Текст книги "Без семьи"

– Вы, верно, здорово проголодались, мальчуганы? – спросил отец, обращаясь ко мне и к Маттиа.

Вместо ответа Маттиа сверкнул своими белыми зубами.

– Итак, сядем за стол, – сказал отец.

Раньше чем сесть, он пододвинул дедушкино кресло к столу. Потом, повернувшись спиной к огню, нарезал мясо и раздал каждому из нас по большому куску вместе с картофелем. Хотя я и не получил никакого воспитания, но всё же удивился тому, что мои братья и старшая сестра ели руками; они окунали пальцы в подливку и облизывали их, и ни отец, ни мать не обращали на это никакого внимания. Что касается дедушки, то он был всецело занят едой, и единственная рука, которой он владел, беспрерывно двигалась от тарелки ко рту. Если ему случалось уронить кусок из своих дрожащих пальцев, мои братья смеялись над ним.

Я думал, что по окончании ужина мы проведём вечер всей семьёй у очага. Но отец сказал, что ждёт к себе друзей и что надо ложиться спать. Взяв свечу, он провёл меня и Маттиа в сарай, который примыкал к комнате, где мы ужинали. Там стояли две большие повозки, в которых обычно разъезжают странствующие торговцы. Он открыл дверцу одной из повозок, и мы увидели две койки, расположенные одна над другой.

– Вот ваши постели, – сказал отец. – Спите спокойно!

Так встретила меня моя семья – семья Дрискол.

Глава XIV
Я в ужасе от своих родителей

Уходя, отец оставил свечу, но запер снаружи дверцу повозки. Нам не оставалось ничего другого, как лечь спать, что мы и сделали, даже не поболтав, по своему обыкновению, и не обменявшись впечатлениями дня.

– Покойной ночи, Реми, – сказал Маттиа.

– Покойной ночи, Маттиа.

Маттиа, так же как и я, не имел желания разговаривать, чему я был очень рад.

Если я не хотел разговаривать, то спать я тоже не хотел.

Я потушил свечу, но не мог сомкнуть глаз, думая о событиях прошедшего дня и ворочаясь с боку на бок на своей узкой койке. Я слышал, как ворочается Маттиа, занимавший верхнюю койку, и понял, что он также не может уснуть.

– Ты не спишь? – шёпотом спросил я его.

– Не сплю.

– Ты нездоров?

– Нет, я чувствую себя хорошо. Только всё подо мной качается, как будто я всё ещё на море.

Но это ли мешало Маттиа спать? Скорее всего, ему не давали спать те же мысли, что и мне. Мы были с ним очень близки, он горячо любил меня и, понятно, не мог оставаться равнодушным к моей судьбе.

Сон не приходил, время шло, но так как поблизости не было башенных часов, то я не мог определить, который теперь час.

Вдруг я услышал довольно сильный стук в ту дверь сарая, которая выходила на улицу. Стучали несколько раз через определённые промежутки, затем в нашу повозку проник свет.

Меня это очень удивило, и я быстро огляделся вокруг, а Капи, спавший возле моей койки, проснулся и зарычал. Я увидел, что свет проникает через небольшое оконце, находящееся в той стенке повозки, где были приделаны наши койки. Ложась спать, я его не заметил, потому что оно было занавешено изнутри. Половина этого оконца была над постелью Маттиа, а другая половина – над моей. Боясь, чтобы Капи не разбудил весь дом, я зажал его морду рукой и посмотрел, что происходит снаружи.

Я увидел, что отец вошёл в сарай, затем быстро и бесшумно отворил дверь на улицу. Потом так же тихо закрыл её, пропустив внутрь двух мужчин, нагруженных тяжёлыми тюками.

Приложив палец к губам, он другой рукой, в которой держал потайной фонарик, указал на нашу повозку. Это, по-видимому, означало, что не следует шуметь, чтобы не разбудить нас. Такое внимание тронуло меня, и я хотел было крикнуть ему, что не сплю, но, боясь рассердить его, промолчал.

