Текст книги "Прокаженная"

XX

Стефа ошеломленно замерла, увидев приготовленные для нее покои. Три комнаты утопали в цветах. И прекраснее всего был будуар – большой, округлый, обитый золотистым шелком, с инкрустированным потолком. Из центральной розетки свешивался хрустальный светильник. Половина комнаты сплошь из зеркал. Пальмы с веерообразными листьями, бледно-желтые розы в вазах, гиацинты, цветущая мимоза. Все в светлых, пастельных тонах. Пол устилал желтый плюшевый ковер, ноги утопали в нем по щиколотку. Шелковая портьера заслоняла резную кровать из орехового дерева, с отделкой из раковин-жемчужниц.

Повсюду – белые розы и пунцовые гвоздики.

Гардеробная, вся белоснежная, словно из фарфора, и примыкавшая к ней ванная светились незамутненной белизной алебастра, мрамором ванны, серебром кранов; нежные лиловые ирисы стояли в чеканных ванночках, в серебряных кувшинах, в высоких хрустальных вазах.

Словно во сне, Стефа оглядывалась вокруг, слушая почтительный щебет приставленной к ней для услуг «гофмейстерессы» здешнего двора пани Шалиньской, которую все здесь звали Шалися. Старушка служила еще у матери майората. От нее Стефа узнала, что эти покои когда-то занимала пани Идалия, будущая баронесса Эльзоновская, но теперь пан майорат велел их полностью переделать.

Старушка со своими учтивыми поклонами и гримасами выглядела совершеннейшей придворной дамой в стиле венских императоров. Она очень гордилась своей новой ролью при невесте майората.

Стефа ей понравилась, но Шалися все же шепнула на ухо камердинеру, что паненка, надо полагать, происходит не из благородных, потому что ничуточки не гордая:

– Уж из каких там ясновельможных…

На что камердинер Анджей отрицательно покачал головой:

– Уж не скажите! Не знаю, как там насчет вельможных, а вот яснее точно в замке стало, как только она приехала, так прояснилось! Пан майорат искал, искал… и нашел не графиню, зато красотку.

– Ох, что правда, то правда! – согласилась старая дама.

Прислуга в замке души в Стефе не чаяла.

Пану Рудецкому Глембовичи очень понравились, но в нем проснулись прежние страхи. Будущий зять поражал его богатством, замок подавлял величием и пышностью. Подобное он видел, только в бытность свою студентом в Вене, попав с экскурсантами в эрцгерцогский дворец, но в роли обитателя столь роскошной резиденции очутился впервые в жизни.

Здесь ему предстояло оставить дочку.

«Не будет ли это золотой клеткой, богатой, но неуютной?» – временами думал он.

Глядя на дочку, на ее непринужденность и грациозную свободу, с какими она порхала посреди этой пышности, пан Рудецкий уверился, однако, что Стефа словно создана для этих стен. Великолепие замка и титулы наезжавших сюда гостей ничуть ее стесняли. Она чувствовала себя столь же свободно, как в скромном родительском домике. Казалось даже, что это Глембовичи должны служить ей украшением, оправой для прекрасного бриллианта.

В том же уверились обе княгини и пан Мачей, и это их только радовало. Они были довольны Стефой. Даже князь Францишек и граф Морикони смягчились, одного не в силах простить Стефе – ее скромного имени. Графиня в письме к мужу уговаривала его приехать, уверяя, что Стефа полностью «соответствует» и elle connaоt son rфle.[96]96
  Умеет играть свою роль (франц.)


[Закрыть] Именно тем, что Стефа вошла в роль, графиня объясняла некий холодок в отношениях с ней. Девушка, вежливая и радушная со всеми, с графиней держалась немного натянуто и избегала ее, чуя глубокое нерасположение к ней графини.

Дни, проведенные в замке, радовали гостей. Майорат устраивал великолепные развлечения в честь невесты, но в то же время это не мешало ему с прежней энергией заниматься делами. На санках без кучера, запряженных цугом или верхом, он объезжал фольварки, фабрики и имения. Тратил два часа в день, чтобы у себя в конторе выслушать доклады администраторов, отправить письма и телеграммы, принять прибывших по делам посетителей. Он занимался делами сельскохозяйственного товарищества, составлял программы.

