Текст книги "Все к лучшему"

– Не хочу, чтобы хоть кто-нибудь меня провожал. Поеду одна. Так мне будет лучше, да и вам всем спокойнее.

– Тогда давай завтра вместе в храм сходим.

Анна не возражала.

18

Она росла в семье, далекой от религиозных верований, традиций и обычаев. Вся их причастность к вере ограничивалась тем, что, как и все русские, перед Пасхой они особенно тщательно прибирали свое жилье, Вера Игнатьевна занималась пасхальной выпечкой, а она помогала отцу красить яйца. Тогда, в ее детские годы, сущность и значение происходящего были ей непонятны, но какая-то особая магия, которая сопровождала все эти действа, особая атмосфера единства и единения семьи каждый раз завораживали. И это осталось в ней одним из самых теплых воспоминаний детства.

Повзрослев, и она не избежала вечных вопросов, ответы на которые ищет каждое поколение. В чем смысл жизни? Зачем я родился? Что будет после того, как меня не будет? Но ответы на все эти вопросы она искала в далекой от религии области.

В отличие от нее, Катерина с раннего детства была с богом на «ты». Каждое воскресенье ее, совсем маленькую, мать несла на руках в церковь за несколько километров от их родной Расстегаевки. Старший брат, Виктор, шагал рядом, держась за материнскую юбку. Постепенно эта привычка к еженедельному посещению храма переросла в потребность. Но осознанная вера в бога пришла к ней спустя годы.

Уехав из деревни и вступив во взрослую жизнь, Катерина не изменила привычкам, привитым матерью. Ее жизнь изменилась – потребность в обращении к богу осталась. Зная, как тяжело приходится жить подруге все эти последние годы, несколько раз Катерина была близка к тому, чтобы поговорить с ней, и каждый раз не решалась. Да, конечно, верить или не верить, искать или не искать утешение у бога – личное дело каждого. Да, конечно, она старается помочь, делая все возможное, но она не всесильна. Она не может дать мужество, терпение и душевное равновесие. И однажды Катерина решилась.

– Ань, завтра воскресенье, я, как всегда в храм иду, – предложила она как-то. – Хочу позвать тебя с собой. Не спрашивай меня ни о чем. Просто пойдем. А потом можем поговорить, если захочешь.

Неожиданно для Катерины, да и для самой себя тоже, Анна согласилась. Тогда, в то первое посещение церкви она больше смотрела по сторонам, растерявшаяся и потерявшаяся. Службы в это время дня не было, но люди приходили и приходили. Вот недалеко от нее остановилась женщина. Черная траурная одежда, скорбное лицо… А вот мимо прошла другая, толкая перед собой инвалидную коляску, в которой сидел мальчик лет пятнадцати…

Из храма они выходили молча. На улице, повернувшись к подруге, она смогла сказать только:

– Спасибо, Кать. Не подвози меня. Я на автобусе поеду.

А потом шла пешком несколько остановок.

Какая-то новая, другая сторона жизни, новая правда открылась ей. Но в чем она? Как уловить незримую сущность происшедшего? И где та нить, ухватившись за которую можно к этой сущности прийти? Разобраться во всем этом сразу было невозможно. Возможно ли когда-нибудь?

Она позвонила через несколько дней:

– Кать, я на этой неделе снова с тобой в церковь пойду, если ты не против. Только, может быть, встретимся заранее? Я хочу, чтобы ты мне объяснила некоторые мне непонятные вещи.

«У каждого человека своя дорога к богу, – убежденно говорила ей Катерина. – Другое дело, пойдет он по этой дороге или нет. Тут уж у каждого из нас есть право выбора. За меня этот выбор когда-то сделала моя мама, и я ей очень благодарна за это. С тех пор я хожу в храм.

– За чем ты туда ходишь?

– За утешением и за прощением. И потом, священник моей первой деревенской церкви часто говорил: «Мы каждую неделю чистим свое жилище, а душу очистить забываем.» Может быть, для тебя это звучит выспренне, но я хожу в храм и за этим.

