Текст книги "Прокаженная"

XII

Решение майората вызвало среди его родных форменную бурю. Княгиня не уступала, ее поддерживали князь Францишек и пани Идалия. Графиня Чвилецкая жила, словно в горячке. Она не была членом семьи, не имела права голоса в этом деле, и это ее мучило больше всего. Раздосадованная, злая, она старалась на иной манер отомстить Стефе: высмеивая ее и ее чувства к Вальдемару. Но рассерженной графине недолго пришлось так развлекаться: в один прекрасный день она получила от майората вежливое, но решительное письмо, после которого потеряла всякую охоту публично язвить над Стефой.

В Слодковцах творилось что-то непонятное. Пан Мачей, удивительно суровый, загадочно молчал. Обычно смелая пани Идалия боялась теперь сунуть нос в кабинет старика. Ее голубая кровь бунтовала против Стефы, но она не смела и заикнуться о том отцу. Пан Мачей, замкнувшись в себе, погруженный в тяжкие раздумья, целые дни проводил в кресле. Печальные мысли не умещались в его седой голове. Он знал о признании Вальдемара Стефе и об ее отказе и надеялся, что ее отъезд повлияет на решимость внука. Он жалел Стефу, чувствовал угрызения совести, мучился, но в то же время страстно желал, чтобы все кончилось и брак не состоялся. Когда Вальдемар сам повез Стефу на станцию, старик потерял надежду на благополучное завершение дела. Он предвидел, что в карете Стефа уступит настояниям Вальдемара, что она, влюбленная столь же горячо, не сможет сопротивляться его чувствам. И удивлялся: как он, зная внука, мог хоть на миг надеяться, что тот отступит? Когда назавтра пан Мачей увидел у крыльца глебовическую упряжку, он догадался, с чем приехал внук, и предчувствия его не обманули. Он спокойно выслушал горячую речь внука, исполненную чувств и неслыханной решимости, но стал умолять Вальдемара отказаться от задуманного. Вальдемар же, глядя ему в глаза, сказал, подчеркивая каждое слово:

– Как это? И ты, дедушка, запрещаешь мне быть счастливым… после всего, что произошло в твоей жизни? Ты хочешь, чтобы в нашей семье произошла новая драма, повторилось прошлое? Хочешь сделать несчастной и эту Стефу? Ты, дедушка, против моей женитьбы на внучке той несчастной женщины, которую любил сам?

Пан Мачей чувствовал себя побежденным. Горькие, но правдивые. слова внука неимоверной тяжестью обрушивались на его голову, тысячами острых жал вонзались в сердце. Старик понял, что прошлое отомстило ему, задев самое больное место.

В его разгоряченном воображении промелькнул хоровод образов, предшествовавших часу мести: приезд Стефы в Слодковцы, любовь Вальдемара, смерть той женщины. С момента ее смерти и началось наигоршее. Отъезд Стефы лишь ускорил катастрофу, которая – пан Мачей в том не сомневался – все равно наступила бы раньше или позже. Перед ним разверзлась пропасть. Но и отступать было некуда. Он был в руках Вальдемара, ощущал свое бессилие, и это мучило его больше всего.

Он понурил голову, сцепил высохшие пальцы и сидел так, очень старый, возбуждавший жалость. Вальдемар, опомнившись, утешал его, объяснял, насколько глупы предрассудки, мешающие ему соединить свою жизнь со Стефой. Говорил о своих чувствах к ней, крайне деликатно напомнил дедушке о его собственной любви, не касаясь ее финала. Старый магнат был не на шутку растроган, когда Вальдемар, говоря о своей Стефе, отстегнул от цепочки золотой медальон, украшенный бриллиантиками и рубинами, нажал пружину и раскрытым подал дедушке. Внутри в золотой овальной рамочке усмехалось миниатюрное, прекрасное личико Стефы, в скромном платьице, с кораллами на шее, с толстой косой, переброшенной на грудь. Ее глаза смотрели на пана Мачея с выражением «неописуемой прелести и печали. Ее губы, лукаво улыбавшиеся, таили в себе только ей свойственное очарование. Она склонила головку с покоряющей грацией.

