно лыс. Впечатление карикатуры дополняли круглые очки без оправы – тоже лысые, как, бывало, пошучивал Герман. Однако это был очень серьезный специалист, и дело он свое знал. Герман ожидал, что Мигель привезет ему очередную стопку бумаг на подпись, но тот приехал с пустыми руками.

Он поднялся на крышу и недоуменно уставился круглыми совиными глазами на хозяина дома. Герман с опозданием сообразил, что в ожидании адвоката даже не удосужился одеться, продолжал грызть лед. Вчерашнее тряпье он сбросил, перед тем как рухнул в бассейн, в комнаты потом не спускался, и прикрыть свою наготу ему было нечем.

«Да и черт с ним! Свой человек – чего церемониться!» – подумал Тоцкий про Мигеля и попытался изобразить улыбку гостеприимного хозяина на своем похмельном лице. Улыбка больше напоминала нервный тик. Испанец тактично отвел глаза. Герман приметил на одной из полок с внутренней стороны стойки какой-то фартук, бог весть откуда взявшийся здесь, и накинул этот фартук на себя. Широким жестом он предложил Мигелю припасть к алкогольному изобилию, а сам обошел стойку и уселся на высокий табурет. Лед в шампанском уже подтаял, а пузырьки газа практически улетучились, Герман не стал утруждать себя поисками фужера и припал губами к серебряному ведерку.

Мигель выглядел ошалевшим от увиденного. «С этим человеком я веду дела на несколько миллионов, – пытался он то ли успокоить, то ли, наоборот, растревожить себя. – Какой тут может быть серьезный разговор, он же невменяем?» Он не знал, как приступить, но дела действительно не терпели отлагательств.

– Герман! Выслушай меня внимательно, у нас серьезные неприятности.

– Ты это уже говорил по телефону, – вяло отмахнулся Тоцкий. – Что там надо подписать? Кого подмазать?!

– Я думаю, что тебе необходимо уехать – хотя бы на время, но желательно прямо сейчас. Нашими делами заинтересовались не только местные власти, которых, как ты выражаешься, можно было бы подмазать. Тобой заинтересовались очень серьезные люди. – Последние два слова Мигель особо подчеркнул.

– Ты хочешь сказать, нами? Ну ты же мой адвокат, вот и займись этими «очень серьезными людьми», – передразнил его Герман.

– Тебе даже неинтересно, о ком идет речь?

Германа сейчас это действительно мало занимало, гораздо больше его интересовали остатки шампанского, которое он лакал из ведерка. Утолив жажду, он решил позволить своему измученному организму первую утреннюю сигарету. Закурив, он переспросил с усмешкой:

– Так о ком идет речь?

– Можешь не иронизировать. Это действительно очень серьезные люди…

Мигель выдержал паузу, а потом продолжил:

– Во-первых, твоими счетами занимается налоговая полиция: слишком много крупных покупок было совершено в последнее время, причем на имена разных лиц, но именно с твоих счетов – кто-то прослеживает всю цепочку. Очень рекомендую перевести остатки денег в банк другой страны. Ты знаешь, швейцарские банки славятся своей конфиденциальностью.

– Остатки? – удивленно переспросил Герман.

– Именно так! – кивнул Мигель. – Не так уж много денег в данный момент находится на твоих счетах, слишком ты увлекаешься казино.

– Тебе-то какое дело! – огрызнулся Тоцкий. – Свои деньги как хочу, так и трачу.

– Мое дело как раз маленькое, – согласился осторожный испанец, – но, когда ты сядешь в тюрьму, мне до тебя вообще никакого дела уже не будет.

– Не понял, – разозлился Герман, не обратив внимания на проскользнувшую угрозу. – Ты меня бросаешь?

– Нет, если ты меня будешь слушать. Но, в противном случае, с тобой вместе за решетку я идти не намерен.

До Германа только сейчас начало доходить. И он начал злиться:

– Погоди-ка. Как это – в тюрьму? Что случилось-то? Ты можешь наконец объяснить по-человечески, амиго стоеросовое?!

Мигель был профессионально спокоен и невозмутим.

– Объясняю. В очередной раз… Во-первых, тобой интересуются налоговики. Впрочем, это их обязанность – помимо того, что ты тратишь много, о тебе еще и шумная слава идет. Но со всего приобретенного в Испании движимого и недвижимого имущества я регулярно перевожу с твоих счетов налоги в пользу государства. И с этой стороны большой опасности нет. Откуда у тебя эти деньги, платишь ли ты налог с прибыли российским властям – все это нашу полицию не интересует, пока к ним не поступит соответствующий запрос из твоей страны. Однако не исключено, что вскоре поступит. И это уже – во-вторых.

Мигель загнул второй палец на руке.

– Почему это – поступит?

– В последнее время наше правительство напугано масштабами отмывания денег русской мафией. И в рамках договоренностей с Евросоюзом намерено проверить легальность ввезенных в страну капиталов. И наверняка сведения из налоговой полиции о твоих тратах попадут в Интерпол… – Адвокат замолк на секунду, прищурился и продолжил: – Скорее всего, уже попали. Ну а те свяжутся с Россией. У них это быстро.