Освободившись от дел, он устраивал санные прогулки по окрестным лесам. Однажды ужин состоялся в маленьком особнячке, скорее, охотничьем домике в глухой чащобе. Вокруг горели на снегу костры, лесничие подбрасывали в них поленья, трубили в охотничьи рога. Два прирученных медведя, огромные, косматые, с грозным урчанием прохаживались у костров. В обширном вестибюле хватило места для множества охотничьих трофеев, звериных голов, рогов и шкур. Там пели прирученные птицы. Сидели на жердочках огромные живые ястребы, филины и вороны, соколы двух пород, кречет и небольшой кобуз, которых ловчий обучал охоте. Лесничий, надзиравший за домиком, держал еще прирученных волка, лиса и огромного оленя, попавшего сюда еще, теленком.

Глядя на это все, Стефа порой думала, что оказалась вдруг в средневековье, когда такие леса покрывали едва ли не всю страну, и зверей было видимо-невидимо. Прирученные звери удивили ее – они разгуливали свободно, не причиняя обид друг другу. Костры на снегу, огромный камин в вестибюле и урчанье медведя дополняли впечатление.

Пан Рудецкий, страстный охотник, часами готов был беседовать с Вальдемаром о населявших эти чащи зверях, о способах привады и облавах на волков. Охотничий домик увлек его даже больше, чем глембовический замок. Здесь пан Рудецкий чувствовал себя полностью в своей тарелке. Он уважал будущего зятя еще и за то, что тот содержал в таком порядке, да еще приумножал богатства и поместья, доставшиеся ему от предков. Кроме денег, необходимы были недюжинная энергия и ум, чтобы не привести хозяйство в упадок, большие способности и умение обращаться с людьми, чтобы управлять массой служащих и работников, множеством предприятий, сердечность и справедливость, чтобы быть любимым всеми – администраторами, слугами, крестьянами и фабричными рабочими.

Видя, за что отец Стефы выше всего ценит Вальдемара, пан Мачей исполнился симпатии к пану Рудецкому и уважения к его уму.

Вальдемар пользовался почетом и всеобщим уважением, и отсветы этого блеска ложились и на Стефу. Ее любили за то, что она была невестой майората, но еще и за ее умение завоевывать симпатии.

На волчью облаву приехали и несколько соседей Вальдемара, бывших с ним в близких отношениях. Все они были уже знакомы со Стефой, но теперь, видя ее в роли невесты майората, стали ее почитателями.

В глембовическом замке царили ничем не омраченные веселье и счастье, тем более возносившее Стефу на седьмое небо, что она делила чувства с любимым, сопровождавшим ее неотлучно.

Гости и хозяин играли в теннис в крытом зале рядом с конюшнями, катались в парке с горок на санках под звуки оркестра, а самые смелые, надев коньки, отправлялись на реку, которая уже начинала потихоньку подтачивать лед, ища избавления от навязанного морозами панциря. Стефа играла с Вальдемаром на бильярде, они вели бесконечные разговоры. Ее дерзкий, интеллигентный ум развивался в серьезных беседах с любимым. Они часто сидели в библиотеке или читальне, где Стефа играла Бетховена, а Вальдемар, откинувшись в кресле, любовался ее четким и чистым профилем камеи.

Иногда он играл ей на органе. Тогда в воображении Стефы возникал образ его бабушки Габриэлы, сидящей за клавишами этого готического инструмента, заплаканную, с раненой навсегда душой… а потом – образ ее собственной бабушки, Рембовской, ставшей женой и матерью, но до самой смерти страдавшей от сердечной раны.

Иногда Стефа играла в своем зеркальном будуаре на пианино. Этот прекрасный инструмент был свадебным подарком матери майората от пана Мачея. Стефа погружалась в созданные ее фантазией картины будущего счастья. Она жила в непреходящем упоении. Каждое слово, каждая ласка нареченного отзывались в ее душе.

Оба любили навещать портретную галерею, хотя она чуточку дышала на них холодом и наводила на Стефу смутный страх. К истории бабушки Габриэлы они никогда больше не возвращались.

