Текст книги "Прокаженная"

XII

Солнце спускалось к закату, когда пан Мачей в сопровождении Вальдемара возвращался в особняк. В этих двух мужчинах за версту чувствовалась порода, но они разительно отличались друг от друга.

Дедушка напоминал старого орла, патриарха рода, утомленного полетом по небу жизни, с уставшими, быть может, сломанными даже крыльями.

После разговора с дедушкой Вальдемар едва сдерживал гнев. Первым побуждением его было дать выход ярости, позвать Пронтницкого… Но он овладел собой. Шагал порывисто, то и дело осаживая себя, чтобы приноровиться к медленной поступи пана Мачея.

Пан Мачей встревожился и посмотрел ему в глаза:

– Вальди, помни, что ты мне обещал. Излишней поспешностью ты навредишь Стефе. Скандала ей Пронтницкий не устроит, но на репутацию ее сможет бросить тень. Решит, что она тебе пожаловалась, и будет думать Бог знает что.

– Ну что вы! – обиженно ответил Вальдемар. – Неужели я не сумею вести себя? А лучше всего будет, если я немедленно уеду.

– Не уверен…

– Я должен уехать. Такое зло охватывает, что любая мелочь выбьет из колеи. Если этот… осел за ужином пристанет к ней с какой-нибудь глупостью или начнет распускать перья перед Люцией – я за себя не ручаюсь. Лучше мне вообще его не видеть.

– Идалька сегодня наверняка не вернется.

– Какая разница? – зло бросил Вальдемар, с такой силой ударив хлыстом по ветке, что град листьев посыпался им под ноги.

– Что ты собираешься делать? – спросил пан Мачей.

– Ждать первого же удобного случая, чтобы вышвырнуть этого паршивца.

– Деликатное дело. Будь он на жалованье, заплатил бы ему вперед и отправил, а так…

– Я ему предложу перебраться в Глембовичи. Чтобы он сразу понял, чего я не хочу – видеть его здесь.

– А если он не согласится?

– Уж будь спокоен, дедушка! К тому же нет другого способа, иначе мы повредим ей… Стефе…

При этих словах пан Мачей украдкой глянул на внука, подумав о чем-то своем.

Они вошли в особняк. Вальдемар велел подавать автомобиль, а сам спустился вниз, в гостиную, находившуюся неподалеку от комнаты Стефы. Быстро темнело, гостиная тонула в серых вечерних сумерках, лишь кое-где поблескивали позолота рам и хрустальные вазы.

Глянув на часы, магнат позвонил. Вбежал молодой лакей.

Вальдемар отрывисто приказал:

– Зажгите свет, опустите шторы. И позовите Яцентия.

Когда явился камердинер, Вальдемар велел:

– Иди к панне Стефании и скажи, что я хочу с ней попрощаться.

Яцентий удалился. Шляхтич принялся расхаживать по гостиной. Вскоре вошла Стефа. На ее щеках играл яркий румянец.

Вальдемар поспешил к ней:

– Я хотел попрощаться с вами. Я уезжаю.

– Как, вы не останетесь на ужин?

– Нет. Я спешу домой.

– Плохие вести?

– Почему вы так решили?

– Вы чем-то расстроены.

– А, вы заметили?! Расстроен, даже зол, но никакие известия из Глембовичей здесь ни при чем. Я говорил с дедушкой. Он мне все рассказал.

Воцарилось неловкое молчание. На лице девушки мелькнули на миг усталость и грусть.

– Значит, вы не останетесь? Что ж, до свидания, – протянула ему руку Стефа.

Крепко сжав ее ладонь, не отпуская, Вальдемар сказал удивительно мягко:

– Ни о чем не беспокойтесь. Я о многом догадывался, а теперь все знаю и приложу старания, чтобы вам ничто больше не докучало…

– Спасибо. Дело даже не во мне, а в Люции.

– Нет, дело в вас. Девчонка все забудет очень быстро, и не стоит относиться к этому так трагически. Ну, а уж я постараюсь, чтобы в Слодковцах воцарился прежний покой…

Стефу испугали эти слова.

– Но я не хочу, чтобы из-за меня возникли какие-нибудь недоразумения… Я не хочу ему… я не хочу никому повредить.