Пан Мачей всмотрелся и вздрогнул. Несмотря ни на что, он видел в миниатюре лишь удивительное сходство с другой, с образом Корвичувны, сберегаемым им, как реликвия. Глаза Стефы, казалось ему, умоляли. Улыбкой и печальным взглядом девушка просила его, чтобы он не перечил ее счастью с Вальдемаром, не убивал ее отказом. Она вновь встала перед его глазами – в тот миг, когда, вернувшись с похорон бабушки, стояла перед ним на коленях. Тогда она, плача, с детским доверием прижималась к его рукам…

Пан Мачей утер со лба холодный пот; в нем пробудились угрызения совести.

«И ты хочешь ее убить? – шептал ему внутренний голос. – В чем она перед тобой виновата?»

Из-под кустистых бровей он глянул на внука. Вальдемар, склонившись, положив подбородок на переплетенные пальцы, смотрел на портрет Стефы с выражением счастья на лице, ласкал ее взглядом.

И вновь голос совести прозвучал в душе старика: «Ты хочешь помешать их счастью? По какому праву?»

Он зажмурился и горько ответил сам себе: «Как я могу запретить, если он меня не послушает?»

– Откуда у тебя этот портрет? – спросил он Вальдемара.

– Мне уменьшили фотографию, сделанную в Глембовичах. С тех пор я ее и ношу.

– Очаровательная девушка! – шепнул старик.

– Ты ее любишь, дедушка, в память о той, полюби же ее ради нее самой, как свою внучку и мою жену. Она, дедушка, и даст мне то счастье, которого ты для меня всегда желал.

Пан Мачей был весьма расстроен.

Вальдемар не настаивал более, понимая, что старик должен успокоиться и обдумать все трезво, давая ему на это время и чувствуя себя победителем.

Прошло несколько дней. Вальдемар не показывался. Пан Мачей уже знал, что внук побывал в Обронном, и Княгиня отказал ему в благословении. Душа старика словно раскололась надвое. Долгое отсутствие Вальдемара угнетало его. С дочкой он почти не виделся, его злили ее жалобы на «идиотизм Вальдемара», высказывавшиеся открыто и в полный голос. Он и сам не хотел видеть Стефу женой внука – но почему-то те же мысли, высказываемые кем-то другим, удручали его безмерно.

Чувства, переживаемые Люцией, были самыми разнообразными. Она тоже считала, что Стефа не ровня «их кругу». Поверить не могла, чтобы ее Стефа, ее подружка, стала вдруг майоратшей Михоровской, миллионершей, супругой магната, во всем превосходящей ее мать. Однако в письмах к Стефе Люция обходила молчанием эту тему, держась так, словно ни о чем не знает. Она жалела Стефу, всю свою злость обращая против Вальдемара, единственного виновника ее отъезда из Слодковцов.

Словом, все, каждый по-своему, были настроены против майората.

XIII

Несколько дней минуло в неуверенности и печалях. Посыльные неустанно курсировали меж Слодковцами, Глембовичами и Обронным. Княгиня при посредстве писем возобновила спор с Вальдемаром.

И наконец, пан Мачей с баронессой получили письма от князя Францишка Подгорецкого, сообщавшего, что в связи с последними поступками Вальдемара в Обронном созывается семейный совет…

Все собрались в салоне рядом с кабинетом княгини. Ждали только Вальдемара. Сидевшая в глубоком кресле княгиня беспокойно теребила в руках платок, тревожно поглядывая на отрешенное лицо пана Мачея – у него был вид человека, примирившегося с неизбежным. Князь Францишек и граф Морикони, зять княгини, муж ее второй дочери, тихо беседовали, прохаживаясь по салону. Пани Идалия с графиней смотрели в окно. Княгиня Францишкова и Рита сидели с загадочными лицами.

Княгиня говорила шепотом:

– Мне все это кажется сущей комедией. К чему этот балаган? Если они думают, что им удастся переубедить майората, их ждет крупное разочарование…

– Как только он приедет, я тут же уйду, – ответила панна Рита. – Духу не хватит все это слушать.

– Почему? Будет очень интересно. Они рассчитывают произвести впечатление на майората, а выйдет все наоборот. Мне только жаль, что Францишек так решительно выступает против майората в этой весьма неблагородной авантюре…

– Почему?

