Текст книги "Пробить камень"

Он не успел договорить, как она подняла голову, и, увидев ее лицо, он умолк. Улыбка убийцы загнула кончики его губ кверху, подчеркивая жесткие темные впадины под скулами. «Он похож на пятно, – подумала Кира, – осклизлое пятно, какое бывает на нижней стороне ящика с гнилыми фруктами. Кого я боюсь, в самом деле?!»

– Ты хоть понимаешь, кто я, дешевка?! – донес лись до нее далекие слова.

Она приблизила лицо к его лицу и, по-детски восторженно улыбаясь, сказала ласково и проникновенно:

– Кто ты ни есть и как бы тебя ни звали – иди ты к…

Факир сунул руку в карман.

– Факир! – ворвался вдруг Филипп. – Факир! – завизжал он бабьим голосом. – Ты с ума сошел!

– Не твое дело, – ответил Факир, как-то обмяк (передумал, что ли?) и вдруг в какую-то долю секунды выхватил руку и полоснул ее по шее сверкнувшей полоской стали.

…Через неделю после того как Факира забрали в милицию, Киру выписали из больницы, и она пришла в бар к Филиппу. За плечом у нее был рюкзак.

Филипп улыбнулся и сказал:

– Кофе?

– Да, – сказала Кира. – С цикорием.

– Уже уезжаешь?

– Да, только не знаю, куда податься. До чего же я рада, что эта чертовщина кончилась. Мне от нее прибыли никакой не было, уж поверь.

Филипп покачал головой, но говорить ничего не стал. Но посмотрел на ее тощий рюкзачок и все-таки не удержался:

– Не густо.

– Все мое при мне. Пара шмоток да документы. Паспорт и… – Она хихикнула. – Школьный аттестат.

Филипп тоже засмеялся:

– Ты что, учиться, что ли, собралась?!

– Да ну тебя!.. Так, захватила зачем-то… Спасибо за кофе. – Она опорожнила чашку и полезла в карман.

– За счет заведения. Значит, будешь искать работу?

– Да.

– Мой тебе совет: иди работать в бар.

– Нет, в бар мне бы не хотелось. Я думала, может, устроюсь официанткой – что-нибудь такое…

– А куда поедешь?

– В Москву хочу. Филипп присвистнул:

– Москва большая…

– Вот и я о том же.

– Там легко затеряться.

– Вот и я о том же. Он покосился на ее шею. Шрам был заметен.

– Мой тебе совет, – еще раз сказал Филипп. – Говори всем: я попала в аварию. Поняла?

– Ага, – сказала Кира. – Была авария. И я в нее попала.

– Какая-то ты странная, – сказал Филипп, внимательно разглядывая Киру. – Заторможенная, что ли?

– Травки на дорогу покурила, – улыбнулась Кира.

– Понятно, – протянул он и вдруг спросил: – Кстати, откуда у тебя шрам?

Она отрапортовала:

– Я попала в аварию. И порезалась о боковое стекло.

– Молодец. И какая досада. Такая хорошенькая девушка!

– Считаешь, шрам меня портит?

– Да его почти не видно.

– Ну ладно.

Кира послала ему воздушный поцелуй и вышла из бара и из города – навсегда.

…В поезде она разговорилась с попутчицей – разбитной тридцатилетней хохлушкой, которая заверила, что жизнь в столице – «супер», надо только крутиться.

– Вы случайно не знаете, куда я могла бы устроиться?

– Я знаю, куда можно устроиться в два счета, но только не официанткой!

– А кем?

– Вот, – сказала женщина, – позавчерашняя газета, у проводника стянула.

Кира развернула газету на странице объявлений о найме и проглядела весь столбец, водя пальцем по строчкам. На букву «Б» было строчек пятнадцать, начинавшихся со слова «барменша». Ниже с десяток объявлений начинались словом «девушки» с восклицательным знаком.

– Что-то не то совсем… – пробормотала Кира.

Другой попутчик, молчаливый мужчина с непроницаемым лицом, всю дорогу пролежавший на верхней полке и, казалось Кире, ни на минуту не закрывавший глаза, забрал у нее газету, быстро пробежал глазами и сказал:

– Это ей ни к чему. Не забивай голову девчонке. – И так посмотрел на хохлушку, что та забилась в угол и больше не проронила ни слова. На Киру же он глянул совсем по-другому, ласково, как-то по-отцовски. Но было в его взгляде и что-то неистребимо мужское, влекущее.

