Текст книги "Прокаженная"

XVIII

В салон ручаевского дома проник золотой, прозрачный солнечный лучик, обежал стены, оклеенные белыми обоями, погладил ореховую мебель, засверкал на темно-пунцовой плюшевой обивке, осветил начищенный паркет длинной полосой. Звездные глаза его посверкивали искорками, но как бы нехотя, лениво, словно все это он видел в сотый раз, и ему давно прискучило.

И вдруг золотой лучик оживился, он увидел нечто новое, несказанно его удивившее.

Это были цветы. Множество цветов – в горшочках, плетеных корзинах, в вазочках с водой. Они стояли на столе, на полках, на зеркалах, даже на полу. Солнечный лучик, увлеченный и пораженный необычным зрелищем, проскользнул к цветам и принялся их изучать.

Он заглянул в венчики роз и шепотом спрашивал, откуда они взялись здесь, в этом скромном сельском домике, такие прекрасные, как попали сюда, преодолев окрестные снега, зачем их сюда привезли. То же самое он нашептывал гордо воздетым головкам тюльпанов и аристократичным орхидеям, целуя их легким прикосновением, почти неощутимым, – но чародейские поцелуи солнца, даже чуть прикоснувшись, окрашивают золотом. Цветы окутались сияющим ореолом, засверкали яркими красками. Первые ландыши, покачивая жемчужными головками, нежно прильнули к солнечному лучику и стали рассказывать свою историю. Следом заговорила белая и лиловая сирень, церемонно, но весело склоняя пышные кисти. Зашумели скромные и благодарные фиалки, подняв бархатные головки из изумрудных листков. И прекрасные гиацинты цвета радуги зазвучали тихим шелковым шелестом. Подняли головки и ирисы, желтые, лиловые, темно-крапчатые. Заколыхались белые нежные перышки разноцветных гвоздик, стрелки пушистого папоротника. Заблестели белые нарциссы.

Потом уж заговорили величаво королевы-розы, покорявшие богатством форм и оттенков: прекрасная «Марешаль Нель» в золотистом бархате, изящная «Ля Франс» в розовых шелках, грациозная «Тебри» в прекрасной тунике цвета чая. Были там и «Госпожа Самоцветов» в снежно-белом атласном платье, «Принцесса Либерти» в ярко-алом. Были и другие королевы, в богатых нарядах и платьях поскромнее, разных цветов и оттенков, начиная от белого как снег атласа и кончая черным бархатом. Иные из них блестели самоцветами росинок, и все ласково шептались с солнечным лучиком.

За королевами галантно выступали гордые в своей славе королевичи-орхидеи из знаменитой династии «Орхис Пурпуреа», в коронационных плащах, со шпорами. Обычно неприметные, сейчас они горели на солнце, увлеченные примером дам, а может, привлеченные блеском золота озарившего их луча. Орхидеи – привередливые магнаты, чувствительные к золоту и теплу.

Следом шествовал придворный кортеж. Во главе его шли пажи – разноцветные тюльпаны, яркие, словно попугаи, невероятно чванливые. Величественно выступали сановники-кактусы, мирты в зеленых придворных мундирах и пахучие желтофиоли. С другой стороны тянулись к солнцу грациозные царевны и принцессы крови – белые лилии в развевающихся одеждах, благоухающие, девственные, прекрасные. За ними придворные дамы: шарообразные азалии в вазах, сиявшие самыми разными оттенками, от прозрачной белизны до темного пурпура, изящные белые каллы, гордо возносящие вверх свои конусообразные диадемы.

Рядом усмехалась солнцу скромная, словно воспитанница монастыря, нежная, невинная мимоза, усеянная множеством цветов. И она стала щебетать что-то золотистым лучикам, купаясь в их сиянии. Хотя она была дочерью известного своей гордостью рода «Сензитивов», близких родственников богобоязненной семьи «Мимоза-Пудика», и она не осталась равнодушной к ласкам солнца, не отворачивалась от его прикосновений, наоборот, расцветала.

