Текст книги "Осужден и забыт"

– Хорошо, – задумчиво произнес Турецкий, и только я понял, что именно он имеет в виду…

– А вы откуда? Не из газеты, случайно? – смущаясь, спросила бухгалтерша.

– С телевидения, – хохотнул наш частник, обернувшись через плечо.

– А! – протянула бухгалтерша, мелко кивая головой и с уважением и любопытством поглядывая то на меня, то на представительного, как всегда, Александра Борисовича.

Я нащупал щеколду на обратной стороне калитки, приподнял ее, и мы вошли во двор. На истошный уже лай собачонки на крыльцо выглянула хозяйка и удивленно застыла, вытирая полотенцем руки и всматриваясь в фигуры незнакомых мужчин, идущих к дому.

– Здравствуйте! – улыбаясь, поздоровался Турецкий.

– Здравствуйте.

В голосе хозяйки слышалась тревога и удивление – кто пожаловал? Зачем?

– Хозяин дома?

– А зачем он вам?

– Хотели с ним договориться… – я тяжело выдохнул и подумал: «О чем договориться? Как ей объяснить?» – Привезти надо кое-что по хозяйству, а ехать по бездорожью, вот и ищем тракториста.

– А! – с облегчением улыбнулась хозяйка. – Так это к нему. Проходите. Иван! – крикнула она, входя в сени. – Иван, вставай, к тебе пришли. Ленчик, иди буди папку, скажи, что к нему насчет работы пришли договариваться, – шепнула она на ухо белобрысому мальчонке глуповатого вида, сидевшему в передней комнате за столом.

– Садитесь, подождите, – смущенно улыбаясь, жена тракториста предложила стулья и незаметным движением притворила дверь, ведущую в смежную комнату. – Только, ради бога, вы ему наперед водку не давайте! – зашептала она, умоляюще глядя на нас. – Будет просить, скажите нет, и все, после работы рассчитаемся. И денег не давайте, а то напьется и никуда не поедет. И по пути не зевайте, а то выскочит, купит – и все…

«Это в тайге-то», – подумал я. Турецкий понимающе кивнул:

– Не зазеваемся, будьте спокойны.

Едва она успела закончить эту душераздирающую тираду, из комнаты в переднюю вышел, щурясь на свет, сам тракторист. Физиономия у него была смазливая, хоть и опухшая слегка: кудрявый русый чуб, синие глаза с поволокой. Нравятся русским бабам такие вот непутевые…

Жена, заискивающе улыбаясь, засуетилась вокруг него, стала объяснять, в чем дело, и по ее голосу я понял, как хочется несчастной женщине, чтобы муж согласился на наше предложение. Ваня меж тем хмуро молчал, неприветливо глядя на Турецкого исподлобья. Пошарил рукой на буфете, взял пачку папирос и спички и, ни слова не говоря, направился к двери. Я даже растерялся, но жена тракториста подмигнула – ступайте, мол, за ним на крыльцо, договаривайтесь, все хорошо!

Мы вышли из дома и встали на крыльце рядом с трактористом. Тьма стояла над поселком, хоть глаз выколи. Только красная точка папиросы тракториста мерцала в угольной темноте.

– Мы, собственно, зачем ищем шофера с трактором, – кашлянув, заговорил Турецкий. – Надо попасть в Кыштым, а говорят, дороги туда плохие. Вот и думаю, сможете отвезти?

– Можно, – неохотно признался Ваня.

– Завтра, например?

– Завтра? Ну, не знаю… Дела у меня завтра. Может, на той неделе зайдете. Тогда и договоримся.

– Срочно нужно.

Ваня покачал головой и выпустил густую струю табачного дыма.

– Трудно это. Даже не знаю…

– Сделай, Ваня. Очень надо, – положил ему на плечо ладонь Турецкий.

Ваня засопел, что должно было проиллюстрировать одолжение, которое он нам делал…

– Трактор-то у тебя на ходу?

– Вроде.