Что их охватывала поистине детская веселость. Тогда Стефа любила посещать зимний сад и зал пальм, а порой Вальдемар в оружейной рассказывал ей историю каждого меча, копья, доспеха. В охотничьем зале Стефу почтительно приветствовал негр, уже смекнувший своей курчавой головой, что это его будущая хозяйка. Майората он считал чем-то вроде полубога, и часть этих чувств, часть восторженного поклонения изливал на Стефу.

Конюшни они тоже часто навещали. Однажды Стефа в сопровождении Вальдемара проехалась по парку верхом на Аполлоне. Вальдемар следил за каждым шагом, каждым движением своего верхового коня, готовый даже при необходимости выстрелить ему в лоб, угрожай Стефе опасность. Вальдемар любил невесту без памяти, окружая ее подлинным нимбом счастья.

Стефа занималась и приютом, близко познакомившись со многими детьми. Приходила в школу поприсутствовать на уроках и гимнастических играх детей в специальном зале. Посетила больницу в соседнем фольварке Ромны и приют для стариков, прозванный Вальдемаром «дворцом инвалидов». Наблюдала за учениями пожарных, сопровождала жениха при ежемесячной раздаче слугам книжек из народной читальни рядом со школой. Вальдемар познакомил ее с работой сберегательной кассы; которую он завел для работавших у него, и сам управлял ею. Стефа побывала и в большом здании Народного дома, где была устроена баня, а в большой зале, украшенной в закопанском стиле, слуги и работники здесь собирались потанцевать или порой даже разыграть своими силами пьесу. Все это было устроено Вальдемаром. Десять лет назад, став майоратом, он учился еще в университете, но тем не менее развернул энергичную деятельность. Отдавал приказы, которые надлежало выполнять немедленно. И потом, обучаясь в сельскохозяйственном училище, странствуя по свету, он не забывал о Глембовичах. У него рождались все новые идеи, он неожиданно появлялся в своих имениях, вносил что-то новое, проверял прилежание управителей и, метеором блеснув в Глембовичах, снова уносился в большой мир. Его хозяйство стало гордостью всей округи. Мотом и расточителем его называли только те, кто видел, что он тратит деньги. Вальдемар действительно тратил много и легко, но те, кто упрекал его, никогда не бывали у него и не знакомы были с его прекрасно налаженным хозяйством.

«Дельный человек, настоящий патриот и умный аристократ», – думал Рудецкий.

Такой славой Вальдемар пользовался повсеместно.

Стефа бывала с княгиней и в костеле – старушка хотела проверить насколько девушка набожна. Когда нареченные впервые пришли в костел вместе, приходской ксендз отслужил в их честь «Тебе, Боже, хвалим». Он был очень взволнован – старик радовался, что его «хлопец» наконец-то решился обзавестись семьей. Стефа ему очень понравилась.

Рядом с костелом, окруженный стеной, стоял фамильный склеп. Взволнованная Стефа горячо молилась у саркофага Габриэлы де Бурбон и Эльжбеты, матери Вальдемара. Склеп, огромное готическое здание, осененное вековыми деревьями, потряс ее, и Вальдемар не позволил невесте оставаться там долго.

Однажды майорат, войдя в часовенку, устроенную в угловой башне, застал там Стефу. Она стояла, задумчиво глядя на великолепное изображение Христа из слоновой кости, распятого на дубовом кресте. Небольшая часовенка тоже была в готическом стиле, выложенная серым мрамором, с темным полом из венецианской мозаики, она производила строгое и серьезное впечатление. Под сводом висел тяжелый оксидированный жирандоль. Там стояли две мраморные скамьи, резная скамеечка для коленопреклонений и небольшой орган. Алтарь был из оксидированного серебра. Пожалуй, часовня выглядела даже сурово. Рядом с распятием на темно-алом сукне сверкали дары рода Михоровских. Особенно выделялось сердце из бриллиантов и рубинов, пожертвованное несчастливой бабушкой Вальдемара.

