Текст книги "Дети земли и неба"

Ему не следует так думать, сказал он себе. Ему следует думать, что его смерть, возможно, уже здесь, сейчас, ждет, что ему нужно отчитаться за свои дни под звездами и быть готовым умереть. Или убить. Он никогда еще никого не убивал. Но ведь он бы хотел получить повышение, правда? Стать настоящим джанни калифа. А это значит – убивать мужчин и женщин (и детей?), не так ли?

Он смотрел на Кочы и не двигался.

– Сердар! – услышал он. Это произнес Касим, который предал его доверие и навлек на них все это. Касим стоял за спиной Дамаза. Мальчик его не заметил, поскольку не оглядывался.

Сердар обернулся. Касим сказал:

– У парня из третьего полка должен быть второй нож, учитывая то, что они собирались предпринять.

При свете ламп Дамаз увидел скупую улыбку сердара.

– Значит, второй парень это знает. Бой на войне зависит не только от равенства оружия, правда?

– Не только, – согласился Касим. – В таком случае, могу я показать ученику третьего полка, что даю второй клинок его противнику?

Голоса вокруг них до этого стихли, теперь они снова зазвучали громко. Дамаз наблюдал за сердаром. Касим стоял рядом с ним. Он еще не протянул руку за новым кинжалом.

Они услышали смех сердара.

– Кто-нибудь должен отрезать тебе нос, Касим! – произнес тот, и все собравшиеся – их уже были сотни – ревом выразили одобрение. Их сердар отпустил шутку!

Сердар кивнул. Дамаз взял кинжал, меньших размеров, чем тот, который он уже держал в руке, и сунул его за пояс. Некоторые умели сражаться, держа по кинжалу в каждой руке. Он не умел.

– Благодарю вас, учитель, – сказал он.

– Не благодари меня, – ответил Касим. – Я не думал, что так все получится.

– Какой человек управляет течением событий мира? Разве вы не учили нас этой мудрости тракезийцев?

Он видел, что его учитель растроган.

– Мне будет жаль, если ты умрешь, – сказал Касим.

– Я не умру, – ответил Дамаз и по знаку сердара шагнул вперед, в круг из людей, – с одним клинком в руке и вторым за поясом.

– Как ты догадался это сделать?

Дамаз смотрел на учителя при колеблющемся на ветру свете ламп. Он не ответил. Он не знал ответа. Все было очень сложно, даже сложнее, чем раньше, во время боя. Черный дым колебался над факелами. Он боялся, что его стошнит.

Стражники уносили прочь тело Кочы.

Четверо несли его, двое шагали с факелами рядом. Толпа рассеивалась, большинство джанни, громко беседуя, устремились за ворота, куда они направлялись до того, как их отвлекли. Ночь только началась, белая луна все еще поднималась, город ждал их за стенами лагеря. Прошло так мало времени.

Сердар и два командира уже ушли. Командир пятого полка остановился возле Дамаза и одобрительно положил руку на его плечо. Это будет отмечено, в этом все дело. Кажется, он принес их полку триумф и почет. Раньше командир никогда не показывал, что знает о существовании Дамаза.

По-видимому, также, он уже не ученик. Сердар объявил об этом перед уходом. Теперь Дамаз стал одним из любимых джанни Великого Калифа Гурчу, правящего в Ашариасе по милости Ашара и священных звезд.

Он готовился к этому с тех пор, как они решили считать его перспективным и не стали кастрировать.

Официально они никогда не тренировались с кинжалами. Кинжалы – не настоящее оружие джанни, хотя все они носили кинжалы, для трапез, для того, чтобы перерезать веревки.

Но когда они сближались с противником в кольце кричащих людей и начинали кружить друг вокруг друга, Дамазу пришла в голову мысль. Мысль о том, что дым от факелов теперь несется из-за его спины (это не было спланировано, лишь по случайности его поставили на одну сторону, а он описал дугу и оказался на другой стороне), и о том, что у него теперь два клинка.

И поэтому… поэтому он метнул первый кинжал, который ему дали, тот, что он держал в руке, как раз в тот момент, когда завеса черного дыма накрыла его из-за спины и оказалась между ними, когда они с Кочы сближались.