– Ты же, малыш, наверно, про учебу спрашиваешь? – сказал он.

– Про учебу, – неожиданно для себя повторила Кира.

– Меня зовут Георгий… Можно дядя Юра.

Через пятнадцать минут они занимались сексом в туалете. Ничего подобного Кира в жизни своей еще не испытывала… На шее у него она увидела какой-то странный амулет.

– Что это?

– Игрушка.

– Подари?

– Может быть, – ответил он уклончиво и повернул ее к себе спиной. – Потом… А ты далеко пойдешь, – сказал дядя Юра. – Задатки что надо. Запомни мой телефон на всякий случай…

Через неделю на приемной комиссии во ВГИКе она прочитала монолог проститутки из «Пышки» Мопассана, прошла собеседование и была зачислена на актерский факультет.

На собеседовании у нее спросили: «Что вы любите в кино?»

«Хохотать до судорог. И плакать, если получается».

«А не любите?»

«Людей, которые заставляют себя ждать».

«То есть как это?»

«Ну это если я в кино иду не одна».

«Ах, в этом смысле… У вас есть любимая актриса?»

«Нет».

«Как вы это объясняете?»

«Очень просто. Вообще-то я не хожу в кино».

«Вот тебе раз! Почему?!»

«Жизнь слишком коротка».

«Ну, знаете… Что нам в вас по-настоящему нравится, так это отсутствие даже приблизительных представлений о будущей профессии. Это правда, что вы ни разу в жизни не играли ни в профессиональных, ни в самодеятельных спектаклях, не ходили в театральные кружки и студии?»

«Вы уже не первый раз спрашиваете».

«Просто никак не могу поверить. У нас тут обычно фигурируют юные девицы с такими послужными списками, которые, по-хорошему, можно заработать годам к сорока. Скажите, Кира, вы занимаетесь спортом?»

«Не-а».

«Но ведь надо же как-то поддерживать форму».

«Пока она сама как-то держится, а перестанет – может, и начну».

«Достойный ответ. У вас незаурядные внешние данные, вы пользуетесь косметикой?»

«М-м-м. Не скажу».

«Вы готовы к жесточайшей конкуренции? Чему это вы улыбаетесь?»

«Погода хорошая».

«Кажется, вы не представляете, что вас ожидает. Из всего вашего курса в кино будут работать только один-двое. Это по секрету. Просто хочется честно предупредить вас о перспективах. Вернее, я хотела сказать, что ни о каких перспективах ничего нельзя сказать. Старая советская система кинопроизводства сломана безвозвратно, а новая… Вы понимаете, что актерская судьба – это лотерея?»

«Слушайте, так меня приняли?»

«Конечно».

«Ура!!!»

Теперь у нее было жилье и какая-никая стипендия. За неделю она перезнакомилась со всем общежитием и чувствовала себя так, будто сто лет тут прожила. Жизнь началась заново.

КОСТЯ

Справа, перед столовой, гнездились три умывальника, слева висело огромное зеркало, все-таки Институт кино, негоже, чтобы будущие звезды ходили с крошками в уголках рта.

Веня Березкин, с рюкзаком на плече, набрав полный поднос, озирался в поисках свободного места. За ближайшим столиком сидела непоправимо красивая девица. И сидела она одна. И он ее не знал. Веня удивился. Он не без оснований относил себя к тем, кто, единожды оказавшись в новой для себя местности или среде, моментально впитывал ее топографию. Приятели говорили, что в военное время из него вышел бы хороший лазутчик. Но эта девица как-то ускользнула от его внимания во время абиту-ры, а трудноуловимые черты и детали говорили о том, что она первокурсница. Веня недолго ее разглядывал, плюхнулся за столик, дотронулся двумя пальцами до тонкого запястья и на недоуменный взгляд пояснил:

– Два к одному, что ты меня отошьешь, а так, по крайней мере, останутся хорошие воспоминания.

– У кого? – Она прищурила глаза.

– У всех.

Тут к ним подсел Ермилов с двумя чашками кофе.

– Илюха! – обрадовался Веня. – Вот ты нас и познакомишь.

– А кто он? – заинтересовалась Кира.

Ермилов сам не особенно знал, что сказать.

Впрочем, режиссура – дело нехитрое.

– Это Кира, – объяснил он, рассчитывая, что толстяк назовет и себя. – Актерское отделение.

Не тут-то было.