Чародейное солнце!

Вот еще одна кокетка, изящная, родовитая тубероза. Вся в солнечном блеске, окутанная теплом, она чуть приподняла свое прекрасное платьице и болтала с солнышком смело, шаловливо, темпераментно, распространяя нежный запах изысканных духов.

Цветы разговорились.

Цветы тараторили наперебой – как они ехали сюда, как их здесь встретила прелестная девушка, так обрадованная и восхищенная. Цветы рассказывали солнцу, как эта прекрасная юная девушка целовала их, разрумянившись от счастья, со слезами в темно-фиалковых глазах, едва ли не с молитвой на устах. Как она шептала желтым розам: «Вы от него, от него!» – а они, словно немой ответ, дарили ей свое благоухание.

О! Цветы прекрасно понимали, что стали вестниками счастья, которое вскоре привезет сюда сам майорат. Они знали, как им надлежит приветствовать эту прекрасную девушку.

Слушая, солнце радостно сверкало. Его золотое трепетание и теплое дыхание, соединившись с благоуханием цветов и их изящными очертаниями, создало в белом ручаевском салоне атмосферу упоения.

Так подумала Стефа.

Она вошла и остановилась в дверях, пораженная. Ее сияющее лицо и белое платье прекрасно дополняли сложенную из цветов прелестную картину.

Сколько она пережила в последние недели, как преследовали ее сомнения, тревоги, мучительные метания души!

Она сурово проверяла свои чувства к Вальдемару. Хотела неопровержимо убедиться, любит ли она его. Быть может, все переживаемое ею – не любовь, а всего лишь восхищение им? Быть может, очарование его заключается главным образом в прекрасных и пышных декорациях, окружающих его? Смог бы Вальдемар в другой обстановке, в другом окружении столь же безраздельно завладеть ее сердцем и душою?

Стефа все глубже погружалась в бездну сложнейших размышлений, ища правду в потаенных уголках души. Благородство ее характера требовало этого – в первую очередь ради Вальдемара, его будущего счастья. В его любовь она верила безраздельно. Боялась лишь одного – сможет ли она одарить его столь же великим счастьем, как то, что обещал ей он? Ответ на эти вопросы значил даже более самой ее жизни. Даже тоскуя, Стефа спрашивала себя – тоскует ли она по Вальдемару, или еще по Глембовичам и великолепному обществу? Однако в мыслях перед ней представал Вальдемар, один лишь Вальдемар, и его не заслоняли ни прекрасные пейзажи Глембовичей, ни величественные покои замка. К тому же, хоть она и узнала Вальдемара-магната, наследника знатного рода, миллионера, любовь к нему вспыхнула далеко не сразу, сначала все было как раз наоборот, сначала она его терпеть не могла. Значит, не богатая оправа привлекла ее, а сам человек, которого, узнав ближе, она оценила по достоинству; не блеск герба, титула, миллионов, а его очарование, благородство, мужественный характер. Его имения, связи и замки ничего не значили – она оказалась под влиянием его ума, личности.

Стефа вспомнила один разговор с Вальдемаром. Он сказал, что возникающее чувство похоже на строящийся дом, и хорошо, если кирпичами становится любовь, подкрепленная фундаментом уважения. Это словно цемент – никакой глины, глина такая непрочная…

Железная арматура – это постоянство.

Мастерок – доверие, связывающее любовь с уважением.

Стропила и свод – жизненные условия и обстоятельства.

Штукатурка – вера, обладающая великой силой.

Краска – мнение окружающего мира, способное либо поддержать, либо сокрушить.

Фундаментом Вальдемар чуточку цинично назвал и влечение. И уверял, что воздвигнутые на нем здания чувств бывают самыми прекрасными, в особенности если влечение не слабеет. Однако он признавал, что фундаментом может стать и духовная близость, сходство характеров и стремлений.

Припомнив это, Стефа прислушалась теперь к собственным чувствам.