Так Катерина стала для Анны своего рода духовным пастырем, а храм – источником, из которого она черпала мужество и утешение.

19

Как долго, бесконечно долго стоит она перед иконой Федоровской Божьей матери, пытаясь найти нужные, точные и верные слова. Только сегодня они никак не находятся, а глаза с иконы смотрят на нее сурово и непрощающе. Но вот через боковое окно в храм проник одинокий солнечный луч и быстро скользнул по лицам святых. Ей показалось, что выражение лица богоматери изменилось, а глаза смотрят не нее более внимательно и понимающе. Возможно, только показалось, но ведь все мы иногда видим то, что хотим, то, что надеемся увидеть.

«Прости меня, – мысленно попросила она, поклонившись. – Спаси и сохрани моего будущего ребенка.»

20

Аэропорт Шереметьево жил своей обыденной жизнью. Взлетали и прилетали самолеты, а огромные толпы народа перемещались куда-то постоянно. Все это напоминало огромный муравейник с непрекращающимся и беспорядочным для непосвященного взора движением. И в этом шуме и толчее, в этом огромном скоплении снующего туда-сюда народа никто не обращал внимания на маленькую, съежившуюся фигурку одиноко сидящей женщины.

Анна сидела в уголке дивана, стараясь занимать как можно меньше места, стараясь казаться еще более незаметной. Ей было плохо, так плохо, как еще никогда в жизни. Она хорошо знала, что такое беды и несчастья, но раньше она им противостояла не одна. Рядом всегда были ее дети и мама, рядом всегда была верная подруга. Отныне и на несколько месяцев вперед ей предстоит быть одной. Есть ли оправдание тому, что она делает? Как-то все сложится там, за океаном? Как пережить эти месяцы? И как потом она будет жить? Как переживут это время мама и ее девочки?

В это время она почувствовала на себе мимолетный взгляд присевшей рядом ненадолго женщины. Во взгляде было любопытство и еще что-то, похожее на жалость или сочувствие.

«Я не могу оставаться в таком состоянии. Надо что-нибудь делать и срочно,» – промелькнуло в голове. Она встала и пошла в туалет, где оставалась достаточно долго, брызгая себе в лицо холодной водой, стараясь привести себя в чувство.

«Решение уже принято, хорошее или плохое, правильное или неправильное, но принято. Все уже началось. Я не знаю, какой будет выбранная мною дорога, но я должна по ней пройти.»

Часть вторая

1

В самолете поначалу было суетно и шумно. Пассажиры громко переговаривались и смеялись, пристраивая свой ручной багаж, снимая верхнюю одежду, сворачивая и укладывая ее на полки, расположенные над сиденьями: готовились к длительному перелету. Все эти шумы доходили до Анны словно сквозь толстый слой ваты, как нечто нереальное, что-то, к чему она сама не имела никакого отношения. Она сидела в кресле, не раздевшись, держа на коленях сумку, не в силах пошевелиться…

Стюардессы пошли по салону самолета, проверяя, хорошо ли закрыты полки, все ли пассажиры пристегнуты. Одна из них остановилась возле нее, помогла ей раздеться, убрать сумку и куртку, показала, как надо пристегиваться. «Значит, наверное, скоро взлетаем,» – безразлично подумала Анна.

Но, когда самолет вырулил на взлетную полосу и начал набирать скорость, она со страхом вцепилась в ручки кресла. Это было ее первое воздушное путешествие…

Самолет набрал высоту и взял курс на Нью-Йорк. Анна смотрела на экран телевизора, загоревшийся над каждым пассажирским сидением: маленький самолетик на нем быстро удалялся от Москвы.

«Боже мой, где я уже сейчас нахожусь по отношению к своему дому и своим детям! И с каждой минутой это расстояние увеличивается! Не могу поверить, что все это происходит со мной!» – пронеслось в голове и с болью отозвалось в сердце.