Все играли кинжалами. Бросали их в стволы деревьев и свисающие плоды. Метали в птиц на ветках (и редко попадали). Держали пари в играх с другими мальчиками. Проигравший чистил нужники.

Или умирал.

Сегодня вечером на них не было никаких доспехов. Он метнул кинжал в грудь Кочы, когда находился всего в нескольких шагах от того и они сближались друг с другом, готовясь защищаться и наносить удары. Крупный юноша, Кочы обещал стать еще более крупным мужчиной. Он стал легкой мишенью. Намного более легкой, чем птица на тополе. А из-за дыма он не увидел движения Дамаза – как его рука взлетела вверх и назад, а не вперед – пока не стало слишком поздно, и он не успел (навсегда не успел) сделать хоть что-нибудь.

Разве что схватиться за грудь, уронить свое оружие и издать тонкий, странный звук. Звук, который, подумал Дамаз, он теперь, может быть, будет слышать до конца своих дней.

В каком-то смысле они разочаровали собравшихся зрителей. Все закончилось так внезапно, одним быстрым броском. Дамаз схватился за второй кинжал – кинжал Касима – и рванулся вперед, рассчитывая воспользоваться преимуществом, которое дает ему ранение противника.

Но в этом не было необходимости. Он уже убил противника.

Он стоял там, внезапно охваченный неуверенностью, растерянный, над трупом мальчика, чью жизнь он отнял между факелами и фонарями, под голубой луной. И внезапно, испытав потрясение, он вспомнил в тот момент, что маленьким ребенком жил на западе, его звали Невен и у него была сестра, которую он любил.

Глава 8

– Ты не спишь?

Иногда дед так делал. Даница слышала его голос у себя в голове и просыпалась в страхе. Она редко боялась в дневное время; а вот ночи бывали разными, и теперь многое изменилось. С тех пор, как она убила Кукара Михо.

– Не сплю, жадек. Я опять кричала?

– Нет. Нет.

– Тогда что?..

Она все еще плыли по морю на «Благословенной Игнации», сегодня должны были приплыть в Дубраву, как сказал капитан. Там ждут очередные перемены, и, возможно, ее убьют.

Но то, что она сказала раньше, оставалось правдой: она бы наверняка погибла, если бы вернулась домой. Там слишком много членов клана Михо, злой, мстительной семьи. Сеньян для нее на замке. Как башня или ворота святилища.

Она чувствовала, что ночь закончилась, и скоро взойдет солнце, но трудно было определить это внизу, под палубой.

Она теперь делила каюту с другой женщиной, с той, муж которой погиб от меча Кукара. Она попыталась отказаться, оставить эту женщину в покое, лечь спать на палубе рядом с Тико, но капитан ей этого не позволил. Женщина не должна проводить ночь под открытым небом. Даже если она – из пиратов Сеньяна.

Та, другая женщина ничего не сказала, когда Даница в первый раз вошла в каюту, и потом тоже. Она протянула руку к Тико, который лизнул ее пальцы. Эта женщина знает собак. Она ни с кем не разговаривала с тех пор как погиб доктор, три дня назад. И почти не покидала каюту.

– Жадек, в чем дело?

Дед ей не ответил.

– Жадек, ты разбудил меня, в чем дело?

Она чувствовала его, всегда чувствовала, если не блокировала его присутствие. Он не отвечал. Но теперь она уже совсем проснулась, и испугалась. Ей это не понравилось.

– Жадек…

– Твой брат жив, – сказал он.

И ее сердце так сильно забилось.

– Что? Мы… правда? Жадек, мы всегда думали, что он, может быть, жив. Они растят детей, которых увезли, мы это знаем!

– Дани, я был вместе с ним. Вчера вечером. Это должен быть он, иначе… как еще я мог оказаться там?

– Я не понимаю. Где? Где ты был?

– Он дрался. Я это видел. Не совсем ясно, но я мог видеть.

– Жадек, ты меня пугаешь.

– Знаю. Прости. Но… он жив.

– А эта схватка?

– Он убил другого мужчину.

– Мужчину? Невену четырнадцать лет, жадек!