– Ясное дело, не бухгалтерское, – энергично кивнул Березкин, наворачивая макароны. Ему в голову не приходило, что кто-то вообще может его не знать. – У меня тоже была подружка Кира, года полтора. Дочка футбольного тренера. Он потом олимпийскую сборную тренировал. Кто ж такое мог предвидеть?…

– Полтора года – уже немало, – с уважением заметила Кира.

– Еще бы! Тем более что, когда мы расстались, мне стукнуло шесть, а ей семь.

– Некоторым нравятся женщины постарше, – засмеялась Кира.

А Ермилов размышлял над тем, стыдно ли не уметь заставить себя положить под столом руку барышне на коленку. Вот этот толстяк наверняка бы не рефлексировал. С другой стороны, если употреблять слово «заставить», то смысл в этом движении начисто отпадает, потому что оно должно быть естественным, то есть даже безотчетным, а рассчитанное, спланированное – теряет свое обаяние. Как-то все это сложно… «Тебе сколько лет, парень?»

– Как твой роман? – спросил он и пояснил Кире: – Он за лето успел книжку написать.

– Не книжку, а роман, – поправил Веня. – О, сорри, ребятишки, мне надо бежать! – Он сорвался с места и понесся к буфету, где мелькнул проректор по учебной и методической работе.

– Так кто это был, я не поняла? – Она хмыкнула: – Как говорят в американском кино: так как он сказал его зовут?

– Он не сказал, – подыграл Ермилов, поскольку точно так отвечают в американском кино.

– У меня идея. Не уйдем отсюда, пока этого не узнаем.

– Сейчас третья пара начнется, – напомнил Ермилов. – У меня русская литература.

Кира пожала плечами:

– А у меня сценический бой, ну и что? Фиг с ними, прогуляем! Что такого важного может быть в первый день? А потом, если он окажется режиссером или актером, прогуляет только один из нас. Давай так, кто первый выяснит личность подозреваемого, выполняет желание. Классная идея! И такой тип занятный.

– Выполняет желание другого? Любое?

Энергичный кивок.

– По-моему, он сценарист, вот роман же написал, – напомнил Ермилов.

– А кто его видел, этот роман? Ты его видел? И потом, сценарист – это не имя. Но только в лоб не спрашивать. Договорились?

А Веня тем временем уже взял проректора Коло-мийца под руку и вежливо подталкивал его к столику. Ермилов и Кира наблюдали эту картину несколько удивленно. Впрочем, проректор был еще, как сам любил говорить, «отчаянно молод, поскольку пребывал в возрасте Иисуса Христа и Остапа Бендера единовременно». Он походил на удачливого боевого офицера, который получал регалии и делал карьеру словно в ускоренном просмотре.

Вскоре Веня вернулся доедать остывшие спагетти. Некоторое время сумрачно ковырял их вилкой, потом, выпив полстакана сметаны, спросил Ермилова:

– Ну и как тебе в мастерской Бертолуччи? Ермилов непонимающе уставился на него.

– У вас же Плотников группу набирал, верно?

– Да… Но при чем тут Бертолуччи?

– Как тебе твой мастер?

– Плотников пока не появился. Говорят, улетел в Японию. Договариваться о каком-то проекте. Но почему…

– Кино про беременную принцессу?

– Откуда ты знаешь? – удивился Ермилов.

– И кто теперь его замещает?

– Ольга Александровна.

– Боровицкая? – уточнил Веня.

– Кажется, ты всех тут знаешь, – заметила Кира. – Что-то у меня голова кружится.

«Это что, такой ход?» – подумал Ермилов.

– Вот сосательная конфетка, как в самолете, – тут же сказал Веня и, словно ждал этого, и в самом деле протянул «барбариску». – А мне надо в туалет.

Ермилов и Кира немедленно двинулись следом.

На первом этаже мужской туалет был закрыт, и он поднялся на второй. Ермилов и Кира не отставали. Веня зашел в туалет, Ермилов тоже, Кира, слава богу, осталась. Подошли к писсуарам. С облегчением расстегиваясь, Веня увидел, что справа то же самое делает… Марлен Хуциев. Ну, если карьера не задастся, все равно будет что внукам рассказать.

Ермилов, не обращая внимания на живого классика кино, да он его, собственно, и не знал в лицо, смотрел на Веню, обдумывая тактику шпионажа. Приз обещал быть заманчивым.