Быть может, без влечения любовь и в самом деле никогда не станет безумной и покажется бледной, словно картина, нарисованная с подлинным мастерством, но помещенная в темный угол, где на нее не падает и лучик света.

Сначала Стефу удручал налет цинизма в характере Вальдемара, но потом она убедилась, что это – неизбежный результат его жизненного опыта, и что цинизм этот вместе с родственными ему иронией и пессимизмом всегда подчинен его этике и врожденной деликатности. Это и составляло часть его покорявшего женщин очарования, делало его своеобразным, в чем-то решительно отличавшимся от обычного покорителя сердец и светского льва, каких множество. Он не был лгуном в глаза, не заботился, нравится это кому-нибудь или нет. Мог задеть словом даже молодую женщину, которая ему нравилась, – но всегда существовали границы, которых он ни за что не перейдет. Он совершенно не умел ни льстить, ни говорить пошлости и не выносил этого в других. Люди, часто встречавшиеся с ним, поневоле попадали под его влияние. Так произошло и со Стефой. Она пыталась бороться – не помогло. Потом то же самое случилось с его родными, протестовавшими было против его женитьбы.

Со времени своего отъезда из Слодковцов Стефа боялась за него. Он назвал ее своей невестой при совершенно незнакомой женщине – значит, назовет ее так и перед своими родными. И что тогда?

Она перечитала дневник покойной бабушки, и страх ее усилился. Порой она ожидала, что придет письмо, после которого все будет кончено, в точности такое, как то, что сломало судьбу и счастье юного улана и девушки в белом, писавших в дневнике. Но сомнения вскоре рассеивались. Она верила Вальдемару, об одном лишь пытала свою совесть: имеет ли она право толкать ею на борьбу, войти в аристократическую семью, которая этому противится?

Но поздно… никакие аргументы на нее больше не действовали, и уж тем более на него – он взял их счастье в свои руки и, побуждаемый любовью, смело шел вперед.

И победил!

С письмом Вальдемара она подбежала к цветам и, вдыхая чудесные ароматы, в сотый раз перечитывала строки, упиваясь словами, как будто их произносили уста Вальдемара. Не могла оторвать глаз от строчек, выражавших его чувства, его мысли, его благородство и неукротимую волю.

Цветы, склонивши друг к другу прекрасные головки, бросая на Стефу тысячи благоуханных взглядов, простирали к ней сотни разноцветных ручек, тихонько шепча: наша хозяйка! Наша прекрасная хозяйка!

Стефа посмотрела на часы и шепнула:

– Пора ему уже быть…

Оглядев цветы, вынула из вазочки свежую, едва расцветшую «Марешаль Нель» и приколола к волосам. Посмотрела в зеркало. Наверное, впервые в жизни ее поразила собственная красота. На губах заиграла радостная улыбка:

– Я красива! И буду красива – для него!

Внимание ее привлекли донесшиеся снаружи звуки.

Она подбежала к окну. Щеки ее вспыхнули.

Перед крыльцом стояла гнедая ручаевская четверка. Лакей и ловчий Юр отстегивали меховую полость.

Стефа прижала ладони к пылающим щекам:

– Он здесь! Вальди в Ручаеве!

В сенях она услышала голос отца. Когда вскоре отозвался звучный баритон Вальдемара, горячая волна счастья охватила Стефу. Она побежала к двери… но тут вошел майорат и просиял, увидев ее.

Пан Рудецкий тактично скрылся за дверью.

– Моя! Моя! – воскликнул майорат, обняв нареченную.

Стефа уронила голову ему на грудь, почти теряя создание в приливе чувств.

– Я приехал к тебе, любимая… Теперь ты моя навсегда.

Стефа указала на цветы:

– Они говорили, что так будет…

– Красивые, правда?

– Прекрасные и к тому же… глембовические…

Вальдемар вручил Стефе два письма: от дедушки и от княгини Подгорецкой.