– Должно быть, по традиции во всем соглашается с матерью, – она искоса глянула на старую княгиню Подгорецкую. – Я ей тоже удивляюсь, понять не могу, откуда в ней столько фанатизма. В чем-чем, а уж в этом я ее никогда не подозревала…

– Именно в таких случаях все и выходит наружу… Княгиня показала взглядом на пани Эльзоновскую:

– Или возьмем Идальку! Она мне опротивела – горячее всех агитирует против Рудецкой.

Панна Шелижанская пренебрежительно покривила губы:

– А, что говорить об Идальке! Ей просто жаль Барскую, к которой она питает непонятную для меня симпатию. А может, рассчитывала, что ей, как свахе, достанется подарочек… Это на нее похоже.

– Едет! – воскликнула от окна графиня Морикони.

В салоне стало оживленнее.

Господа напряглись, словно перед боем, гордо выпрямились. Щеки дам заиграли румянцем. Только старая княгиня Подгорецкая побледнела еще больше, а пан Мачей глубоко вздохнул.

Рита тихонько выскользнула из салона в прилегающий кабинет.

Вальдемар вошел быстрым, энергичным шагом. Быстро окинул взглядом собравшихся, и в глазах его засветилась усмешка, губы покривились.

Приветствия состоялись с соблюдением всех правил этикета – однако пан Мачей расцеловал внука сердечно, как всегда, а княгиня Францишкова крепко пожала ему руку, бросив на него выразительный взгляд.

Майорат огляделся:

– Вижу, я приехал последним. Должно быть, теперь все в сборе?

– Да. Только ты опоздал, – сказала старая княгиня.

Вальдемар нахмурился и, усаживаясь в кресло, сухо бросил:

– Прошу простить.

Воцарилась долгая, тревожная тишина. Княгиня неспокойно вертелась в кресле, пан Мачей не отрывал глаз от покрывавшего пол ковра.

Майорат небрежно играл висевшим у него на часовой цепочке медальоном, гордо озирал присутствующих. Наконец молчание ему наскучило, и он заговорил первым:

– Я был вызван на семейный совет для рассмотрения… моего дела. Цитирую письмо, которым меня сюда вызывали. Я прибыл. Слушаю…

Княгиня пошевелилась, князь Францишек и граф громко откашлялись, значительно переглянувшись. Первой заговорила княгиня:

– Мы собрались, чтобы общими усилиями уговорить тебя отказаться от твоих… безумных планов, которые оскорбляют и нас, и тебя…

Пан Мачей бросил на нее быстрый взгляд. Прозвучавшая в ее голосе решимость неприятно задела его. Слова «безумные планы» многим показались чересчур громкими.

Вальдемар поднял брови, ноздри у него раздувались от гнева. Он усмехнулся:

– Бабушка, вы крайне решительно подступили к делу. Вижу, вы предъявили ультиматум… Но я давно совершеннолетний, и поэтому сегодняшний… сейм обязан изложить мне мотивы, по которым преисполнился такого неодобрения моих намерений. Я готов ответить на все обвинения, но отговорить меня или, что то же самое, принудить не сможет никто… и никто не имеет на то права.

На губах пана Мачея мелькнула мимолетная улыбка. Все напряглись. Княгиня побагровела.

Вальдемар продолжал:

– Бабушка, не обижайтесь: я лишь следовал тону, каким вы обратились ко мне. А теперь прошу вас объяснить, какими мотивами вы руководствуетесь.

– Ты не можешь жениться на панне Рудецкой.

– Это – теорема. А где же доказательства? Объясните, почему я не могу!

Заговорил князь Францишек:

– Ты не можешь взять в жены особу, не принадлежащую к нашему кругу. Это будет против обычаев рода Михоровских, против семейных традиций… даже против этики.

Майорат гордо поднял голову:

– Обычаи, традиции – эти словечки столь обветшали, что не производят уже ровным счетом никакого впечатления. По крайней мере на меня. Что до этики – моя этика отличается от вашей, и. вряд ли она хуже вашей. Я, например, считаю глубоко противоречащим этике супружество, заключенное исключительно ради фамильных традиций, ради «хорошей партии». Вы же рассуждаете как раз наоборот, мои понятия и ваши разделяет пропасть.

