Текст книги "Без семьи"

То, что судья стал мне говорить «ты», придало мне храбрости. Я видел, что он настроен благожелательно.

Когда я закончил свой рассказ, судья долго смотрел на меня добрыми и растроганными глазами. Я уже воображал, что он немедленно нас освободит, но этого не случилось. Он ушёл, не сказав мне ни слова. Вероятно, пошёл допрашивать Маттиа, чтобы узнать, совпадают ли наши показания.

Я довольно долго оставался в раздумье один. Наконец судья вернулся вместе с Маттиа.

– Я наведу справки в Юсселе, и, если, как я надеюсь, ваши показания подтвердятся, вы завтра утром будете освобождены.

– А как же наша корова? – спросил Маттиа.

– Вам её вернут.

– Я не об этом хотел спросить, – ответил Маттиа. – Кто её покормит и подоит?

– Не беспокойся, мальчуган.

Теперь Маттиа вполне успокоился.

– Когда подоят нашу корову, нельзя ли нам дать немного молока? – попросил он. – Мы бы славно поужинали.

После ухода судьи я сообщил Маттиа две важные новости, которые заставили меня забыть о том, что я нахожусь в тюрьме, – матушка Барберен жива, а Барберен в Париже.

– Наша корова торжественно войдёт в Шаванон! – воскликнул Маттиа.

И от радости он начал плясать и петь. Увлечённый его весёлостью, я схватил его за руки, а Капи вскочил на задние лапки и начал прыгать между нами. Мы подняли такой шум, что напугали тюремного сторожа, который пришёл посмотреть, не взбунтовались ли мы.

Он приказал нам замолчать. Но говорил с нами уже не так грубо, как раньше. Мы решили, что наше положение не так уж плохо, и вскоре получили этому подтверждение. Сторож не замедлил вернуться к нам с большой крынкой молока – молока от нашей коровы. Но это было не всё. Вместе с крынкой он принёс большой ломоть белого хлеба и кусок холодной телятины, которые, как он сказал, послал нам судья. Никогда, вероятно, с заключёнными не обращались так хорошо. Уплетая телятину и запивая её молоком, я изменил своё мнение о тюрьме. Положительно, в ней было совсем не плохо! Таково же было и мнение Маттиа.

– Бесплатные еда и ночлег, – сказал он смеясь. – Нам здорово повезло!

Мне захотелось его попугать:

– А если ветеринар умер, кто будет свидетелем?

– Печальные мысли приходят в голову только тогда, когда ты несчастен, а сейчас для этого неподходящий момент, – ответил он мне, не рассердившись.

Глава IX
Матушка Барберен

Мы неплохо переночевали в тюрьме, во всяком случае, нам приходилось проводить гораздо менее приятные ночи под открытым небом.

– Я видел во сне, как мы приводим корову, – сказал мне Маттиа.

– И я тоже.

В восемь часов утра дверь камеры отворилась. Вошёл судья в сопровождении нашего друга-ветеринара, который приехал сам, чтобы убедиться в том, что нас освободили. Судья не ограничился присланным нам накануне обедом – он передал мне красивую гербовую бумагу.

– Нельзя путешествовать без документов по большим дорогам. Вот паспорт, который я получил для вас у мэра. Отныне он будет вашей охранной грамотой. Счастливого пути, ребята!

Он пожал нам руки, а ветеринар расцеловал нас обоих.

Мы входили в эту деревню в довольно плачевном и жалком состоянии, зато выходили из неё торжествующие, гордо подняв голову и ведя на поводу нашу корову. Стоявшие у своих домов крестьяне провожали нас ласковыми взглядами.

Мы скоро дошли до той деревни, где я когда-то ночевал с Виталисом. Когда мы проходили по деревенской улице мимо того дома, где Зербино стащил хлеб, мне пришла в голову мысль, которой я поспешил поделиться с Маттиа.

– Помнишь, я обещал угостить тебя блинами у матушки Барберен? Но для блинов необходимо иметь масло, муку и яйца.

– Это, должно быть, чертовски вкусно!