– Другого мальчика, я думаю. У них были кинжалы. Я это видел. За спиной у Невена стоял дым, и они стояли очень близко друг от друга.

– Ты заставил его метнуть кинжал? – спросила она.

Молчание.

– Жадек!

– Я не мог его заставить, я и тебя не могу заставить что-то сделать. Я… подтолкнул к нему мысль.

– И он метнул кинжал?

– Дани, он это сделал.

– О, милостивый Джад. Где? Где он?

– Я не знаю, где мы были! Люди смотрели на них. Если он с оружием, то, думаю, это значит…

– Это значит, что он – один из джанни! Или готовится стать им? И ты спас ему жизнь!

– Может быть. Может быть. Дани, я понятия не имею, услышал ли он меня, почувствовал ли. Сейчас я его не вижу. Я там был только во время поединка, потом я… ушел. Я вернулся сюда, к тебе.

– Но ты действительно видел?..

– Я видел, как он метнул кинжал, да. Но… я как будто смотрел сквозь дым. И там был настоящий дым.

– Но ты знаешь, что это Невен?

– О, это наверняка он. Это должен быть он, детка.

– О, милостивый Джад, – снова сказала она, но на этот раз вслух, и открыла глаза. Ему тогда было четыре года. Она любила его всем своим не знавшим страданий сердцем, которое тогда билось в ее груди.

Он оставался потерянным, но, по-видимому, он не умер.

Ее дед умер, и при этом разговаривал с ней. Тот мир, который бог решил создать для них, был странным, пугающим местом. Как можно хотя бы понять, что возможно, что дозволено?

Ее брат вчера ночью убил другого мальчика, если все это правда. Ей необходимо, чтобы это оказалось правдой. Это означает, что он жив, даже если это также означает, что он на землях османов, исповедует их веру, готовится стать одним из воинов калифа. Тех самых, которые каждую весну приходят, чтобы жечь и убивать. А иногда забирают с собой детей джадитов из горящих домов, чтобы сделать их теми, кем сейчас готовится стать он.

В своих самых кошмарных снах она всегда видела пожары.

– О, Джад, действительно, – произнесла другая женщина со своей койки в противоположном конце каюты. – Я согласна.

Даница посмотрела туда. Было очень темно, просто черно. Только хорошее зрение позволило ей различить очертания тела другой женщины, лежащей там. Тико чесал за ухом у двери, он слышал ее голос.

– Простите. Я вас разбудила.

– Я не спала.

– Говорят, я разговариваю во сне.

– Вы кричите. Предостерегаете кого-то.

– Я знаю. Мне иногда снятся разбойники.

Корабль мягко поднимался и опускался, потрескивая. По-видимому, утро спокойное, если сейчас утро.

– Разве вы не разбойники?

– Что? Отругай ее за невежество!

– Нет, жадек.

Вслух она сказала:

– Я выросла в деревне, которую сожгли хаджуки. Мы бежали в Сеньян, втроем.

– Я не знаю, кто такие хаджуки.

Это странно, но Даница была довольна, что эта женщина, наконец, заговорила. Это не должно иметь значения, но они, как-никак, убили ее мужа.

– Османские бандиты. В основном, с гор. Они спускаются вниз и нападают на фермы или деревни, иногда заходят далеко на запад. Они похищают людей ради выкупа, угоняют скот. Уводят детей.

– Выкуп? Как ужасно, – в голосе женщины явственно слышалась ирония.

– Отругай ее!

На этот раз она ему не ответила. А вслух сказала:

– Мы умирали с голоду в Сеньяне, синьора. Зимой всегда трудно, а вы заблокировали морские проливы и запретили даже обычную торговлю с островами. Это погубило бы нас. Вы об этом знали?

Молчание. Она продолжала.

– Вы ведь не знали, правда? Зачем вам знать? Какое дело женщине из Серессы до детей, умирающих в Сеньяне? Или в какой-нибудь деревне на приграничных землях?

– Я не из Серессы.

– Вы так сказали. Это служит ответом? Или все в Батиаре просто представляют себе варваров из Сеньяна и их женщин, пьющих кровь?

– Я не знала, что вы пьете кровь.

