Текст книги "Приговор на брудершафт"

– Ох, смотри, сам не раскрутись! Пострадаешь ни за грош.

– Я не собираюсь лезть на рожон! Я не буду никого обвинять и не буду никому помогать. Я хочу узнать истину.

– Без всякого архивного уголовного дела могу сказать, в чем суть: если ты попал в жернова правосудия, то целым уже не выберешься. У нас не Америка, преступников суд не оправдывает.

– Вот именно! Где-то крутятся жернова правосудия, и попасть в них может любой: я, ты, Трушин, Величко. От тюрьмы да от сумы не зарекайся. Жернова крутятся, перемалывают людские судьбы, и держаться от них надо подальше. «Подальше» – это где? Где та грань, за которой тебя засосет в жернова и выплюнет лагерной трухой? Дело об изнасиловании невинной девочки – это путь к познанию истины. Я уверен, что ответы, скрытые в нем, помогут мне в дальнейшей жизни.

– Ну-ну, посмотрим, – усомнился Рог.

– Я, даже если захочу, не смогу остаться сторонним наблюдателем. Гонг пробил! Англичанка начала, теперь – мой ход. Давай оставим бесполезные споры и вспомним, когда Железная леди принесла Дело?

– В самом начале февраля, на второй или третий урок.

4

Майор милиции Вера Гавриловна Загорская была преподавателем кафедры теории государства и права. В группе Воронова она вела «Государственное право СССР и зарубежных социалистических стран». Она была женщиной среднего роста, обычного телосложения. Косметикой Вера Гавриловна не пользовалась, седину не закрашивала, отчего выглядела гораздо старше своего возраста, лет на пятьдесят. На семинарских занятиях у Веры Гавриловны царила жесткая дисциплина. После звонка слушателям категорически запрещалось разговаривать или перешептываться между собой, вставать, оборачиваться, задавать вопросы, доставать конспекты из портфелей. Если слушатель хотел что-то уточнить, то должен был дождаться специального разрешения. За любое нарушение порядка следовало незамедлительное наказание. Минут за пять до окончания урока Вера Гавриловна поднимала провинившегося и задавала вопрос по пройденной теме. Слушатель, даже подготовившийся к уроку, просто не успевал раскрыть тему и получал «неуд».

– Я вижу, – глядя в глаза нерадивому ученику, говорила Железная леди, – что вы не подготовились к уроку. Советую вам более ответственно подойти к следующему занятию.

К следующему уроку слушатель наизусть выучивал тему, и дальше события могли пойти по двум сценариям. Если Вера Гавриловна видела на лице нарушителя дисциплины искреннее раскаяние, то ставила положительную оценку. Если ей что-то не нравилось, то к первой двойке добавлялась вторая.

Железная леди не переносила запаха табака. Покуривший на перемене слушатель должен был стоять от нее на отдалении, а если подходил близко, то Вера Гавриловна морщилась и ставила в конце урока двойку. За неуважение к ней как женщине Железная леди отвечала такой строгостью, что никто не осмеливался возражать ей. Жаловаться на ее предвзятость в учебный отдел было бесполезно. Во-первых, офицеры учебного отдела всегда были на стороне преподавателей, во‐вторых, строптивому безумцу Вера Гавриловна могла устроить показательную порку. Чтобы противостоять ей, надо было выучить все государственное право на уровне кандидата юридических наук, иначе Железная леди могла запутать и выставить спорщика полным идиотом.

Словом, строгость на уроках Железной леди была такая, что, веди она занятия в первом классе начальной школы, детишки бы писались от страха.

Вера Гавриловна знала, что слушатели прозвали ее Железной леди, и втайне гордилась этим – сравнение с легендарной Маргарет Тэтчер льстило ее самолюбию.

На второй или третий урок по государственному праву Железная леди принесла пять архивных уголовных дел, преступники по которым были уже осуждены и отбывали наказание. Архивные уголовные дела были получены в качестве учебного материала в судах города Хабаровска.