Я, волнуясь, что вся его затея окажется напрасной, если сейчас этот дуболом откажется ехать только потому, что у него хандра с перепоя и башка трещит, принялся тоже уговаривать его, суля всякие выгоды. В пылу разговора я услышал какой-то тихий звук, словно лилась тонкой струей вода, и запнулся, прислушиваясь.

«Этот придурок что, мочится прямо с крыльца?! – косясь на тракториста, подумал я. – Как же с ним жена-учительница живет?»

Справив с крыльца нужду и застегнув штаны, Ваня икнул.

– Водка есть? – спросил он.

– Сейчас нет. После работы рассчитаемся, – твердо произнес Турецкий.

– Не, тогда я никуда не поеду, – категорично заявил Ваня. – Сейчас гони две бутылки.

«Набить бы тебе морду», – подумал я. Кулаки, надо сказать, так и чесались.

– Нет, – твердо ответил Турецкий.

– Ну на нет, как говорится… – тракторист выплюнул окурок и с независимым видом заложил руки в карманы.

– И не надо! – разозлился Турецкий. – Что, думаешь, ты один тут такой умный? Я сто баксов предлагаю плюс мой бензин, да любому сейчас скажу, он согласится! Едешь завтра или мне к другому идти?

Ваня задумчиво почесал затылок.

– Ладно, завтра поеду.

– Вот это другое дело… Когда выезжаем?

– А как скажешь.

– Пораньше, наверное? Часов в девять, как рассветет?

Ваня пожал плечами, мол, хоть бы и в девять, какое мне дело?

Договорившись с трактористом, мы спустились с крыльца, но, дойдя до ворот, я вдруг понял, что мы не учли одну важную деталь: каким образом завтра в девять утра окажемся здесь, в поселке? Частник сразу и наотрез отказался везти теменью, в шесть утра, из Красноярска в совхоз. Выход был только один – ночевать в поселке.

– Интересно, есть тут Дом колхозника какой-нибудь или общежитие? – бормотал я, пока частник вез нас снова к зданию правления.

Наше появление было встречено почти восторженно. Бухгалтерша, окруженная какими-то людьми, судя по их лицам, уже успела рассказать про налет незнакомых гостей «с телевидения». Теперь на меня и Турецкого смотрели с жадностью.

– А вы с какого канала? А что будете снимать? А вы Якубовича знаете? – зашумели собравшиеся.

– Скажите, – спросил Турецкий, – у вас есть тут общежитие или Дом колхозника? Нам бы переночевать…

– Зачем вам в общежитие идти? – наперебой заговорили они. – Там же одни алкаши живут да переселенцы. Что вы! Вы же там и не заснете!

– У меня переночуйте, у меня дом большой, – предлагала бухгалтерша.

Мы, поколебавшись, согласились.

И вправду, дом новой знакомой Екатерины Федоровны мог бы вместить целую армию постояльцев. Я, конечно, бывал в загородных домах и побольше, и побогаче, но этот, стоящий на краю поселка, под самым лесом терем-теремок, не низок, не высок, был лишен помпезности в стиле новых русских. Видно, строился дом с любовью и для удобства хозяев. Был он деревянным, снаружи сложен из бревен, внутри отделан резьбой, полы и потолки узорчатые, наборные – просто Кремлевский дворец после реставрации! Витые резные лестницы в мансарду, резные косяки, резная мебель…

– Это все мой муж, – с гордостью говорила бухгалтерша, проводя нас в гостиную. – Сам все сделал, он у меня золотым мастером был, на все руки мастер. Простым столяром начинал, а как на пенсию вышел, днями и ночами в сарае просиживал перед своими станками. Все сам сделал.

– И мебель? – спросил я, оглядывая великолепный резной буфет в стиле девятнадцатого века.

– Все, – подтвердила бухгалтерша.

– А дизайн кто делал? То есть кто узоры составлял, чертежи? – пояснил Турецкий, заметив, что новомодное словечко вызвало у бухгалтерши недоумение.

– Он все сам и делал, то по открыткам смотрел, как в каких музеях, потом он в Ленинграде, в Петродворце бывал, там присматривался.

Я покачал головой.