Граф Морикони сделал удивленное лицо:

– Мы не исключаем вовсе вопрос чувств, о котором вы, сдается мне, главным образом и печетесь. Но нельзя руководствоваться одними чувствами – это принесло бы нашей аристократии огромные неприятности. В выборе жены следует руководствоваться лишь вопросами равного происхождения. Все дело в породе!

Вальдемар засмеялся:

– Если бы я хотел жениться на немецкой или испанской герцогине, никто не затронул бы вопроса «породы». Мой дед был женат на француженке, и никто не ставил ему этого в вину. Если бы я даже женился на китайской принцессе, это считали бы поступком оригинальным, но вполне допустимым. Панна Рудецкая польская шляхтянка из хорошей семьи, при чем здесь «разные породы»?

– Не притворяйся! Ты прекрасно понимаешь: речь идет о том, что эта особа не нашего круга, – сказала княгиня.

– Не спорю. Но считаю это мелочью, не способной иметь какое-либо значение, когда речь идет о счастье двух любящих друг друга людей.

– Наоборот, эта «мелочь», как ты изволишь выражаться, играет решающую роль, иначе не существовало бы самих понятий «мезальянс» и «морганатический брак»[90]90
  Морганатический брак (франц.) – брак лица, принадлежащего к царскому, королевскому дому, с лицом не царского, не королевского рода, не дающий право престолонаследия.


[Закрыть], – вмешалась пани Идалия.

Лицо Вальдемара исказилось гневом. Он ответил холодно:

– Среди наших аристократов случались мезальянсы и хуже, а морганатическим браком называют исключительно случаи, когда царствующая особа женится на своей подданной… или наоборот, либо те случаи, когда член правящей династии сочетается браком с особой, ниже стоящей по положению, чем это обычно принято. В таких случаях ни жена, ни дети не носят фамилии мужа и не могут быть ни наследниками престола, ни наследниками имущества. Такие браки запрещены. Но меня эти законы ничуть не касаются. Я не коронованная особа и не член правящей династии.

– Ну, в некотором роде… все так и обстоит, – медленно, задумчиво произнес князь Францишек.

Все смотрели на него и на майората. Пан Мачей, охваченный непонятной тревогой, беспокойно глядел на внука.

Однако Вальдемар изящным, гордым движением повернул голову к князю и весело спросил:

– Серьезно? Я равен коронованным особам и членам династии? Вот не знал! Любопытно услышать, на каком основании?

Князь Францишек устремил на него неприязненный взгляд:

– Майоратство имеет свои, особые, свойственные только ему права и законы. Как поместья, принадлежащие к майоратству, не могут быть разделены, так и… так и… – он мучительно искал слова. – Так и сам титул майоратства неразрывно связан с… с некими обязанностями… устоями… я сказал бы, обязательствами по отношению к титулу… Он замолчал.

– Парадокс! – достаточно громко шепнул пан Мачей.

Вальдемар пренебрежительно усмехнулся:

– Обязательства по отношению к титулу? Возможно, не спорю. Но какое это имеет отношение к выбору жены?

– Самое прямое! Noblesse oblige![91]91
  Положение обязывает (франц.).


[Закрыть]

– Панна Рудецкая ничем не запятнает этого святого афоризма. Она смело может стать майоратшей Михоровской, имея к тому все данные.

– И никаких прав, – фыркнул князь.

– Все права я сам разделю с будущей женой, обвенчавшись с ней.

– Это ваши личные взгляды, но наш круг думает по-другому.

– Когда я представлю «нашему кругу» панну Рудецкую уже в качестве жены, «круг» изменит мнение.

– И ты думаешь, мы ее примем? – иронически бросила пани Идалия.

Вальдемар обжег ее взглядом:

– Большая часть аристократии ее примет… хотя бы из уважения ко мне. Я занимаю определенное положение в обществе, ношу известное имя магнатов, связи мои большие. И посему со мной следует считаться… Недовольные останутся всегда, даже если я ни в чем не нарушу принятых у нас правил, но стоит ли о них беспокоиться – большинство мое решение примет.