– Я предлагаю желающим написать реферат по материалам дела, – сказала Железная леди. – В реферате должны быть проанализированы все права потерпевших, которые были нарушены.

Воронов тут же поднял руку. Учеба давалась Виктору легко. Он не сомневался, что сможет разобраться в правах потерпевших и дать исчерпывающий ответ. Следом за Вороновым поднял руку Андрей Рогов. Он рассчитывал на помощь соседа по комнате и ничем особенно не рисковал. Третьим вызвался написать реферат Юра Сватков. Когда он поднял руку, на лице его явно читалось: «Была не была! Один раз живем, можно рискнуть».

Два следующих уголовных дела получили слушатели, идущие на красный диплом. Они и рады бы остаться в стороне, но ничего не поделать! Пришлось поднимать руки. Отказ от написания реферата означал неуверенность в своих силах, пробелы в знаниях. Вера Гавриловна такого отношения к своему предмету не прощала.

В конце урока Железная леди сообщила, что на подготовку реферата дает неделю и разрешает на это время забрать уголовные дела с собой.

После занятий Воронов ознакомился с делом, которое ему попалось. Оно было возбуждено по части второй статьи 206 УК РСФСР – «Злостное хулиганство». Фабула дела в кратком изложении была такова: некий дебошир терроризировал соседей по подъезду. Напившись пьяным, он выбегал на лестничную клетку, громко ругался матом, стучал в двери соседей, угрожал им побоями. Летом 1980 года жилец со второго этажа открыл дебоширу дверь, потребовал прекратить бесчинства и был избит скалкой. Суд, рассмотрев материалы дела, приговорил хулигана к трем годам лишения свободы.

Пока Воронов изучал дело, Рогов удосужился открыть свое, пролистал неинтересное начало, дошел до середины, затих, а потом воскликнул:

– Ворон, мать его, ты только послушай: «Он посадил меня на колени, и я почувствовала его горячий и упругий член»!

– Чего-чего? – изумился Виктор. – Ты что читаешь?

– Показания свидетельницы Нечаевой Марины.

– Да ну на фиг, такого не может быть! Это же уголовное дело, а не порнографический рассказ.

– На, сам посмотри, – Рогов протянул приятелю папку.

Воронов взглянул на обложку: «Уголовное дело № 5616, по обвинению Долматова Алексея Петровича по ч. 3 ст. 117 УК РСФСР. Начато: 10 сентября 1979 года. Окончено: 10 декабря 1979 года».

– Читай с середины, – посоветовал Рогов. – Начало и конец изложены сухим казенным языком.

Виктор изучал дело до глубокой ночи. Прочел его от корки до корки и пришел к выводу, что обвиняемого подставили и сидит он ни за что.

На другой день Дело пошло по рукам. Вначале его читали приятели Воронова и Рогова, потом одногруппники, потом Дело пошло гулять по этажу и к концу недели, когда надо было готовить реферат, Рогов с трудом его отыскал.

У Дела по обвинению Долматова была одна особенность. В конце сентября его расследованием занялся следователь прокуратуры Индустриального района Буглеев. По необъяснимым причинам Буглеев показания свидетельниц и потерпевшей изложил так натуралистически, что они превратились из официальных документов в эротическую повесть о сексуальных оргиях в квартире сестер Дерябиных. После чтения этого Дела в группе Воронова периодически вспыхивали споры: законно ли осужден Долматов или он сидит по сфальсифицированному обвинению.

Воронов считал, что Долматов не виновен, его оппоненты придерживались противоположного мнения. Примерно трети одногруппников было безразлично, законно или незаконно осудили морячка. У них в памяти остались только подробнейшим образом расписанные эротические сцены и мысли некоторых девушек. «Дерябина Екатерина сказала, что у нее сегодня болит голова, и предложила мне заняться сексом с ее знакомым. Я подумала, почему бы нет, и стала раздеваться».