Несколько лет назад, готовясь к урокам, посвященным новым процессам в тогда еще советской литературе, произведениям, долгое время закрытым и запрещенным для рядовых, тогда еще советских читателей, она случайно наткнулась на одну фразу, которая ей очень понравилась. Впоследствии эта фраза не раз цитировалась на ее уроках.

«Событие уже совершилось, но разум его еще не освоил.» Почему именно сейчас эта фраза всплыла в памяти, было не очень понятно, но что это значит доподлинно, стало понятно только сейчас…

В притихшем было салоне самолета стало снова шумно. Анна подняла голову: по проходу шли стюардессы, толкая перед собой тележки, предлагая пассажирам еду и напитки.

«И я поем! – неожиданно браво подумала она. – И даже выпью, немного, если предложат. Да что же это такое, в самом деле, может хватит уже в черные мысли погружаться? А как же другие люди, преступления совершают, обманывают и обворовывают, порой даже самых близких, и часто совсем не богатых, и после всего этого спят спокойно? А сколько подличают по мелочи! Ну, тут-то ты уж совсем загнула, все это не про тебя писано. И свою совесть ты этим не успокоишь.»

Стараясь уйти от невеселых мыслей, Анна подняла голову и начала прислушиваться к тому, что происходило вокруг. Вокруг говорили в основном на двух языках: русском и английском. «Вот это да! – удивилась она. – Оказывается, я понимаю не только свой родной, но и английский. Не все, конечно, но во всяком случае понимаю, о чем идет речь, схватываю главную тему разговора. Наверное, и ответить смогла бы. Не напрасно в институте надо мной иногда подшучивали, что я могла бы успешно учиться на двух факультетах сразу – филологическом и инязе. Все свои пятерки по английскому, и в школе, и в вузе я не зря получала. Да и мои усиленные занятия перед поездкой не пропали даром. Только вот помогут ли мне эти знания в предстоящих испытаниях и мытарствах?… Кто-нибудь знает ответ на этот вопрос?…» – печально закончила, возвращаясь все к тому же.

Через несколько минут тележка с едой и напитками остановилась рядом с ней…

2

Анна шла к выходу на ватных ногах, стараясь не думать о том, отгоняя от себя страшную мысль о том, что же она будет делать, если в толпе встречающих никто не будет держать табличку с ее именем… Прилетевшие пассажиры торопливо обгоняли ее, задевая порой своими чемоданами, она не замечала ничего, каждый шаг давался с огромным трудом… «Без паники, – успокаивала сама себя. – Этот страшный момент пока еще не наступил. И наступит ли? Неизвестно. Давай вперед, ты знала, на что шла. Знала, конечно. Но даже в самых страшных мыслях не представляла себе, до какой степени это будет страшно.»

Она увидела свою табличку, подошла к женщине средних лет и сказала по-английски:

– Здравствуйте. Анна Велехова – это я.

Пересохший рот отказывался говорить.

– Здравствуйте. А я Линда, – женщине говорила по-русски почти без акцента. – Я буду Вашей помощницей на несколько ближайших дней. У Вас есть какие-нибудь просьбы?

– Что Вы имеете в виду? – не поняла Анна.

– Хотите ли Вы что-нибудь? Например, поесть, выпить кофе или что-то еще? Я спросила потому, что мы еще не прибыли на место. Наш следующий самолет через час двадцать, и неплохо бы поторопиться: аэропорт очень большой, пока доберемся до нашего выхода, немало времени пройдет, да еще и зарегистрироваться надо. Поэтому, если Вы ничего не хотите…

– Спасибо. Ничего не хочу. Разве что спросить…

Но Линда на вопросы не отвечала. «Конечно, ей так приказано. И почему она должна отвечать? И мне… разве не все равно, куда мы двигаемся дальше?» – подумала Анна и сказала:

– Можете не отвечать, если не хотите, или, может, Вам так приказано. Да и мне все равно, какое у нас дальше направление. Скажите только, могу ли я позвонить домой. Я много говорить не буду, только, что у меня все в порядке.

– Мы вылетаем на Сан-Франциско. Позвонить сможете, когда доберемся до места. Там будут другие люди, они и должны разрешить, – Линда была краткой и сухой по-деловому.

