Текст книги "Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты"

В этот момент Рауль и Перс обнаружили, что отступать больше некуда, – они наткнулись на стену и застыли, пытаясь слиться с ней в поисках защиты от неведомой угрозы, что несла эта невероятная пылающая голова, этот все усиливающийся непереносимый шум; теперь он рассыпался на массу живых рокочущих призвуков, вибрирующих во мраке вокруг пылающей головы.

А она неумолимо приближалась… Она была уже совсем рядом… Спутники, распластавшиеся по стене, ощутили, что волосы у них поднялись дыбом, – до них вдруг дошло, откуда исходят все эти звуки. Это было войско, накатывающееся на них из тьмы сплоченными рядами, более плотными и быстрыми, чем волны, накатывающиеся на песчаный берег, вздымающиеся ночью волны морского прилива, чьи гребешки пенятся в лунном свете, – войско, атакующее в пламени лунообразной головы.

Волны уже нахлынули на их ноги, забираясь все выше. Рауль и Перс не могли сдержать криков ужаса, боли и отвращения. Невозможно было даже удержать руку в дуэльной позиции – вытянутой перед собой, с воображаемым пистолетом. Руки непроизвольно опустились и принялись отшвыривать полчища маленьких юрких созданий с их бесчисленными лапками, когтями, зубами, чтобы высвободить на теле хотя бы крошечные островки. Да-да, Рауль и Перс едва не лишились чувств, как это было с Папеном, бригадиром пожарных. Но пылающая голова повернулась на их крики, и до них вдруг донеслись слова:

– Ни с места! Ни с места! Не надо следовать за мной. Я всего лишь крысолов!.. Пропустите меня вместе с крысами!

Объятая пламенем голова внезапно растворилась во мраке; удаляющиеся всполохи пламени лишь изредка напоминали о крысолове. Но если до этого, стараясь не спугнуть крыс, бежавших впереди, он направлял свой фонарь на лицо, то теперь, торопясь удалиться, он рассекал лучом черное пространство впереди себя. Он несся скачками, увлекая за собой полчища крыс с их скрежетом и попискиванием.

Высвободившись из тисков опасности, Перс и Рауль перевели дух, еще не в силах унять дрожь.

– Я должен был вспомнить, ведь Эрик говорил мне о крысолове, – заметил Перс, – но он не уточнил, как именно тот исполняет свои обязанности… И все же странно, что прежде он никогда мне не попадался[10]10
  Прежний директор Оперы Педро Гайяр рассказывал мне как-то на мысе Кап-д’Эль, что прежде полчища крыс наносили подземелью огромный урон, пока за довольно высокое вознаграждение не наняли человека, который сумел избавить их от этого бича, каждые пятнадцать дней совершая обход подвалов. С тех пор в Опере практически нет крыс, исключая «крысок-балерин», допущенных в фойе балета. Г. Гайяр полагал, что этот человек открыл некий таинственный запах, который притягивает к нему крыс, подобно тем средствам, с помощью которых рыбаки подманивают рыбу. Крысолов затем увлекал крыс в ямы с водой. Мы уже описывали то состояние, в которое был повергнут бригадир пожарных при виде крысолова. Ничего удивительного, если он испытал то же жестокое волнение, что Перс и Рауль де Шаньи.


[Закрыть]. А я было решил, что это еще одна из уловок чудовищного монстра, – со вздохом протянул он. – Но сюда Эрик еще никогда не захаживал!

– Значит, мы находимся довольно далеко от озера? – задал вопрос Рауль. – Когда же мы доберемся туда, сударь? Пойдемте, пойдемте скорее на озеро! А там будем звать, колотить в стены, кричать!.. Кристина нас услышит. И он также услышит нас. А поскольку вы знакомы с ним, мы сможем переговорить.

– Вы просто ребенок! – сказал Перс, усмехнувшись. – Через озеро мы ни за что не попадем в его пристанище.

– Это почему?

– Потому что именно там сосредоточены его защитные бастионы. Даже мне ни разу не удалось попасть на противоположный берег, туда, где расположен дом. Для этого надо сначала пересечь озеро… а оно хорошо охраняется. Боюсь, что не один бывший рабочий сцены, «закрывальщик дверей», пытался переплыть озеро, и их больше никто не видел. Это ужасно! Я сам там едва не остался… Если бы он вовремя не узнал меня! Позвольте дать вам совет, сударь: никогда не приближайтесь к озеру. И еще: заткните как следует уши, если услышите доносящийся из-под воды голос – голос Сирены.