В деле был любопытный документ: «Постановление о прекращении уголовного дела в части предъявленного обвинения». Прокурор Индустриального района, проверив дело, своим постановлением прекратил уголовное преследование Долматова по ст. 120 УК РСФСР за совершение им развратных действий в отношении несовершеннолетней Дерябиной Елены.

– Если бы прокурор этого не сделал, то за развратные действия надо было бы привлекать и сестру потерпевшей, и ее подругу Нечаеву, – высказал мнение Воронов. – Они виноваты в развратных действиях не меньше морячка.

– Да ну, – усомнился Вождь, – девки-то тут при чем?

– Если бы Дерябина Екатерина позаботилась о нравственном облике несовершеннолетней сестры, то она бы выгнала ее из спальни, а она промолчала. Смотри, сестренка, учись!

Всю неделю, пока Дело было у Рогова, в группе шли яростные споры о законности приговора. В один из дней англичанка на перемене подошла к классу как раз в тот момент, когда Воронов отстаивал свою правоту. Виктор был уверен: она через открытую дверь слышала окончание его монолога и испугалась, что история восьмилетней давности выплыла наружу.

Наступил день защиты рефератов. Первым вызвался Воронов. Он вышел к доске и бойко зачитал все мыслимые права, которые нарушил дебошир. В своем ответе Воронов проанализировал не только права потерпевшего, но и всех жильцов подъезда, пострадавших от бесчинств хулигана. Железная леди была довольна.

– Воронов, я вижу, вы добросовестно подошли к изучению Дела.

Рука Веры Гавриловны двинулась к классному журналу – поставить Воронову оценку «отлично». Виктор, вместо того чтобы торжествовать, вполголоса сказал:

– Я тщательно изучил Дело, а вот следователь, который его расследовал, подошел к своим обязанностям спустя рукава, халатно.

Железная леди замерла и побледнела. Со стороны могло показаться, что Воронов обвинил в халатном отношении в расследовании Дела лично ее, а не следователя Кировского РОВД. В классе повисла мертвая тишина. Вождь, описывая этот момент, сказал: «Если бы мне на голову ворона села и стала в черепе дырку долбить, я бы не пошевелился». Несколько секунд Железная леди молчала, потом сказала с неприкрытой угрозой в голосе:

– Потрудитесь объяснить ваше дерзкое заявление. Вы еще не начали изучать профильные предметы, а уже даете оценку действиям должностных лиц. Слушаю вас, Воронов!

Воронов был готов ответить за свои слова. Он знал, как Железная леди отреагирует на его выпад в отношении коллег. Воронов спокойно подошел к учительскому столу, взял уголовное дело, нашел нужную закладку.

– Фамилия обвиняемого Пушкарев. В одном подъезде с ним, в 32-й квартире, жил помощник прокурора Центрального района Козловский. Зачитаю его показания: «В мае месяце, число точно не помню, я беседовал с Пушкаревым, и он клятвенно пообещал прекратить хулиганские выходки, вести себя примерно, спиртным не злоупотреблять. Я поверил ему, но, как оказалось, Пушкарев только готовился к решающему штурму. В июне он три дня подряд напивался до невменяемого состояния, стучал во все двери подряд, выражался громкой нецензурной бранью. Из моей соседки, семидесятилетней старушки, он пообещал «выбить пыль». Мне через дверь кричал на весь подъезд: «Выходи, сволочь, я тебе глаз выколю. Будешь, как циклоп, одной фарой светить». Ни на какие замечания Пушкарев не реагировал».

Воронов закрыл уголовное дело.

– Пушкарев прекрасно знал, что Козловский – должностное лицо, сотрудник прокуратуры. Он угрожает прокурору причинением тяжких телесных повреждений, но следователь не дает этому никакой правовой оценки.

Вера Гавриловна с облегчением выдохнула:

– Виктор, вы не правы.