– Позволю себе обратить внимание вот на что… – изрек граф Морикони. – В обычных условиях люди бывают недовольными по личным или профессиональным причинам. Здесь же войдут в игру нарушенные традиции высшего света. Это оттолкнет всю без исключения аристократию, наша сословная солидарность просто принудит людей к тому… Панна Рудецкая навсегда останется для нас чужой, для нашего круга она – прокаженная!

Вальдемар, сузив глаза, бросил на графа страшный взгляд, ледяной, враждебный. Потом сказал:

– Браво! Господа мои! Прокаженная! То же самое я уже слышал однажды от Барского, но, поскольку все знакомы с уровнем его умственных способностей, я не ожидал услышать вновь этих слов от тех, кто здесь сегодня присутствует… Не знаю, заимствовали вы от Барского это словечко или изобрели сами, но в любом случае – поздравляю! Великолепная шуточка! Гениальная в своей детской простоте!

Все были ошеломлены, ибо Вальдемар говорил словно бы совершенно спокойно, но за этим таилось необычайное волнение. Те, кто знал его хорошо, невольно вздрогнули. Однако граф, человек столь же запальчивый, сжал губы, кичливо задрал голову, сверкнул золотой оправой очков, потом отозвался обиженно:

– Благодарю пана майората за его ценные замечания…. которых можно было и не делать. Думаю, одно то, как вы держитесь, показывает, что нет ровным счетом никакого смысла и далее играть словами…

Вальдемар поклонился ему – учтиво, насмешливо:

– Пан граф, что до меня, я готов покончить с этой игрой в слова… словами весьма непристойными.

Воцарилось грозное молчание. Запахло скандалом. Двое мужчин уставились друг на друга в совершеннейшем молчании – граф сопел, меняясь в лице, а Вальдемар, величественный и хладнокровный, смотрел на него, как хищник на жертву. Еще миг, и произошло бы нечто непоправимое. Однако первой очнулась молодая княгиня Подгорецкая:

– Господа, прошу слова! Все мотивы, какие майорат выдвинул в защиту панны Рудецкой и своего намерения вступить с ней в брак, я полностью разделяю и хочу напомнить, что панна Рудецкая, будучи, по правде, не нашего круга, тем не менее не происходит из того класса, с которым мы не поддерживаем абсолютно никаких отношений. Все мы знаем панну Рудецкую и, говоря беспристрастно, знаем, что о ней думать. Я высказала свое мнение, теперь передаю слово майорату.

Вальдемар заговорил спокойно:

– Моя женитьба на панне Рудецкой не вызовет никакого скандала – я не ввожу в семью ни подозрительную особу, ни простую крестьянку. Вы можете, конечно, называть мезальянсом разницу в общественном положении обеих семей, моей и ее, и имущественное состояние Рудецких. Разница значительная, хотя и не напоминает бездонную пропасть. Однако разница эта как раз и создает то, что принято называть «нашим кругом», предстает в виде стены, за которую мы очень редко выглядываем, ибо всем недостает отваги это сделать. Эта стена столь утыкана веками, лелеявшимися колючками предрассудков, столь пропитана фанатизмом, что, подобно анчару, отравляет каждого, кто рискнет к ней приблизиться. Однако, если мы уберем яд, убедимся, что эту стену никак нельзя считать ужасной и непреодолимой…

– Такие вылазки за стену – не для магнатов, – прервал его князь Францишек.

– А я как раз рассчитываю убедить наших магнатов преодолеть эту стену, – сказал Вальдемар.

– Мы не испытываем потребности в тех, кто за стеной. Le jeu ne pas vaut pas la chandelle.[92]92
  Игра не стоит свеч (франц.).


[Закрыть]

– Наоборот, выйдя к ним из-за окружающей нас стены, мы извлекли бы для себя пользу.

– Интересно, какую?