Первый, слабый намек в ее голосе на нечто другое. Можно назвать это лукавством. Даже насмешкой. Даница поняла, что ей хочется назвать это именно так.

– И поедаем отрубленные руки к тому же.

– Только руки османов, смею надеяться, – на этот раз в ее тоне нельзя было ошибиться.

– Конечно. Милазийцы на вашем побережье очень горькие на вкус, как я слышала.

– Неужели?

Даница заколебалась.

– Я действительно думаю так, как сказала раньше, синьора. И наш вожак Бунич тоже. Наш человек не должен был убивать вашего мужа.

– Мне мало пользы от того, что я это знаю. Он все равно мертв.

– Даже если мы убили одного из наших?

– Это сделали вы – это было только вашим решением.

– Нет, я сделала это ради Сеньяна. Ради всех нас.

– Правда?

– Правда, синьора.

– Тогда почему вы сейчас здесь, одна?

Даница встала. Подошла к двери и открыла ее. Тико ворвался в каюту, лохматый, энергично виляя хвостом. Он уткнулся в нее головой, потом вежливо повернулся, чтобы приветствовать другую женщину, которая теперь сидела на постели. Слабый свет просачивался вниз из ближайшего люка.

– Может быть, вы слышали, как мы об этом говорили? Кому-то нужно объясниться в Дубраве. Принести извинения. Нам не нужно, чтобы нас еще больше ненавидели. Ваш муж не должен был погибнуть.

– Но почему именно вы?

Это трудный вопрос.

– Все знали, что я поступила правильно, иначе началось бы кровопролитие, – сказала Даница. – Владелец корабля уже вынимал из ножен меч, чтобы драться с Кукаром. Все закончилось бы очень плохо. Об этом необходимо сказать в Дубраве.

– Но это не ответ на мой вопрос. Ваши предводители понимают, что вы поступили правильно. Очень хорошо. Но вы здесь, вы не возвращаетесь домой. Дубрава может передать вас Серессе. Или они могут сами вас повесить. Вас приносят в жертву?

Умная женщина. Умнее, чем она ожидала. Но имеет ли это значение? Эта женщина сядет на следующий корабль, идущий в Серессу, вероятно, получив компенсацию от обоих городов за смерть мужа. Может быть, они поплывут на одном корабле, только Даница – в цепях.

– Я не могу вернуться, – сказала Даница. – У убитого мной мужчины большая семья. У меня ее нет. Правильный поступок не всегда спасает.

Эта женщина из Сеньяна, думала Леонора, умнее, чем она ожидала. Ей пришло в голову, что она сделала несколько слишком поспешных предположений насчет этой женщины. Она также подумала, что если ей предстоит действовать в этом мире без какой-либо защиты (а она осталась совершенно беззащитной), то ей придется вести себя осторожнее.

Она снова протянула руку к псу, и тот лизнул ее пальцы. Она росла вместе с охотничьими собаками. Этот пес был не самым крупным из всех, каких она встречала, – ее отец гордился своей сворой, – но он был большой. Она ничуть не сомневалась, что он бы любому перегрыз глотку, защищая эту женщину из Сеньяна. В этом предположении она была уверена.

Ее отец гордился дочерью почти так же, как собаками, пришла ей в голову мысль. Но не вызвала печали. Уже нет. Она уже пережила это горе. Появились новые поводы для печали.

Кто-то кричал наверху, потом раздались веселые возгласы. В тусклом свете женщины переглянулись.

– Должно быть, увидели землю, – сказала женщина из Сеньяна. – Мы пересекли море. Теперь они на палубе вознесут благодарственную молитву, за то что выжили в море.

– Не все выжили, – сказала Леонора и тут же пожалела о своих словах. Ей не понравился тон собственного голоса.

Ее собеседница лишь пожала плечами.

– Хотите подняться наверх? Помолиться вместе с ними?

Она не хотела, но устала находиться в этой темной тесноте. Наверху уже утро. Она посмотрела на женщину напротив и сказала:

– Я была к вам несправедлива, наверное. То, что случилось с Якопо, – не ваша вина, и вы действительно совершили правильный поступок. Потом.

– Я действовала ради всех нас.