Приятели Воронова вытаращили глаза. Оказывается, Железная леди знала слушателей по именам! В ее устах имя слушателя означало высшую похвалу, которой только может быть удостоен ученик.

– Дебошир угрожает Козловскому не как прокурору, а как жильцу подъезда. В его действиях нет угрозы должностному лицу. Я не возьмусь квалифицировать действия Пушкарева с точки зрения уголовного права и предлагаю оставить этот вопрос до следующего семинарского занятия.

Следующим защищал реферат Рогов. Железная леди почти не слушала его, перелистывала дело по обвинению Пушкарева, смотрела, в каких местах Воронов оставил закладки. Сватков при ответе пару раз сбился, но Вера Гавриловна не стала делать ему замечания. Защиту реферата Вороновым Железная леди оценила на «отлично».

Чтобы разрешить спор, на следующий урок она пригласила преподавателя с кафедры уголовного права, бывшего следователя. Он разъяснил, что в действиях Пушкарева по отношению к прокурору нет состава преступления. В конце своего выступления преподаватель сказал:

– Я бы на месте следователя вынес суждение, подстраховался. Но в этом конкретном деле прокурор последовательно дает показания, что Пушкарев – обычный хулиган и выходки его не связаны с работой Козловского в прокуратуре.

Получилась патовая ситуация – частично Воронов оказался прав. Чтобы не поставить Веру Гавриловну в затруднительное положение, Виктор посмотрел в свои записи и виновато сказал:

– Действительно, Козловский в собственноручно изложенных показаниях говорит, что слова «прокурор» Пушкарев ни разу не произнес. Каюсь, не обратил на это внимания. Впредь буду более тщательно изучать показания свидетелей.

С этого дня Воронов стал любимчиком Железной леди. Она прощала ему и запах табака, и мелкие погрешности при ответе. Но, самое главное, Виктор сумел отвести излишнее внимание преподавателя к делу об изнасиловании несовершеннолетней Дерябиной. После доклада Рогова дело по обвинению Долматова было возвращено в архив кафедры теории государства и права. Для составления реферата в другие группы оно не попало.

…Припомнив обстоятельства, при которых в первый раз увидел Дело, Воронов сказал:

– В следующий раз Железная леди достанет его из архива только на будущий год. Я не могу столько ждать. Мне оно нужно сейчас.

– Забудь ты об этом Деле! – посоветовал Рогов.

– Не могу. Пока я не выясню все, не успокоюсь. Лучше посоветуй, как его можно украсть с кафедры? Я знаю, где оно хранится, но не пойму, как попасть в архив.

– Ты серьезно решил украсть Дело? Это англичанка тебя так завела?

– Все вместе.

– Сам ты Дело не украдешь. Ты дверь в архив не откроешь. Но я знаю человека, который может это сделать.

– Кто такой? Наш, со школы?

– Лебедь.

– Да ну к черту! Какой из Лебедя вор, – отмел предложение Виктор. – Он спалится и нас за собой потянет.

– Не спеши! – возразил приятель. – Если он попадется, ему и отвечать. Нас он к краже не притянет. Мы всегда сможем возразить: зачем нам архивное дело, если мы по нему реферат уже написали? Тем более что с Лебедем буду говорить я, а не ты.

– Не потянет он, – упорствовал Воронов.

– Послушай, как было дело. Лебедь угостил меня яблоком. Я удивился, говорю: «Ты разбогател? Еще вчера последний хрен без соли доедал, а сегодня уже яблоками угощаешь?» Лебедь был поддатый, похвалился, что у него есть ключ, которым можно открыть все врезные замки с горизонтальным расположением замочной скважины. Простенькие замочки, не навороченные. На кафедре теории государства и права именно такие замки. В это воскресенье их группа в караул заступает. Если сторгуемся с Лебедем, он достанет тебе Дело.

Воронов подумал и решил:

– Поговори с ним, хуже не будет.