Княгиня обращалась к ней ласково, непринужденно, тон ее письма ничем не выдавал предшествовавшего сопротивления. Стефу она называла своей внучкой, выражая горячую надежду, что Вальдемар будет с ней счастлив. Она высказывала теплые слова в адрес родителей Стефы и недвусмысленно давала понять, что хотела бы познакомиться со Стефой поближе – явное приглашение в Обронное.

Старики Рудецкие уже ничего не боялись и не собирали больше защищать дочку от непрошенного гостя, наоборот, смотрели на него с гордостью и уважением. Будущее Стефы не таило для них более тревог и опасений.

Письмо княгини взволновало Стефу. Она догадывалась, какую схватку пришлось выдержать Вальдемару, прежде чем Подгорецкая написала ей эти строки. Знала, что борьба была нешуточной, но Вальдемар победил и добился своего. Любовь к нему смешалась в ее душе с удивлением и уважением.

Прочитав письмо, она протянула ему обе руки, глаза ее сияли благодарностью.

Вальдемар расцеловал ее ладони.

Оба поняли, что отныне они счастливы.

Двумя часами позже в белом салоне, среди цветов, Вальдемар и Стефа обменялись кольцами. Когда на пальчике Стефы заблистал огромный бриллиант, фамильная драгоценность Михоровских, а она надела нареченному на палец свой перстенек с жемчужиной, жаждущие уста Вальдемара слились с ее устами, и упоение казалось бесконечным.

Однако Стефа вдруг ощутила еще и смутную тревогу.

Быть может, все из-за того, что в этот миг молодую пару посетили духи Стефании Рембовской и Габриэлы де Бурбон – как напоминание о том, что жизнь соткана не из одного счастья. Но в самом ли деле духи наблюдали сейчас за ними?

XIX

Весть об обручении майората Михоровского с панной Рудецкой разнеслась широко, вызвав в аристократических кругах гнев и многочисленные протесты, а среди интеллигенции – удивление. Многие попросту считали это пущенной кем-то ложью. Салоны, клубы, будуары только об этом и говорили, но там по крайней мере сохраняли определенный такт; шепотки по углам были не в пример злее.

– Мезальянс! Мезальянс! – звучало повсюду.

Все графини и княжны, все светские девицы, рассчитывавшие на майората, краснели от злости.

Газеты подали сенсационное известие, не скрывая благожелательного отношения к Вальдемару. Иные особы из аристократии и желали бы, чтобы дело было описано не в пример цветистее, но журналисты не хотели оскорблять Михоровского.

«Высшие круги» напоминали потревоженный улей.

Имя Стефы было у всех на устах. Ее фотографии, запечатлевшую девушку – среди глембовических гостей, и в одиночестве, щедро раздаваемые панной Ритой, переходили из рук в руки. Одна, разорванная на мелкие кусочки, сгорела в камине в особняке Барских, брошенная в огонь хищными пальчиками графини Мелании.

Маркграфиня Сильва отсылала майорату крайне патетические письма, которые вместе с целой пачкой им подобных благополучно упокоились под замком в одном из ящиков стола Вальдемара, прозванном им «архивом дней минувших».

Весельчак Брохвич, вернувшийся из Берлина, странствовал по светским салонам, произнося повсюду речи в похвалу Стефы, громко и откровенно восхищаясь будущей майоратшей. По этому поводу его крепко невзлюбили во многих аристократических домах, но азартный шутник не сдавался.

Сущую панику вызвало поразительное известие: через две недели после обручения в Ручаев вместе с майоратом прибыли младшая княгиня Подгорецкая, панна Рита, а следом – неотвязный Трестка и Брохвич, прибывшие поздравить Стефу на правах близких друзей Вальдемара.

Стефа светилась счастьем, делавшим ее еще прекраснее, но нагрянувшие в Ручаев гости вызвали бурю в Слодковцах: пани Идалия заходилась от злости, но ничего не могла поделать с Люцией – девочка во что бы то ни стало хотела ехать в Ручаев. Встретив решительный отказ матери, заявившей, что уж ее-то ноги там не будет, Люция собралась поехать в Ручаев с панной Ритой, но баронесса не согласилась и на это. Не поддавшись на уговоры пана Мачея, она увезла дочь за границу. Втайне от матери Люция отправила Стефе отчаянное письмо. Она капризничала, проявляла упрямство, и пани Идалия поторопилась уехать на Ривьеру, оставив отца на попечении пана Ксаверия.