«Сан-Франциско! – похолодело у нее в груди. – Это же на другом конце США. Боже мой! Неужели я буду еще дольше от дома! Только бы не потеряться, не пропасть на этом огромном пространстве! Выжить, выкарабкаться! Кто меня потом найдет, кому до меня будет дело, если… что?»

Что – что? Было неизвестно не только ей. Никто не знает даже ближайшего будущего, даже того, что может произойти через пять минут. В той же чрезвычайной ситуации, в какой она оказалась, невозможно было даже ничего предположить…

3

После Сан-Франциско они еще ехали куда-то на машине, казалось ей, долго, бесконечно долго. Анна потеряла счет времени, не понимала, в каком направлении они двигаются, не знала уже даже приблизительно, где находятся.

Голова болела и от усталости, и от бесконечных навязчивых и тревожных мыслей. Хотелось спать, но она была почти уверена, что не заснет, если такая возможность появится…

Наконец машина свернула на узкую дорогу, по краям деревья, деревья. «Как будто в лес углубляемся,» – успела подумать… Машина остановилась перед большими массивными воротами, которые почти сразу же начали бесшумно открываться…

Она помнила, как они вошли в какое-то помещение наподобие приемной. Как она попросила разрешения позвонить.

– Звоните. 2—3 минуты. В присутствии Вашего переводчика. Никаких сведений передавать нельзя, – ответили ей.

Дрожащей рукой Анна набрала номер.

– Мама…

Наверное, Вера Игнатьевна сидела рядом с телефоном, потому что ответила сразу.

– Господи! Анечка. Родная моя! Где ты? Как дела?

– Все хорошо. Добралась до места. Но очень устала и говорить долго не могу. Сколько сейчас у вас времени? Как ты? И дети?

– У нас десять часов утра, – Вера Игнатьевна как будто все сразу поняла и была очень краткой. – И все хорошо и со мной, и с внучками. А ты, постарайся хорошенько отдохнуть, если такая возможность представится, не беспокойся о нас. У нас все в порядке. Сможешь еще позвонить? Нам главное знать, что ты жива и здорова.

– Думаю, смогу. А пока до свидания. Целую вас всех крепко-крепко и очень люблю.

Еще она помнила, как ее вели куда-то, как она силилась сообразить, сколько же сейчас времени здесь, здесь, где она находится. А где она находится? Должно быть, все-таки недалеко от Сан-Франциско. Значит, если это так, то сейчас, скорее всего, полночь. Пройдя несколько сотен метров, они вошли в ворота, небольшие, которые сопровождавшая их женщина открыла ключом. Неширокая аллея, засаженная по бокам высоким густым кустарником, и в конце ее – маленький одноэтажный домик.

«Здесь Вы будете жить. Скорее всего недолго. До тех пор, пока мы не найдем семью, которая захочет взять Вашего ребенка,» – объясняла женщина.

Несмотря на усталость, Анна все понимала, но не останавливала Линду, продолжавшую переводить. Почему? Вконец растерявшаяся Анна вряд ли могла сейчас ответить даже на более простой вопрос.

«Я покажу Вам дом. Потом можете принять душ и отдыхайте, – продолжала женщина. – Только сначала примите это.»

Женщина достала из кармана какие-то таблетки, взяла одну, положила ее в стакан, налила туда воды из графина, стоящего на столе, и протянула стакан Анне.

– Что это? – испуганно спросила Анна.

– Выпейте, – повторила женщина. – Никакого вреда это Вам не принесет.

«Какая разница! Если и принесет,» – обреченно подумала она, послушно взяв стакан…

Еще помнила, как женщины ушли, пожелав ей спокойной ночи. Но как она добралась до постели и как раздевалась, уже нет…

Странно, что в памяти осталась последняя мысль, с которой упала, проваливаясь в глубокий сон… «Проснусь ли завтра?…»

4

Она проснулась. Вернее, ее разбудили.