5

Алексей Лебедев во всех отношениях был уникальным парнем. Ему было двадцать шесть лет, чем он занимался до поступления в школу, Лебедев не рассказывал, но по нему чувствовалось, что он сменил множество профессий и нигде не смог реализовать себя. Сразу же после поступления Лебедев стал жаловаться одногруппникам на состояние здоровья. Не обращаясь в санчасть, он диагностировал у себя вегетососудистую дистонию, эрозию желудка и начальную форму астмы. Его стоны так надоели парням, что однажды сосед по комнате не выдержал и со злостью сказал:

– Тебя послушать, ты давно сдохнуть должен, а ты живешь! Объясни, ради бога, как ты военно-врачебную комиссию-то прошел? Я перед поступлением трижды ее проходил, и каждый раз врачи что-то находили: то сердце не так стучит, то левый глаз косит. Если у меня, совершенно здорового мужика, врачи находили изъяны, то тебя они должны были отправить в дом инвалидов, а ты в школу поступил!

Лебедев на какое-то время перестал жаловаться на больное сердце, потом опять взялся за свое.

Но не здоровье Лебедева было главной его изюминкой, а финансовое положение. Отслужив в армии, Лебедев женился, завел двоих детей. Перед поступлением развелся и стал выплачивать алименты. По закону с него должны были высчитывать 33 процента от всех видов заработка, но не менее 20 рублей на ребенка. Лебедев получал стипендию в размере 40 рублей 80 копеек. Итого, за вычетом алиментов, на руки он получал всего 80 копеек. Из этой суммы выплачивал комсомольские взносы – 10 копеек. Оставшиеся 70 копеек составляли его месячный бюджет.

Теоретически на эту сумму можно было прожить. Слушатели, получавшие стипендию, находились на полном государственном обеспечении. Им было положено трехразовое питание, форменное обмундирование и бесплатное проживание в общежитии. С питанием проблем не было. В школе повара готовили однообразно, зато вкусно и питательно. При желании можно было съесть две порции или даже три. За количеством тарелок на раздаче повара не следили.

Форменное обмундирование выдавали в полном объеме, включая трусы, майки и казарменные тапочки. Если ходить только в форме, то об одежде можно было не беспокоиться. Конечно, вечером в общежитии разгуливать вместо трико в форменных брюках было неудобно, но если другой одежды нет, то и так сойдет.

Хуже было с предметами гигиены. Старшина курса выдавал всем желающим «собачье» мыло, изготовленное из смеси хозяйственного мыла и еще бог знает чего. Использовать «собачье» мыло в душе было нельзя: от него оставался неприятный запах. Для стирки вещей оно годилось, а вот для личной гигиены – нет. Опять-таки если наплевать на неприятный запах, то можно и «собачьим» мылом умываться. С гигиеной полости рта было сложнее. Ни зубной пасты, ни зубных щеток государство не выдавало. Самая дешевая зубная паста – «Мятная» – стоила 32 копейки, что составляло почти половину дохода Лебедева. Еще хуже было с бритвенными принадлежностями. Пачка нержавеющих лезвий «Спутник» стоила рубль. В пачке 10 штук, но их надолго не хватало. Они быстро затуплялись и начинали царапать кожу.

Согласно «Правилам внутреннего распорядка» слушатель Дальневосточной высшей школы МВД СССР обязан был иметь опрятный внешний вид: аккуратно подстрижен, гладко выбрит. С нечищеными зубами ходить было можно, а вот со щетиной – нет. За неопрятный внешний вид могли отчислить. Стрижка и бритье опровергали теорию жизни на 70 копеек в пух и прах.

Но и это еще не все! Школа, хоть среднеобразовательная, хоть высшая – это учебное заведение. Без тетрадей для конспектов и авторучки никак не обойтись. Общая тетрадь стоила 44 копейки, более половины месячного бюджета Лебедева. Тетрадей требовалось минимум по одной на каждый предмет. А предметов было… В быту Алексей Лебедев не был аскетом – он курил, не отказывался сброситься на пиво или вино. Пачка самых дешевых сигарет пробивала его бюджет до самого дна, но Лебедев не выглядел опустившимся человеком. Как это ему удавалось?