«Жил бы на Западе старик, прославился бы как второй Чиппендейл…»

Бухгалтерша проводила нас на кухню, разделенную на собственно кухню и столовую изумительной по красоте ажурной перегородкой. Пока я ее разглядывал, пытаясь разобраться в хитросплетении рисунка, Екатерина Федоровна включила электрический самовар, нарезала подаренную Турецким колбасу и поставила на стол преподнесенную им же бутылку водки.

«Вот менталитет русского человека, – думал я. – Иностранец, немец какой-нибудь или англичанин, он бы этого не понял. Американцы еще попроще, но Европа!.. Решили бы, что женщина выставляет на стол их же подарки от скупости, чтобы своего не потратить. А ведь она, наоборот, самое лучшее жертвует гостям. Она эту водку лучше бы для своей причины припрятала, но не может… И колбасу эту она бы с превеликим удовольствием сама употребила, такой колбасы и в Красноярске, наверное, не сыщешь, не то что тут. Вот она, зримая разница между ними и нами».

– Сейчас поужинаем, – сказала Екатерина Федоровна и, смущенно улыбаясь, добавила: – Может, вы снимете наш дом? Второй такой красоты по всей России небось не сыщешь. Показали бы в какой передаче.

Я испытал острое чувство стыда. Турецкий сделал вид, что не расслышал вопроса. Пришлось признаться, что частник наврал, а мы ни с какого ни с телевидения, а из столичной прокуратуры.

– Это просто шофер пошутил, – краснея, ответил я. – Вот Александр Борисович – помощник заместителя Генерального прокурора, а я – адвокат. В командировку сюда приехали.

Резонно решив, что хозяйка теперь может принять нас за мазуриков каких, я вытащил документы. Как ни странно, это признание только прибавило нам веса: провинциалы – люди основательные, и принадлежность к властным структурам ценится ими выше, чем к сомнительному шоу-бизнесу.

– Так вы прокурор из Москвы? – удивилась еще больше бухгалтерша, обращаясь к Турецкому. – Я думаю…

– Что вы думаете?

– Представительный, думаю, мужчина, не может быть, чтобы с телевидения.

После ужина она проводила нас в комнату за гостиной.

– Устраивайтесь здесь, на софе, а вы на кровати. – Турецкий явно больше приглянулся хозяйке, это ему она предложила кровать с толстенной периной и целой пирамидой подушек. – Белье вон в том шкафу, одеяла, подушки в ящике. Может, я вам постелю?

– Спасибо, мы сами, – скромно отказался Александр Борисович.

– Женатый, наверное, – улыбнулась Екатерина Федоровна. – И дети есть?

– Есть.

– Вот и мы эту комнату для внуков специально отвели. Как приедут все, как соберутся, так полон дом народу, а так я все одна да одна.

– А не боитесь одна в таком доме жить? – невольно вырвалось у меня.

Екатерина Федоровна пожала плечами:

– А что вы думаете? Боюсь. Как муж умер, дети меня к себе зовут. Дочка у меня в Нижнем Новгороде. Да, замуж вышла, за кооператора, – с материнской гордостью в голосе произнесла бухгалтерша. – А сын в Красноярске, своя фирма у него, продукты завозит. Тоже меня к себе забрать хотел, а мне этой красоты жалко.

Бухгалтерша обвела глазами комнату.

– Ведь всего с собой отсюда не заберешь, – прошептала она, вытирая глаза. – Вы посмотрите, какие полы, какие потолки, стены… Как их забрать? Стены ведь не заберешь.

Она оглядела комнату, смахнула невидимую пылинку со столика.

– Боюсь, конечно. Тут люди лихие… Ну ничего, у меня двустволка мужнина есть. Так что, если кто явится, живо кой-чего отстрелю.

И она, зардевшись, вышла.