– Да, да, – согласилась Леонора, охваченная нетерпением. – Вы это говорили. Но никто другой этого не сделал, не так ли?

Женщина из Сеньяна слегка улыбнулась.

– У меня был лук в руках.

Леонора невольно улыбнулась в ответ.

– Наверное, вы правы. Можно узнать ваше имя?

– Меня зовут Даница Градек. Не думаю, что наше знакомство продлится долго.

– Понятия не имею. Я – Леонора Мьюччи. Я действительно из Милазии, а не из Серессы.

– Я вам уже поверила. Зачем вам было лгать?

Позже она попыталась понять, как повлиял на нее этот простой вопрос, почему она сказала то, что сказала. И не нашла простого ответа. Эта женщина была молодой, как она сама, среди чужих людей и вдали от дома, отчасти дело было в этом. Позднее Леонора пришла к выводу, что мы не всегда поступаем так или иначе по какой-то очевидной причине, иначе жизнь оказалась бы совсем не такой, какой она стала.

– В этом я не солгала, – сказала она. – Но я лгала с тех пор, как мы поднялись на корабль.

Другая женщина просто смотрела на нее и ждала. Пес поворачивал голову и смотрел то на одну, то на другую, по-прежнему виляя хвостом, но теперь неуверенно. Атмосфера как-то изменилось.

– Я не… меня послали…

Даница Градек хладнокровно продолжила:

– Вас послали шпионить для Серессы.

Леонора уставилась на нее:

– Это так очевидно?

– Они всегда так делают. В Сеньяне был шпион. Очень скоро пришлют другого. На пристани в Дубраве нас будут ждать наблюдатели, которым платит Сересса. Вероятно, вам полагается связаться с ними.

– Нет. Да, то есть. Но…

Леонора встала. Глубоко вздохнула. И сказала:

– Я не была его женой. Женой Мьюччи. Есть причины, почему я согласилась. Но я не вернусь, я не могу вернуться в Серессу. Я одна на целом свете.

Даница Градек была женщиной высокого роста. Она стояла рядом с псом, и в комнате было тесно. Она улыбнулась Леоноре, потом рассмеялась.

– Одна? Значит, нас таких уже две. Давай посмотрим, что мы сможем сделать.

Драго Остае не нравилось все, что происходило на его корабле с того времени, когда они покинули Серессу и направились в сторону дома.

Он всем сердцем ненавидел пиратов. Эти разбойники побывали на его палубе, залезли к нему в трюм, забрали товары, доверенные ему. И он не смог им помешать.

Это случалось и раньше на тех судах, капитаном которых он был, и ощущение беспомощности потом долго заставляло его чувствовать себя слабым. Но они просто не в состоянии ни сражаться с пиратами, ни все время избегать их.

Сеньян существует, как некий вид дополнительного налога на торговые суда, так однажды сказал Марин. Им нравится называть себя героями границы, Драго знал об этом, но про себя отказывал им в этом праве. А потом один из них убил пассажира на корабле Драго. Он видел, как Марин вынимает меч и быстро идет через палубу, и Драго понимал, что ему тоже придется вынуть из ножен свой меч, и что они, вероятно, погибнут на борту «Благословенной Игнации».

Женщина своей стрелой предотвратила это. «Ей теперь не жить в Сеньяне», – подумал тогда Драго, еще в тот самый момент.

Потом вторая женщина, та, о которой Марин сказал ему, что она шпионка, устремилась по палубе к поручням корабля, и Драго, обернувшись слишком поздно, понял, что она собирается броситься в море, и закричал, и тогда… она не прыгнула.

Что-то там произошло, у поручней.

Воспоминание об этом потом портило ему настроение и пугало еще много дней. Он все время вспоминал о своей матери, и о знахарке из деревни, где он вырос, и думал о том, что никто не мог бы честно сказать, будто понимает все, что происходит на свете.

Леонора Мьюччи, считал Драго, остановилась у поручней не совсем по своей воле. Она собиралась прыгнуть в море. Он не мог бы объяснить, почему он в этом так уверен, не мог поговорить об этом ни с Марином, ни с кем-либо из знакомых моряков или священников. Он мог бы рассказать своей матери, но она умерла много лет назад. Он все еще тосковал по ней.