Отец помог обоим мужчинам сбросить тюки на пол, потом куда-то вышел и скоро вернулся вместе с матерью. За время его отсутствия люди развязали тюки. В одном находились свёртки различных материй, в другом трикотажные изделия: бельё, чулки, перчатки. Отец брал каждую вещь, осматривал её при свете фонаря и передавал матери, а та маленькими ножницами среза́ла ярлычки и прятала их в карман.

Всё это показалось мне чрезвычайно странным, так же как и время, выбранное для покупки товаров. Продолжая осмотр, отец шёпотом разговаривал с людьми, принёсшими тюки. Не зная английского языка, я разобрал только несколько раз сказанное слово «полиция».

Когда содержимое тюков было тщательно просмотрено, мои родители и оба пришедших ушли из сарая и вошли в дом, очевидно, для того, чтобы рассчитаться. В повозке снова наступила тишина.

Я говорил себе, что нет ничего странного в том, что я только что видел, но убедить себя в этом не мог. Почему люди, пришедшие к моим родителям, не вошли во Двор Красного Льва? Почему о полиции говорили шёпотом, как будто боялись, чтобы их не услышали? Почему моя мать среза́ла ярлычки, висевшие на вещах?

Все эти вопросы не давали мне покоя, и, не находя на них ответа, я напрасно старался отогнать их прочь.

Через некоторое время свет снова проник в повозку, и я опять стал смотреть в щель. Я говорил себе, что не должен подглядывать, и в то же время подглядывал; я считал, что мне лучше ничего не знать, и в то же время хотел всё знать. Теперь родители были одни. Пока мать быстро связывала принесённые вещи в тюки, отец стал разгребать песок в одном из углов сарая. Под сухим песком, покрывавшим пол, оказался люк. Он поднял крышку люка и начал спускать в него тюки, в то время как мать светила ему фонарём. Спустив тюки, он поднялся наверх, закрыл люк и снова засыпал его песком. Когда он закончил работу, отверстие люка стало совершенно незаметным. Затем они разбросали по песку валявшуюся на полу сарая солому и ушли.

Когда они закрыли дверь и вошли в дом, мне показалось, что Маттиа шевельнулся и опустил голову на подушку. Видел ли он то, что здесь происходило? Я не осмелился спросить его. С ног до головы я был покрыт холодным потом. В таком состоянии я провёл всю ночь. Петух, пропевший поблизости, возвестил мне, что начинается утро. Только тогда я заснул, но спал тяжёлым, беспокойным сном, полным страшных кошмаров, от которых я задыхался.

Меня разбудил стук замка. Дверь нашей повозки открылась. Решив, что это отец пришёл нас будить, я закрыл глаза, чтобы не видеть его.

– Твой брат выпускает нас, – сказал Маттиа. – Он уже ушёл.

Мы поднялись. Маттиа не спросил меня, как обычно, хорошо ли я спал, и я в свою очередь не задал ему ни одного вопроса. Когда он взглянул на меня, я отвёл глаза.

Мы вошли в кухню. Ни отца, ни матери там не оказалось. Дедушка по-прежнему сидел перед огнём в кресле, как будто бы он так и не двигался с вечера. Старшая сестра, которую звали Энни, вытирала стол, а старший из братьев, Ален, подметал комнату. Я подошёл, чтобы поздороваться с ними, но они продолжали свою работу и не ответили на моё приветствие. Тогда я подошёл к дедушке, но тот, не дав мне приблизиться, снова, как накануне, плюнул в мою сторону, что меня сразу остановило.

– Узнай, в котором часу я увижу сегодня родителей, – попросил я Маттиа.

Маттиа исполнил мою просьбу, и дедушка, услыхав английскую речь, смягчился. Его лицо несколько оживилось, и он соблаговолил ответить.

– Что он говорит? – спросил я.