Уже лежа в постели, выключив свет, я долго рассматривал узорное панно на стене возле кровати. Из различных оттенков деревянных дощечек на стене был выложен пейзаж: обрыв реки, сосны над обрывом, птицы в небе под облаками, олень выглядывает из чащи, и даже, если присмотреться, то видишь фигурки человечков – то ли лесовичков сказочных, то ли детей, – которые с лукошками присели возле елочки…

Трофимов неподвижно стоял в кабинете Лопатина, глядя на молодого начальника колонии. Сидя за столом, Лопатин листал подшивку из личного дела заключенного Трофимова, не глядя в его сторону, стараясь выдержать тяжелую паузу. Всей кожей он ощущал на себе тяжелый, немигающий, неподвижный взгляд вошедшего зека и наконец не выдержал. Захлопнув папку, он встал из-за стола.

– Ты писал?

Он сунул Трофимову в лицо смятую петицию от «общего собрания заключенных».

– Я, – спокойно признался Трофимов.

– Ну и что ты этим хотел сказать?

– Там все написано, – спокойным и даже словно усталым голосом ответил старый зек.

– Кто еще входит в это твое общее собрание? Назовешь по именам, вернешься к себе на кухню, нет – неделя карцера! Быстро, называй.

«Неделя, – медленно протекла по жилам страшная мысль, – сто шестьдесят восемь часов… Это смерть».

– Ну, не выпендривайся, Трофимов, ты же старый человек, – с неожиданной жалостью в голосе сказал присутствующий здесь же Саламов, глядя на сгорбленную фигуру в бесформенной черной телогрейке и ватных штанах. – Что тебе до всех этих отморозков? Это же ворье, убийцы, что у тебя с ними общего? Ты же сам не хочешь, чтобы колония взбунтовалась. Ты же просто писарь, а они тебя заставили. Ну?..

Трофимов вдруг подумал, что начальник его отряда ведет себя, как учитель, наводящими вопросами подсказывающий нерадивому ученику правильный ответ.

– Ладно, уведите, – махнул рукой нетерпеливый молодой Лопатин. – В карцере подумает, может, поймет, что к чему. Уведите!

Охранник подтолкнул Трофимова концом резиновой палки.

В это время на столе начальника загудел телефон внутренней связи.

– Да! – раздраженно крикнул в трубку Лопатин, и вдруг выражение его лица поменялось.

У Саламова упало сердце. Он представил, что это звонит кто-нибудь из контролеров, чтобы сообщить страшную новость: на зоне бунт, взяты заложники, захвачено оружие…

– Уже здесь?! – растерянно повторил Лопатин. – На КПП?.. С кем встретиться?! – воскликнул начальник колонии таким тоном, словно приехавший неизвестный выразил желание встретиться с далай-ламой или Наполеоном. – А он один? Что, с трактором? Каким еще трактором?

Прижимая трубку к уху, Лопатин повернулся и выглянул в окно. Саламов тоже вытянул шею, пытаясь увидеть, что там творится возле ворот лагеря, но за широкими плечами Лопатина ничего не разглядел.

– Пропускайте, – наконец приказал Лопатин.

Он положил трубку и растерянным взглядом обвел кабинет. Охранник, опомнившись, снова толкнул Трофимова по направлению к двери.

– Стой! Подожди, не уводи его, – приказал Лопатин и повернулся к охраннику: – Свободен! Трофимов, садись, – кивнул он на стул возле своего стола. – Ты жди за дверью, – крикнул он выходящему охраннику.

В кабинете наступила гробовая тишина. Трофимов с невозмутимым видом сел на предложенный стул. Скованные сзади руки мешали ему откинуться на спинку стула, поэтому он сидел сгорбясь, похожий на старого ворона.

– Зачем к тебе из Москвы помощник Генпрокурора едет? – жестко спросил Лопатин, наклоняясь и заглядывая в изборожденное морщинами лицо зека.

Трофимов с удивлением поглядел на Лопатина.

– Не понял вашего вопроса, гражданин начальник.

– Повторить? – нетерпеливо воскликнул тот. – К тебе люди от заместителя Генпрокурора России приперлись на тракторе через тайгу из Красноярска. Зачем, интересно? Ты случайно не знаешь?

Трофимов снова поднял глаза на своего природного врага. На его лице застыло изумленное выражение.