Лебедев поступил в школу, имея небольшой денежный запас. В начале октября, после окончания сельхозработ, слушатели возвратились на место постоянной дислокации, приступили к занятиям. Лебедев, прекрасно оценивая свои небольшие финансовые возможности, стал искать подработку и быстро нашел. Он начал по вечерам мыть пол на крытом рынке. Руководство курса, зная о его бедственном положении, закрывало глаза на ежевечерние отлучки без увольнительной записки. За мытье полов Лебедев получал 80 рублей в месяц. После возвращения с рынка от Лебедева пахло хлоркой и хозяйственным мылом. Однокурсники терпели этот запах, а вот девушки в трамвае презрительно морщились. Но Лебедеву было наплевать: он задался целью выжить и окончить высшее учебное заведение на халяву, за государственный счет.

Как-то старик сторож, имевший за плечами не одну ходку в зону, сжалился над Лебедевым, отозвал его в сторону и сказал:

– Держи ключ-«универсал», но помни: только чуть-чуть! Здесь яблочко, там горсть орешков, но не более!

Сторож рынка считал Лебедева обычным студентом. Если бы старик знал, где он учится, то даже здороваться с ним бы не стал. Получив универсальный ключ, Лебедев спустился в подвал и открыл двери нескольких кладовых, где торговцы с рынка прятали свои товары на ночь. Предаваться греху алчности он не стал и по совету сторожа ограничился микроскопическим объемом продуктов: парой яблок, тремя грецкими орехами и горстью сухофруктов. С этого дня Лебедев не приходил в общежитие с пустыми руками. С практической точки зрения кражи продуктов нисколько не улучшали его материальное положение, но осознание того, что он может угостить друзей яблоком или семечками, тешили его самолюбие, ставили вровень с остальными слушателями.

Воронов также получал стипендию, плюс 40 рублей ежемесячно ему присылали родители. У него и Лебедева был одинаковый месячный доход – 80 рублей с копейками, но Виктор был более свободным в распоряжении средствами. Гражданскую одежду ему купили родители, так что выкраивать деньги на простенькое трико ему было не надо.

27 марта 1987 года в курилке около общежития встретились Воронов, Рогов и Лебедев. Обладатель заветного ключа уже дал согласие совершить кражу, оставалось только оговорить условия оплаты. Лебедев потребовал в обмен на Дело две бутылки водки. Воронов был согласен только на одну. У Лебедева были более сильные позиции: если сделка не состоится, он ничего не теряет, а вот Воронов оставался с пустыми руками. Компромиссное решение предложил Рогов: они дают Лебедеву две бутылки, одну из которых распивают вместе. Лебедев согласился и пообещал принести Дело утром в понедельник.

В тот же день, в пятницу, Рогов и Воронов без лишнего шума получили у одногруппника, распоряжавшегося вещевым складом курса, форменные овчинные тулупы и валенки. В шесть вечера, одетые в тулупы с погонами, перепоясанные портупеями, они прибыли к винному магазину на улице Калараша. Им повезло. В этот день магазин торговал не вином или коньяком, а именно водкой. Очередь страждущих приобрести бутылочку на выходные растянулась метров на пятьдесят и все норовила сбиться в кучу. Участковому и патрульному милиционеру с трудом удавалось поддерживать порядок. Воронов и Рогов с ходу подключились к выравниванию очереди. Участковый обрадовался их появлению, стал покрикивать на желающих пробиться без очереди:

– Соблюдаем порядок, граждане! Перед входом в магазин готовим десять рублей. Норма отпуска – одна бутылка в руки!