– Что твой отец ушёл на весь день, а мать спит и что мы можем пойти прогуляться.

– Больше он ничего не сказал? – спросил я, понимая, что перевод Маттиа был не совсем точен.

Маттиа смутился:

– Не знаю, хорошо ли я понял остальное.

– Скажи то, что понял.

– Он сказал, что, если нам подвернётся что-либо подходящее, не следует этого упускать, и затем прибавил: «Запомни мой урок. Надо жить за счёт дураков».

По-видимому, дедушка понял, что Маттиа передал мне его слова, потому что сделал здоровой рукой такой жест, как будто клал себе что-то в карман, и подмигнул.

– Пойдём, – обратился я к Маттиа.

В продолжение двух-трёх часов мы гуляли поблизости от Двора Красного Льва, не рискуя уходить далеко из боязни заблудиться. При свете дня Бэснал-Грин показался мне ещё отвратительнее, чем накануне. На домах и людях был отпечаток крайней нищеты.

Мы с Маттиа молча осмотрели всё, затем повернули обратно и вошли в дом.

Моя мать сидела в комнате, положив голову на стол. Решив, что она нездорова, я подбежал к ней, чтобы её поцеловать, так как разговаривать с ней не мог. Я обнял её. Она подняла голову и посмотрела на меня бессмысленным взглядом. От неё сильно пахло можжевеловой водкой. Я невольно попятился. Она снова уронила голову на стол.

– Джин, – сказал дедушка.

Он насмешливо посмотрел на меня и прибавил несколько слов, которых я не понял. Я стоял как вкопанный, ничего не понимая. Через несколько секунд я взглянул на Маттиа. Он тоже глядел на меня глазами, полными слёз.

Я сделал ему знак, и мы вышли.

Довольно долго шли мы рядом, держась за руки, не говоря ни слова, не зная, куда идём.

– Куда ты направляешься? – тревожно спросил Маттиа.

– Не знаю сам. Куда-нибудь, где мы можем поговорить. Мне столько нужно тебе сказать, а здесь, где так много людей, я не могу.

В это время мы вышли на более широкую улицу, и мне показалось, что я вижу в конце её какие-то деревья. Мы направились туда. Там оказался огромный парк с большими зелёными лужайками и рощицами молодых деревьев. Лучшего места дня нашей беседы трудно было найти.

– Ты знаешь, милый Маттиа, как я тебя люблю, – обратился я к своему товарищу, как только мы уселись в укромном местечке, – и знаешь также, что только из любви к тебе я просил тебя сопровождать меня в Лондон, а потому уверен, что ты не усомнишься в моей дружбе, о чём бы я тебя ни попросил.

– Как ты глуп! – ответил он, пытаясь улыбнуться.

– Ты смеёшься, чтобы я не заплакал, но что за беда, – с кем же я могу поплакать, как не с тобой?

И, бросившись в его объятия, я залился слезами. Даже тогда, когда я был совсем одинок, я не чувствовал себя таким несчастным. Наплакавшись вдоволь, я постарался успокоиться. Я привёл Маттиа в парк не для того, чтобы жаловаться на судьбу. Я думал о нём, а не о себе.

– Маттиа, – сказал я ему, – тебе надо вернуться во Францию.

– Расстаться с тобой? Никогда!

– Я заранее знал, что ты так ответишь. Но нам необходимо расстаться. Уезжай во Францию или Италию – всё равно куда, но только не оставайся в Англии.

– А ты? Что же ты будешь делать?

– Я? Я останусь в Лондоне, так как я должен жить со своими родителями. Бери все деньги, какие у нас есть, и уезжай.

– Не говори так, Реми. Если кому из нас нужно уезжать, то именно тебе.

– Почему мне?

– Потому что…

Он замолчал и отвернулся от моего вопрошающего взгляда.

– Маттиа, ответь мне прямо и откровенно, не боясь огорчить меня, – ты не спал сегодня ночью, ты видел?