– Ужасно вкусно, ты увидишь. Их свёртывают в трубочку и запихивают в рот. Но, вероятно, у матушки Барберен нет ни муки, ни масла, ведь она очень бедная. Как ты думаешь, будет хорошо, если мы ей всё это принесём?

– Замечательная мысль!

– Тогда держи корову, но смотри не выпусти её. Я пойду в лавочку, куплю муки и масла. Яиц лучше не брать: мы можем их разбить по дороге. Если у матушки Барберен их нет, она займёт у кого-нибудь.

Я вошёл в лавку и купил всё необходимое, а затем мы снова отправились в путь.

Я не хотел утомлять корову и всё же, торопясь поскорее прийти, невольно ускорял шаг. Оставалось десять километров, потом восемь, потом шесть… Странное дело, теперь, когда я шёл к матушке Барберен, дорога казалась мне длиннее, чем в тот день, когда я от неё уходил. Я был страшно взволнован, лихорадочно возбуждён и поминутно смотрел на часы.

– Не правда ли, какая красивая местность? – спрашивал я Маттиа.

– Да, деревья не заслоняют вида.

– Когда мы с холма спустимся к Шаванону, ты там увидишь чудесные деревья – дубы и каштаны.

– А каштаны на них есть?

– Ещё бы! А во дворе у матушки Барберен есть кривое грушевое дерево, на котором удобно ездить верхом. На нём растут большие груши – вот такие… и очень вкусные! Да ты сам увидишь.

Что бы я ни описывал ему, я каждый раз повторял: «Сам увидишь». Я был искренне убежден, что веду Маттиа в страну чудес. И в самом деле, разве она не была такой для меня? Ведь там мои глаза в первый раз увидели свет, там я начал свою сознательную жизнь, там я был счастлив и любим. Мне живо вспомнились мои детские годы, и я невольно сравнивал их с горестями, страданиями и приключениями моей тяжёлой бродячей жизни. Радость всё больше охватывала меня, по мере того как мы подходили к деревне. Воздух родной деревни опьянял меня. Я всё видел в розовом свете. Всё мне казалось прекрасным!

Наконец мы пришли на верхушку холма, откуда начинается спуск и где многочисленные тропинки ведут к Шаванону мимо домика матушки Барберен.

Сделав несколько шагов, мы дошли до того места, где я попросил у Виталиса позволения присесть, чтобы посмотреть в последний раз на домик матушки Барберен.

– Держи верёвку, – сказал я Маттиа.

Одним прыжком я вскочил на вал. Ничего не изменилось в нашей долине: она выглядела как прежде. Между двумя группами деревьев я различил крышу домика матушки Барберен. Из трубы поднималась прямо к небу тоненькая струйка жёлтого дыма.

– Матушка Барберен дома! – воскликнул я.

Лёгкий ветерок пробежал по деревьям и, коснувшись струйки дыма, пахну́л им мне прямо в лицо. Этот дым имел запах листьев дуба. Тогда глаза мои наполнились слезами, и, соскочив с вала, я обнял Маттиа. Капи бросился на меня, я взял его на руки и тоже поцеловал. А Маттиа стал целовать морду коровы.

– Давай скорее спускаться, – сказал я.

– Если матушка Барберен дома, то как же мы устроим ей сюрприз? – спросил Маттиа.

– Ты войдёшь один и скажешь, что привёл ей корову, присланную неизвестным, а когда она тебя спросит, кто этот неизвестный, появлюсь я.

– Как жаль, что мы не можем устроить торжественный вход с музыкой! Было бы замечательно.

– Маттиа, не дури!

– Не беспокойся, второй раз я не сделаю такой глупости. Но если бы эта дикарка любила музыку, звуки фанфары были бы сейчас очень кстати.

Когда мы очутились на одном из поворотов дороги, находящемся как раз над домиком матушки Барберен, мы увидели на дворе белый чепчик. Это была матушка Барберен. Она открыла калитку и, выйдя на дорогу, направилась к деревне.

Я указал Маттиа на неё.

– Она уходит! А как же наш сюрприз? – спросил он.