Стефа мысленно возлагала к распятию собственное сердце, переполненное благодарностью и пылкими чувствами. Она обращала к Распятому свои молитвы, и просьбы, веру в будущее. Увидев ее, коленопреклоненную, Вальдемар опустился на колени рядом с ней и взял за руку. Они взглянули друг на друга. Разноцветные стекла витражей отбрасывали на них таинственные тени. Стефа прильнула к жениху и прошептала, указывая взглядом на распятие:

– Он нас благословляет.

Вальдемар прижался губами к ее волосам:

– А помнишь наш разговор в коридоре рядом с той картиной, где изображена Магдалина? Тогда ты сулила мне… некие печали. Но видишь, единственная, я вырвал у мира мое счастье и принес к себе в гнездо. Как я и предсказывал, кончилось Аустерлицем!

Стефа вздрогнула.

– Что с тобой, единственная? – спросил Вальдемар, обеспокоенный выражением ее изменившегося лица.

Из-за стен донесся глухой, басистый перезвон костельных колоколов.

Неприятное ощущение пронзило Вальдемара.

– Что с тобой? – повторил он тихо.

– Нет, ничего… Давай прочитаем «Ангела Господня»…

XXI

– Я покажу тебе что-то, чего ты еще не видела, – с таинственным выражением лица сказала старая княгиня, взяв Стефу за руку.

Когда они вошли в обширную, сводчатую комнату, где Стефа никогда прежде не бывала, девушка удивилась. Там стояли две старинных кровати, к которым вели ступеньки, – палисандровые ложа, богато украшенные бронзой. Над ними тяжелыми складками вздымался балдахин из парчи, увенчанный гербом Михоровских и княжеской шапкой. Темно-алая с золотом комната, кроме кроватей, не имела почти никакой мебели, кроме самой необходимой. Огромная лампа из алого хрусталя, оправленная в бронзу, служила завершающим штрихом в картине удивительного величия. Мягкий ковер совершенно глушил шаги. Тяжелые портьеры из темно-красного бархата, украшенные кремовыми кружевами, поддерживали полумрак и суровую пышность, главные признаки этой комнаты, высокомерной в своей гордости, как старые портреты или начертанные на пергаменте манускрипты.

Сжав руку Стефы, княгиня сказала полушепотом:

– Это замковая спальня. Здесь появились на свет все Михоровские, и твой жених.

Стефа ощутила легкую дрожь. Княгиня шептала:

– О, у этой комнаты великая история! Много рассказали бы эти стены, умей они говорить. Много здесь прозвучало и печальных, и радостных вздохов. Один Бог ведает, сколько слез пролито на золотую парчу. Здесь хватало драм и горя, – а вот счастья эти стены видели так мало… Вальдемар был прав: род наш не может похвастаться, что предки наши были счастливы…

Княгиня шагнула вперед и остановилась, печально кивая, словно над могилой:

– Печальная семейная хроника, трагическая комната, хоть никто в ней и не умер – так уж случалось, что каждого перед смертью что-то прогоняло из этих стен. Удивительно даже… И Мачей по своей охоте покинул эти стены. Его жена умерла за границей, моя Эльзуня тоже, а зять Януш – в Белочеркасске. В этой комнате впервые видели наш мир новорожденные, значит, она должна быть веселой, а не исполнена печали…

Внезапно княгиня схватила Стефу за руку:

– Я не должна была тебе все это говорить, пугать тебя… Но кто знает, вдруг именно тебе предначертано внести сюда иной дух, быть может, именно ваше счастье снимет проклятье! Дай-то Бог! – старушка пошла к двери, шепча: – Сколько слез пролито, сколько слез., и моей Эльзуни тоже…

Стефа испуганно окинула взглядом комнату и поспешила следом за княгиней. Они прошли обширной гардеробной, миновали ванную, блестевшую мрамором; в туалетной комнате, уставленной шкафами, княгиня отперла висевшим у нее на цепочке ключиком дверцы одного из них, помещенного в нише. Это оказался не шкаф, а вход в небольшую комнату, обитую дубовыми досками. Даже потолок был дубовым, и пол тоже. На полу стояли огромные окованные сундуки. Два зарешеченных оконца, маленькие и узкие, почти не пропускали внутрь света. Княгиня нажала кнопку, и под потолком вспыхнули две шарообразных электрических лампы. Старушка подошла к небольшому железному шкафу, замурованному в стену, открыла его и стала выкладывать на стол коробочки разной величины, обтянутые бархатом и сафьяном. Стефа удивленно разглядывала их.