Но пан Мачей почти все время проводил в Обронном, ожидая вместе со старой княгиней приезда Стефы. Княгиня недвусмысленно дала понять Вальдемару, что хочет, чтобы Стефа, погостила у нее, и они лучше узнали бы друг друга. Майорат охотно согласился привезти девушку, но с непременным условием: ее будут сопровождать отец или мать. Княгине пришлось согласиться и на это. Вальдемар понял замысел бабушки: примирившись с неизбежным, княгиня решила стать наставницей Стефы, подробнейшим образом ознакомить Стефу с ее будущей ролью, дав ей своего рода образование. Пани Подгорецкая знала Стефу не понаслышке, но была уверена, что найдет у нее недостатки, требующие исправления – как необработанному алмазу, чтобы стать прекрасным бриллиантом, необходима огранка. Вальдемар, не имевший ничего против, тем не менее подшучивал над бабушкой, уверяя, что она попросту вспомнила средневековый обычай, когда обрученных принцесс привозили перед свадьбой ко двору жениха, дабы ознакомить их с придворным этикетом. Княгиня ответила сухо:

– Я просто хочу, чтобы в будущем она ничем не отличалась от дам нашего круга.

Вальдемар нахмурился, но ничего не ответил, лишь подумал: «Уж она-то нас не скомпрометирует».

Когда из Ручаева вернулась молодая княгиня и рассказала матери о своих впечатлениях, последние опасения старушки развеялись. Сыграли роль и письма Стефы к ней и пану Мачею.

Молодая княгиня рассказывала:

– Поверьте, мама, я сама сначала боялась чуточку этого Ручаева, но кому было ехать, как не мне? Идалька отказалась. И я была приятно поражена: совершенно приличный дом в старом шляхетском духе, без чрезмерных претензий и глупой пышности – хороший вкус и неподдельная сердечность. Рудецкие-родители – люди вполне светские, хорошо воспитаны. Отец – человек с образованием, мать – классическая польская матрона, еще довольно молодая. Там есть еще двое младших детей. Мальчик – сорванец, но очень милый, готовится с домашним учителем в университет. С Брохвичем они тезки и потому как-то сразу подружились, а на Вальдемара он поглядывает с невероятно комичным удивлением. Девочка, Зося, совсем еще маленькая, тоже очень милая, но не такая красивая, как Стефа. А Стефа попросту цветет, сияет от счастья.

– Я думаю! – усмехнулась не без иронии княгиня.

Молодая княгиня продолжала:

– Вы только не думайте, что Стефа счастлива из-за будущего положения в свете. Насколько я ее узнала, она бы предпочла, чтобы у Вальдемара было поменьше миллионов и титулов. Единственное, что ее наполняет гордостью, – слава его рода. Что поделать, настоящая шляхтянка! Однако она всей душой любит Вальдемара ради него самого. Только чуточку опасается, придется ли ко двору в новой роли: наш круг ее немного пугает. И Рудецкие говорят о будущем самую чуточку озабоченно, тоже опасаются, как бы наше общество не причинило дочке вреда…

Старая княгиня молчала. Пан Мачей, понурив голову, отозвался:

– Они нас боятся из-за прошлого… Что ж, я сыграл незавидную роль, но Вальдемар их переубедит, докажет, что история не повторяется. Неужели они ему не верят?

– Что вы! Они ему верят, ценят его… но опасаются. Может быть, у них дурное предчувствие?

Пан Мачей и княгиня удивленно воззрились на нее:

– Предчувствия? Какие могут быть дурные предчувствия?!

– Быть может, они не верят, что Стефа будет в будущем совершенно счастлива. В конце концов, она входит в чуждое ей общество… которое настроено против нее.