– Придумаем что-нибудь другое.

– Что же?

– Не знаю.

– Окликнем её!

Искушение было велико, но я устоял. Я столько времени мечтал о сюрпризе, что не мог теперь от него отказаться.

Мы быстро подошли к калитке моего родного домика, и я вошёл в неё так же, как входил много раз прежде.

Зная привычки матушки Барберен, я был уверен в том, что калитка закрыта только на щеколду и что мы сможем беспрепятственно войти в дом. Но прежде всего нужно было поставить в хлев корову. Я нашёл хлев таким же, каким он был когда-то, только сейчас в нём хранился хворост. Я позвал Маттиа, мы сложили хворост в угол и привязали корову к стойлу. Всё это мы проделали очень быстро, потому что запас хвороста у матушки Барберен был невелик.

– Теперь, – обратился я к Маттиа, – войдём в дом. Я сяду в уголок, у печки. Как только скрипнет калитка, ты спрячешься за кровать вместе с Капи, и она увидит только меня. Представляешь себе, как она будет рада!

Так мы и сделали.

Мы вошли в дом. Я уселся у очага, на том самом месте, где провёл столько зимних вечеров. Свои длинные волосы я спрятал под воротник куртки и свернулся клубком, стараясь как можно больше походить на прежнего Реми – маленького Реми матушки Барберен.

Отсюда калитка была хорошо видна, и потому я мог не бояться, что матушка Барберен появится неожиданно. Я стал осматриваться. Мне казалось, что я покинул этот дом только вчера. Ничто здесь не изменилось, всё было на старых местах. Даже бумага, которой было заклеено разбитое мной стекло, была та же, только сильно пожелтевшая и закопчённая. Если бы я мог сойти со своего места, я бы с удовольствием посмотрел поближе на каждую вещь, но матушка Барберен могла вернуться с минуты на минуту, и я должен был быть настороже. Вдруг я увидел белый чепчик, и в то же время заскрипела калитка.

– Прячься скорее! – шепнул я Маттиа. И съёжился, насколько мог.

Дверь отворилась. Уже с порога матушка Барберен заметила меня.

– Кто там? – спросила она.

Я смотрел на неё, ничего не отвечая, и она так же молча смотрела на меня. Вдруг руки её задрожали.

– Боже мой, – пробормотала она, – боже мой, неужели это Реми?

Я вскочил, бросился к ней и крепко обнял её.

– Матушка!

– Мальчик мой! Это мой мальчик!

Нам потребовалось немало времени, для того чтобы успокоиться и перестать плакать.

– Если бы я постоянно не думала о тебе, то ни за что не узнала бы тебя. Как ты изменился, окреп и вырос!

Сопение Маттиа напомнило мне о том, что он сидит за кроватью, и я окликнул его. Он подошёл.

– А вот мой брат, Маттиа.

– Значит, ты нашёл своих родителей? – воскликнула матушка Барберен.

– Нет, это мой товарищ и друг, которого я так называю, а вот Капи – тоже мой товарищ и друг. Капи, поздоровайся с матушкой Барберен!

Капи вскочил на задние лапы и, прижав лапку к груди, важно поклонился.

Это очень рассмешило матушку Барберен и окончательно осушило её слёзы.

Маттиа, который не был так растроган, как я, зна́ком напомнил мне о нашем подарке.

– Пойдём во двор, – обратился я к матушке Барберен. – Мне хочется посмотреть на кривую грушу, я о ней часто рассказывал Маттиа.

– Ты можешь также пойти посмотреть на свой садик, я его сохранила в том виде, как ты его насадил. Я всегда верила, что ты вернёшься.

– А мои земляные груши понравились тебе?

– Значит, это ты сделал тогда мне такой подарок? Я так и подумала. Ты всегда любил делать сюрпризы.

Момент был подходящий.

– А хлев? – спросил я. – Изменился ли он с тех пор, как не стало Рыжухи? Бедняжка, так же как я, не хотела отсюда уходить.

– Хлев всё тот же. Теперь я складываю туда хворост.