– Хочу показать тебе родовые драгоценности Михоровских, – пояснила княгиня. – Вальди, став майоратом, поручил мне опеку над ними до тех пор, пока не женится. Я стираю с них пыль, иногда вместе с Ритой или Добжисей. Теперь Вальдемар поручает все это твоим заботам. Эти самоцветы украшали весьма гордые головы, теперь украсят… прекрасную.

Стефа отшатнулась, схватила княгиню за руку:

– Нет, бабушка, спрячьте все это! Это не для меня! Старушка взглянула на нее с любопытством:

– Как это – не для тебя? Ты будешь женой и майоратшей, это – твоя собственность, Я пока только показываю, а он сам осыплет тебя этим.

Из открытых коробочек брызнул сноп разноцветных искр, на столе засверкала многоцветная радуга.

Стефа увидела прекрасные бриллиантовые диадемы, колье, браслеты, серьги, серые и розовые жемчужины. Перед глазами ее сверкали кроваво-знаменитые рубины Михоровских, светились зеленым изумруды, таинственно поблескивали сапфиры, бледно-зеленым и розовым отсвечивали опалы. Золотые цепочки, старинные застежки и пряжки, перстни, усеянные драгоценными камнями ленты – все это излучало снопы ослепительного пламени, целое море искр, блистали потоки зачарованных огней.

Удивительная это была картина – большой стол, усыпанный драгоценностями, и рядом, в кресле – величественная, гордая старуха, в задумчивости склонившая голову на руку. И рядом – молодая, прекрасная девушка, с легкой тревогой глядевшая на сокровища, о которых минуту назад и понятия не имела.

Глаза Стефы были печальными. Кто носил эти сокровища? Какова их история? Чего они видели больше, слез или улыбок?

Княгиня, словно ей вдруг пришла в голову та же мысль, стала перебирать коробочки. Ее белые длинные пальцы прикасались к колье, диадемам, скользили по жемчужным ожерельям. Она тихо сказала:

– Эту диадему из жемчугов и бриллиантов получила в подарок от мужа прабабушка Мачея, Анна Конецпольская, жена воеводы Мазовецкого. Воевода купил эту диадему в Париже за сказочные деньги. Это колье из рубинов больше всего любила знатная мадьярка из рода графов Эстергази. Очень красивая брюнетка, так любила наряды и драгоценности… Только сердце у нее было из камня. Хотела разводиться с мужем, до скандала, правда, не дошло, но жизнь их с тех пор была адом. Смотри, эти бриллианты с изумрудами больше всего любила надевать моя Эльзуня. Как они ей шли! Помню, в Вене, на балу в итальянском посольстве… Она была тогда в расцвете красоты, а через пару лет умерла…

Княгиня тяжко вздохнула.

Взяла колье из бриллиантов и опалов в оправе прекрасной работы:

– Его привезла с собой герцогиня де Бурбон, Габриэла. Говорят, будто опалы приносят владельцу несчастье. Может, это и суеверие, но в данном случае так и сталось. Это колье отец подарил ей, когда она впервые выехала в свет. Ты знаешь ее историю, она была счастлива всего два месяца, когда познакомилась с Гвидо, все кончилось… Его фотографию она всегда носила с собой, уступив ее предсмертным мольбам, я положила ее к ней в гроб, на грудь… прикрыла цветами… Несчастная мученица!

Стефа опустилась на колени рядом с княгиней, прижалась щекой к ее рукам. Глаза у нее разболелись от сверкания драгоценностей, временами легкий трепет сотрясал тело.

Княгиня склонилась над ней:

– Твоя бабушка тоже была несчастная… тяжкая выпала ей доля…

Стефа подняла на нее глаза, прошептала жалобно:

– Она не знала, что он продолжал любить ее. Жила и умерла, разуверившись в его чувствах. Это страшнее всего!

– Да, Мачей никогда больше не был счастлив… Совесть ужасно мучила его. Потом жизнь залечила рану, появились дети, внуки… он многое забыл. Но сохранил миниатюру с ее изображением, ты видела сама. Время, дитя мое, словно безжалостный резец, изменяя лик земли, изменяет и душу человека. Он все забыл! Быть может, зря… Ты напомнила ему ее, и его ужасно потрясла ее смерть…

– Если б она о том знала, ей легче было бы умирать, – шепнула Стефа.

Они умолкли. Только самоцветы перемигивались разноцветными искорками, словно глумясь над людскими печалями и несчастьями, как бы принижавшими красоту камней. Самоцветы, вызывающие, гордые, холодно и язвительно рассыпали фонтаны радужных искр.

Княгиня очнулась. Медленно взяла со стола диадему с бриллиантами и жемчугами, возложила ее на голову Стефы. Огромные бриллианты засияли в пышных, шелковистых волосах девушки. Казалось, ее увенчали королевской короной. Стефа улыбнулась княгине, глаза ее искрились, от нее веяло расцветшей юностью, и детской наивностью, и величием принцессы. Она была столь прекрасна, что княгиня, изумленно откинувшись на спинку кресла, любовалась ею, словно картиной старого мастера.

– Как ты очаровательна! Откуда в тебе столько красоты?

Стефа рассмеялась:

– Так уж вышло, бабушка…

В дверь постучали. Княгиня резко спросила:

– Кто там?

– Я, Вальдемар.

Старушка быстро встала и подошла к двери. Майорат сказал, входя:

– Дорогие дамы, я ищу вас по всему замку. Вы хорошо спрятались, однако я…

Он умолк, увидев Стефу в бриллиантовой диадеме. В глазах у него сверкнуло восхищение, торжество, радость. Он подошел к ней и взял в ладони ее руку:

– Чудо мое, как ты прекрасна!

– Правда, бриллианты ей идут? – подхватила княгиня.

– Божественно! – сказал Вальдемар. – Я хотел бы, чтобы тебя сейчас видели все… – он поколебался и закончил: – все, кто тебе завидует.

– А не похожа я на переодетую Золушку? – спросила Стефа с долей кокетства.

Княгиня рассмеялась. Вальдемар поцеловал Стефе руку:

– Ты похожа на королеву, недостает только соответствующего платья, колец-сережек, ну… и горностаевой мантии. Когда я одену тебя так, ты завоюешь весь мир!

– Но прежде всего – короля! – подхватила Стефа, открыто глядя на него.

– Сорванец! – погрозила ей шутливо княгиня.

– Короля ты очаровала в скромном платьице и с кораллами на шее, которые ему дороже всех этих сокровищ из пещеры Али-Бабы, – сказал Вальдемар, указывая на драгоценности.

Потом взял прекрасную ленту с большими рубинами в центре и бриллиантовыми звездами, сам возложил ее на голову невесте, сняв предварительно диадему:

– Чарующе!

Она весело рассмеялась. Княгиня подавала Вальдемару все новые драгоценности, а он украшал ими Стефу.

Девушка, увидев себя в зеркале, поразилась собственной красоте. Восхищенный Вальдемар пожирал взглядом любимую, радуясь, что родовые драгоценности послужили ей прекрасной оправой.

Он сам выбрал двойное жемчужное ожерелье с маленькой застежкой, усыпанной бриллиантами, улыбаясь, застегнул на шее Стефы. Жемчужины блистали на бледно-лиловой шелковой блузке, словно капли росы на изящных ирисах.

– Пусть они на шее и останутся, – сказал Вальдемар, целуя руку зарумянившейся Стефе. – Мой первый подарок после кольца.

– Первый? Вы уже и раньше делали мне подарки! – возразила Стефа.

– Все равно, это мой первый подарок из фамильной сокровищницы, – сказал майорат.

Она поблагодарила его улыбкой. Вальдемар нежно обнял ее и притянул к себе, прильнул губами к ее губам.

Стефа замерла. Вальдемар тут же отпустил ее. Девушка глянула на княгиню, но старушка с преувеличенным вниманием перебирала драгоценности.