А теперь, чтобы окончательно переполнить чашу его неприятностей, эти женщины поднялись на палубу, как раз тогда, когда корабль приближался к берегу, а почти все моряки верят, что две женщины на палубе корабля могут принести несчастье.

Такое уже случалось раньше. Когда погибли тот лекарь и пират? Когда обе женщины были на палубе.

Драго готов отнестись к этому, как к необоснованному предрассудку, но моряки всегда суеверны. Слишком многого приходится бояться в море, и он не хотел, чтобы его матросы пугались при подходе к земле, это само по себе опасно.

Он заводил корабль в гавань с юга и очень осторожно, даже в спокойное утро. Столько судов разбилось прямо у входа в свой порт, они слишком торопились вернуться домой и уже не опасались моря, оставшегося за кормой.

Дубраву окружали скалы, по обеим сторонам от островов, защищающих гавань. И даже в такое солнечное утро, как это, откуда-то мог в мгновение ока налететь шквал. Он сам видел, как это бывает, участвовал в отчаянных попытках спасти груз и тонущих людей. Приходил потом на похороны и слушал рыдания родных тех людей, которых они не доставили на берег или доставили уже выловленными из моря.

Женщины вышли из переднего люка как раз в тот момент, когда закончились молитвы. Синьора Мьюччи появилась в первый раз после того пиратского рейда. Она выглядела элегантной, собранной. Второй была… женщина-пират из Сеньяна, с луком и колчаном, рядом с ней шел пес.

Драго нравилось, как выглядит этот пес, но не более того.

Женщины приближались к нему. Он откашлялся, повернулся к ним, в ожидании, расставив ноги, словно приготовился к чему-то. К чему угодно. Он сцепил руки за спиной и принял, как ему хотелось надеяться, горделивую позу.

– Госпарко, – обратился он к жене доктора. Поклонился. Для этого ему пришлось разнять руки, потом снова завести их за спину. Другой женщине он кивнул, для нее этого достаточно, учитывая, кто она.

«Они обе молоды, обе светловолосы, но больше у них нет ничего общего, ни во внешности, ни в происхождении», – подумал он. Женщина из Сеньяна высокого роста, отличается легкой походкой. Умеет убивать. Вторая, вдова… ну, Драго не часто употреблял слово «хрупкая», но оно, кажется, здесь уместно. Она благородного происхождения, так заявил Марин, когда увидел ее в первый раз. Он помнил, как она стояла у поручней, и весь подол ее ночной сорочки был пропитан кровью ее мужа.

– Капитан, – обратилась к нему женщина из Сеньяна, – я только что кое-что осознала. Мне искренне жаль. Я спущусь вниз. Вам ни к чему, чтобы ваши матросы нервничали перед высадкой из-за двух женщин на палубе.

Драго заморгал. Откуда ей это известно? Он увидел подходящего к ним Марина. Взглянул вверх, на паруса. Там ничего не было такого, что бы могло вызвать тревогу.

Он ответил, решительно:

– Эта старая сказка? Ваши пираты в Сеньяне в нее верят?

Она слегка улыбнулась.

– Нет, но я знаю, что в других местах моряки в нее верят. Мне бы не хотелось их расстраивать.

– Я думаю, – сказал Марин, подходя к ним, – что вы предотвратили нечто большее, чем простое расстройство. Я приглашаю вас обеих посмотреть, как мы подходим к Дубраве. Это красивая гавань, если мне будет позволено это сказать.

Женщина из Сеньяна сверкнула улыбкой. «Она очень молода», – подумал Драго. И, вероятно, больше никогда не увидит своего дома. Ну, он сам был еще моложе, когда бежал сюда от османов, и он тоже никогда больше не увидит свою деревню. Мир ничего тебе не должен, считал Драго Остая.

– С позволения капитана, – сказала Даница Градек, – тогда я поднимусь на мачту, а не сойду вниз. Я могу понаблюдать за погодой к западу от нас, если хотите.

Он как раз собирался послать наверх матроса.

– Вы знаете, как подняться наверх? – спросил он.