– Но тогда зачем мы здесь? – перебил Рауль, которого снедали лихорадочное нетерпение и ярость. – Если вы ничем не можете помочь Кристине, предоставьте мне в таком случае хотя бы умереть за нее!

Перс попытался умерить горячность юноши:

– Поверьте мне, существует единственное средство спасти Кристину Даэ – проникнуть в пристанище Призрака незамеченными.

– И мы можем рассчитывать на это, сударь?

– Если бы у меня не было надежды, я не стал бы отыскивать вас.

– Так каким же образом можно попасть в дом на озере, минуя само озеро?

– Через третий этаж подземелья, где нас, к несчастью, застигли и куда мы теперь вновь направляемся. Я скажу вам, сударь, – голос Перса вдруг зазвучал на повышенных тонах, – где именно находится проход: там, между опорой балки и заброшенной декорацией к «Королю Лахорскому», именно в том месте и нашел свою смерть Жозеф Бюкэ…

– А, тот бедняга, которого обнаружили повешенным?

– Да, сударь, – сказал Перс и мрачно добавил: – А ведь веревку так и не нашли! Итак, в путь! Смелее! Помните, сударь, надо держать руку… но где же мы сейчас находимся?

Персу пришлось вновь зажечь свой потайной фонарь. Луч осветил два широких коридора, пересекавшиеся под прямым углом, их своды терялись во мраке.

– Должно быть, мы попали в ту часть подвалов, что находится в ведении службы водоснабжения. Здесь не видно огней калориферов.

В поисках прохода он двигался первым, нередко останавливаясь, чтобы нечаянно не наткнуться на водопроводчиков; немного погодя им пришлось затаиться: вдали показался свет, исходивший, казалось, от некоей подземной кузницы. Раулю в затухающих отблесках огня привиделись подземные духи, которых обнаружила Кристина, когда была похищена в первый раз.

Спутники постепенно приближались к огромному подвальному помещению, расположенному под сценой. Похоже, они оказались на самом дне глубокого котлована, вырытого на пятнадцать метров ниже подземного водоносного пласта, расположенного в этой части французской столицы. Размеры этого пространства можно представить, сравнив его площадь с площадью Лувра, а в глубину оно превышало в полтора раза башни собора Парижской Богоматери. Строителям пришлось сохранить подземное озеро.

– Если я не ошибся, – промолвил Перс, коснувшись каменной кладки, – вот эта стена вполне может принадлежать дому на озере. – И он слегка постучал по ней.

Вероятно, будет нелишним сообщить читателю, как сооружались стены и дно котлована.

Для того чтобы потоки воды, со всех сторон подбиравшиеся к постройке, не размыли опорные своды всего сооружения с его театральной машинерией, деревянными конструкциями, различными механизмами, декорациями, написанными на холсте, а также желая предохранить все это от сырости, архитектор нашел выход в создании как бы двойной оболочки.

На ее сооружение потребовался целый год. Перс, говоря Раулю про дом на озере, постучал именно по стене внутренней оболочки. Для кого-либо, кто знал эту архитектурную особенность здания, могло показаться, что жест Перса указывает на таинственный дом Эрика, построенный внутри двойной оболочки, представлявшей собой массивную стену, охранявшую фундамент от воды, и другую, кирпичную на цементном растворе, и еще одну стену толщиной в несколько метров.

Услышав слова Перса, Рауль бросился к стене и принялся жадно вслушиваться. Но ему не удалось расслышать ничего, кроме звуков шагов, замиравших в верхних пределах театра.

Перс, снова пригасив фонарь, напомнил юноше:

– Держите как следует руку… и тише! Мы предпримем еще одну попытку проникнуть к нему!

Он подвел спутника к лесенке, по которой они недавно спускались. Теперь они начали подниматься, останавливаясь на каждой ступеньке, пытаясь понять, что кроется во мраке и тишине…

Так спутники добрались до третьего подвального этажа.

Перс знаком велел Раулю опуститься на колени, и они ползком – по-прежнему вытянув руку вперед – двинулись к стене котлована.

Против стены находилось написанное на огромном холсте панно – это была заброшенная декорация из оперы «Король Лахорский». И совсем рядом с ней вертикальная опора. Места между ней и декорацией оставалось ровно столько, чтобы туда поместилось тело… Тело человека, которого однажды нашли повешенным, – Жозефа Бюкэ.