– О! Мы избавились бы от нашей окостенелости, могли бы двигаться свободно, отринув традиции, кандалами сковавшие нас. И увидели бы, что мир, который мы называем «прокаженным», на самом деле, быть может, лучше… и уж наверняка в моральном отношении чище нашего. Мы увидим там людей, даже более благородных, чем мы. Многие из них придутся нам по нраву не из-за титулов и миллионов, не умением бойко тараторить на иностранных языках и быть прохвостами, внешне оставаясь джентльменами, – нет, все, о чем я упомянул, исключительно наши привилегии… Нет, они несравненно выше нас по уму и гуманизму, по своим идеям. Наша фамильная исключительность, выросшая на замшелых традициях, возносит нас на высокие пьедесталы, опирающиеся на титулы и миллионы… и очень редко – на способности. На этом традиционном, освященном высшими кругами пьедестале часто стоит человек никчемный, ни в чем не выдерживающий сравнения с человеком более низшего круга. Что же плохого, к примеру, в том, что двое сблизятся друг с другом, принадлежа к разным кругам? Устоявшаяся традиция назовет это мезальянсом… но я уверен, что главную роль играют личные качества человека, а не его принадлежность к определенному кругу. Иначе напрашиваются тысячи сравнений, весьма для нас нелестных…

– Французские якобинцы провозглашали то же самое, – засмеялся князь.

– А в перерывах меж речами рубили головы магнатам, – докончил Вальдемар. – Я знаю. Я не якобинец, я просто трезво мыслящий магнат.

– Который смотрит на все сквозь призму так называемой демократии.

– О нет, князь, я не пользуюсь никакими оптическими приборами, даже призмами! Полагаюсь на свои глаза… и делаю удивительные открытия.

Князь умолк. Майорат продолжал:

– Есть еще одна характерная черта нашего круга, охраняющая его устои, – связи. Если твой дед и прадед брали невест из магнатских домов, ты должен следовать их примеру – вот девиз нашего круга. Одного имени нареченной, пусть даже звучащего безукоризненно, нам мало, мы на этом не остановимся, вытащим из могил ее прадедушек и старательно исследуем их гербы и титулы. Если они соответствующего блеска, мы поместим их портреты в наших замках на самом видном месте – пусть даже они не стоят того, чтобы о них помнить. Если они выглядят поскромнее, мы вешаем их где-нибудь в сторонке и пренебрежительно машем рукой, говоря гостям: «Это? Да так, дальние родственники…» Я так никогда не поступлю, для меня простой, но заслуженный и честный человек всегда будет предпочтительнее пышного гетмана или воеводы, чье величие частенько заключалось лишь в пурпуре и самоцветах. Таков мой взгляд на классы и мезальянсы. Драгоценный камень оценивают не по оправе, а по его истинной стоимости.

Вальдемар взволнованно откинулся в кресле, и все поняли, что завязавшееся сражение не приведет к ожидаемым результатам. Лица у всех помрачнели.

Внезапно князь Францишек пошевелился и, собрав всю свою энергию, не сомневаясь в эффекте, какой произведет, отчеканил:

– Панна Рудецкая может стать Михоровской – но не майоратшей. На майоратство она не имеет никаких прав.

– Это, интересно, почему? – спокойно спросил Вальдемар.

– Франек, ты несешь глупости, – сказала, покраснев, молодая княгиня.

– Интересно, почему это моя супруга не сможет стать майоратшей?

– Потому что из-за такого мезальянса ты сам можешь потерять права на майоратство.

Вальдемар, всерьез развеселившись, едва сдерживал смех и наконец не выдержал. На весь зал прозвучал его смех, исполненный иронии, но неподдельно веселый:

– Ха-ха-ха! Ну, насмешили! Кто же станет тем палачом, который лишит меня майоратства? Не вы ли, князь? Ха-ха…

Он смеялся весело, но столь сатанински звучал этот смех, что всем стало зябко. Князь сидел весь красный, граф нервно теребил бородку, дамы были поражены, а старая княгиня близка к обмороку. Глупейшие заявления сына устыдили ее, а смех Вальдемара разгневал, и она совершенно не представляла, что сказать. Пан Мачей изменился в лице. Перед глазами его встала похожая сцена, пережитая им в юности. Ему угрожали тем же, но у него не было отваги Вальдемара, он не смог так свободно расхохотаться в ответ на угрозы – испугался и уступил…

Сравнения эти причиняли неимоверную боль старому магнату.