– Чем же ты прославился, Дед, что тобой аж в Москве заинтересовались?

– Не могу знать, гражданин начальник, – вполне серьезно ответил зек.

– А может, ты и туда телегу накатал, грамотей?

Опустив голову, Трофимов молчал.

– Не писал я ничего, – наконец сказал он, – да вы и сами прекрасно знаете, что не писал.

– Да кто ты такой, Трофимов? Артист какой-нибудь знаменитый или президентский кум, кто?

– Никто. Так, божий человек, – тихим голосом произнес старый зек, глядя в глаза начальнику.

Лопатин в ответ хохотнул.

– Так, а почему же к тебе люди приехали? – продолжал допытываться он.

Трофимов пожал плечами.

…Начальник Кыштымской колонии Лопатин встретил нас настороженно, но с видимой потугой на душевность. Тут же принесли чая – крепкого, индийского. В хрустальной вазочке подали смородиновое варенье.

– Замерзли, пока добрались? Что же вам, вездехода не нашли? – делал удивленное лицо Лопатин. – А может, покрепче чего-нибудь выпьете для здоровья?

– Можно, – согласился я. Турецкий молча кивнул.

Мои ноги совершенно одеревенели от холода, несмотря на то что Екатерина Федоровна, узнав, куда мы едем, снабдила нас на дорогу гигантскими валенками, запас которых хранился у нее в подвале.

Пока мы пили чай с водкой, из соседнего кабинета заместитель Лопатина обзванивал семьи всех начальников подразделений со срочным заданием – организовать обед приезжим московским гостям. Распределили обязанности: один режет теленка, другой жертвует на общее дело картошку и маринады, супруга третьего печет пироги… и так далее.

Пока согревались, Турецкий изложил Лопатину суть дела. Начальник колонии мысленно успокоился: ух, и всего-то! Вот тебе и страшное московское начальство с ревизией…

– Только он тертый старик, ваш Трофимов, я даже не знаю, как его заставить вам помочь. Ни на какой контакт с администрацией лагеря он не идет, держится особняком, но у воровских авторитетов пользуется уважением. Так что я даже не знаю, – развел Лопатин руками.

– Ничего, – потирая ладони над раскаленной докрасна печкой, сказал Турецкий, – я бы хотел с ним сейчас же встретиться. У нас не так много времени.

– Вы что, уже сегодня обратно в Красноярск собираетесь?

– Да, а что?

Лопатин ухмыльнулся:

– Нет, ничего. Вы что, думаете, Трофимов за это время разговорится?

Он позвонил по телефону внутренней связи и приказал привести Трофимова.

– Ну, заходи, божий человек, – приветствовал он старого зека. – Вот, к тебе.

Остановившись на пороге кабинета, старик мял шапку, исподлобья глядя на нас.

«Это он!» – подумал я, прямо как Татьяна Ларина при виде Евгения Онегина. Никаких сомнений не оставалось – перед нами стоял именно тот, кого мы искали. Видно, похожие мысли посетили и Александра Борисовича.

Взгляд Трофимова был таким же, как и у всех заключенных, не выражающим ничего, кроме тревоги, – что-то случится в следующую секунду.

«Наверное, так беглые крепостные смотрели на своего барина», – пришло мне на ум странное сравнение.

– Проходи, садись. Тебе пару вопросов задать хотят, – приказал начальник.

«Э, нет, при Лопатине этот дед ни слова не скажет», – подумал я.

Трофимов сел, опустив голову и глядя на носки своих огромных безобразных валенок.

– Дмитрий Алексеевич, позвольте вас на два слова, – произнес я, решительно уводя Лопатина в другой конец кабинета. – Позвольте нам переговорить с заключенным с глазу на глаз. Ваших интересов это никак не затрагивает, я лишь хочу уточнить подробности одного старого убийства, которое произошло в Кыштымской колонии больше десяти лет назад. Вас ведь тогда здесь еще не было?

– Нет.