Она не находила места от смущения – Вальдемар все еще не отпускал ее руку. Она попыталась высвободить пальцы, но молодой человек стиснул их еще крепче и убедительно сказал:

– Верьте мне и доверьтесь. Я проделаю все наитактичнейшим образом. Отъезд этого пана всем поправит настроение, не исключая заплаканной Люци, ну а уж обо мне и говорить не стоит… – весело глядя ей в глаза, он поклонился:

– Мне пора. До свидания. Очень вас прошу, ни о чем не печальтесь.

«Как благородна и как красива!» – подумал он.

Стефа вернулась к себе. Взяла книжку, открыла, хотела читать, но не разбирала ни слова – путались мысли. В ушах еще звучал голос Вальдемара, рука еще ощущала его пожатие. Стефа сидела неподвижно, боясь нарушить охватившее ее чувство покоя.

За окном раздался стук автомобильного мотора, потом наступила тишина.

– Уехал! – шепнула Стефа. – Какие же разные люди, он и тот!

XIII

В конюшню Пронтницкий вошел с физиономией победителя. Только что он встретил возвращавшуюся из теплицы Люцию, увидел ее зарумянившиеся щеки и по первым же ее словам понял, что ее чувство к нему не ослабло. Он воспользовался этим, чтобы пожать ручку девочки и шепнул ей пару нежных словечек.

– Я на верном пути, – твердил он себе. – Эта малютка все больше в меня влюбляется.

И он, довольный, подкрутил усики уверенного в себе кавалера.

– Бенедикт, коней для меня! – распорядился он.

– Каурых или гнедых? – спросил старый слуга.

– Запрягай четверку каурых арабов в желтую «американку».

Старик вытаращил на него глаза:

– Каурых арабов?!

– Ты что, оглох? Делай, что велят!

В конюшню вошел Клеч и спросил по-немецки:

– Куда вы собираетесь ехать?

– В город. В мастерскую. Нужно узнать о косилке.

– Косилку уже починили, так что ехать вам незачем.

– Пан майорат мне поручил.

– Может быть. Но теперь в этом нет необходимости. Отправим за косилкой повозку, и все.

– Но я должен ехать! – уперся Пронтницкий.

– Ха! Езжайте, но не советую вам брать каурых.

– Почему?

– Да так, не советую, и все. Дорога дальняя.

– До Шаля будет подальше, а баронесса всегда ездит туда каурыми.

Клеч значительно глянул на него и лаконично бросил:

– Разница!

– Никакой разницы не вижу! – Пронтницкий понял, что хотел сказать Клеч, но решил не уступать. Крикнул Бенедикту: – Что же ты не запрягаешь?

– Пане мой, по-дружески вам советую не брать эту четверку, – изрек Клеч. – Это любимая упряжка майората. Случись что с конями, не миновать беды. Не будите лиха! Возьмите караковых, кони, что куколка. Или гнедых. И баронесса сегодня собиралась выезжать в Обронное. Прикажет заложить каурых, и что тогда?

– Тогда для нее заложат гнедых, – сказал Пронтницкий, разозлившись уже по-настоящему, и вновь повернулся к Бенедикту: – Живо запрягай! Не понял? Старик пожал плечами и отправился выполнять поручение, бурча под нос что-то весьма нелестное для практиканта. Клеч махнул рукой и проворчал:

– Упрямый тип… ну и черт с ним! Через несколько минут Пронтницкий сидел в «американке», расправляя вожжи каурой четверки. Он иронически усмехнулся, щелкнул кнутом, попрощался с Клечем, пустил коней быстрой рысью и исчез за поворотом.

Управитель и конюх переглянулись.

– Хоть бы обошлось, – буркнул Клеч.

А Бенедикт развел руками:

– Если пан практикант угробит коней, я перед майоратом отвечать не собираюсь. Вы ведь сами позволили, пан управитель, так при чем тут я?

– Да что вы такое говорите, Бенедикт? Пан практикант прекрасно правит, – сказал Клеч, но видно было, что он обеспокоен.