Хуциев, оказавшись между двумя молодыми людьми, каждый из которых, как ему казалось, внимательно наблюдал, как он расстегивает штаны, передумал и вышел вон.

Веня покатился со смеху, Ермилов удивился. Вышли в коридор. Там слонялась Кира, катая за щекой «барбариску». Ермилов вдруг сообразил, что выиграл.

– Ты обещал дать роман посмотреть, еще в метро, помнишь? Он у тебя случайно не с собой?

Веня расстегнул рюкзак, достал из бокового кармана сложенную вчетверо пачку листов. Там было страниц пятнадцать, никак не больше. В рюкзаке Ермилов успел увидеть носок и тюбик зубной пасты, похоже, этот парень все свое таскал на плече.

– И это роман? – не удержался Ермилов.

– Ну не книжка же, – сказал Веня. – Я сократил последние девяносто страниц.

Ермилов развернул оставшееся, на титульном листе было написано: «В. Березкин. „Моя жизнь“.

– Супер, – оценила Кира, насмешливо подмигивая Ермилову.

Кто-то тронул его за плечо. Ермилов обрадовался возможности переключиться и обернулся: это был киновед Костя, с которым он был знаком с абитуры. Костя удивлял неправдоподобно детским видом в сочетании с неправдоподобной же эрудицией. У Ермилова Костя вызывал желание нажать на какую-нибудь кнопочку, чтобы убедиться в наличии батареек. Он поманил Ермилова к себе и спросил шепотом:

– Займешь полсотни, я завтра заберу стипендию за прошлый год, сразу отдам, ага?

– Как это – за прошлый год? – удивился Ермилов, доставая деньги. – Мы же только поступили?!

Оказалось, Костя, ввиду выдающейся эрудиции и еще более феноменальных способностей, был зачислен сразу на третий курс.

2006 год

ПЛЕТНЕВ

Плетнев и Меркулов сидели на скамейке в парке. Неподалеку Вася рисовал мелом на асфальте. Плетнев курил. Сделал последнюю затяжку и бросил окурок точно в урну. Потом покосился в сторону ларька с пивом, но остался сидеть на месте. Меркулов перехватил его взгляд и сказал, продолжая предыдущий разговор:

– Антон, ты абсолютно уверен, что с этими граффити что-то не так? А то, знаешь, у меня в подъезде весь лифт какими-то надписями и знаками исписан. Ни буквы не разберешь. А вот племянница понимает. Говорит – названия каких-то музыкальных групп… еще что-то, забыл.

– Я по подъездам уже двадцать лет не шарюсь и, как рисуют граффити, не особо в курсе… Тут совсем другое. Смотрите, Константин Дмитриевич, – сказал Плетнев. Он вытащил лезвие из маленького ножика, болтавшегося на брелке с ключами, и вырезал на скамейке тот же рисунок.

Меркулов склонился над рисунком. Вася тоже подошел – забрался с ногами на скамейку.

– Сравните. Похоже?…

Меркулов кивнул. Вася тоже подтвердил.

Плетнев покосился на сына – он явно не был в восторге от участия сына в его делах.

– Сходи, что ли, на детскую площадку, поиграй, а?

– Почему ты так говоришь? – возмутился Вася. – Я не ребенок!

– Конечно нет. Именно поэтому ты и должен понять. У нас конфиденциальный разговор.

– Так бы сразу и сказал, – сказал Вася, но на площадку все же не пошел – отошел подальше и снова стал рисовать на асфальте.

Плетнев продолжил:

– Его звали Георгий. Он оставлял этот знак во всех местах, где мы выполняли задания. Краской рисовал или глиной. Или на коре вырезал, если было время.

Меркулов ткнул пальцем:

– Это что вот здесь, солнце?

Плетнев закурил новую сигарету.

– Не знаю. Может, и солнце. Или голова льва… или еще что-нибудь такое… Когда я спросил, зачем он рисует эти знаки, он сказал: «Чтобы они знали, кто это делает».

– Кто – они?

– Местные, – пояснил Плетнев. – Он вообще интересовался их языком и обычаями, культами… Мы, бывало, сидим по месяцу, ждем задания… А он в деревне пропадал, с шаманами общался… Дети его очень любили. Умел он с ними как-то так общаться – липли к нему. – Плетнев невольно посмотрел на сына.

– А кто он был вообще?

– Кто он был? Да просто одним из нас. О своей жизни никогда не распространялся. Знаю только, что лет ему примерно столько же, сколько и мне. Может, года на два постарше…

– Он дружил с кем-нибудь из вас?