Не поднимаясь с колен, Перс остановился. Он вновь вслушался в тишину. В какой-то момент он, заколебавшись, взглянул на Рауля, потом перевел взгляд вверх, на второй ярус подземелья, – там сквозь щель дощатого потолка просачивался слабый свет.

По всей видимости, именно это смущало Перса. Наконец он, покачав головой, принял решение. Он проскользнул между вертикальной опорой и декорацией к «Королю Лахорскому». Рауль заметил, что Перс с силой нажимает на каменную кладку то там, то здесь, проделывая те же движения, что и в гримерной Кристины.

Один из камней вдруг подался, и в стене образовалось отверстие…

На этот раз Перс вынул из кармана пистолет и знаком велел юноше сделать то же самое. Затем он зарядил пистолет и по-прежнему ползком решительно направился к образовавшемуся в стене отверстию. Раулю, собиравшемуся первым проникнуть туда, пришлось уступить.

Отверстие оказалось очень узким. Перс практически сразу остановился. Рауль догадался, что он ощупывает камни вокруг себя. Потом он вновь достал потайной фонарь, посветил перед собой, внимательно вглядываясь во что-то, и тотчас погасил светильник. До Рауля донесся его сдавленный шепот:

– Нам придется спрыгнуть вниз с высоты в несколько метров, причем без шума. Снимайте ботинки.

Сам же Перс уже проделал это и передал свою обувь Раулю:

– Выставьте за стену. Заберем на обратном пути[11]11
  Согласно запискам Перса, эти две пары ботинок, оставленные в проходе между опорой и декорацией к «Королю Лахорскому», так никогда и не были найдены. Должно быть, их прихватили рабочие сцены или «закрывальщики дверей».


[Закрыть].

Тем временем Перс продвинулся еще немного вперед, затем, оставаясь на четвереньках, развернулся, оказавшись лицом к лицу с Раулем, и сказал:

– Сейчас я повисну, удерживаясь руками за каменный выступ, и спрыгну прямо в его дом. Вы проделаете то же самое. Не опасайтесь ничего: я подхвачу вас.

Перс так и сделал. Оставаясь вверху, Рауль услышал глухой звук падения. Юноша вздрогнул при мысли, что этот шум может выдать их присутствие. Но еще сильнее его встревожило отсутствие какой-либо реакции на этот шум: он не расслышал никаких посторонних звуков. Почему же? Ведь, по расчетам Перса, они уже проникли в убежище Эрика, но Кристина ничем не дала о себе знать. Ни единого возгласа, ни зова, ни стона… Господь Вседержитель, неужели мы опоздали?

Вцепившись в камень дрожащими пальцами, расцарапав колени, Рауль в свою очередь прыгнул вниз. И тотчас его подхватили чьи-то руки.

– Тихо! Это я, – прошептал Перс.

И они застыли на месте, напряженно вслушиваясь…

Ночная тьма, казалось, сгустилась вокруг них. Никогда еще повисшая тишина не была столь тяжелой и столь ужасной…

Рауль до боли зажал рот руками, чтобы из груди не вырвался крик: «Кристина, это я!.. Ответь мне, если ты жива!»

Вновь на сводах заиграл лучик потайного фонаря. Перс направил его вверх, отыскивая отверстие, через которое они попали внутрь, но тщетно – он не мог его рассмотреть.

– Вот это да! – заметил он. – Камень встал на место сам по себе.

Светящийся луч опустился, скользя вдоль стены, и уперся в паркет.

Перс наклонился и поднял некий предмет, секунду-другую он рассматривал обрывок шнурка, оказавшийся в его руках, затем с отвращением отбросил его в сторону.

– Пенджабская удавка, – пробормотал он.

– Что-что? – переспросил Рауль.

– Это та самая веревка повешенного, которую так долго искали!..

Охваченный новым приступом беспокойства, он обшарил стены красноватым лучом своего фонаря. Странное дело, во тьме высветился ствол дерева, самого настоящего дерева с листвой, его ветви уходили вверх вдоль стены, теряясь где-то под сводами.

Поскольку светящееся пятнышко фонаря было совсем маленьким, оказалось трудно охватить взглядом все сразу: луч высвечивал то изгиб ветки, то лист; и, кроме этого, ничего не было видно, разве что отраженный отблеск луча. Рауль скользнул рукой по светящемуся отражению.

– Смотрите-ка, – заметил он, – там в стене – это же зеркало!