Отсутствие Пронтницкого за обедом удивило пани Идалию и опечалило Люцию. Девочка не понимала, почему ему понадобилось уехать именно сегодня, после столь приятного случайного свидания. Грусть ее еще возросла, когда пани Идалия объявила, что после обеда поедет в Обронное навестить княгиню Подгорецкую. Оставшись наедине со Стефой, девочка бросилась ей на шею, капризно шепча:

– Как бы я хотела остаться дома! Как мне не хочется ехать с мамой!

– А когда-то ты так любила бывать в Обронном, – улыбнулась Стефа.

– Ах, когда это было!

В ее глазах была мечтательность и грусть. Закончив свой туалет, пани Идалия приказала запрягать коней в ландо. Вскоре к ней в дверь постучался Яцентий:

– Пани баронесса, конюх говорит, что можно ехать только гнедыми или караковыми.

– Но я приказала запрячь каурых, – подчеркнула пани Идалия.

– Конюх говорит, что каурых нет.

– Куда же они подевались?!

– Пан практикант на них поехал в город.

Пани Идалия повернулась к Яцентию и воззрилась на него прищуренными глазами:

– Пан Пронтницкий? Каурой четверкой, в город?

– Конюх так говорит.

– Управитель знал, что я сегодня еду. Как он мог дать каурых?

– Пан практикант сказал, что ваша милость поедет гнедыми.

– Быть такого не может! Пришлите сюда Бенедикта. Яцентий вышел. Пани Идалия вскочила, нервно теребя перчатки.

– Неслыханно! Я прошу коней, а мне отвечают, что коней нет! Слишком много он себе позволяет, Вальди его распустил. Неслыханно!

Тем временем у конюшни собрался «военный совет». Яцентий, Бенедикт и несколько молодых конюхов стояли с озабоченными физиономиями. Искали управителя, но Клеч уехал в поля.

Ничего не поделаешь, пришлось идти в особняк без него.

Когда Бенедикт и Яцентий вошли в ворота, конюх окаменел от страха: лакей прогуливал вокруг газона каурого верхового из Глембовичей. Приехал майорат…

– Ну то-то и оно! – вздохнул Бенедикт. – Пан Вальдемар и так вечно нежданно приезжает, но уж сегодня он подгадал, так подгадал!

Тетку Вальдемар застал крайне разгневанной и удивленно спросил:

– Что случилось?

– Я вижу, твой протеже тут значит больше, чем я! Кто бы знал!

Вальдемар спокойно слушал ее, прохаживаясь по комнате. Когда она закончила, майорат фыркнул:

– Мой протеже! Тетя, кто ему не протежировал здесь, так это я.

– И ты еще смеешься! Бесчувственный!

– Наоборот, я весьма удручен.

– Ах, как ты мил… – язвительно бросала баронесса.

– Тетя, вы оба сделали мне сегодня огромное одолжение: вы – тем, что собирались ехать, а он – тем, что уехал.

– Не понимаю…

– Тетушка, вне всякого сомнения, он много на себя берет, но это ваша вина, не моя.

– Ничего не понимаю!

– Тетя, вы замечаете, как он крутится вокруг Люции?

– Ты уходишь в сторону.

– Совсем наоборот, я приближаюсь к главному. Итак, вы замечаете?

– Дорогой мой, они слегка флиртуют. Что в том страшного?

– Думаю, Люци такой флирт вовсе не нужен, – сказал Вальдемар холодно.

– Наоборот. Ей уже шестнадцать, девушке в этом возрасте пора приобрести некоторый опыт.

– Пусть так. Ну, а если она влюбится?

– Ну и что? В конце концов, в Пронтницкого можно даже влюбиться.

Вальдемар смотрел на нее, не веря собственным ушам:

– Позвольте, тетя! Что значит «можно даже»?

– Думаю, ты понимаешь.

– Увы, нет.

– Господи! – взорвалась пани Идалия. – Это так просто! Будь Пронтницкий человеком нашего круга, но неподходящей партией, я совершенно иначе смотрела бы на все, но что плохого в том, что Люци немного пофлиртует с человеком, стоящим ниже ее на общественной лестнице? Пусть даже влюбится…

– Ах, значит, им можно даже влюбиться… – иронически усмехнулся майорат. – Может, им можно и обвенчаться?

– Вальди, что ты говоришь?