Не поднимая глаз, он произнёс глухим голосом:

– Я не спал.

– Что ты видел?

– Всё.

– И что ты решил?

– Что это были не купленные, а краденые товары. Твой отец ругал пришедших за то, что они стучались в дверь сарая, а не в дверь дома. На это они ответили, что за ними следил полицейский.

– Ты сам видишь, что тебе необходимо уехать, – продолжал я.

– Если надо уезжать мне, то надо уезжать и тебе. Это одинаково необходимо для нас обоих.

– Слушай меня, пойми и не доставляй мне ещё большего горя. Если бы в Париже мы встретили Гарафоли и он взял бы тебя к себе, разве бы ты захотел, чтобы я оставался с тобой? Ты несомненно сказал бы мне то же самое, что я говорю тебе сейчас.

Маттиа молчал.

– Разве не так, скажи мне?

– Может быть, ты боишься, что я тоже начну срезать ярлычки с краденых товаров?

– Замолчи, Маттиа! Милый мой Маттиа, замолчи! – И я закрыл руками своё покрасневшее от стыда лицо.

– Ну что ж! Если ты боишься за меня, – продолжал Маттиа, – то я также боюсь за тебя и потому говорю: уедем вместе, вернёмся во Францию, к матушке Барберен, к Лизе и твоим друзьям.

– Ты можешь уехать, а я нет. Это мои родители, и я обязан оставаться с ними.

– Твои родители! Этот старый паралитик – твой дедушка? Эта женщина, валяющаяся на столе, – твоя мать?

– Маттиа, я запрещаю тебе так говорить! Ты ведь говоришь о моей матери и о моём дедушке! Я должен уважать и любить их.

– Да, если они действительно твои родители. Но если они не твои родители и если это вовсе не твой дедушка, разве ты и тогда обязан уважать и любить их?

– Но ведь ты слыхал рассказ отца?

– Его рассказ ровно ничего не доказывает. Они потеряли ребёнка твоего возраста, стали его искать и нашли подходящего по годам. Вот и всё.

– Ты забываешь, что их ребёнок был подброшен в Париже на той же самой улице и в тот же самый день, когда Барберен нашёл меня.

– А почему не могли в один и тот же день подбросить двоих детей на одной и той же улице? Разве не мог ошибиться полицейский комиссар, посылая Дрискола в Шаванон? Ведь могло и так случиться!

– Нет, это вздор!

– Возможно, что я говорю и объясняю очень бестолково. Другой на моём месте, наверное, объяснил бы всё гораздо лучше и понятнее.

– Нет, не в этом дело.

– Наконец, обрати внимание на то, что ты ничуть не похож ни на отца, ни на мать: у тебя тёмные волосы, а твои братья и сестры все – обрати внимание, все до одного – блондины. И ещё одна странность: откуда такие бедные люди могли взять столько денег на поиски ребёнка? Всё это заставляет меня думать, что ты не Дрискол. Я прекрасно знаю, что я глуп, мне всегда это говорили, – что поделаешь, раз у меня такая голова! – но ты не Дрискол и не должен оставаться у Дрисколов. Если же, несмотря ни на что, ты решил с ними жить, я останусь с тобой. Но нам следует сейчас же написать матушке Барберен и просить её точно описать те пелёнки, в которых ты был найден. Когда мы получим ответ, ты спросишь об этом своего отца, и тогда, может быть, что-нибудь выяснится. До тех пор я никуда не уеду и останусь с тобой. Если придётся работать, будем работать вместе.

Глава XV
Капи становится вором

Мы вернулись домой только с наступлением ночи. Весь день мы провели в парке, купив себе на завтрак кусок хлеба.

Отец был дома, а мать уже крепко держалась на ногах. Ни он, ни она не сделали никаких замечании по поводу нашей продолжительной отлучки.