Вальдемар тем временем оборвал смех и сказал холодно, уверенно:

– Хотели меня испугать морганатическим браком, теперь стращаете лишением майоратства? Позвольте спросить, по какому праву? О морганатическом браке вообще умолчим – это вздор, не достойный внимания… Перейдем сразу к майоратству. Кто может лишить меня майоратства? Есть только один-единственный ответ – никто! Мне не восемнадцать, а тридцать два, я вышел из возраста, требующего опеки, я сам распоряжаюсь собой. Сам решаю о своих поступках и намерениях, а в таких делах, как женитьба и будущее счастье, вообще не намерен слушать ничьих советов. Знаю, чего хочу, к чему стремлюсь. Лишить меня майоратства вы не можете, потому что по глембовической линии я – последний Михоровский. Но даже если бы нашлись другие, все равно ничего бы не вышло – я не дам согласия, я совершеннолетний и имею право сам защищать свои права. Все вы это прекрасно понимаете. Я удивлен, что князь так решительно заявляет, будто возможно отобрать у меня титул майората. Это выглядит так, будто ребенка пугают, что отберут игрушку. К счастью, я не из пугливых, знаю свои права и не позволю лишить меня их. Отказаться от титула майората я могу лишь добровольно, но я этого никогда не сделаю, хотя бы для того, чтобы иметь возможность положить его к ногам любимой женщины!

Тихий шепот раздался в зале. Граф Морикони воззрился на майората, не веря собственным ушам. Старая княгиня смотрела на гордо выпрямившегося Вальдемара широко раскрытыми глазами. Пан Мачей понурил голову, пряча глаза, в которых были удивление и стыд, словно бы только сейчас осознанные им в полной мере.

После недолгой тишины Вальдемар заговорил вновь, все более распаляясь:

– Я женюсь на панне Рудецкой вопреки потертым традициям моего рода, что по вашим понятиям будет мезальянсом. Пусть так, меня это ничуть не трогает, я смотрю на жизнь иначе. Я женюсь, побуждаемый лишь чувствами, и потому счастлив, что не должен гоняться ни за «прекрасной партией», ни за приданым. Не буду перечислять достоинства панны Рудецкой – тот, кто ее знает, припомнит сам. Скажу только, что она прекрасно образована и хорошо воспитана, к тому же горда и самолюбива даже больше, чем иные барышни нашего круга, которые, не колеблясь, первыми признаются мужчине в своих чувствах. Внешние и внутренние достоинства панны Рудецкой всецело отвечают положению, которое она займет в нашем кругу.

– Однако этого мало, – прервала его графиня Морикони. – Одних внешних и внутренних достоинств мало, чтобы стать майоратшей Михоровской. Можно иметь внешность и осанку императора, не будучи даже пажом.

– Вот именно, – процедил ее супруг. – Пурпурную мантию рода Михоровских не годится подбивать первым попавшимся бархатом – только горностаем!

– У нее есть и другие достоинства, – сказал майорат. – Она сможет гордо носить мое имя и мой титул. И станет хорошей матерью моему наследнику. Мои миллионы ее не ослепят, для этого она слишком умна и тактична. Вам она может видеться пролазой, выскочкой, но для меня она – избранница сердца, и я требую, чтобы все вы приняли ее с подобающим уважением. Для вас она перестанет быть панной Рудецкой и станет Стефанией Вальдемаровой Михоровской, майоратшей глембовической и вашей родственницей.

Пани Идалия неприязненно фыркнула:

– Рудецкая – наша родственница? Это даже не смешно, это оскорбительно!

– Почему же? – спокойно спросил Вальдемар.

– И ты еще спрашиваешь? Я и думать не могла, что ты способен влюбиться, словно… студентик!

– Скажи лучше, тетя, – словно крестьянин. Это ты думала? По нашим понятиям, «чувства» могут иметь только простаки – студентики, крестьяне… Я понял бы еще вашу к ней неприязнь, будь панна Рудецкая особой не из общества…

– Она и есть особа не из общества, – прервала его пани Идалия.