Мы находились как раз перед хлевом, и матушка Барберен толкнула дверь. Наша корова, решив, что ей принесли поесть, замычала.

– Корова! Корова в хлеву! – воскликнула матушка Барберен.

Тогда, не в силах более сдерживаться, мы с Маттиа расхохотались. Матушка Барберен с удивлением смотрела на нас. Но появление в хлеву коровы было для неё такой неожиданностью, что, несмотря на наш смех, она ничего не поняла.

– Это подарок! – воскликнул я. – Наш подарок тебе! Думаю, что он не хуже земляных груш, не правда ли?

– Ох, какой же ты добрый, дорогой мой мальчик! – воскликнула матушка Барберен, целуя меня.

Затем мы вошли в хлев, чтобы матушка Барберен могла получше рассмотреть корову. Во время этого осмотра она то и дело радостно восклицала: «Какая чудесная корова!»

Вдруг она спросила:

– Значит, ты разбогател?

– Конечно, – смеясь, ответил Маттиа. – У нас осталось ещё пятьдесят восемь су.

Матушка Барберен снова повторила своё восклицание, но уже несколько иначе:

– Добрые вы мальчики!

Тем временем корова продолжала мычать.

– Она просит, чтобы её подоили, – сказал Маттиа.

Я сейчас же побежал в дом за ведром из белой жести, которое, как я заметил, по-прежнему висело на своём обычном месте. По дороге я наполнил его водой, чтобы вымыть запылившееся вымя коровы.

Как была счастлива матушка Барберен, когда увидела, что ведро на три четверти наполнилось чудесным пенистым молоком!

– Я думаю, что эта корова будет давать больше молока, чем Рыжуха, – объявила она.

Подоив корову, мы выпустили её на двор пастись и вернулись в дом. Там на столе, на самом видном месте, лежали масло и мука, которые я успел вынуть, прибегая за ведром.

Когда матушка Барберен это заметила, она снова принялась восторженно охать, но тут я сознался, что этот новый сюрприз сделан не столько для неё, сколько для нас.

– Мы страшно голодны, и нам очень хочется поесть блинов. На этот раз нам как будто никто не помешает.

– Разве ты знаешь, что Барберен в Париже? – спросила матушка Барберен.

– Да.

– И знаешь также, зачем он поехал в Париж?

– Нет.

– Дело касается тебя.

– Меня? – спросил я испуганно.

Но вместо ответа матушка Барберен так посмотрела на Маттиа, как будто не хотела говорить при нём.

– Маттиа для меня всё равно что брат, и я от него ничего не скрываю, – сказал я.

– Это очень долго рассказывать, – ответила она.

Я понял, что она не хотела говорить, и, не желая огорчать Маттиа, не настаивал.

– А Барберен намерен скоро вернуться? – спросил я.

– Думаю, что нет.

– Тогда займёмся блинами. Ты мне после расскажешь, почему он уехал. Есть у тебя яйца?

– У меня нет кур.

– Мы не принесли тебе яиц, боясь разбить их по дороге, но, может быть, ты займёшь у кого-нибудь?

Она смутилась. Я понял, что она, вероятно, не раз это делала, и потому ей неудобно занимать снова.

– Пожалуй, лучше я сам пойду и куплю их, – сказал я, – а ты тем временем поставишь тесто. Скажи Маттиа, чтобы он приготовил хворосту. Маттиа прекрасно умеет ломать его.

Я купил не только яиц, но ещё и небольшой кусок сала.

Когда я вернулся, тесто было замешено, и оставалось только положить в него яйца. Правда, оно ещё не совсем поднялось, но мы были слишком голодны, чтобы ждать.

– Ну хорошо, – говорила матушка Барберен, яростно взбивая тесто, – а почему ты мне ни разу не написал? Ведь я считала тебя погибшим. «Не может быть, – думала я, – чтобы мой мальчик не написал мне, если он жив».

– Я знал, что ты не умеешь читать и не сможешь прочесть моё письмо, а кроме того, я до смерти боялся Барберена. Разве он не продал меня за сорок франков старому музыканту?