То, что кто-то стоит над ней, пытаясь разбудить, не сразу дошло до сознания. Медленно села на кровати, стараясь вернуться к реальности, сообразить, где находится, кто только что дотрагивался до ее плеча, что вообще вокруг происходит.

Рядом с ее кроватью стояли Линда и женщина, кажется, незнакомая. Точно, не та, что была вчера. Или это было не вчера? Что же с ней такое? Давай, Анна, приходи в себя!

Женщина начала говорить что-то, что она не сразу поняла. К счастью, Линда переводила:

– Вчера Вы приняли лекарство, успокоительное, сочетающееся также с легким снотворным действием. Все это дало такую реакцию, видимо, потому, что Вы к тому же сильно устали. Да еще разница во времени. Но не беспокойтесь, это быстро пройдет. Вы уже можете встать? Или мы зайдем примерно через час?

Анна кивнула, соглашаясь, и начала подниматься.

– Вот и хорошо, – обрадовалась женщина. – Собирайтесь не торопясь. Можете даже принять душ. Я принесла одежду, более подходящую для нашего климата. Потом завтракайте – все на столе. А мы подождем на улице

Все время после завтрака и до самого обеда она провела в двухэтажном здании, напоминающем поликлинику.

Здание находилось в нескольких сотнях метров от ее домика, и, когда они шли туда и назад, ей удалось заметить еще несколько точно таких же домиков, прячущихся за густым кустарником.

В здании-поликлинике ее водили из кабинета в кабинет. В течение нескольких часов взвешивали и измеряли, просвечивали и прослушивали, взяв при этом все возможные анализы.

Заключительным этапом было собеседование в большом кабинете, обставленном дорогой мебелью. Принимала ее ухоженная женщина средних лет («а, может, и не средних, – засомневалась Анна после нескольких минут наблюдения. – Кто их поймет, какого они возраста? При всех достижениях современной медицины?»).

«Главврач» (как она определила для себя) была доброжелательной и сдержанной в то же время.

– Я должна Вам объяснить все моменты, касающееся Вашего пребывания здесь, – говорила она. – Сначала выслушайте, потом можете задать вопросы, если что-то будет непонятно.

Все было понятно. Жить она будет в том домике, где ночевала. Перемещаться свободно можно только по маленькому садику рядом, по всей остальной территории запрещено. В это здание она будет приходить в сопровождении персонала по мере необходимости. Медицинское наблюдение обязательно. Завтраки, обеды и ужины будут доставляться на место. И настоятельно рекомендуется соблюдать режим дня, правильное чередование сна, прогулок на свежем воздухе и отдыха.

– Есть какие-нибудь вопросы? – завершила «главврач».

– Только две просьбы, – Анна была почти спокойна.

– Слушаю.

– Могу я попросить книги во временное пользование?

– Какие книги? – женщина-главврач казалась удивленной.

– Пособия по изучению английского языка. Скорее, американского английского, который я понимаю хуже. И несложные художественные книги, можно детские, чтобы я могла практиковаться.

– Хорошо, я распоряжусь. И вторая?

– Мне необходимо, хотя бы изредка, говорить с домом. У меня там остались дети и мама. Пожалуйста!

– Мне доложили, что вчера Вы уже звонили домой. Можете позвонить еще… через три дня. Три-пять минут и в присутствии переводчика.

– Спасибо.

С этого дня время потекло очень однообразно.

Одинокие завтраки, обеды и ужины, одинокие прогулки на небольшом пространстве вокруг ее временного пристанища, окруженного таким высоким и густым кустарником, что за ним ничего не было видно, частые визиты в двухэтажное здание, которое она называла про себя «поликлиника». Через неделю с ней попрощалась Линда, сказав, что руководство заведения решило, что и сама Анна может уже неплохо объясняться с ними.

Чтобы занять вяло текущее время и голову, полную невеселых раздумий, размышлений, сомнений и колебаний, она много занималась. К счастью, книг и пособий по языку, которые были доставлены по ее просьбе, хватало. Анна читала и занималась в разное время дня – то на улице, если позволяла погода, то в доме, иногда у раскрытого окна, из которого видна была значительная часть ее нынешней среды обитания.