– В самом деле? Интересно, какие еще обвинения посыплются на мою невесту… Я наслушался уже таких, на которые даже не знаю, как и ответить…

Граф Морикони, потирая руки, прошепелявил:

– Ответ есть: неясное происхождение. Ни с одной из хороших фамилий Рудецкие не связаны. Никто у нас и не слышал о Рудецких!

Вальдемар мимолетно глянул на него:

– Потому что мы, замкнувшись в своем кругу, совершенно не знакомы с другими слоями общества, которые тем не менее существуют. Фамилия Рудецких – известная и уважаемая. Лучше всего вам это объяснит и убедит Несецкий. Ну, с меня довольно, этот разговор ни к чему не приведет… Позвольте задать один, лишь вопрос: чем отличается панна Рудецкая от наших девушек? Разве что изяществом и красотой, не многие с ней могут в том равняться…

– Красота, изящество! – фыркнула пани Идалия. – В нашем кругу это не главное. Красивыми бывают и сельские девки…

Вальдемар рассмеялся:

– Ах, тетя, бросьте шутить! Кроме красоты, панна Рудецкая обладает всем, что необходимо в нашем обществе. Она умеет вести себя в обществе, она талантлива, прекрасно знает иностранные языки, легко поддержит пустую салонную болтовню… да и серьезный разговор тоже. Умеет тонко пошутить, изящно сесть в карету, элегантно управляться со шлейфом, что доказала на костюмированном балу. Ну вот, кажется, я перечислил все, что необходимо для светского человека…

Князь Францишек скривился:

– Детские примеры! Это хорошо для панны Рудецкой, но не для пани Михоровской, которая обязана быть первой дамой Царства.

– Будьте уверены, она не подведет и в этой роли, сумеет затмить не одну из нынешних звезд великосветских салонов.

Пани Эльзоновская иронически подхватила:

– Особенно с ее руками и походкой. Просто смешно!

Все с удивлением посмотрели на нее. Лицо ее посинело от гнева. Вальдемар серьезно глянул на нее:

– С ее руками? Что-то новенькое! А какие у нее руки?

– Ну, в любом случае не те, что подошли бы нам, – гордо ответила баронесса.

Вмешалась молодая княгиня:

– Идалька, ты становишься несправедливой! Руки у панны Рудецкой красивые, белые, маленькие, вполне аристократические, как и походка. Тут уж ничего не скажешь.

Вальдемар, сатанински усмехаясь, сказал, словно бы поддразнивая ее:

– Ну, о ее ручках не беспокойтесь! Они красивы от природы, а когда я еще усыплю их бриллиантами, многие магнатские лапки соответствующего происхождения должны будут стыдливо укрыться под муфтами или чем там еще…

– Вальдемар, ты над нами насмехаешься, – недовольно сказала старая княгиня.

– Я всего лишь отвечаю на брошенные моей будущей жене упреки.

– Вы слишком торопитесь, называя так панну Рудецкую, – иронически усмехнулся граф Морикони.

– Повторяю, женой моей будет панна Стефания Рудецкая. Прошу вас, господа, окончательно в это поверить и не сердить меня более – это ни к чему хорошему не приведет.

Он замолчал. Глухая тишина воцарилась в зале.

Майорат встал, выпрямился и, не спеша, пошел в глубь салона, разглядывая висевшие на стенах картины.

Старшая княгиня, провожая его испуганным взглядом, комкала кружевной платочек. Князь Францишек значительно откашлялся. Вальдемар недвусмысленнейшим образом дал им понять, что считает разговор законченным. Пани Идалия и графиня Морикони, переглянувшись, чуть пожали плечами. Наконец раздался дрожащий, неуверенный голос старшей княгини:

– Вальдемар, это твое последнее слово?

– Да. Своего решения я не изменю.

Княгиня ссутулилась. Слова внука поразили ее в самое сердце. Ища спасения, она умоляюще посмотрела на пана Мачея, словно призывая его на помощь. Молчание старика озадачило всех. Лишь теперь они сообразили, что на протяжении всего разговора он не произнес ни слова, и, по примеру старой княгини, уставились на него. Невольно повернулся к нему и Вальдемар.

Пан Мачей понял, что обязан высказать свое мнение.

Он сжал губы, склонился к старой княгине и, положив ладонь на ее плечо, сказал громко: