Текст книги "Дни моей жизни"

Все наше имущество прибыло сюда в неприкосновенности, и дом обставлен очень красиво, но ничто не приносит радости в такое время, когда кровь льется как вода. Всякий раз, как к дому приближается новый гонец-кафр, мы пугаемся, не вестник ли это новой беды. Мы пошлем вам более подробное письмо с ближайшей почтой, а сейчас по уши увязли в хлопотах, приводим в порядок дом и т.д. Теперь до свидания. С наилучшими пожеланиями всем, кто остался на родине.

Ваш горячо любящий и послушный сын

Г. Райдер Хаггард»

Так прошло наше новоселье в Хиллдропе.

8 февраля, около полудня, мы снова услышали орудийную пальбу в окрестностях холма Скейнс Хоогте, примерно в одиннадцати милях от фермы. Огонь был очень сильный, полевые пушки грохотали почти беспрерывно, не умолкал и треск винтовочных выстрелов. После заката солнца все утихло. В Хиллдроп пришло несколько кафров. Они рассказали, что отряд английских солдат окружен на холме у реки Ингого; солдаты сражаются хорошо, но «оружие их утомилось». Кафры были уверены, что за ночь всех англичан перебьют.

Судя по тому, что рассказали потом уцелевшие, это было бессмысленное и безнадежное сражение. Раненые пролежали на земле всю бурную африканскую ночь – их никто не подбирал.

После победы у Ингого буры вторглись в Наталь. Однажды в ночной тишине я услышал топот множества лошадей. Отряд противника, численностью около пятисот человек, захватил и разграбил ферму нашего соседа. Буры вступили в Наталь, чтобы атаковать наши подкрепления. Мы, колонисты, увидели возможность отрезать их или, во всяком случае, нанести им большой урон, правда, с величайшим риском для себя, и собрались в Ньюкасле, чтобы сформировать отряд добровольцев. Я сильно сомневался, вступать ли мне в отряд при моих семейных обстоятельствах. Помню, как моя жена вышла в сад, где обсуждался этот вопрос, и сказала: «Не думай обо мне. Выполняй свой долг, как ты его понимаешь. Я готова ко всему».

Никогда ни одна женщина не вызывала во мне большего восхищения, чем моя жена в тот момент. Я считал и считаю ее поведение во время всех этих бурных событий почти героическим, особенно если учесть, что она ждала ребенка. Такой уж она была создана.

Эта затея, однако, кончилась ничем. Власти пронюхали про наши планы, и, насколько я помню, прибыл мой друг, окружной начальник Бьюмонт, с посланием губернатора. Губернатор строго-настрого запретил нам атаковать буров и предупредил, что, если мы ослушаемся и все-таки нападем на буров, правительство от нас откажется. Наших раненых не станут подбирать; если буры расстреляют кого-нибудь из пленных, правительство не заявит протеста. Миссия Бьюмонта была весьма странная, но в те дни британский лев был очень смирным животным и хвост свой прятал между ног. К тому же власти, естественно, стремились предотвратить распространение войны на гражданское население. Так из нашей затеи ничего не вышло.

Наступили тревожные дни. Мы были окружены противником и ежечасно ожидали его нападения. Каждую ночь мы посылали кафров на холмы, окружающие Хиллдроп, чтобы разведать, не приближается ли враг. Эти преданные люди отлично выполняли свой долг. Более того, зулусы, жившие на ферме, рассказывали, что происходило вокруг. Мой прежний слуга Мазуку снова поступил ко мне на службу, когда я вернулся в Африку, и вместе со своими друзьями охранял нас денно и нощно, как мать ребенка. Ночь за ночью мы спали, иногда не раздеваясь, поставив заряженные винтовки у кроватей и положив револьверы под подушку; на конюшне всегда стояло шесть оседланных лошадей.

Вскоре до нас дошел слух, вероятно, не лишенный оснований, о том, что бой между вторгшимися бурами и прибывшими подкреплениями англичан произойдет у отмели на реке Ингагаан, то есть на территории нашей фермы. Говорили также (и это могло оказаться правдой), что главные силы буров собираются занять мой дом и холм за ним. Это было уже слишком! Мы бросили все, кроме серебряной посуды, и уехали в лагерь под Ньюкаслом, где провели в тревоге несколько дней. Однако буры почему-то так и не перешли в наступление. Это была их единственная ошибка за всю военную кампанию. Я полагаю, что им тогда удалось бы без труда перерезать растянутые в цепочку подкрепления, а затем сравнительно легко овладеть городом Ньюкаслом. Вместо этого они столь же быстро и бесшумно, как явились, отошли к Нэку.

17 февраля в Ньюкасл без потерь вступили английские части, посланные на подкрепление. И тут Колли послал генерала Вуда за новыми подкреплениями и припасами, хотя, по мнению человека непосвященного, подобное поручение легко мог бы выполнить и офицер менее высокого ранга. С согласия обоих генералов было решено не предпринимать наступательных действий до возвращения Вуда.

Если это правда, то соглашение не было соблюдено, ибо в воскресенье, 27 февраля, я услышал отдаленную орудийную канонаду. Все приняли ее за грозу, но я так решительно настаивал на своем, что несколько человек отправились со мной в лагерь выяснить, в чем дело. Проезжая через полный слухов город, мы узнали, что с горы Маунт-Проспект все время поступают телеграфные сообщения. Однако в лагере никто ничего не знал. Офицеры, к которым мы обратились, даже подняли нас на смех. Выходило, что Колли без ведома своей базы предпринял роковой для него маневр.