После ужина отец сказал, что ему нужно поговорить с нами обоими, и для этого пригласил нас к очагу, что вызвало недовольное ворчание дедушки, свирепо охранявшего своё место у огня.

– Расскажите мне, как вы зарабатывали деньги во Франции, – попросил меня отец.

Я ответил на интересовавший его вопрос.

– Значит, вы никогда не боялись умереть с голоду?

– Никогда. Нам не только хватало на нашу жизнь, но мы смогли даже купить корову, – прибавил Маттиа и рассказал ему о покупке коровы для матушки Барберен.

– Вы, верно, очень талантливы. Покажите-ка мне, что вы умеете делать.

Я взял арфу и сыграл одну пьесу, только, конечно, не свою любимую неаполитанскую песенку.

– Хорошо, хорошо, – сказал отец. – А что умеет делать Маттиа?

Маттиа также сыграл одну пьесу на скрипке и другую на корнет-а-пистоне. Последняя вызвала шумные аплодисменты детей, которые слушали, окружив нас.

– А Капи? – спросил отец. – Что умеет делать Капи? Не думаю, чтобы вы ради собственного удовольствия таскали за собой собаку. Он, вероятно, тоже может прокормить себя?

Я очень гордился талантами Капи и с удовольствием заставил его показать несколько фокусов. Он имел, как обычно, большой успех у детей.

– Умная собака, настоящий клад, – заявил отец.

Но Капи, по-видимому, ничуть не возгордился от его похвалы.

– Раз дело обстоит таким образом, – продолжал отец, – то вот что я предлагаю… Но прежде всего Маттиа должен решить, согласен ли он остаться в Англии и хочет ли жить с нами.

– Я хочу остаться с Реми, – ответил Маттиа, – и последую за ним повсюду.

Отец, конечно, не догадался, что Маттиа подразумевал под этими словами, и остался доволен его ответом.

– Тогда возвращаюсь к своему предложению. Мы разъезжаем по Англии, и дети предлагают мои товары тем, кто ленив и сам не желает ходить за покупками. Зимой у нас обычно почти нет работы. Пока мы живём в Лондоне, Реми и Маттиа могут играть на улицах, и я не сомневаюсь, что они будут иметь хорошую выручку, особенно когда наступят рождественские праздники. Но будет гораздо выгоднее, если Капи станет давать свои представления с Аденом и Недом.

– Капи привык выступать только со мной, – живо возразил я, так как ни за что не хотел расставаться с ним.

– Не беспокойся, он выучится работать с Аленом и Недом, а разделившись таким образом, вы больше выручите.

– Уверяю вас, что без меня он ничего не может, а наши выручки с Маттиа уменьшатся. С Капи мы заработаем гораздо больше…

– Замолчи, – перебил меня отец. – Мои слова – закон для всех. Таково правило нашего дома. Ты должен с этим считаться, как и все прочие.

Я понял, что возражать бесполезно, и замолчал. Но про себя подумал, что и для Капи действительность оказалась не лучше, чем для меня. Нас разлучат! Какое горе для нас обоих!

Мы снова отправились спать в повозку. Но в этот вечер отец нас уже не запирал.

На следующий день пришлось с утра заняться Капи. Я взял его на руки; нежно поглаживая и целуя его в нос, я объяснил ему, что от него требовалось. Бедный пёсик, как он смотрел на меня и как внимательно слушал! Передавая поводок Капи в руки Алена, я снова прочёл ему наставление, но он был настолько умён и послушен, что хотя и с грустью, но без сопротивления последовал за моими братьями.

Отец сам захотел проводить нас с Маттиа в такой квартал, где мы могли бы хорошо заработать. Пройдя через весь Лондон, мы очутились в той части города, где находились широкие улицы и богатые, красивые дома, окружённые садами.

На этих великолепных улицах не видно было голодных бедняков, одетых в лохмотья; здесь гуляли дамы в ярких туалетах, катились блестевшие, как зеркало, экипажи, запряжённые чудесными лошадьми, которыми управляли толстые кучера с напудренными волосами.