– Да, зеркало! – отозвался Перс тоном, выдававшим куда более глубокое чувство. И, вытерев лоб рукавом, не выпуская из руки пистолета, добавил: – Мы попали в «камеру пыток»!

Глава 22
Интересные, поучительные, но в то же время скорбные излияния Перса в подземельях Оперы

Перс лично поведал нам, как еще до этой ночи он однажды пытался – но безуспешно – добраться в убежище Эрика через озеро, как ему удалось обнаружить проход через третий подземный этаж и как, в конце концов, они с виконтом де Шаньи подверглись жестоким испытаниям в камере пыток, став жертвами дьявольской фантазии Призрака. Вот записанный им рассказ о событиях, полученный мною при обстоятельствах, которые будут изложены позже, – я не изменил в нем ни слова. Я передаю его в точности, потому что считаю невозможным скрыть под покровом молчания приключения Перса в окрестностях дома на озере, испытанные им еще до того, как он очутился там вместе с Раулем. Этот в высшей степени интересный рассказ на какое-то время отвлечет нас от ситуации в камере пыток, но лишь затем, чтобы лучше ввести нас в курс дела, пояснить причины и образ действий Перса, которые могут показаться весьма необычными.

«Это произошло в тот первый раз, когда мне удалось проникнуть в дом на озере, – пишет Перс. – Ранее я не раз упрашивал „мастера уловок“ – так у нас в Персии называли Эрика – открыть мне таинственные двери. Он всегда отвечал отказом. Я дорого заплатил за то, чтобы узнать его секреты и трюки, пытаясь хитростью или силой проникнуть в них. С той поры, как я повстречал Эрика в здании Оперы, которое он, казалось, избрал местом своего пребывания, я стал подсматривать за ним и в коридорах наверху, и в подвальных этажах, я сопровождал его вплоть до берега озера, когда он, полагая, что вокруг нет ни души, садился в маленькую лодку и перебирался прямо к стене на противоположном краю. Но скрывавший его полумрак не позволял мне увидеть, где именно и каким образом он отворяет дверь в стене. Любопытство, а также тревожные соображения, которые пришли мне в голову при размышлении о некоторых словах, брошенных при мне этим монстром, толкнули меня однажды на отчаянный поступок: я, в свою очередь мня себя в безопасности, взял маленькую лодку и направился через озеро к той части стены, где, как я заметил, исчезал Эрик. Таким образом я и столкнулся с Сиреной, охранявшей подступы к этому месту, с Сиреной, чье очарование едва не оказалось роковым для меня. Опишу, как это вышло.

Едва я оттолкнулся от берега, как царившая вокруг тишина была нарушена каким-то певучим вздохом. Это было дыхание и в то же время музыка, струившаяся из вод озера, она непонятным образом окутывала меня. Звуки, перемещавшиеся вместе со мной, были столь сладостно-нежными, что страха просто не возникало. Более того, охваченный желанием приблизиться к источнику этой сладостной и притягательной гармонии, я перегнулся через борт лодки, поскольку у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что пение исходит из самой глубины. Я уже находился посредине озера, один в лодке; голос звучал совсем рядом. Я склонялся к воде все ниже. Озеро было удивительно спокойным; в лунном свете, проникавшем через отдушину подвала с улицы Скриба, мне было видно, что на его поверхности, гладкой и темной как чернила, нет абсолютно ничего. Пытаясь избавиться от наваждения, я прочистил уши, но поющая гармония преследовала меня и тянула к себе. Будь я слаб духом или подвержен суевериям, я не преминул бы сообразить, что имею дело с Сиреной, которая пытается смутить путешественника, отважившегося вторгнуться в воды озера возле убежища Призрака, но я – хвала Господу! – родом из тех краев, где слишком любят все фантастическое, чтобы не быть знакомыми с его изнанкой; сам я не раз сталкивался с подобным и понимал, что с помощью простейших приспособлений какой-нибудь умелец сумеет возбудить человеческое воображение.

Я не сомневался, что столкнулся с каким-то новым изобретением Эрика, но на этот раз оно оказалось столь совершенным, что я перегнулся через борт лодки, движимый не столько намерением изобличить обман, сколько желанием поддаться ему.

Я наклонялся все ниже и ниже, почти опрокидывая лодку.

Вдруг из озера высунулись две чудовищные руки и, сжав мою шею, повлекли вниз с невероятной силой. Я бы наверняка сгинул в пучине, если бы мне напоследок не удалось вскрикнуть и Эрик не узнал бы меня.