Она не входила в число членов экипажа. Она была пассажиркой на его корабле, и скоро ей предстояло явиться в Совет Правителя. Он нес за нее ответственность.

Она не ответила. Сняла свой лук и колчан, положила их в сторонку, за канаты, чтобы не попались под ноги. Сказала что-то псу. Он улегся возле канатов. Женщина подошла к грот-мачте и начала подниматься. В Сеньяне, конечно, живут на судах, но они вовсе не такие большие, насколько известно Драго, ни на одном нет таких высоких мачт и парусов. По-видимому, это не имело значения. Она лезла по мачте, не по снастям; должно быть она заметила костыли еще раньше.

Он увидел, как снизу появился художник. От этого, по крайней мере, никаких неприятностей. Виллани вежливо кивнул, поклонился издали вдове доктора и прошел на корму, чтобы там помочиться через поручни.

В первый день он сделал это против ветра и брызг, пытаясь проявить скромность, повернувшись спиной к матросам, и вызвал насмешки, когда возвращался потом вдоль палубы, красный от смущения, в одежде, забрызганной собственной мочой. Так часто бывало, им следовало предупреждать пассажиров, но они никогда этого не делали. Драго никогда прежде не встречался с художниками, но понимал, что они необходимы, восхищался некоторыми картинами в святилищах, а в этом художнике не чувствовалось никакого высокомерия или претенциозности. Он поедет дальше на восток, очевидно, до самого Ашариаса, чтобы рисовать великого калифа. «Лучше бы послали человека, который всадил бы в Гурчу кинжал», – подумал Драго. В память о Сарантии.

Он взглянул на Марина. Тот смотрел, как девушка лезет наверх, на фоне бледно-голубого утреннего неба. Драго огляделся. Матросы тоже смотрели на нее. Это могло показаться забавным, но сейчас неподходящий момент.

– Займитесь своими обязанностями, будьте вы прокляты! – взревел капитан «Благословенной Игнации», который благополучно привел ее домой.

– У меня нет обязанностей, – тихо произнесла стоящая рядом с ним женщина. Она посмотрела на Драго, потом на Марина. – Боюсь, вам придется их мне придумать.

Марин улыбнулся, Драго нет. «Две женщины на палубе корабля», – думал он. И еще он думал о том, какими разными могут быть неприятности.

Она никогда раньше не залезала так высоко, мачта качалась вместе с кораблем, и тем сильнее, конечно, чем выше она поднималась, хватаясь руками за стержни, закрепленные в сосновой мачте, и опираясь на них ногами. Но это несложно, если не боишься высоты, а она не боялась.

«Здесь, наверху, чудесно», – думала Даница, стоя на маленькой площадке у самой верхушки мачты. Ты еще находишься в этом мире, видишь, как он раскинулся под тобой, но он так далеко, что никто не может ничего с тобой сделать – какое-то время.

Люди на палубе выглядели маленькими, как детские игрушки. Она видела Тико, терпеливо лежащего рядом с ее луком и колчаном. Голоса плыли вверх. Сересский художник (худенький, симпатичный, добрый на вид парень) прошел на корму помочиться через поручни, но она находилась слишком высоко, чтобы увидеть что-нибудь интересное.

Капитан и владелец (еще более красивый мужчина, по правде говоря) все еще стояли возле Леоноры Мьюччи. Но она не Леонора Мьюччи, как она только что призналась Данице. Ее фамилия Валери, и ее брак был сфабрикован, что не оставляло ей никакого другого выбора – только сесть на следующий корабль до Серессы или разоблачить обман.

– Я не вернусь, – сказала она перед тем, как они поднялись на палубу. – Сначала я брошусь в море.

– Почему ты этого не сделала, тогда?

Она не знала, что собирается задать ей этот вопрос, пока не задала.

– Не знаю, – ответила Леонора Валери. – Я собиралась это сделать.

В тот момент Даница ожидала, что дед заговорит с ней, но он молчал. Она не слышала его с тех пор, как он разбудил ее и сообщил новость о Невене.

Ее брат жив, он в армии османов, среди джанни. И он кого-то убил вчера ночью.

Интересно, что она ни на мгновение в этом не усомнилась. Как она может усомниться в таких вещах, если человек, уже год как умерший, говорит тебе о них?