– Я только спрашиваю. Итак, ему можно с ней флиртовать, а ей можно в него влюбиться. Вы, тетя, ничуть не против, и он это видит. Тогда чего же вы злитесь? Преисполненный самых лучших чувств, он взял каурых, а вам оставил гнедых – наверняка решил, что будущая теща простит ему такую мелочь.

– Что ты говоришь?!

– Правду.

– Неужели?..

– Вот именно, – сказал Вальдемар, глядя, как бледнеет пани Идалия.

– Он посмел мечтать о Люции?!

– А почему бы и нет? – усмехнулся Вальдемар. – Он человек весьма отважный.

– Это невозможно! Да нет, что ты! Это верх нахальства!

– Тетя! Он видел, что вы не против, так чего же от него требовать? Смело можно сказать: «Veni, vidi, vici!»[29]29
  Пришел, увидел, победил! (лат.).


[Закрыть]

– Вальди, откуда ты все знаешь? – недоверчиво спросила баронесса.

– От дедушки. Он больший знаток природы человеческой, нежели вы, тетя. Впрочем, я и сам видел достаточно.

Вальдемар расхаживал по комнате. Одна мысль не давала ему покоя: будь Пронтницкий другим человеком, порядочным, он и тогда, даже люби он Люцию по-настоящему, не смог бы получить ее руки, потому что принадлежал к «низшему» классу…

– Что за варварские предрассудки! – говорил он себе. – Выходит, Эльзоновская уже в силу того, что она Эльзоновская, не может стать какой-то там Пронтницкой. Дикость… Но будь Пронтницкий другим человеком, здесь никогда не появилась бы Стефа… И она тоже – «не того круга»… Проклятье!

Баронесса наконец справилась с собой:

– Вальди, почему ты только что говорил, что мы, я и Пронтницкий, оказали тебе некую услугу?

– Потому что я искал случая от него отделаться.

– Ага, и этот случай тебе подвернулся… Значит, ты еще раньше…

– Ну, конечно. Не думаете же вы, тетя, что я зол на него лишь из-за сегодняшней его выходки? Или вы хотите, чтобы он оставался и далее?

– После всего, что я узнала, – спаси Господи! Но ведь ты не можешь просто взять да и указать ему на дверь?

– Я найду способ совершенно недвусмысленно дать ему понять, что он здесь не ко двору.

Вошел Яцентий и сказал, что Бенедикт явился. Пани Идалия сказала Вальдемару по-французски:

– Я хотела, чтобы он объяснил, почему отдал коней. Но теперь оставляю его тебе.

Вальдемар пожал плечами:

– Виноват не Бенедикт, а управитель. Я бы вам, тетя, посоветовал преспокойно ехать в Обронное и выкинуть все из головы. – Не дожидаясь ее ответа, он повернулся к камердинеру: – Прикажи Бенедикту запрягать караковых, – когда Яцентий вышел, Вальдемар спросил: – С вами едет только Люция?

– Нет, еще и Рудецкая.

Губы Вальдемара гневно покривились:

– Тетя, вы могли бы называть ее не столь официально…

Баронесса осуждающе взглянула на него и хотела что-то ответить, но Вальдемар быстро поклонился:

– Я пойду распоряжусь, чтобы подавали…

XIV

Прогуливаясь по парку, Вальдемар Михоровский остановился над водой. Внезапно горячий солнечный лучик сверкнул сквозь зеленое переплетение ветвей.

– Странный лучик! Кольнул, как иглой. Будь я суевернее… Боже, что за ерунда!

И пошел дальше, удивляясь, что не может собраться с мыслями – случайный солнечный промельк взволновал его:

– Что означает это знамение и почему я так стараюсь его истолковать? Солнечный лучик…

Перед мысленным взором его мелькнули Стефа и рядом с ней Пронтницкий. Пожав плечами, он проговорил, смеясь:

– Ну и дурак же я! Солнечный лучик? Значит, нужно взять да согреться.

Потом он глянул в сторону озера:

– Вот хотя бы эти ласточки – порхают и стараются захватить на крылья столько радуги, сколько смогут. А ведь совершенно неразумны! Вот так и следует пользоваться жизнью – не упустить ни одного солнечного лучика, без колебания завладеть каждой радугой.

За озером, на дороге, обрамленной высокими стенами спелой пшеницы, он разглядел головы и спины коней, верхнюю часть желтой «американки». В ней сидели двое, темными силуэтами рисовавшиеся на фоне золотой нивы.

Вальдемар весело рассмеялся:

– Еще один, освещенный солнцем!

Ужин проходил в молчании, пан Мачей был апатичен, Вальдемар холоден, Пронтницкий – неспокоен.

Эдмунд никак не рассчитывал застать здесь майората. Еще больше он смешался, увидев, что дамы уехали. При пани Эльзоновской и Люции он чувствовал себя не в пример свободнее. Еще только войдя в столовую, он заметил, как скованно держатся оба Михоровских, и решил притвориться, будто ничего не замечает. Он начал было с деланной веселостью вспоминать о своей учебе в сельскохозяйственной школе, представляя в лицах соучеников. Заметив, что это производит мало впечатления на обоих Михоровских, стал обращаться главным образом к пану Ксаверию. Понизив голос, он спросил:

– Дамы сегодня не вернутся?

– Наверно, нет, – ответил пан Ксаверий. – Они поехали в Обронное, и там обычно остаются ночевать.

– Жаль.

– О чем вы так жалеете? У вас ведь нет к ним срочных дел?

– Отчего же? Есть, и весьма срочное дело.

– Любопытно узнать, какое? – шутливым тоном поинтересовался пан Ксаверий.

В его голосе Эдмунд ощутил, однако, еще и нотку иронии и подумал: «А с этим сегодня что стряслось?»

– Что же у вас за дела такие? – переспросил пан Ксаверий. Поужинав исключительно плотно, он был в самом добром расположении духа.

Пронтницкий покрутил головой:

– О, этого я никому не могу сказать.

– Вот даже как? Хо-хо! А которой из дам это касается, могу я узнать?

– У меня конфиденциальное дело к моему идеалу, – с загадочной улыбкой сказал Эдмунд.

– А какого же характера дело, могу я спросить, не боясь показаться нескромным?

– Вы чересчур любопытны. Ну, допустимая жажду поведать ей, как скучал без нее, и узреть румянец на ее личике.

Вальдемар, слышавший все, едва превозмог желание вышвырнуть Пронтницкого за дверь. Быть может, его удержал умоляющий взгляд пана Мачея.

– Ах, как вы уверены, что румянец зальет ее щечки! – заметил пан Ксаверий. – А вдруг вам не удастся вызвать румянец на ее нежном личике?

– Вы сомневаетесь? Паненки всегда, словно мухи на мед, летят на нежные словечки, а уж краснеть умеют, когда им вздумается. Особенно к этому Стефа склонна.

Уж я-то знаю…

Тут Эдмунд заметил, что зашел слишком далеко, и умолк.

Но Вальдемар больше не в силах был сдерживаться. Он сломал в пальцах сигару, засыпав табаком скатерть, резко встал, извинился перед паном Мачеем и вышел.

Старый Михоровский, пожелав доброй ночи двум оставшимся, тоже покинул зал. Задетый их поспешным уходом, Пронтницкий враз потерял доброе расположение духа, а старый приживальщик, подавая ему на прощанье руку, подумал: « А не перегнул ли ты палку, хлопчик?»

Вальдемар быстро расхаживал, едва ли не бегал по своему кабинету, пытаясь успокоиться. Через час он велел Яцентию просить к нему Эдмунда.

Майорат сидел за столом со спокойной и равнодушной миной, так что практикант почувствовал себя свободнее. Подойдя к столу, он поинтересовался:

– Чем могу служить? Вальдемар указал ему на кресло:

– Садитесь. Я хочу с вами поговорить. Молодой человек смешался и молча сел.

– Собственно говоря… – начал Вальдемар. – Собственно говоря, я хочу сообщить вам о решении, которое принял некоторое время назад, и касается оно вас.

– Меня?

– Да. Хочу предложить вам переселиться в Глембовичи. Особой разницы для вас нет, к тому же там у вас будет гораздо больше места для приложения сил…

Голос шляхтича звучал доброжелательно и естественно, но от него веяло ледяным холодом.