– Вот видите. В любом случае, если возникнут всякие осложнения, без согласования с вами из Кыштыма не просочится ни одно слово. Может быть, вы пока распорядитесь насчет обеда? Извините, что я вас прошу, – милейшим тоном прошептал я.

– Ладно, говорите. Охрана за дверью. Если что, кнопка под столом.

– Понятно.

«Странно, почему он обиделся? – подумал я, провожая Лопатина недоуменным взглядом. – Может, ждал чего? Денег? Да вряд ли, с нас, представителей Генпрокуратуры… Хотя кто его знает? А может, просто смутился, нечасто ведь гости из Москвы приезжают. Черт его знает, поймешь тут местный менталитет…»

Я вернулся к столу.

– Садитесь на диван, – доброжелательно предложил Турецкий Трофимову. – Там вам удобнее будет беседовать.

– О чем мне с вами беседовать? – не меняя позы, спросил старый зек.

– Сигарету хотите?

Я осекся, поняв, что со скованными за спиной руками Трофимов не сможет курить. Турецкий вызвал охрану и попросил снять наручники.

– Не положено.

– Ну так застегните наручники впереди, чтобы он руками мог пользоваться.

Охранник выполнил эту просьбу.

– И еще два стакана чая принесите.

Охранник вышел. Я прикурил для Трофимова сигарету и подал. Тот, затянувшись, с интересом повертел ее перед глазами.

– «Мальборо»?

– Да, «Мальборо».

Трофимов хмыкнул и качнул головой.

– Давно я не курил таких… – но тут же осекся и замолчал, опустив взгляд.

– Нам нужна информация об убийстве заключенного, которое произошло в этой колонии в восемьдесят пятом году. Вы в то время находились уже здесь? – спросил Турецкий.

– Зачем спрашивать? Откройте материалы личного дела.

– Документы могут давать ошибочную информацию. Мне нужен ваш ответ.

Трофимов снова усмехнулся.

– Документы никогда не ошибаются, гражданин начальник.

– Все-таки вы находились в восемьдесят пятом году в Кыштымской колонии?

– Ну, находился.

– Были переведены сюда из другой зоны?

Трофимов кивнул – чуть более заинтересованно.

– Вы были знакомы с заключенным Михайловым Алексеем Константиновичем? – вставил я.

Трофимов странно усмехнулся и отрицательно покачал головой.

– Нет, гражданин начальник, я такого не припомню.

– Михайлов жил в одном блоке с вами. Посмотрите на фотографию.

Я выложил на стол старый, еще шестидесятых годов, любительский фотоснимок, на котором было запечатлено веселое, улыбающееся семейство – красавец муж в смокинге, жена в светлом платье и шляпке и двое карапузов разного возраста, но в одинаковых матросских костюмчиках.

– Посмотрите на этого человека. – Я ткнул пальцем в изображение красавца мужа. – Подумайте, припомните. Вы должны были его знать.

– Это что за барин? – насмешливо глядя на фотоснимок, сказал Трофимов. – Не припомню здесь такого.

«Ты только погляди, – с уважением подумал я, – даже бровью не повел. Настоящий разведчик».

– Должны помнить, – строго сказал Турецкий. – Этот Михайлов был убит здесь, на зоне, расстрелян охраной якобы при попытке к бегству. Помните хотя бы этот случай?

Трофимов упрямо молчал.

– Я здесь уже пятнадцать лет, – сказал он наконец, – и за это время понял одну непреложную истину: у кого короче память, тот дольше живет. Так что зря вы приехали. Я ничего не знаю.

…Первый взрыв взломал толстую кромку льда возле берега. Оглушенная вторым взрывом, кверху пузом стала всплывать жирная енисейская рыба.

– В воду! – командовал бригадир, и пятнадцать кыштымских зеков с быстротой сеттеров бросились в воду, собирая дырявыми ведрами, корзинами, просто руками плывущую поверху рыбу.

Глаза их блестели от голода и предвкушения горячей ухи. Ни ледяная вода Енисея, ни мороз не казались им страшными.

– Все-таки добились, а! – перешептывались те, кто знал про письмо начальнику зоны.