Да, это был он, и вместо того, чтобы дать мне утонуть, как он намеревался сделать прежде, он поплыл, подхватил меня и доставил на берег невредимым.

– Смотри, как ты неблагоразумен, – говорил он, а по его одежде струилась вода этого дьявольского озера. – Зачем ты пытался пробраться в мое жилище? Я вовсе не приглашал тебя! Я не желаю видеть ни тебя, ни любого другого человека в мире! Разве ты спас мне однажды жизнь лишь для того, чтобы сделать ее невыносимой? Как бы ни была велика твоя заслуга, Эрик в конце концов может забыть о ней, и ты знаешь, никто, кроме него самого, не сможет удержать его.

Он все говорил, но мне неудержимо хотелось лишь одного – узнать, в чем состоит трюк с Сиреной. Он снизошел к моему любопытству, поскольку, являясь настоящим монстром – а в Персии я, увы, имел случай убедиться в этом, – он в определенном смысле оставался эгоистичным самовлюбленным мальчишкой, для которого самым большим удовольствием было повергать окружающих в изумление, демонстрируя свою невероятно хитроумную, поистине дьявольскую изобретательность.

Смеясь, он показал мне длинный стебель тростника.

– Это проще пареной репы, – заявил он. – Благодаря этой штуке так удобно дышать и даже петь под водой. Это уловка, которую я перенял у пиратов Тонкина, они могли часами прятаться на дне реки[12]12
  В докладе властей Тонкина, полученном в Париже в конце июля 1900 г., сообщается, что знаменитому предводителю пиратов, окруженному со своей шайкой, удалось ускользнуть от наших солдат благодаря хитрости с тростником.


[Закрыть].

Я сурово заметил ему:

– Эта уловка едва не стоила мне жизни и, возможно, стала роковой для других!

Он не ответил мне, но поднялся на ноги со столь хорошо знакомым выражением ребяческого вызова.

Я не позволил сбить себя с толку, заметив резко:

– Но ведь ты помнишь, что обещал мне, Эрик: никаких преступлений!

– Разве я в самом деле совершил преступление? – осведомился он, напуская на себя любезность.

Я вскричал:

– Несчастный! Или ты уже забыл время Мазендарана?

– Да, – протянул он, разом погрустнев, – хотел бы забыть об этом, но скажи, ведь я здорово насмешил тогда младшую жену султана!

– Все это в прошлом, – отрезал я. – Теперь другое время, и ты должен дать мне отчет за содеянное, ведь если бы я захотел, настоящее перестало бы существовать для тебя. Припомни, Эрик: я спас тебе жизнь.

Я воспользовался направлением нашего разговора, чтобы выяснить то, что с некоторых пор не давало мне покоя.

– Эрик, поклянись мне… – потребовал я.

– Что? Тебе отлично известно, что я умею держать клятву. Клятвы – это для простофиль и глупцов.

– Скажи мне… Ты можешь мне признаться?

– В чем?

– В чем… по поводу люстры, Эрик.

– А что там с люстрой?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Он усмехнулся:

– Ах, люстра! Ладно, я скажу тебе. К люстре я не имею отношения! Люстра, как оказалось, была очень старая…

Смех делал Эрика еще более отталкивающим. Он прыгнул в лодку, заливаясь таким зловещим смехом, что у меня мороз пошел по коже.

– Очень старая, мой милый „дарога“! Очень… Она рухнула сама по себе. Бум! А теперь дам тебе совет, „дарога“: просуши одежду, если не хочешь простудиться. И не подходи к моей лодке, а уж тем более не пытайся проникнуть в мое жилище. Я не всегда смогу оказаться рядом. „Дарога“, мне было бы жаль, если бы пришлось отслужить по тебе заупокойную мессу!

Эти слова он произносил сквозь смех, уже стоя на борту своей лодки и с ловкостью обезьяны отталкиваясь веслом. Он возвышался как фатальная скала, а глаза его полыхали золотым блеском. Вскоре, блеснув напоследок взглядом, он исчез во тьме, окутывавшей озеро.