– Но мы ведь приняли ее, считаем нашей, – сказал пан Мачей.

– Мы, но не наш круг… Старая княгиня пошевелилась:

– Вальдемар и их переломит! Уж если он сумел побороть меня – одолеет весь мир! Разве что они не верят в постоянство чувств Вальдемара? Но это уж форменная глупость.

– Нет, что вы, ничего подобного! Просто предчувствие…

Пан Мачей и княгиня встревоженно переглянулись.

В середине февраля большой зал в Обронном был пышно убран. Ожидали приезда Стефы с отцом и Вальдемаром. Старая княгиня, в тяжелых черных кружевах, как обычно, казалась чуточку высокомерной. Княгиня Францишкова, пан Мачей, панна Рита и Трестка веселились, князь Францишек угрюмо безмолвствовал. Чем ближе к приезду Стефы подходило время, тем беспокойнее становилась старая княгиня. Помимо ее воли перед глазами вставали прошлые мечтания – вот она приветствует невесту Вальдемара, княжну из древнего рода… Вновь возвращались уснувшие было печаль и горечь. Княгиня со страхом ожидала встречи, гордость, тоска по ушедшим надеждам, самолюбие вновь ранили душу, и старушка боролась с ними изо всех сил, повторяя про себя:

– Все ради внука… Он ее любит… лишь бы он был счастлив…

Когда вошел камердинер и доложил, что показалась карета, княгиня тяжело опустилась в кресло, подняла к лицу флакончик с нюхательной солью. Она трепетала, изменившись в лице.

На лестнице, ведущей в прихожую, торопливо выстраивались лакеи. Трестка с панной Ритой первыми встречали приехавших. Молодая княгиня подошла к резным поручням, окружавшим галерею над прихожей. Наверх взбежал Вальдемар, веселый, небывало оживленный, поздоровался с князем Францишеком и его женой, паном Мачеем, поцеловал руку бабушки и сказал нежно:

– Я привез к тебе мою Стефу, дорогая бабушка.

Княгиня молчала, бледная, грозная, неподвижная.

Вальдемар, удивленно взглянув на нее, с невероятной силой сжал ее ладонь, настойчиво воскликнул:

– Бабушка!

Впервые в жизни он растерялся. Положение показалось ему ужасным. Его глаза впились в княгиню, словно раскаленные угли.

Княгиня молчала, часто дыша.

Майорат выпрямился, нахмуренный, с диким выражением на лице, сдавленным голосом произнес:

– Бога ради, в чем дело?

Пан Мачей, столь же пораженный, молчал.

Но вскрик Вальдемара все исправил, угроза в его глазах испугала княгиню, она уже ругала себя за то, что готова сломать счастье внука. Любовь к нему прогнала всякие колебания.

Это была ее последняя схватка с собой.

Княгиня встала и, положив руки на плечи Вальдемара, посмотрела ему в глаза, уже улыбаясь:

– Приведи ко мне… Стефу. Я хочу с ней поздороваться и… благословить.

Вальдемар облегченно вздохнул, поцеловал бабушке руку и сбежал вниз по лестнице.

Пан Рудецкий с дочкой поднялись на первые ступеньки в сопровождении Трестки и панны Риты.

Вальдемар торопливо подал руку невесте, но его взгляд ничуть не успокоил ее. Она была прекрасна в элегантном платье светло-пепельного цвета, оттенявшем ее кожу, напоминавшую цветом жемчужную раковину на восходе солнца.

На галерее молодая княгиня пожала Стефе руку, показав ей глазами на открытую дверь салона. Сердце девушки готово было выпрыгнуть из груди.

Темно-фиалковые глаза Стефы с легкой тревогой обратились к черной фигуре графини. Губы девушки вздрогнули, волна румянца залила щеки. Едва заметные слезинки заблестели в ее глазах, словно перья ласточек, когда они, коснувшись воды в полете, взмывают к солнцу.