– Нет, довольно замкнутый был парень. С детьми у него лучше выходило… Впрочем, припоминаю… с Ринатом он больше других общался. Это тоже один из наших.

– Выжил этот самый Ринат? Плетнев кивнул.

– Уже неплохо. Фамилию помнишь?

– Я же сказал, – ухмыльнулся Плетнев. – Никаких фамилий у нас не было. Подловить, что ли, пытаетесь, Константин Дмитриевич?

– За спрос денег не берут. Ну да ладно, что фамилий нет – это ничего. Если он военный, то мы наверняка сможем проследить его дальнейшие шаги после Анголы.

– Вряд ли, – засомневался Плетнев.

– Почему?

– Дело в том… Один раз мы должны были пополнить отряд. В племени была нехватка мужского населения. Из кого мы должны были делать солдат? В общем, нам приказали обучать подростков…

Меркулов переспросил удивленно:

– Подростков?

– Вот именно. Двенадцати – шестнадцать лет… Они были фактически детьми. А мы их учили стрелять из автомата и ставить растяжки…

– Ну и дела. Прямо гитлерюгенд какой-то… А чего ты усмехаешься? – не понял Меркулов. – Считаешь, это нормально?

– Да я не о том. Просто вспомнил… Мы их тимуровцами называли. Их было тридцать человек… Георгий, кстати, говорил на их языке, и они его слушались беспрекословно. В общем, было так. В тот день, когда их нужно было отвезти на точку, в долину, мы проснулись и никого не обнаружили. Он увел их в джунгли. Всех… Мы искали их три дня, но все было бесполезно. Георгий тоже исчез. Такие дела, Константин Дмитрич.

Меркулов вздохнул, потер переносицу. Действительно, ну и дела.

– Почему же он это сделал?

– Вот уж не знаю. Я не психолог. Спросите у жены Турецкого, может, она разберется. Помню только, что эти мальчишки перед ним преклонялись… Возможно, Георгий захотел почувствовать себя богом… Он вполне мог заставить их в это поверить.

– Хм. Ты думаешь, это как-то связано с религией? Он был фанатиком?

– Нет. Скорее, просто помешался, крыша съехала. Жара, Африка. В джунглях, знаете ли, это не редкость… В общем, через пару месяцев мы начали находить этих маленьких головорезов… Наверное, он просто бросил их… Тогда мы решили, что он попал в плен к юаровцам или погиб. Что, в общем, было одно и то же.

– Но его фотографии должны были остаться. В ФСБ, в ГРУ…

Плетнев покачал головой:

– Прошло двадцать лет. Думаю, если он и выжил, то сильно изменился.

Меркулов пытался найти какой-то ключ к новой информации.

– Тот, кто сделал… он, без сомнения, маньяк. Но даже у маньяков есть какая-то своя маньячная мотивация. Так чего же он хочет? Действительно быть богом? В это мудрено поверить.

– Вот уж не знаю. Я даже не знаю, Георгий ли это. Вдруг просто совпадение? Сами разбирайтесь.

– Совпадение? – скептически протянул Меркулов. – Хорошенькое совпадение: амулет плюс рисунок. Ты сам-то в это веришь?

– Мне до лампочки. Говорю же, разбирайтесь.

Возникла пауза. Плетнев закурил сигарету и задумчиво смотрел на своего сына, что-то увлеченно рисующего на асфальте. Плетнев стряхнул удлинившийся пепел с сигареты, и он беззвучно упал ему на ботинок. Он еще раз затянулся, горящий кончик сигареты сверкнул на солнце желто-сиреневым цветом. Плетнев выпустил изо рта клуб дыма, который медленно пополз вверх в неподвижном раскаленном воздухе.

– Надо бы, наверно, с Турецким посоветоваться, – пробормотал Меркулов.

– Посоветуйтесь, конечно…

– Он всегда полон неожиданных идей. Большей частью завиральных, но ведь алмаз можно найти и в большой куче…

– Честно говоря, я перед Турецким виноват, – сказал вдруг Плетнев.

– Ты-то тут при чем? – хмуро возразил Меркулов.

– Да есть грех…

– Ну и? Не тяни.

– Ладно, расскажу. Как-то меня забрали в вытрезвитель в славном городе Киржаче. Знаете Кир-жач?

– Мы его проезжали, – кивнул Меркулов. – Когда к тебе ехали. Только я не думал, что это город.