– Ты здесь? – спросила она, высоко над палубой.

– Здесь. Что тебе надо?

– Просто, чтобы ты был здесь, – ответила она.

– Посмотри, Дани, – сказал он. – Дубрава.

Она стояла лицом на восток, но усиленно размышляла, и не смотрела туда, пока он не заговорил. Теперь она посмотрела, и поэтому впервые увидела эту гавань и город; они были еще далеко, но их уже было видно оттуда, где она стояла, пока они огибали большой укрепленный остров, который прикрывал ее, как Храк прикрывает Сеньян.

Но город Дубрава – это не городишко Сеньян.

Красные крыши, залитые солнцем, круто поднимались к северу и к югу от гавани, где над стоящими у причала судами возвышалось какое-то огромное сооружение. К северу от него стояло большое святилище с двумя одинаковыми куполами. Широкая улица уходила на восток от гавани. Массивные стены окружали город. По верху стен тянулись мостки для стражников, через равные промежутки виднелись круглые башни с пушками и башенками для стрелков и лучников.

Она знала, что Сересса намного больше этого города, и Обравича, где правит император, и Родиаса. Многие города больше этого. Она знала, что Ашариас, который прежде назывался Сарантием, даже больше этих городов, его называли Городом Городов, славой мира.

Виднелся ряд островов, зеленые весенние виноградники, каменные башни, каменные ограды, а ближе других к городу находился очень маленький островок, почти у входа в гавань, религиозная обитель, видная отсюда. Затем Даница опять посмотрела на город, и из юношеской гордости (и она знала, что именно по этой причине) старалась не дать этому зрелищу поразить себя, но не смогла.

Дубрава, когда подходишь к ней с моря весенним утром, а позади нее встает солнце, великолепна. Даница задрожала, внезапно ее охватило странное чувство. Она, может быть, никогда не вернется домой, подумала Даница, это правда, но есть целый мир, который можно для себя найти.

Она поняла еще кое-что. И с опозданием крикнула:

– Вот они! Стены города!

Ведь ее послали наверх, и ей надо предупредить остальных.

Ответные крики раздались внизу, радостные возгласы моряков, которые пересекли открытое море и подплывают к дому. Даница повернулась, чтобы посмотреть назад, на запад. Вот почему кого-то всегда посылают сюда, наблюдать за переменой погоды со стороны моря, когда корабль приближается к земле.

Голубое небо, легкий ветерок. Можно простить себя за то, что ты на мгновение почувствовала себя счастливой.

– Ты когда-нибудь видел это, жадек?

– Дубраву? Нет.

– Посмотри на крыши под солнцем.

– Я их вижу, Дани. Люди, живущие под этими крышами, захотят твоей смерти.

– Не все. Наверняка ведь не все?

– Возможно, – согласился он.

Он стоит у мачты, когда она спускается. Она делает это легко. Мужского покроя штаны и туника, покрытые пятнами соли сапоги до колена, светлые волосы под широкополой шляпой. Они уже миновали ближайшие острова – Гьядину, Синан – и находятся в устье гавани, их великолепной гавани под башнями с пушками. Он видит толпу на пристани. Там всегда собирается толпа, когда возвращается корабль, даже если он вернулся с противоположного берега узкого моря. Люди машут руками.

«Море – это интерлюдия, – думает Марин Дживо, – пространство между жизнью и жизнью». Девушка из Сеньяна становится на палубу рядом с ним. Она почему-то раскраснелась, замечает он.

– Нам надо поговорить, – произносит Марин.

Она настороженно смотрит на него. Подходит ее пес. Большой пес. Трется головой о ее бедро. Она рассеянно чешет его уши.

– У меня лучше получается слушать, – говорит она, снова сверкает ее быстрая улыбка. – Я бы предпочла, чтобы меня не убивали. Меня убьют?

Они слышат голоса, уже долетающие через полосу воды, и их матросы кричат в ответ. Дубрава сейчас узнает, что «Благословенную Игнацию» взяли на абордаж пираты, забрали товары, а доктор, которого они везли, погиб. И они узнают, что одна из отряда пиратов находится на борту, ее доставили к ним.