– Не вспоминай об этом, мой маленький Реми!

– Я не жалуюсь, а только объясняю тебе, почему я не писал. Я боялся, что, если Барберен узнает, где я, он снова захочет продать меня. Потому-то я ничего и не написал тебе, когда потерял своего хозяина, которого очень любил.

– Значит, он умер?

– Да, и я о нём сильно горевал. Ведь если я сейчас что-нибудь знаю, если я могу прокормить себя, то этим я обязан только ему. После его смерти я снова встретил добрых людей, которые приютили меня, и работал у них. Но если бы я написал тебе, что работаю садовником в Париже, меня бы стали разыскивать или требовать денег у этих добрых людей, а я не хотел ни того ни другого.

– Да, я понимаю тебя.

– Но я никогда не забывал свою любимую матушку. А когда мне подчас было тяжело, я всегда мысленно призывал тебя на помощь. И как только смог, пришёл навестить тебя. Правда, сделал я это не сразу, но ведь не всегда поступаешь так, как хочешь. Да к тому же мне пришла в голову мысль купить тебе корову, а для этого надо было сначала заработать деньги. Сколько нам пришлось сыграть всевозможных песенок, и весёлых и грустных, сколько километров пройти пешком, сколько потрудиться, претерпеть лишений, чтобы осуществить задуманное! Но чем больше было трудностей, тем больше мы радовались. Не правда ли, Маттиа?

– Ах вы мои добрые, славные мальчуганы!

Во время этого разговора матушка Барберен месила тесто для блинов, Маттиа ломал хворост, а я накрывал на стол. Затем я сбегал и принёс кувшин свежей воды.

Когда я вернулся, миска была полна прекрасным жёлтым тестом, а матушка Барберен приготовляла сковородку. В печке ярко горел огонь, и Маттиа подбрасывал в него ветку за веткой. Капи, сидя у очага, умильно смотрел на все эти приготовления, а так как огонь по временам обжигал его, он с лёгким визгом поднимал то одну, то другую лапу. Пламя было такое сильное, что свет проникал в самые тёмные уголки, и я видел, как на занавесках кровати плясали тени, которые в детстве часто пугали меня по ночам.

Матушка Барберен поставила сковородку на огонь и, взяв кончиком ножа кусок масла, бросила его на сковородку, где оно сейчас же растаяло.

– Ах, как вкусно пахнет! – закричал Маттиа.

Масло зашипело.

– Оно поёт! – воскликнул Маттиа. – Сейчас я начну ему аккомпанировать!

Маттиа считал, что всё должно делаться под музыку. Он схватил скрипку и под сурдинку стал подбирать аккорды в тон шипению масла, что очень рассмешило матушку Барберен. Но минута была слишком торжественной, чтобы предаваться несвоевременному веселью. Матушка Барберен взяла большую ложку, погрузила её в миску, зачерпнула оттуда тесто и вылила его на сковородку.

Я нагнулся вперёд. Матушка Барберен встряхнула сковородку и ловким движением руки подбросила блин, к великому ужасу Маттиа. Но его опасения были напрасны. Блин снова лёг на сковородку, но только другой стороной, показывая нам свой подрумяненный бок. Я едва успел подставить тарелку, как блин соскользнул на неё.

Первый блин достался Маттиа. Обжигая себе пальцы, губы, язык и горло, он быстро проглотил его.

– До чего же вкусно! – сказал он с набитым ртом.

Теперь была моя очередь, и я так же, как Маттиа, не думал о том, что могу обжечься. Третий блин был готов, и Маттиа протянул за ним руку, но теперь яростно зарычал Капи, заявляя о своих правах. Находя это вполне справедливым, Маттиа отдал ему блин, к великому негодованию матушки Барберен. Чтобы успокоить её, я объяснил, что Капи учёный пес, который вместе с нами зарабатывал деньги на покупку коровы. Он наш товарищ и потому должен есть то же, что и мы. Сама же матушка Барберен заявила, что не будет есть блины, пока мы не насытимся.