В восемь вечера магазин с боем закрыли. Как всегда, в последнюю минуту торговли очередь сломалась, и толпа хлынула к дверям. Участковый был начеку. Он успел захлопнуть двери изнутри магазина, а постовой милиционер и слушатели не дали их выбить. Минут через пять, матерясь и проклиная все на свете, толпа разошлась. Постовой постучался условным стуком, участковый открыл. Продавщица продала милиционерам по бутылке водки и стала собираться домой. На улице участковый сказал:

– Сегодня еще ничего, по-божески, а вот что вчера творилось – мама дорогая! Вроде бы четверг, середина недели, а народу – раза в три больше, чем сегодня. Мне пришлось по рации наряд вызывать, иначе бы двери вынесли. Вы, парни, с какого курса?

– С третьего, – непонятно для чего соврал Рогов.

Попрощавшись с участковым, Виктор с приятелем вернулись в общежитие. Водка для обмена была куплена. Оплатил ее Воронов.

Дальневосточная высшая школа МВД СССР начиналась с КПП, выходившего на улицу Волочаевскую. За КПП справа располагалось четырехэтажное общежитие первого курса. За ним, в глубь территории школы, девятиэтажка – общежитие второго и третьего курсов, далее плац с трибуной для руководства и еще одно четырехэтажное кирпичное общежитие. Слева располагались учебный и административный корпуса, соединенные надземным зимним переходом. За административным корпусом были гаражи и два кирпичных здания, построенных в прошлом веке. Между ними была встроена трехэтажная столовая. Левое старинное здание было целиком отдано факультету заочного обучения, в правом располагались преподавательские, кабинеты начальников кафедр, лаборантские. На втором этаже были бухгалтерия и касса. За этими корпусами был спорткомплекс и склады.

В дневное время территорию школы никто не охранял, если не считать наряда на КПП, но милиционеры с КПП дальше своей будки не высовывались. В вечернее время и ночью выставлялся караул: склады охранял часовой с автоматом, территорию, прилегающую к гаражам и административному зданию с бухгалтерией – часовой со штык-ножом. Как ни странно, вооруженный часовой не охранял знамя школы. Оно хранилось в дежурной части, и отдельный пост у него не выставлялся.

В воскресенье 17-я группа, в которой учился Лебедев, заступила в караул. Ночью Лебедев сменился с поста, но отдыхать не лег. Охранять административный корпус с бухгалтерией вышел его сосед по комнате.

Глухой ночью, уже под утро, Лебедев пошел на дело. Сосед заверил его, что вокруг все спокойно. Административный корпус на замок не закрывался, так как в нем были кабинеты многих начальников кафедр и они не могли договориться между собой, кто будет утром открывать входные двери. После недолгих споров начальники решили: «У нас же часовой есть, зачем с замками мудрить? Потеряет кто-нибудь ключ, будем под дверями стоять, как бедные родственники. Касса и бухгалтерия под сигнализацией, а в наши кабинеты ни один псих не полезет – там брать нечего».

Лебедев беспрепятственно прошел к преподавательской кафедре теории государства и права, открыл ее универсальным ключом. К преподавательской примыкала лаборантская, отдельного входа в коридор не имевшая. Лебедеву даже не пришлось мудрить с замком в лаборантскую – дверь была не заперта. В лаборантской вдоль стен стояли шкафы с учебными материалами, в одном из них хранились архивные уголовные дела.

Лебедев включил карманный фонарик и стал искать нужное дело по номеру. К счастью, оно оказалось почти наверху, не пришлось перебирать три десятка томов. Сверив фамилию обвиняемого, Лебедев забрал Дело, вышел в коридор, закрыл дверь в преподавательскую. Вместо караульного помещения он прошел в общежитие, спрятал Дело в шкафу и только потом вернулся к наряду. Операция по похищению архивного уголовного дела прошла без сучка, без задоринки.