– Эх, жаль, нет Деда. Кто без него приготовит смачную ушицу?

Добычу ссыпали в мешки и бегом таскали к грузовику. К вечеру команда рыболовов прибыла обратно в Кыштым, но на въезде в поселок зеки с удивлением и разочарованием увидели, что грузовик, на котором везли рыбу, поворачивает не в сторону зоны, а к поселку.

Зеки поняли, что их обманули. Начальство наловило рыбы для себя.

В тот вечер гороховая баланда всем казалась еще горше, чем обычно. Никто не торопился ее есть. Перед глазами рыболовов стояли соблазнительные картины: горы жареной рыбы, фаршированные щуки на длинных блюдах, котлы дымящейся пряной ухи…

Зона застыла в оцепенении. Все ждали, когда грянет буря.

…Мы бились уже час. Трофимов не желал ничего говорить.

– Может, прерветесь? – заходя в кабинет, предложил Лопатин.

По нашим лицам Лопатин понял, что старик, как он и предупреждал, оказался твердым орешком, и в душе позлорадствовал.

– Обед готов.

– Принесите сюда, в кабинет, – железным тоном скомандовал Турецкий.

Лопатин, логично рассудив, что раз невесть откуда взявшиеся московские гости командуют, значит, имеют на это право, скрылся за дверью.

Через минуту на столе стояли четыре тарелки с умопомрачительно ароматной дымящейся ухой.

– Эх, – весело воскликнул Александр Борисович, вдыхая рыбный дух. – Для того чтобы такой ушицы отведать, не грех и сюда, за полторы тыщи километров, податься.

Я с изумлением отметил, что он начал изъясняться с какими-то не свойственными столичному жителю интонациями. Например, Турецкий сказал слово «километров» с ударением на первом «о». «Это профессиональное», – подумал я.

– Да-да! – кивал Лопатин, мешая густой суп ложкой.

И только Трофимов сидел чернее тучи. Я не мог понять, почему появление на столе тарелок с изумительной ухой произвело на него такое гнетущее впечатление. «Это странно, – подумал я, – любой зек набросился бы на такую вкуснятину, а этот только ложкой ковыряет. Что-то тут не то…» И еще я заметил, что старый зек и начальник колонии посматривают друг на друга тоже не совсем обычно…

– Откуда рыбка-то, гражданин начальник? – наконец нарушил тишину Трофимов.

Глаза Лопатина забегали. Я тотчас же понял, почему: такое запанибратское обращение зеков к начальству не допускалось.

– Из Енисея, – наконец проговорил Лопатин, – с утречка глушили…

– Вот и ладно, – чуть повеселел Трофимов, – значит, зона сегодня сыта?

Лопатин засопел и перевел взгляд в тарелку, где среди золотистых кружков жира и колечек лука белели щедрые куски сазана, омуля, сома и щуки.

Трофимов внимательно смотрел на Лопатина. Я буквально ощутил, как буравчики его глаз протыкали начальника насквозь. Турецкий, судя по всему, тоже заметил, что между начальником колонии и старым зеком есть какая-то недосказанность.

– Сыта зона сегодня? – еще раз тихо повторил старик.

Лопатин снова не ответил. Трофимов аккуратно положил ложку, встал и произнес:

– Прошу отпустить на зону. Больше я на вопросы отвечать не буду. Не мое это дело – с мусорами уху шамать.

У Лопатина глаза буквально полезли на лоб.

– Да как ты?.. – задыхаясь от злости, выдавил он. – Да как ты, говно вонючее, разговариваешь?! Да я тебя!.. В карцер!

Я понял, что пора вмешаться. Но Александр Борисович меня опередил.

– Нет, – спокойно сказал он, – никакого карцера, пока мы не закончили работать с заключенным. А вы, Трофимов, обязаны отвечать на мои вопросы. Ясно?! Сядьте!

Это было произнесено настолько властным тоном, что все разом замолчали. Трофимов сел.

– Ну вот что, начальник, – проговорил старый зек, – рыбки они наглушили, я думаю, немало. Так что условие мое таково – сегодня зону кормят этой рыбой. Иначе будет бунт. А я вам все рассказываю. Как на духу. Идет вам такой расклад?