Черные глаза графини смотрели прямо на нее. Лицо пана Мачея прояснилось. Князь Францишек отступил за портьеру.

Под пылающим взором княгини длинные ресницы Стефы опустились, словно тяжелый занавес, скрывший очарование ее глаз; брови изогнулись чуточку капризно.

Княгиня была удивлена. Стефа поразила ее красотой и осанкой. Явное замешательство девушки лишь прибавило ей прелести и благородства. Княгиня, неведомо почему, решила, что невеста Вальдемара, войдет, гордо подняв голову, невероятно уверенная в себе. Но Стефа преподнесла ей, сама того не ведая, приятный сюрприз.

Странное чувство сжало сердце старушке. Она простерла руки к девушке с неподдельной сердечностью, обняла ее и привлекла к себе.

По щекам пана Мачея скатились две слезы. Вальдемар был растроган.

Княгиня, взяв его руку и руку Стефы, соединила их. И прошептала, глядя сверху на их склоненные головы:

– Будьте счастливы!

В ее голосе прозвучали торжественность, достоинство и необычная для нее нежность. Эта горделивая дама в черных кружевах, с мраморным лицом поражала своим величием.

Благословение пана Мачея прозвучало не столь церемониально, но еще более сердечно. Пан Рудецкий учтиво приветствовал княгиню, серьезно и с большим достоинством они обменялись несколькими словами. Пан Мачей по-братски обнял Рудецкого.

Лед растаял.

Пребывание Стефы в Обронном совершенно расположило к ней княгиню. Она удовлетворенно отметила, что не так уж много потребуется трудов, чтобы сделать из Стефы светскую даму.

Панна Рита тоже была со Стефой в наилучших отношениях. Стефа не чувствовала себя здесь чужой, недружелюбно к ней были настроены, подметила она, лишь князь Францишек и княгиня Морикони. Граф вообще не показывался. Больших приемов Подгорецкая не устраивала – большинство их знакомых пребывали либо в Варшаве, либо за границей. Стефе недоставало лишь Люции, отсутствие ее и пани Идалии удручало девушку.

После недели в Обронном все отправлялись на несколько дней в Глембовичи, откуда пан Рудецкий с дочерью должны были вернуться домой.

Санный поезд выехал в середине дня. Впереди ехали в изящных санках, запряженных глембовической четверкой, Вальдемар и Стефа. Вальдемар сам правил. Пурпурная, шитая золотом сетка ниспадала до самого снега, пушистые лисьи хвосты развевались у конских ушей. Далеко по окрестным глембовическим лесам разносился звон бубенцов и бронзовых оковок упряжки. Каурые арабские кони с длинными хвостами, в сверкающей упряжи, напоминали скакунов римских императоров, везших триумфальные колесницы.

Стефу зачаровала езда, они с Вальдемаром веселились, как дети. Счастье осыпало их мириадом золотых искорок. Их молодость и любовь были прекрасны, как веселая езда вскачь по накатанной дороге, как звон колокольчиков и фырканье каурой четверки. Лес стоял тихий, укутанный последним снегом, последний раз он нарядился в белые меха и пошумливал ветвями, словно жалуясь, что вскоре должен расстаться с белоснежным нарядом. Близился конец зимы, подступал март, но снег еще радовал людей, радовал лес – деревья знали, сколь прекрасны они в зимних горностаях.

Стефа с радостью ждала весну. В июле должна была состояться ее свадьба, и столько мыслей теснилось в голове, столько впечатлений, безмерный, безграничный трепет охватывал ее, стоило только вспомнить о том, что ждет впереди! И все же она чуточку печалилась об уходящей зиме. Странная, необъяснимая печаль вкрадывалась в ее мечты, и избавиться от нее никак не удавалось. Снег был свидетелем наивысшего ее счастья. Она всей душой ждала весны и в то же время боялась ее…

Но сейчас, рядом с женихом, она ничего не боялась, радовалась жизни, снегу, полету саней. Однако когда среди темных елей поднялись впереди величественные стены замка, Стефа вдруг посерьезнела.