Она не знала, но догадывалась, что находилась здесь не одна: были и другие обитатели, вернее, обитательницы.

Однажды, во время очередного визита в «поликлинику» она успела заметить в конце коридора женщину, одетую в точно такое же платье, как на ней. Это длилось несколько секунд. «Видимо, произошла несостыковка во времени, – подумала она. – Как же они нас тут прячут друг от друга!»

В другой день Анна занималась, сидя на улице. Дул небольшой ветерок, и она выбрала место у кустарниковой изгороди, повернув шезлонг спинкой к забору. Вдруг какой-то непривычный запах! Принюхалась, подняв голову от книги. Точно. Дым! Кто-то курит с другой стороны изгороди.

– Эй! – донеслось до нее почти в тот же момент. – Есть там кто-нибудь? Есть кто-нибудь, черт побери, за этим дурацким забором? Да что же они меня одну здесь прячут, что ли?

Говорили по-русски.

Анна подумала несколько мгновений. Отвечать или нет? Что сказать? И что говорить, когда говорить нечего? И зачем?

Она встала и, не отвечая, медленно пошла к дому.

Она не знала и не догадывалась, что за ней, как и за другими женщинами, ведется видеонаблюдение.

За ней наблюдали две видеокамеры. Одна была установлена в маленьком салоне ее маленького домика, другая обозревала то, что она делает и как себя ведет на маленьком зеленом островке перед домом.

Целью этого наблюдения было не только – контролировать временно проживающих. Записи с видеокамер показывали клиентам или тем, кто их представлял: это было первое, так сказать, заочное знакомство, дававшее впечатление о возможном кандидате на заключение контракта…

Так прошло две недели, две недели с той ночи, как она впервые очутилась здесь.

В начале же третьей ее спешно вызвали в главное здание, в кабинет «главврача», где, кроме уже знакомой женщины, находился еще кто-то, совершенно незнакомый.

5

Родоначальником американской династии Дюпрей был Жан Дюпрей, эмигрировавший в США в середине 19 века из французской провинции Лангедок, как многие тысячи других таких же охотников за удачей.

Америка улыбнулась Жану. По закону 1862 года* ему удалось стать владельцем обширной, в 65 гектаров, фермы. И с семьей ему тоже повезло. Хорошей помощницей во всех делах была жена и двое быстро подрастающих сыновей, Жан-Жак и Жан-Клод.

Когда Жан умер, спустя почти тридцать лет, семья владела землей, в три раза превышающей первоначальную площадь. В начале двадцатого века всем управляли уже внуки Жана, Жан-Пьер и Жак-Марк. Начиналась новая эпоха, эпоха технического прогресса, быстрого становления и развития новых отраслей промышленности, и они вовремя это поняли, начав вкладывать все свои свободые средства в тогда еще только зародившуюся автомобильную промышленность. И не прогадали. Семейное благосостояние росло как на дрожжах. И увеличивалось, благодаря выгодным вложениям и умелому руководству.

Каждое новое поколение Дюпрей находило свою золотую жилу, увеличивая и приумножая богатство, доставшееся в наследство от предыдущих поколений. Империя выстояла, не пошатнувшись, и в годы Великой депрессии, начавшейся в США в конце двадцатых годов двадцатого века. Все эти годы и десятилетия, сложившиеся постепенно во впечатляющую цифру – 150 лет, в семье рождались преимущественно мальчики, которым в память о предке – французе Жане Дюпрей давали французские двойные имена, первой частью которых всегда было имя Жан: Жан-Марк, Жан-Мишель, Жан-Пьер, Жан-Франсуа…

К концу двадцатого века финансовое состояние династии оценивалось в 400 миллионов долларов…