– Молчать! Ты еще будешь тут условия ставить?! – заорал Лопатин, хлопая по столу так, что густая ароматная жижа через край тарелки брызнула на стол. – Я тебя сгною!..

В комнату на крики ворвались два вертухая.

– Тихо! – крикнул Турецкий. – Я буду говорить!

Лопатин испуганно глянул на него и сделал знак вертухаям скрыться за дверью.

– Ну вот что, – жестко и твердо произнес Александр Борисович, обращаясь к Лопатину. – Я вижу, у вас тут все не так гладко. Если в Москве узнают о фактах ограничения пищевого рациона заключенных, пойдете под суд. Зону немедленно накормить. Иначе я сейчас же звоню в Москву. Минуя Красноярскую прокуратуру. Напрямую! Вам это ясно?!

И он назвал несколько фамилий, от которых у Лопатина затряслись коленки.

– Да… да… никаких фактов… никакого ограничения рациона… Все будут сыты-накормлены.

– Лично проверю! – гремел неумолимый Турецкий. – А теперь уберите это. Нам нужно поговорить с заключенным.

Когда мы с Трофимовым остались наедине, Турецкий сказал:

– Ну что, Алексей Константинович, рассказывайте, как дело-то было.

Старик сглотнул, откашлялся в кулак и заплакал…

…Высоченная сосна резко накренилась и «соскочила». То есть тонкая перемычка, которая соединяла ствол с пнем, надломилась, и дерево повалилось совсем не в ту сторону, куда планировалось. Михайлов и моргнуть не успел, как зек в серой телогрейке повалился на снег, придавленный тяжелым стволом. Кинувшись к нему, Михайлов обнаружил, что помочь тут уже нечем. Дерево снесло зеку половину лица… Он заглушил стрекочущую бензопилу, но потом, подумав, запустил ее снова. И положил рядом, на снег.

План созрел моментально. Михайлов скинул свою телогрейку, снял со стремительно остывающего тела одежду… На кусочке ткани, пришитом с левой стороны телогрейки, химическим карандашом было выведено: «Трофимов». Для того чтобы переодеться, потребовалось от силы полторы минуты. Теперь под деревом лежал человек, на ватнике которого значилось: «Михайлов»…

– Эге-гей! – закричал Михайлов. – Сюда!

Первым к трупу подбежал лейтенант Кривомазов. Он глянул на ватник лежащего, потом на Михайлова и, конечно, все сразу понял. У зека сжалось сердце. На этот раз его жизнь оказалась в руках Кривомазова. Как поступит этот человек, от которого никто из зеков не то что добра, приличного слова не слышал – только окрики и матерщину?..

– Ну вот что, заключенный Трофимов, – сказал Кривомазов как ни в чем не бывало, – беги на заимку, скажи, была попытка побега.

И, вытащив из кобуры пистолет, не глядя два раза шмальнул в бездыханный труп. Так Алексей Михайлов стал Трофимовым.

Перед отъездом Турецкий отвел начальника лагеря Лопатина в сторонку и сказал:

– В общем так, за Трофимова отвечаете головой. Понятно?

Лопатин закивал. У него в мозгу до сих пор звенели грозные фамилии московского начальства, которые назвал Александр Борисович.

– Если у него хоть волосок с головы упадет… Делайте что хотите, хоть в собственную постель вместо жены кладите, но берегите Трофимова как зеницу ока.

– Есть! – ответил Лопатин.

– Берегите его, Лопатин! – погрозил пальцем Турецкий.

– А что, Трофимов очень важный человек? – осмелился наконец спросить Лопатин.

Турецкий многозначительно кивнул.

– Чрезвычайно важный. Вы даже представить не можете, насколько важный.

Я вслед за Турецким сел в вездеход и захлопнул дверь.

А Лопатин еще долго стоял у ворот зоны, наблюдая за удаляющейся точкой на белом заснеженном поле. Ветерок нес с кухни аромат варящейся ухи…