Ей предстоит стать хозяйкой этого замка, майоратшей этой роскошной резиденции. Она станет женой этого родовитого магната, миллионера. У девушки шумело в голове… Он выбрал ее из превеликого множества женщин, есть чем потешить самолюбие и гордость, есть от чего закружиться голове. Но голова у нее кружилась исключительно при мысли, что Вальдемар беззаветно любит ее. И она была влюблена в него до безумия. Его величие, поддерживаемое мощными стенами замка, угнетало ее сейчас больше, чем когда-либо. Она останется здесь, станет родоначальницей новых поколений…

Стефа понимала значимость предстоящих ей свершений, но некая непонятная тень словно бы витала над ней.

Заметив ее состояние, Вальдемар чуть отпустил вожжи, наклонился к ней:

– Наконец-то! Ты едешь ко мне – моя!

Он коснулся губами ее щеки, полускрытой меховой воротником.

Стефа затрепетала. Его слова и поцелуй взволновали ее.

Майорат весело щелкнул кнутом. Сбоку его догнал Брохвич, ехавший один в красивых саночках, весело крикнул:

– Я все видел! Но держу язык за зубами! Стефа залилась румянцем.

– Погоди, сам мне вот так попадешься! – крикнул Вальдемар и подхлестнул коней.

Ветер шумел в ушах седоков, из ноздрей арабов валили клубы пара.

Внезапно на их глазах развернулось на главной башне большое голубое знамя с гербом Михоровских, триумфально хлопая. Видимо, в замке заметили приближавшегося хозяина. И знали, даже, с кем он едет – с башни раздались громкие звуки труб.

С заснеженных стен, громко щебеча, взмыли табунки перепуганных воробьев, бросились к деревьям, чернея меж заснеженных ветвей, словно подброшенные пригоршни дроби. Фанфары звучали мелодично и торжественно.

Стефа была тронута до глубины души.

Они проехали по обсаженной высокими елями аллее. Новая неожиданность – выстроившиеся в шеренги по сторонам дороги конные лесничие и ловчие в расшитых мундирах дали залп из ружей, махали шапками и радостно кричали.

Глембовичи гремели, приветствуя Стефу.

Развеселившийся Вальдемар придержал коней, сорвал шапку и махал дворне. Стефа раскланивалась на обе стороны, трепеща всем телом.

Вновь загремели залпы, словно приветствуя вернувшегося с бранного поля победителя, звучное эхо далеко разносило пенье труб, хлопало на ветру знамя.

Весь этот шум заглушил приветственно шумевшие ели – ветви их колыхались, роняя снег, словно кланяясь Стефе.

Наконец-то в Глембовичах появится хозяйка!

Ее встречали уже как майоратшу.

В голове у Стефы воцарился форменный хаос, мысли беспорядочно клубились, кровь закипала.

Среди ружейных залпов и приветственных криков они миновали каменный мост через ров, въехали под арку, и Вальдемар на всем скаку остановил разгоряченных лошадей перед высоким крыльцом с портиком и колоннами. Лишь теперь только их догнали все остальные сани.

Пан Рудецкий был поражен, он не ожидал, что Глембовичи столь прекрасны. Оказанные Стефе почести взволновали его, и он подумал: «Обида, нанесенная той, вознаграждена. В другом поколении. Видит ли это сейчас она?»

И перед глазами у него встала умирающая старушка.

У колонн Стефу приветствовали слуги. Здесь были и администраторы: управитель Остроженцкий, все практиканты, дворецкий, ловчий и конюший. Выстрелы и трубы умолкли. Во внутреннем дворике заиграл оркестр.

Пан Мачей, думая о том же, что и Рудецкий, вновь увидел юную девушку в белом платье посреди цветущего сада: «Ты вознаграждена. Во втором поколении. Почему же ты не дожила?»

И он вздохнул, словно сбросив наконец с души угнетавшую долгие годы неимоверную тяжесть.