С того самого дня я зарекся от попыток пробраться в его жилище через озеро. Разумеется, этот вход, с тех пор как я обнаружил его, слишком тщательно охранялся. Но я всерьез предполагал, что существует другой ход, поскольку не раз наблюдал, как Эрик исчезает в подземелье третьего этажа; хотя я и подстерегал его, но не мог понять, где именно. С тех пор как я обнаружил, что Эрик обосновался в здании Оперы, я жил во власти мрачных предчувствий, хотя опасался скорее не за себя, а за других[13]13
  Перс мог бы признаться, что Эрик интересовал его и сам по себе, поскольку правительство Тегерана, узнав, что Эрик, приговоренный им к смерти, все еще жив, могло причинить бывшему начальнику полиции серьезные неприятности. Нам остается добавить, что у Перса было доброе и благородное сердце, мы не сомневаемся, что опасности, подстерегавшие других, серьезно тревожили его. Об этом свидетельствует его поведение во всей этой истории, которое в целом выше всяких похвал.


[Закрыть].

И когда случалась какая-то серьезная неприятность в театре, я не переставал повторять себе: „Это, вероятно, Эрик!“ – в то время как прочие твердили: „Это Призрак Оперы!“ Сколько раз я слышал, что о Призраке говорят с усмешкой. Несчастные! Если бы они ведали, что он существует во плоти и куда более ужасен, чем бесплотная тень, которую они тревожили понапрасну, – клянусь, им было бы не до смеха! Если бы они ведали, насколько опасен Эрик, тем более в таком лабиринте, как Опера! Если бы они могли проникнуть в мои тревожные мысли!

Я как бы застыл в ожидании… Хотя Эрик торжественно заявил мне, что сильно переменился и стал самым добродетельным человеком на свете, с тех пор как его полюбили „ради него самого“, – фраза эта смутила меня, я не мог избавиться от беспокойства при мысли об этом монстре. Отвратительное, неповторимое в своем роде уродство заставило его отказаться от людского общества, и мне не раз казалось, что он, сталкиваясь с представителями человеческой расы, не испытывает к ним ни доверия, ни жалости. Тон, которым он поведал мне о своих чувствах, внушил мне еще большее беспокойство; его хвастовство могло стать причиной новых драм, еще более жутких, чем предшествующие. Я предвидел, до какой степени разрушительным может стать отчаяние Эрика; его намеки предвещали самую страшную катастрофу, мысль об этом неотвязно преследовала меня.

С другой стороны, обнаружилась некая странная духовная связь, установившаяся между этим монстром и Кристиной Даэ. Спрятавшись в гардеробной, примыкавшей к гримерной юной певицы, я присутствовал при восхитительных уроках музыки, погружавших Кристину в неземной экстаз, однако мне казалось невозможным, чтобы голос Эрика – то по его воле громыхающий раскатами грома, то нежный, как ангельское пение, – может заставить девушку забыть о его отталкивающем безобразии. Я понял все, лишь открыв, что Кристина его еще не видела. Однажды мне удалось пробраться в гримерную, там, припомнив другие уроки Эрика, я с легкостью обнаружил приспособление, при помощи которого ему удавалось повернуть стену с закрепленным на ней зеркалом, я также раскрыл трюк с полыми кирпичами, усиливавшими голос Эрика, так что Кристине казалось, будто он раздается рядом с ней. Таким же образом я обнаружил проход, ведущий к фонтану и темнице времен коммунаров, и люк, позволявший Эрику попадать прямо на сцену.

Несколькими днями позже я с удивлением понял – это подтвердили мои собственные глаза и уши, – что Эрик и Кристина Даэ встречаются, увидел, как этот монстр, склонившись над так называемым фонтаном слез (в конце прохода, ведущего к темнице), вытирает лоб Кристины, упавшей без чувств. Возле них смирно стоял тот самый конь из „Пророка“, что исчез из подземных конюшен Оперы. Я предстал перед ними. Это было ужасно. Я не успел произнести ни слова, заметил лишь гневные молнии в золотистых глазах Эрика и был оглушен внезапно нанесенным ударом. Когда я пришел в себя, рядом не оказалось ни Эрика, ни Кристины, ни белого коня. У меня не было сомнений в том, что несчастная девушка стала узницей в доме на озере. Не колеблясь я решил – несмотря на рискованность подобного предприятия – спуститься вниз на берег. Почти двадцать четыре часа, укрывшись в тени темнеющего берегового откоса, я дожидался появления этого монстра; я рассчитал, что ему непременно нужно покинуть убежище, хотя бы чтобы пополнить запасы провизии. Надо заметить, что, когда он совершал вылазку в Париж или осмеливался показаться на публике, он прикрывал отвратительную дыру, зиявшую на месте носа, картонной маской с приклеенными усами, что, впрочем, придавало ему настолько мертвенный вид, что прохожие говорили ему вслед: „Глядите-ка, вот прошел папаша Обмани-Смерть“, но в целом вид у него был более-менее – я подчеркиваю, более-менее сносный.