Мы поздно вернулись на Двор Красного Льва, и я обрадовался, увидев Капи, грязного, но весёлого. Обтерев его хорошенько сухой соломой и завернув в баранью шкуру, я уложил его спать вместе с собой. Кто из нас двоих был более счастлив, сказать трудно.

Так продолжалось некоторое время. Мы уходили рано утром и возвращались поздно вечером, играя то в одном, то в другом квартале. Капи в это время давал представления под руководством Алена и Неда.

Но однажды вечером отец объявил, что завтра я могу взять Капи с собой, так как Ален и Нед останутся дома.

Мы с Маттиа были очень довольны и решили заработать как можно больше, для того чтобы отныне нам давали Капи постоянно. Нам хотелось отвоевать себе Капи, и ради этого мы готовы были на всевозможные жертвы.

К несчастью, успеху нашего предприятия мешал туман, который не рассеивался в продолжение двух дней. Небо или то, что в Лондоне называется небом, представляло собой сплошное облако оранжевого пара, а на улицах стоял серый туман, не позволявший ничего различить на расстоянии нескольких шагов. Прохожих было мало, а слушавшие нас из окон не могли видеть Капи. Это были плохие условия для хорошего сбора, и Маттиа проклинал туман, не предполагая того, какую услугу окажет он нам троим несколькими минутами позже.

Мы шли быстро, Капи бежал за нами. По временам я окликал его, что для Капи было равносильно тому, как если бы я вёл его на цепочке.

Скоро мы дошли до Холборна – одной из самых людных торговых улиц Лондона. Вдруг я заметил, что Капи исчез. Куда он девался? Я остановился в одной из аллей и тихо засвистел, боясь, что он издали меня не увидит. Я уже подумал, что его украли, как вдруг Капи подбежал ко мне, виляя хвостом и держа в зубах пару шерстяных чулок. Положив на меня передние лапы, он подал мне чулки. У него был такой торжествующий вид, словно он удачно проделал один из своих самых трудных фокусов и теперь требовал моего одобрения. Всё это произошло в течение нескольких секунд, и я стоял в изумлении. Вдруг Маттиа выхватил у меня чулки и потащил меня в аллею.

– Пойдём быстрее, но бежать не будем.

Через несколько минут он объяснил мне, в чём дело.

– Я тоже был поражён и недоумевал, откуда взялись чулки, как вдруг услышал слова какого-то человека: «Где он, этот вор?» А вор-то – наш Капи, и не будь тумана, нас обоих арестовали бы сейчас за кражу!

Я всё прекрасно понял и задыхался от негодования. Они сделали вором нашего доброго, честного Капи!

– Вернёмся домой, – сказал я Маттиа. – Держи Капи на поводке.

Маттиа ничего не ответил, и мы быстро зашагали ко Двору Красного Льва.

Отец, мать и дети сидели за столом и складывали куски материи. Я швырнул чулки на стол, чем вызвал смех Алена и Неда.

– Вот чулки. Их украл Капи, потому что его научили воровать. Думаю, что это сделано ради шутки.

Я весь дрожал, произнося эти слова, но твёрдо решил высказаться.

– А если это не шутка, – спросил отец, – что ты сделаешь тогда, скажи на милость?

– Привяжу ему верёвку на шею и утоплю его в Темзе, хотя я его очень люблю. Я не желаю, чтобы Капи был вором, точно так же и сам не хочу им стать. Если б я знал, что это может произойти, то предпочёл бы утопиться с ним вместе.

Отец посмотрел мне прямо в лицо и сделал такое движение, словно хотел меня убить; глаза его горели гневом. Однако я не опустил глаза. Постепенно его искажённое злобой лицо приняло обычное выражение.

– Ты прав, это глупая шутка, – сказал он, – и для того чтобы она больше не повторялась, Капи отныне будет выходить только с тобой.