Пронтницкого словно громом вдруг поразило. Он ожидал чего угодно, только не предложения уехать в Глембовичи. Не зная, что обо всем этом думать, он пробормотал:

– Почему, пан майорат… так вот вдруг? Я совершенно не готов…

– Какие пустяки… До Глембовичей всего пара миль. Пытаясь защититься, Эдмунд спросил с подобострастием:

– Быть может, вы недовольны моей работой в Слодковцах?

– Ну что вы, ничего подобного. Просто в Глембовичах вы будете больше на месте.

– Но почему? По какой причине?

Теряя терпение, Михоровский сказал:

– Разные бывают причины.

Пронтницкий понял – его попросту не хотели здесь больше видеть. Но почему вдруг? Помолчав, он сказал:

– Пан майорат, если своим сегодняшним выездом я вызвал ваше неудовольствие, – прошу прощения.

Вальдемар поднял голову:

– Почему вы просите прощения, если я не делал вам выговора? Конечно, вы поступили неучтиво, но не в том дело…

– Я же не знал, что пани баронесса сегодня должна выехать, – защищался Пронтницкий.

Майорат недовольно покривил губы. Он терпеть не мог, когда так вот пытались выкрутиться.

– Напротив, вы знали… Я же сказал – дело не в этом. Главное, вы, если можно так выразиться, не гармонируете со Слодковцами, понимаете? Вы не в силах удержаться на должном уровне, пренебрежительно относитесь к устоям и традициям, какие пока что существуют в нашем кругу…

Теперь у Пронтницкого не осталось никаких сомнений – его попросту выпроваживают, не хотят вообще больше иметь с ним дела. Все его далеко идущие планы были решительно пресечены Михоровским. Пронтницкий взглянул на Вальдемара. Тот курил, глядя на мраморную пепельницу с таким видом, словно хотел сказать: «Ну что, ты еще не ушел? Я все сказал».

Эдмунд понимал, что должен уйти, но все еще колебался, не в силах сообразить – ехать ему в Глембовичи или сразу покинуть эти места. В конце концов, его колебания вывели Вальдемара из себя. Он поднялся и протянул практиканту руку:

– Итак, у меня все. Доброй ночи.

Эдмунд вскочил и ответил наигранно развязно:

– Я постараюсь, чтобы вы были мной довольны.

– Спасибо. Нам обоим это пойдет на пользу. Они раскланялись, и Пронтницкий вышел с гордо поднятой головой, но, едва закрыл за собой дверь, понурился и зло пробормотал:

– Чтоб тебе! Похоже, меня выперли – но неофициально, частным образом. Как он все ловко обставил, по-пански… Аристократия!

В прихожей лакей хотел было подать ему пальто, но Эдмунд рявкнул:

– Иди ты к черту!

– Ого! – только и покрутил головой лакей, закрывая за ним дверь.

Вальдемар вошел в спальню пана Мачея. Лежа в постели, старик читал газеты.

– Где ты так долго был, Вальди?

– Говорил с Пронтницким. Все кончено, – сказал Вальдемар, присаживаясь у постели.

– Ты ему отказал от места?

– Ну, в общем, да. Я ему предложил перебраться в Глембовичи…

– И он согласился?

– Он понял, чего от него ждут.

– Скажи по правде, всему причиной сегодняшние его разговоры за ужином?

– Нет. Они только ускорили развязку.

– Так в чем же главная причина?

– Я терпеть не мог его шуточек, особенно тех, что…

Он встал и принялся расхаживать по комнате. Пан Мачей молчал. Свет лампы, косо падая вбок, освещал его седые волосы и морщинистое лицо. Лоб его был нахмурен и глаза полузакрыты. Он долго сидел, погруженный в глубокую задумчивость, ссутулившись, словно держал на плечах неимоверную тяжесть. Под грузом гнетущих воспоминаний из прошлого он все ниже склонял голову. Внезапно он посмотрел на внука и настойчиво спросил:

– Вальдемар, будь откровенен: все из-за нее?

В ответ из темной глубины комнаты прозвучал приглушенный, низкий, приятный голос:

– Да.

– Боже, смилуйся над нами! – прошептали дрожащие губы старика. Заслонив глаза рукой, он молился, повторяя: – Не карай его за мои прегрешения, Господи! Господи, отпусти мне грехи мои и не мсти за них…