Воронов до поздней ночи не находил себе места. Он бесцельно слонялся по общежитию, посмотрел телевизор, установленный в пустой просторной комнате, поболтал с приятелями. После полуночи вернулся к себе, лег на жесткую кровать, но сон не шел. Мысленно Виктор был рядом с Лебедевым, контролировал каждый его шаг. Поворочавшись на досках, Воронов лег на спину и замер, ожидая, когда сон незаметно подкрадется и время до утра пролетит, как один миг.

Рядом ворочался Рогов, кровать под ним поскрипывала, а под Вороновым – нет. В наследство от старшекурсников Виктору достался сколоченный из досок щит, по размерам соответствующий односпальной кровати. Нижними брусками щит устанавливался на металлические планки, между которыми была натянута панцирная сетка, сверху накрывался матрацем. Спать на такой жесткой кровати считалось полезным для здоровья. На ней было удобно сидеть – сетка не провисала до самого пола.

Утро понедельника наступило с крика дневального: «Подъем!»

«Если за ночь ничего не случилось, то наше мероприятие удалось», – решил Воронов.

В столовой во время завтрака он встретился глазами с Лебедевым, и тот кивком головы показал: «Дело сделано!» В приподнятом настроении Виктор пошел на занятия. Лебедев принес Дело только после обеда, в час, когда начиналась самоподготовка. Раскрыв дипломат, он вытащил толстый том:

– Оно?

Воронов спрятал Дело во встроенный одежный шкаф, достал водку:

– Когда разопьем?

Свободное время у Лебедева было только после окончания мытья полов на рынке, то есть поздно вечером. Воронова и Рогова не устраивало распитие спиртного на ночь глядя. Они предлагали выпить после уроков в субботу, но такой вариант не подходил Лебедеву – в выходные дни он тоже работал. Выход из создавшегося положения нашел практичный Лебедев.

– Ворон, одна бутылка – моя, другую мы с тобой должны распить вдвоем. Рог не является стороной в договоре, он приглашенный с твоей стороны гость. По обычаю, я тоже могу пригласить к распитию одного человека. Как ни крути, половина второй бутылки – моя. Давай разделим пузырь пополам, и делу конец!

Так и поступили. Долю Воронова перелили в трехлитровую банку, в которой заваривали чай. Початую бутылку Лебедев заткнул свернутой бумагой и унес с собой в дипломате. После его ухода Воронов достал Дело и перепрятал – сунул его в пространство между щитом на кровати и сеткой. После ужина Воронов с приятелем распили водку, переоделись в гражданскую одежду, перемахнули через забор и пошли в город – Виктору хотелось развеяться, снять стресс.

Лебедев проучился в школе до середины третьего курса. Учился бы и дальше и наверняка получил бы заветный диплом юриста-правоведа, но грянул армяно-азербайджанский конфликт, и все пошло кувырком. В конце декабря 1988 года курс Лебедева перебросили из Хабаровска в Степанакерт для поддержания общественного порядка. В Нагорном Карабахе о подработке не могло быть и речи. Лебедев продержался неделю и пошел к начальнику курса: «Помогите! Без подработки я не проживу и месяца, а командировка неизвестно когда закончится». Трушин вошел в его положение и отправил Лебедева под надуманным предлогом в расположение школы.

В апреле слушатели вернулись в Хабаровск, учебный процесс возобновился, но ненадолго. В конце мая им объявили, что в июне они вновь будут направлены в Карабах. Лебедев бросился к Трушину, но на его место уже был назначен новый начальник курса – Гарипов. Преемник Трушина не стал вникать в финансовые трудности Лебедева и ходатайствовать перед руководством школы об оставлении его в Хабаровске. За три дня до отправки в Карабах слушателей собрали в актовом зале и объявили: кто не желает ехать в командировку, должен написать заявление, которое будет приобщено к личному делу. Текст заявления был такой: «Я, фамилия, имя, отчество, отказываюсь от выполнения правительственного задания». Лебедев писать заявление не стал. Он решил, что затея с получением диплома за счет государства не удалась, и подал рапорт на увольнение. Больше о нем никто ничего не слышал.