В это же время что-то пошатнулось в семейных вековых традициях, в устоявшемся и, казалось бы, незыблемом положении вещей. Что-то, что совершенно не устраивало современного патриарха, семидесятипятилетнего Жан-Жака, более тридцати лет простоявшего у руля семейного корабля Дюпрей, который до этого не пережил ни одной сильной бури, ни одной катастрофы. Молодое поколение Дюпрей было представлено двумя братьями – Жан-Полем и Жан-Марком. И все… Дальше не было никого, кто впоследствии мог бы взять бразды правления в свои руки. В семье не было наследника…

Семейные проблемы начались не сегодня. Первая гроза случилась двадцать два года назад, когда младший, Жан-Марк, тогда еще совсем молодой, не достигший и двадцатилетнего возраста, совершенно неожиданно заявил, что не хочет оставаться в семейном бизнесе, что его больше привлекает медицина и в будущем он видит себя кардиохирургом и никем другим. Он остался стоять на своем, несмотря ни на какие противодействия со стороны властного отца, ни на какие уговоры умной и дипломатичной матери…

С годами эта проблема сгладилась, а противоречия между отцом и блудным сыном перестали быть острыми и непримиримыми. Тем более, что старший сын, Жан-Поль, пять лет назад ставший у руководства компанией, проявил себя компетентным и удачливым во всех делах.

Казалось, буря улеглась, и семейный корабль мог бы благополучно двигаться вперед… Но появилась новая проблема, угрожавшая, как никогда раньше, его плаванию в спокойных водах.

Жан-Поль женился в возрасте Христа, и был женат уже более десяти лет. Даниэла – красивая женщина тоже из богатой семьи, получила хорошее образование, и могла бы быть, и хотела быть хозяйкой большой и дружной семьи. Но годы шли, а она ни разу не забеременела. Супруги прошли медицинское обследование спустя пять лет после свадьбы, в результате которого выяснилось, что это Жан-Поль не может иметь детей.

– Невозможно сказать об этом твоему отцу! – решительно заявила Даниэла, хорошо знавшая характер свекра. – Такая буря поднимется! Надо что-то придумать.

И они придумали – один раз, потом другой… А проблема осталась, и ее надо было решать. Оба очень хотели ребенка, а Династии нужен был наследник.

Два года назад Даниэла решилась на искусственное оплодотворение. И тут – новое препятствие! (Как будто кто-то наложил на их семью проклятие, которое невозможно преодолеть!) При прохождении медицинских обследований, более тщательных, чем это было раньше, у Даниэлы обнаружили редкую, очень редкую болезнь крови. Болезнь, которая до сих пор дремала в ней, никак себя не проявив до настоящего времени. Но на медицинском консилиуме Даниэлу предупредили, что во время беременности происходит перестройка всего организма и неизвестно, как эта перестройка может повлиять на состояние ее здоровья. Кроме того, при вынашивании плода в 80% случаев мать передает эту болезнь ребенку. А это – потенциальная и серьезная угроза здоровью будущего ребенка.

Оставался последний выход – усыновление.

Но как сказать об этом Патриарху!?

А говорить надо было и решать проблему надо было. И быстро! Даниэле исполнилось уже тридцать пять, Жан-Полю – сорок четыре…

Полгода назад случилось еще одно событие, новая беда, заставившая их еще больше торопиться, искать срочный выход из и так уже срочной ситуации: заболел глава семейного клана, заметно состарившийся за последний год, Жан-Жак. И заболел серьезно. «Нет препаратов, которые лечат эту болезнь, нет и других способов лечения,» – объяснял ему доктор на первом собеседовании, сразу после того, как в результате многочисленных анализов и обследований, первоначальный диагноз был подтвержден. – «И что же есть?» – «Есть препараты поддерживающие и снимающие неприятные симптомы Вашей болезни.» – «Какие, например?» – «Например, боли, которые вскоре появятся и будут усиливаться с течением времени.»

– Не поверишь, но не это меня беспокоит. Нет, если уж быть честным до конца, не это в первую очередь… – сетовал Жан-Жак, обращаясь к сидящему напротив него Джошуа.