– Дерьмо! – прорычал Тоцкий. И снова сунул голову в ведерко с пойлом. Сделал несколько жадных глотков, усилием воли оторвался от сосуда, доковылял до шезлонга и откинулся, прикрыв глаза.

«Вот же мамашка чертова! – застучало в мозгу. – И тут подставила. Не хватало мне для полного счастья только сменить ласковое Испанское побережье на отечественные нары…» Надо было что-то делать. Но что? Куда бежать? Что предпринять? Впрочем, разве это его проблемы? Пусть маман и расхлебывает кашу. А его дело с краю. Деньги-то не его…

Почти успокоившись, он с облегчением открыл глаза. Только для того, чтобы увидеть, как этот испанский колобок загибает третий палец.

– Третье серьезнее. Ты, Герман, волен развлекаться с друзьями как угодно. И никого не волнует, что вы пьете, курите или колете. Но мне сообщили, что данные на тебя есть в Мадриде. В специальной группе по борьбе с распространением наркотиков.

– Что за чушь? – Голова, хоть и не разламывалась, как утром, все еще была тяжелой и гулкой. Но Герман даже в таком состоянии явного поклепа потерпеть не мог. – Какое распространение, к дьяволу?..

– Не знаю. Одного наркокурьера из Косова видели на твоей вилле.

– Бог ты мой! Мигель! Ну кого только не бывает у меня на вилле!.. Да сюда и Бен Ладен мог заехать. И мы могли с ним не встретиться. Неужели ты думаешь, что я закупаю промышленные партии героина?

– Об этом я ничего не знаю, Герман. А тебе сообщаю то, что знаю. Ты на заметке. Само по себе это тоже не очень страшно, но вместе со всем остальным… Тем более…

– Боже, – простонал добитый «олигарх», – что еще?

– Ты интересовался, как нелегально купить казино. Ты встречался с директорами «Кайзера» и «Тропиканы». Разве я не советовал тебе держаться подальше от этой темы? Те, кому ты захотел перебежать дорогу, всерьез заинтересовались тобой. Это смертельно опасно. До этого ты был для них жирным гусем, которого они с удовольствием ощипывали. А теперь…

Кругленькое лицо Мигеля сморщилось. Так он не завидовал своему русскому клиенту. К четырем загнутым пальцам он медленно присоединил пятый, сжав руку в пухлый кулачок. И со стуком опустил его на стойку бара. Звякнули бокалы.

– Послушай последнего моего совета, Герман. Уезжай. Немедленно. Хотя бы на время. Ты слишком сильно нашумел. И шум услышали. Над тобой со всех сторон сгустились тучи. Все купленное тобой останется твоим. Но тебе лучше исчезнуть, хотя бы на время. Вернешься, когда над всей Испанией будет безоблачное небо…

Мигель скатился с веранды, оставив обнаженного Германа, скрючившегося в позе роденовского мыслителя. Ему действительно было о чем поразмыслить.

Но в похмельную голову не приходило ничего лучшего, чем снова спрятаться за мамину юбку. Так всегда и случается. Если кто-то постоянно решает ваши проблемы, то рано или поздно он начинает контролировать всю вашу жизнь. А это приводит лишь к новым проблемам. Получается замкнутый круг. Пока сам не научишься справляться со всеми сложностями, не сможешь жить по-настоящему. Герман так этому и не научился.

Теперь нужно было возвращаться. А возвращаться тоже было страшно – ведь придется держать ответ за истраченные деньги. Да и объяснять надо как-то, почему он бросил порученное ему дело и сбежал домой. К мамаше. Надо придумать что-то. Чтобы она еще себя и обязанной почувствовала. Но что?..

Снизу назойливо наигрывал мелодичный звонок мобильного телефона. Поначалу Герман не обращал внимания, но долго выносить эту музыку терпения не хватило. Пришлось спуститься в спальню.

– Герочка! Сыночка! Ты почему так долго не отвечаешь? – Не успел Герман подумать о матери, как она отозвалась телефонным звонком.

– М-м-м…

– Что случилось, родной?

– М-м… голова болит, – признался сын.

– Ты смотри не заболей там! – Анастасия волновалась. – А еще лучше приезжай домой. Я вылечу тебя от всех болезней.

Поняв, что проблема разрешилась сама собой, Герман стал выкобениваться:

– Щас! Все тут брошу и поеду на тебя глядеть. С чего это вдруг?

– Герман, – голос матери стал серьезным, – прилетай побыстрей. Ты мне очень нужен здесь.

Вот оно! – понял Герман. Лучше повода убраться из Испании и не придумать. Но что ей опять нужно?..

– Ладно, мать. Не гони волну. Завтра быть дома не обещаю, но, так и быть, постараюсь вырваться, как только разберусь тут кое с какими делами. Ну, будь здорова. Все!

И он радостно зашагал в винные погреба. Это дело стоило отметить.