Итак, я затаился на берегу озера – Авернского озера, как он не раз при мне именовал его, посмеиваясь; терпение мое было на исходе, я уже начал себя уверять, что он воспользовался тем, другим ходом на третьем этаже, как вдруг до меня донесся слабый всплеск, в темноте я разглядел золотое свечение его глаз, светившихся, как сигнальные огни. Вскоре причалила лодка, и Эрик соскочил на берег.

– Ты торчишь здесь почти сутки, – произнес он, обращаясь ко мне. – Ты мешаешь мне! Я предупреждаю, что это может очень скверно закончиться! Что ж, ты сам этого хотел, ведь я и так был слишком терпелив по отношению к тебе. Ты думаешь, что следишь за мной, – святая простота! – это я слежу за тобой и знаю все, что тебе известно про мои дела. Вчера у прохода коммунаров я пожалел тебя, но теперь заявляю: чтобы я тебя здесь больше не видел! Честное слово, все это весьма неразумно! И я спрашиваю себя: понимаешь ли ты, о чем я говорю?

Он был так разгневан, что я не осмелился прерывать его речь. С тяжелым, тюленьим вздохом он развил свою угрозу, что вполне совпадало с моими предчувствиями:

– Запомни раз и навсегда, повторяю: раз и навсегда – то, что тебе сказано. При твоем безрассудстве – ведь тебя дважды перехватывал этот человек-тень в фетровой шляпе и, не понимая, что ты делаешь в подземелье, отводил к директорам, а те решили, что Перс просто помешан на сценических эффектах и закулисной жизни (я присутствовал там, в кабинете, тебе прекрасно известно, что я проникаю повсюду!), – так вот, при твоем безрассудстве все кончится тем, что станут задавать вопрос, что же ты ищешь, и, когда поймут, что ты разыскиваешь Эрика, захотят, подобно тебе, искать меня и в конце концов обнаружат мое убежище на озере. Тогда… тем хуже, старина, тем хуже – я больше ни за что не отвечаю!

Он вновь вздохнул тяжко, как тюлень.

– Ни за что! Если секреты Эрика перестанут принадлежать только Эрику, тем хуже придется всем людям. Вот то, что я хотел сказать, и, если ты не тупица, это должно остановить тебя!

Он восседал на корме лодки, постукивая по днищу каблуками в ожидании моей реакции. Я ответил ему просто:

– Я ищу здесь вовсе не Эрика.

– Кого же тогда?

– Ты сам знаешь: Кристину Даэ.

На что он возразил:

– Я имею право назначать ей свидание в своем доме. Она любит меня ради меня самого.

– Это неправда. Ты ее украл и держишь взаперти.

– Послушай, – сказал Эрик, – обещай мне больше не вмешиваться в мои дела, и я докажу тебе, что она меня любит ради меня самого.

– Хорошо, обещаю. – Я не колебался ни секунды, потому что был уверен в том, что этот монстр не сможет представить доказательств.

– Так вот, все очень просто… Кристина Даэ выйдет отсюда по собственной воле и так же вернется сюда! Да, вернется, потому что ей этого захочется, ведь она любит меня.

– О! Сомневаюсь, что она вернется. Но твой долг – отпустить ее.

– Мой долг, святая простота! Это моя воля – отпустить или не отпустить ее, но она вернется, ведь она любит меня… И все это, уверяю тебя, кончится свадьбой… свадьбой в церкви Мадлен, ваша наивность! Поверь наконец! Моя свадебная месса уже написана, ты ее услышишь. Kyrie… – Он снова постучал каблуком по деревянному корпусу лодки, в такт ритму напевая вполголоса: – Kyrie!.. Kyrie! Kyrie Eleison!..[14]14
  Господи!.. Господи! Господи помилуй!.. (греч.)


[Закрыть] Ты услышишь, обязательно услышишь эту свадебную мессу!

– Послушай, – заключил я, – я поверю тебе, если увижу, как Кристина Даэ покинет твой дом и сама вернется туда.

– И ты оставишь меня в покое? Что ж, ты увидишь это сегодня вечером. Приходи на бал-маскарад. Мы с Кристиной появимся там ненадолго. Затем ты спрячешься в гардеробной и увидишь, как Кристина придет в свою гримерную и оттуда с радостью снова направится по проходу коммунаров.