– Ну, город не город, а вытрезвитель там есть. Новенький. Недавно отгрохали. В общем, вечером я поплелся со случайными знакомцами выпить пива, а утром – бац, проснулся в незнакомом заведении. Вокруг сновали какие-то люди, таскали кровати и прибивали на стены плакаты «Соблюдайте тишину!». Я почесал раскалывающийся затылок и спросил: «Это ад?» Мне объяснили, что это новое «отрезвляющее учреждение № 1». И добавили еще: «Мы, правда, только завтра открываемся». Что сделал бы нормальный человек в таком случае? Постарался бы слинять поскорее, ну, еще, может, сунув кому-нибудь на лапу, чтобы не сообщали на работу. Но это нормальный. И потом, какая у меня работа? – усмехнулся Плетнев. – Я потребовал книгу жалоб и предложений и оставил запись: «Тут был Турецкий, сервисом доволен».

– Турецкий?! – переспросил Меркулов.

– Именно. Назвался я Турецким. А какая разница, думаю? Ему один хрен, а мне, глядишь, и полегчает.

– Ну и как, полегчало?

– Немного. Я потом попросил, чтобы мне выдали грамоту как первому посетителю. И что вы думаете? Мужики меня поняли. Оживились, бросили свои кровати, стали дружно искать бланк «Почетная грамота», составили текст и вручили документ, хором исполняя при этом туш. «Гражданину Турецкому за примерное поведение в вытрезвителе № 1».

Меркулов с удовольствием засмеялся. Эта история была в жилу – она, конечно, не сняла напряжения последних дней, но немного разрядила атмосферу.

– Где же эта грамота?

– Где-то есть. Надо поискать.

– Найди мне ее, – попросил Константин Дмитриевич.

Тут у него зазвонил мобильный.

– Да, это я. Что?! Ах, вот как, значит… Хорошо…

Да слушаю я, слушаю… – Меркулов молча слушал, и лицо его становилось все отчужденней.

Плетнев, чтобы не мешать, встал и пошел к сыну. Оказалось, что Вася на асфальте воспроизводил тот самый рисунок, что Плетнев вырезал на скамейке. Он поднял глаза на отца, ожидая его похвалы. Действительно, нарисовано было один в один.

– Сотри, – сказал отец. Улыбка сползла с лица мальчика.

– Почему?!

– Сотри, я сказал.

– Но чем?!

Действительно, чем? Асфальт – не классная доска, влажная губка рядом не приготовлена.

– Тогда зарисуй сверху.

Вася удовлетворенно кивнул и принялся за новую работу. Скоро появилось море и пара кораблей. Плетнев оглянулся на Меркулова. Тот еще не закончил разговор.

– Это точно? – сказал Меркулов в трубку. -

Ничего не изменится. Ладно, я все понял. До свида

ния.

Он сунул телефон в карман, и к нему тут же подскочил Васька, потянул за пиджак, пачкая его мелом.

– Дядя Костя, папа сказал, что я здорово рисую!

– Да… Конечно… – рассеянно подтвердил Меркулов. Качнул головой, будто отгоняя какую-то дурную мысль, и сказал Плетневу: – Я больше не занимаюсь делом о взрыве.

– Как это? – оторопел Плетнев от неожиданности.

– А вот так, как слышал. Такая наша работа. Нужен в другом месте… вдруг. – Константин Дмитриевич рассеянно посмотрел по сторонам. Взгляд его остановился на ларьке. – Хм… Я бы, пожалуй, пива сейчас глотнул.

Плетнев присвистнул:

– Неужели вас можно отстранить? Заместителя генерального?!

– Все не так просто… – Меркулов вздохнул. – Есть гибкие формулировки для подобных случаев. В общем, мне поручены «более важные дела».

– Значит, как раз все просто. Может, не стоит искать кошку в черной комнате, когда ее там нет?

– Может, ты и прав.

– Нет, да вы же сами не верите! Какие же причины, – не успокаивался Плетнев, – на самом-то деле?

– Их две… Первая: личная заинтересованность в связи с нашей дружбой с Турецким. А вторая… Я привлек к расследованию «оборотня в погонах».

– Час от часу не легче! Кого это? – удивился Плетнев. – Не меня же, надеюсь? – сказал он в шутку, но в голосе послышалась легкая обеспокоенность. – Да и не в погонах я больше…

– Ты тут ни при чем.