Потребовалось довольно много времени, чтобы мы наконец наелись. Однако такой момент наступил, и мы оба дружно заявили, что не съедим больше ни одного блина, если матушка Барберен не съест хотя бы несколько штук.

Нам очень захотелось самим печь блины. Положить масло и налить тесто было нетрудно, но что нам никак не удавалось – это подбросить и перевернуть блин на сковородке. Я уронил свой в золу, а Маттиа угодил горячим блином прямо себе на руку.

Когда миска опустела, Маттиа, отлично понявший, что матушка Барберен не хотела говорить при нём о моих делах, изъявил желание посмотреть, как чувствует себя корова, и, не слушая наших возражений, отправился во двор.

Я ждал этой минуты с большим нетерпением и, как только Маттиа вышел, обратился к матушке Барберен:

– Теперь, я надеюсь, ты скажешь мне, зачем Барберен поехал в Париж?

– Конечно, дитя моё, и даже с большим удовольствием.

С большим удовольствием? Я был поражён.

Но прежде чем продолжать, матушка Барберен посмотрела на дверь. Затем, успокоившись, подошла ко мне и с улыбкой тихо сказала:

– Реми, твоя семья разыскивает тебя.

– Моя семья?

– Да, твоя семья.

– Кто меня ищет? Матушка Барберен, говори же, говори скорее, прошу тебя! Нет, это невозможно – меня ищет Барберен!

– Да, конечно, он ищет тебя, чтобы вернуть семье.

– А не для того ли, чтобы снова забрать меня и снова продать? Но это ему не удастся!

– Реми, как можешь ты думать, что я согласилась бы участвовать в таком деле!

– Он тебя обманывает.

– Выслушай меня спокойно и не выдумывай новых ужасов.

– Я помню, как…

– Расскажу тебе всё, что сама слышала и чему ты, надеюсь, поверишь. В следующий понедельник этому будет ровно месяц. Какой-то незнакомый мужчина вошёл в дом, где в то время находился Барберен. Я работала в нашей хлебопекарне. «Ваша фамилия Барберен?» – спросил незнакомец, говоривший с иностранным акцентом. «Да, – ответил Жером, – я Барберен». – «Это вы нашли на улице в Париже ребёнка и воспитали его?» – «Да». – «Скажите, пожалуйста, где теперь этот ребёнок?» – «А вам что за дело?» – спросил Жером.

Если бы я даже сомневался в правдивости слов матушки Барберен, то по «любезному» ответу Барберена мог убедиться, что дело происходило именно так.

– Ты ведь знаешь, – продолжала она, – что в хлебопекарне слышно всё, что здесь говорится. К тому же разговор шёл о тебе, и мне хотелось послушать. Я подошла ближе и нечаянно наступила на ветку. Ветка хрустнула. «Мы не одни?» – тревожно спросил пришедший. «Это моя жена», – ответил Жером. «Здесь очень жарко, – сказал неизвестный. – Выйдем на улицу и там поговорим». Они ушли. Спустя три или четыре часа Жером вернулся домой один. Мне страшно хотелось знать, о чём говорил с Жеромом приехавший. Но Жером ничего путём не мог рассказать. Он сказал только, что человек этот тебе не отец, но что он разыскивает тебя по поручению твоей семьи.

– Но где моя семья? Из кого она состоит? Есть ли у меня отец и мать?

– То же самое спросила и я у Жерома. Он ответил, что ничего не знает. Потом прибавил, что поедет в Париж разыскивать старого музыканта по адресу, который тот ему оставил: «Париж, улица Де Лурсин, Гарафоли». Я хорошо запомнила его слова, запомни и ты их.

– Не беспокойся, я их знаю. А из Парижа Барберен ничего не писал тебе?

– Нет. Очевидно, он ещё занят поисками.

В это время Маттиа проходил мимо двери; я крикнул ему:

– Маттиа, мои родители разыскивают меня! У меня есть семья!

Но, странное дело, Маттиа совсем не разделял ни моей радости, ни моего восторга. Тем не менее я рассказал ему всё, что мне сообщила матушка Барберен.