– Договорились!

– А теперь убирайся прочь, так как мне пора по делам!

Я ушел, продолжая беспокоиться о судьбе Кристины Даэ, но в глубине души больше меня тревожило его грозное предупреждение насчет моей неосторожности.

„Чем же все это кончится?“ – думал я. Хотя по природе я фаталист, я не мог отделаться от растущего страха, думая о невероятной ответственности, которую взял на себя однажды много лет назад, оставив жизнь этому монстру, ставшему теперь серьезной угрозой для человечества.

К моему крайнему удивлению, все было так, как он предсказывал: Кристина Даэ покинула дом на озере и потом много раз возвращалась туда без всякого видимого принуждения. Я пытался отвлечься от таинственных и неисповедимых путей любви, но тревога не покидала меня. Однако из осторожности я больше не повторял прежней ошибки – не пробирался на берег озера. Но продолжал часто посещать подступы к потайной двери на третьем подземном этаже, поскольку знал, что бóльшую часть дня там совершенно пустынно. Я устраивал бесконечно долгие засады, изнывая от безделья, спрятавшись за декорацией к „Королю Лахорскому“, которую унесли подальше от сцены, так как этот спектакль играли крайне редко. Такое терпение должно было вознаградиться.

Однажды я увидел, как ко мне на коленях, ползком приближается этот монстр. Я был уверен, что обнаружить меня невозможно. Он пробрался между декорацией и опорой балки, дотронулся до какого-то камня в стене – я хорошо запомнил издали, где именно, – нажал на скрытую пружину, та сдвинула камень, открывая проход. Он исчез в проходе, и камень закрылся сам собой. Теперь я знал тайну этого монстра, и эта тайна в свое время должна была привести меня в дом на озере.

Чтобы окончательно удостовериться в этом, я прождал три четверти часа и, в свою очередь, нажал на пружину. Стена повернулась точно так же, как у Эрика. Но я поостерегся лезть внутрь, зная, что он у себя. С другой стороны, опасение наткнуться на него напомнило мне о смерти Жозефа Бюкэ, и, решив, что мое открытие может пригодиться „представителям рода человеческого“, я покинул подземелье, аккуратно установив камень на место.

Разумеется, вы понимаете, что отношения Эрика и Кристины Даэ интересовали меня по-прежнему, однако не в силу болезненного любопытства, а потому, что, как я уже говорил, меня не покидала мысль о том, что произойдет, когда Эрик поймет, что Кристина вовсе не любит его. Тогда можно ждать чего угодно. Я продолжал, принимая меры предосторожности, скитаться по зданию Оперы и вскоре узнал правду о печальной любви этого монстра: он вторгся в мысли Кристины силой, а сердце этого нежного создания принадлежало виконту Раулю де Шаньи. Пока эти двое предавались невинной игре в жениха и невесту в верхней части здания Оперы, избегая Эрика, они и не подозревали, что за ними могут следить другие. Я же был готов ко всему: даже убить злодея, если это потребуется, а потом давать объяснения правосудию. Однако Эрик пока не показывался, хотя это ничуть меня не успокаивало.

Необходимо изложить мои расчеты. Я надеялся, что этот монстр, одержимый ревностью, рано или поздно покинет свое убежище и даст мне возможность без помех проникнуть туда через проход на третьем подвальном этаже. Необходимо было во что бы то ни стало узнать, что представляет собой его жилище.

Однажды, когда мне надоело выжидать удобного момента, я сдвинул секретный камень и тотчас услышал потрясающую музыку: Эрик работал, сквозь распахнутые двери дома доносились звуки „Торжествующего Дон Жуана“. Я знал, что это произведение было делом всей его жизни. Не смея шевельнуться, я благоразумно не покидал узкого темного прохода. Через некоторое время он перестал играть и принялся как безумный сновать взад и вперед по дому. Потом произнес очень громко, раскатистым голосом: „Необходимо завершить это раньше, чем…“ Эта фраза меня не слишком успокоила. Снова послышалась музыка, и я тихонько поставил камень на место, однако долго еще слышал далекое, неясное, будто доносившееся из недр земли пение, напоминавшее мне чарующий голос Сирены, поднимающийся из глубины озера. Потом я вспомнил слова рабочих сцены, сказанные после смерти Жозефа Бюкэ и воспринятые с насмешкой: „Возле тела повешенного слышался какой-то шум, похожий на заупокойное пение“.