Вальдемар хлопнул себя по лбу:

– Ах, я и забыл! Приехал Морикони, и я пошел искать вас, но, увидев тебя, чудо мое, обо всем забыл…

Они втроем принялись собирать драгоценности и закрывать коробочки.

Когда Стефа с княгиней и майорат появились в зале, к ним подошел граф Морикони, высокий мужчина со светлыми бакенбардами и прической на прямой пробор, отчего лицо его выглядело словно бы разъятым на две половинки, которые скрепляло пенсне в золотой оправе. Он приветствовал тещу и учтиво поклонился Стефе.

Она грациозно подала ему руку, с некоторым холодком, что придавало ей элегантность и независимость.

Граф, глядя на нее удивленно, чуть смешался, но тут же поднес к губам ее руку и галантно промолвил:

– Желаю всех благ… и примите мои поздравления, хотя они должны быть сделаны главным образом майорату, которому, я сказал бы, повезло.

– Спасибо, – просто ответила Стефа и отошла к его жене, панне Рите и Трестке.

Морикони смотрел на нее с возраставшим удивлением. Ее красота, изящество, голос, каждое движение начинали восхищать его. Стефа предстала перед ним в совершенно ином свете.

«Quelle noble fille! quelle enchante resse»[97]97
  Как она благородна и очаровательна! (франц.).


[Закрыть] – повторил он мысленно, не веря собственным глазам.

На пана Рудецкого он тоже поглядывал удивленно. Людей его уровня граф считал похожими на неуклюжих слонов, но перед собой он увидел вполне светского человека и только крутил головой, словно подозревая, что пан Рудецкий попросту переодетый и загримированный актер.

За обедом место Стефы оказалось прямо напротив графа, и его выпуклые голубые глаза неустанно впивались в нее из-за стекол пенсне, словно два буравчика. Разговор за столом шел оживленный, легкий. Стефа говорила много и охотно, слова ее звучали свободно и живо. Восхищение графа было безграничным – сущая патрицианка!

Вальдемар видел в глазах Морикони это удивление и, крайне довольный тем, как Стефа держалась, нарочно вел разговор так, чтобы Стефе пришлось говорить как можно больше. Не сомневался, что она с честью выйдет из любого сложного положения. Он уже не раз подвергал ее разного рода испытаниям и убедился, что она обладает острым умом, чувством юмора и тактичностью.

Когда подали последнее блюдо, Трестка сказал, обращаясь ко всем сразу с таким видом, словно мысль эта буквально сейчас пришла ему в голову:

– Сильнейший порок нашего времени – это флирт. Будь у него голова, я бы его, заклятого врага моего, гильотинировал!

Панна Рита засмеялась:

– Однако ж вы не сторонитесь вашего заклятого врага…

– Я? Вы шутите! Докажите!

– Ну, доказательства наверняка остались за границей…

– А что, вам собирали сведения обо мне?

Все рассмеялись. Рита пожала плечами:

– О, меня ваше поведение не интересовало! Я всего лишь встаю на защиту флирта.

– Потому что вы его обожаете.

– Попросту люблю.

– Зловредный сорняк, порожденный каким-нибудь демоном…

– И перенесенный к нам наверняка из дворца французских Людовиков, – весело подхватила Стефа. – Скорее всего, его изобрели именно там…

– Напудренные головы маркизов и виконтов, – закончил Вальдемар.

– Или уличные цветочницы и разносчики газет, – махнул рукой Трестка.

– Ну что вы! – запротестовала Стефа. – Флирт родился в салонах, а не на улицах!

Граф Морикони, бросив на нее быстрый взгляд, склонился над столом и спросил:

– Значит, вы считаете, что флирт – достижение цивилизации?

– Отчасти – да.

– А на каком основании?

– Потому что простые люди не знают флирта – ни по названию, ни по сути. У них нет времени оттачивать искусство флирта, они бы попросту не сумели овладеть им.

– Почему? И у крестьян встречается нечто похожее на флирт.

– Но не в деталях.

– Но похожее.

– Но не то, что подразумевается под этим у нас.

– Но лежащая в основе идея – та же самая, – упрямился граф.