Джошуа Ленберг, несколькими годами моложе своего собеседника, руководил адвокатской конторой «Ленберг и сын». Эта контора обслуживала семью Дюпрей уже в четвертом поколении, естественно, что за такой срок контакты между семьями перестали быть только деловыми. Жан-Жака и Джошуа связывали многолетние дружеские отношения. Адвокат тоже готовился передать руководство фирмой своему сыну, постепенно поручая ему не самые важные дела семьи Дюпрей.

– Твое дело, старина, сейчас в первую очередь собой заниматься и своим здоровьем. Это для тебя должно быть самым главным. А молодые пусть уж сами свою жизнь организуют, теперь их время пришло управлять и решать, – отвечал Джошуа, и сам не очень веря своим словам.

– Тебе хорошо говорить, у тебя вон три внука подрастают: и радость глазам на старости лет, и надежда на то, что будет кому дело дедов и прадедов продолжать. А у меня ни одного нет, и в ближайшее время не предвидится. Разве могу я спокойно уйти в мир иной? Чувствую я, что Жан-Поль от меня утаивает что-то и уже не верю во все их отговорки. Что-то происходит у них, а что именно, не знаю. Я уже и жену подсылал к ним, разведать, что и как, но она вернулась ни с чем. А, может, и знает она что-то, да мне ничего не говорит. Известно и тебе тоже, какая она у меня дама дипломатичная. И младший мой, как на грех, непутевый уродился…

– Стоп, стоп, стоп, – перебил его Джошуа. – Тут ты, дружище, совсем не туда направился. Жан-Марк твой многого добился, не припоминай старых раздоров, это не каприз его был – пойти по медицинской части. Хирургом он родился, от бога этот дар у него. Добиться такой известности и сделать такую карьеру – это не каждому удается…

– Что мне от его карьеры, он ведь даже жениться не удосужился, а сорок лет недавно стукнуло. Нет, с этой стороны мне наследников не дождаться. Да и с другой, видимо, тоже… Вот что меня беспокоит больше, чем болезнь моя, вот что не дает мне спать по ночам. Умереть, не дождавшись рождения внука… – обреченно закончил Жан-Жак.

…С одним твердым убеждением выходил Джошуа из дома друга: надо что-то делать. Что-то предпринимать, чтобы помочь. Но что? Наверняка есть какой-то выход из ситуации. Есть выход из любой ситуации.

«Сегодня же и начну наводить справки,» – решил он, садясь в машину…

Несколько дней спустя Джошуа пригласил в свое бюро Даниэлу и Жан-Поля.

6

Они молчали все трое некоторое время после того, как Джошуа закончил говорить…

– Не совсем чистый способ, … – наконец нерешительно начал Жан-Поль…

– Да, – согласился адвокат. – Но и не совсем грязный. Все основано на добровольных началах, и каждый получает свое: одни – деньги, другие – ребенка… В определенном смысле можно даже сказать, что это – хороший выход из непростой ситуации для всех. Почему? Потому что в противном случае мать готова убить своего будущего ребенка, т.е. сделать аборт, а это в какой-то степени можно квалифицировать как убийство. В чем состоит нарушение закона, (и это я могу вам сказать точно), в том, под каким предлогом пересекается граница. Но это очень объяснимо. Нельзя ведь сказать: «Я въезжаю на территорию США, чтобы продать своего ребенка.»

– У нас уже и не может быть чистого решения проблемы, – вступила в разговор Даниэла. – За последние годы мы столько раз лгали, такую гору лжи соорудили, что еще одна ложь уже ничего не изменит.

– Ты думаешь, нам удастся сохранить полную секретность? – обратился к Джошуа Жан-Поль. – Мне кажется, мама уже давно обо всем догадалась. Не понимаю только, почему она до сих пор ничего не сказала отцу.

– Твоя мать – очень мудрая женщина. Она много знает и много о чем догадывается, но мало говорит. Я уверен, что и в нашем случае она обо всем быстро догадается, быстро поймет, что беременность твоей жены, как бы это сказать… не совсем настоящая…, догадается, но ничего не скажет. Никому. И я даже знаю, почему.