Стефа не уступала:

– Пан граф, и дикая лесная роза – тоже роза, но если сравнить ее с оранжерейной – какое отличие в цветах, аромате и породе! Потому я и утверждаю, что простые люди радуются жизни и берут от нее свое гораздо откровеннее, чем более интеллигентные круги, но не обладают салонными манерами. Их этика своеобразна, только им присуща, и это отличает их от тех, кто обладает светскими манерами.

Она говорила свободно, легко, звучно. Граф внимательно смотрел на нее, чуть прищурившись. Вмешался Трестка:

– Все наши светские манеры проигрывают перед простотой души, которой у нас нет, а у крестьян есть. По крайней мере в сфере эротических отношений вы не встретите лжи, уверток, умильных физиономий, им неведомо, что значит делать глазки.

– Трестку что-то гнетет, быть может, ревность, – сказал майорат.

– Я всего лишь говорю, что эти черты – их достоинство, а не порок.

– Господи, а кто называет это их пороком? – удивилась Стефа.

Морикони выручил Трестку:

– Вы, поскольку вы считаете простоту души недостатком культуры.

– Вы плохо меня поняли, граф. Цивилизованность не уничтожает души – всего лишь приглушает ее до определенной степени, смягчая шероховатости.

Граф пригладил бакенбарды:

– Предположим… Однако и простолюдины не находятся совершенно вне пределов цивилизации.

– О да! Но они едва соприкасаются с ней.

– А мы?

– Мы уже одеты в одежды цивилизации.

– Скорее это не одежда, а маскарадный костюм. Или декорация, – бросил Трестка.

– Бывает и так! Те, для кого цивилизация – лишь внешнее украшение, носят ее, как пышный султан, на виду, для всеобщего обозрения, а в действительности сплошь и рядом – первобытные создания. Но такой макиавеллизм в ходу исключительно в высших сферах. Низкие круги называют такое совершенно по-иному. Так и то, что мы называем флиртом, у них именуется…

– Топтать дорожку, – засмеялся Вальдемар. – Ножки бить.

– Голову кружить, – добавила Стефа.

– Названия другие, но суть та же, – уперся граф.

– Земля везде одна, но на ней растут цветы самых разных оттенков, – поддержал его Трестка. – Но ведь земля-то одна! Слово «флирт» заимствовано из иностранного языка, а простонародье простыми словами выражает ту же суть.

Морикони сказал:

– Значит, вы полагаете, что именно их неразвитые мозги виновны в том, что они отторгают культуру?

– Здесь вина и самой культуры. Узость их кругозора не позволяет овладеть культурой, а культура не настолько еще совершенна, чтобы оказать на них влияние помимо их воли. Она ограничена…

– Чем?

– Кругом высших кругов, простите за каламбур. И оттуда ей трудно вырваться в иные круги, более низшие. Интеллигенция и общество – словно бы два полюса. Существуют ярко выраженные различия в умственном развитии меж высшими и низшими кругами.

– Существуют еще и сословные различия, – сказал граф, глядя в упор на нее.

Пан Рудецкий вздрогнул. Наступило молчание. Щеки Стефы зарумянились.

– Мы отклоняемся от темы, пан граф, – сказала она с бледной улыбкой.

– Нет, мы просто-напросто расширяем тему.

– Значит, вы считаете, граф, что общественная лестница и «лесенка» в уровне развития интеллекта – братья-близнецы? Я бы с этим не согласилась. Конечно, разница в умственном развитии существует, но она не является стеной, разделяющей разные классы. Гении могут рождаться и там, и здесь.

– Но не полагаете ли вы, что у высшего света гораздо больше шансов, чем у простолюдинов, порождать гениев и развивать их интеллект?

Граф произнес это со злой иронией, с физиономией сатира. Он не обращал внимания на удивленные глаза остальных и ледяной холод во взгляде Вальдемара – хотел во что бы то ни стало смутить Стефу, уязвить. Забыв, что в этом случае его противником неминуемо окажется и майорат, он язвительно спросил, растягивая слова, как истый аристократ:

– Так какой же из слоев общества вы считаете наиболее развитым умственно, этически и эстетически?