Я не буду пересказывать здесь страшную историю битвы у Маюбы3939
  В бою у горы Маюба в конце февраля 1881 г. английские войска, пытавшиеся вторгнуться в Трансвааль, были наголову разбиты бурами. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Полковник Митчелл рассказал мне потом, что происходило в то время в резиденции губернатора в Марицбурге. В кабинет, где я когда-то работал, непрерывно поступали сообщения с Маюбы – сначала о том, что она занята, а затем и о дальнейшем ходе событий. Маюба, так сказать, царила в этом кабинете. Митчелл передавал каждую телеграмму леди Колли, находившейся в другой части здания. Но вот в сообщениях наступил перерыв, после чего пришла телеграмма из двух слов: «Колли убит». И снова молчание…

Полковнику Митчеллу пришло отнести и эту депешу в комнату, где ждала жена Колли. Она сначала наотрез отказалась поверить известию. По словам Митчелла, это были самые страшные минуты в его жизни.

Генерал писал в письме, опубликованном в книге Батлера «Жизнь Колли», что неизменное везение всегда и во всем даже пугало его. И действительно, что может быть трагичнее истории этого человека! Чины и почести так и сыпались на него – фаворита Уолсли. Фортуна наконец предоставила ему величайшую из возможностей, какие открываются перед воином, и вот как он ею воспользовался! В то время говорили, и я с этим согласен, что, если бы Колли подождал, войско буров распалось бы само собой. А если бы и не распалось, то он вскоре получил бы подкрепления и, имея большие силы, одержал бы решительную победу. Колли стал бы одним из величайших полководцев империи, а история Южной Африки пошла бы иным путем, ибо только его разгром привел к восстановлению прежнего положения4040
  Имеется в виду отказ Англии от аннексии Трансвааля и признание ею независимости бурской республики. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Но у Колли было сколько угодно своих собственных теорий, а вот терпения не хватало. Впрочем, может быть, его толкал вперед рок.

А теперь я не без облегчения вернусь к собственной биографии, которую легче всего проследить по сохранившимся письмам. В них все ясно и последовательно, нет той туманной неопределенности, что привносит время.

В одном из писем, которые жена послала моей матери из Хиллдропа (оно датировано 7 марта 1881 года), говорится:

«Как вы уже знаете из газет, положение у нас незавидное и с каждым часом становится все более серьезным. Нам сообщили, что войска, стоящие лагерем у Нэка, охвачены паникой из-за целого ряда поражений и в последнем бою, стоившем жизни бедному сэру Джорджу Колли, офицеры с величайшим трудом удержали солдат от бегства. Впрочем, никто этому не удивляется. Уже три раза наших солдат посылали небольшими отрядами на противника, который оказывался вдвое сильнее и расправлялся с ними, словно стая волков со стадом овец. Они же не имели возможности оказать хоть сколько-нибудь активное сопротивление. Хотя буры мятежники, нельзя не восхищаться тем, как они ведут войну. Их отвага и решительность просто замечательны, и они до сих пор не допустили ни одной ошибки. Если добавить, что они прекрасные стрелки, вам придется согласиться, что мы имеем дело отнюдь не со слабым противником, хотя наши офицеры и солдаты сначала этому не верили. Отсюда и эти горестные поражения. Бедный сэр Джордж Колли дорого заплатил за свою неосмотрительность, хотя смерть отнеслась к нему гуманно: ему лучше было погибнуть, мужественно сражаясь во главе своих солдат (как оно и было), чем жить с погубленной репутацией. А она, конечно, была бы погублена, поскольку общественное мнение было настроено против него даже еще до последнего боя.

Несколько слов о нас самих… Ферма процветает. Мы заняты заготовкой сена, лентяя Райдера поднимают каждое утро в шесть часов, и он отправляется косить. Ему это явно пошло на пользу, и вообще после отъезда из Англии здоровье у нас обоих улучшилось. Мы потеряли еще одного страуса, к счастью не особенно хорошего, но остальные птицы чувствует себя, по-видимому, отлично. У некоторых великолепные перья…»

3 мая 1881 года она писала:

«Дорогая матушка! Не знаю, как благодарить вас за любовь и сочувствие, которое все вы проявили в годину наших бедствий. Мы были чрезвычайно удивлены и обрадованы, особенно я, телеграммой от Джека (ее брата, который потом был консулом на Мадагаскаре. – Р.Х.), в которой он сообщил, что прибыл в Кейптаун. А мы уж думали, что он отказался от намерения приехать сюда.

Вас, возможно, не удивило мое письмо отцу, в котором я писала, что мы серьезно обсуждаем вопрос, не покинуть ли нам эту страну. С каждым днем, к сожалению, возможность мира и безопасности в Южной Африке отодвигается все дальше. Боюсь, что в результате пострадают наши материальные дела. Еще недавно мы могли бы легко продать ферму за три тысячи фунтов. Вряд ли нам это удастся теперь… Не могу выразить, как горько будет покидать эти места, но повторяю, возможно, придется это сделать. После двухлетних усилий нам только сейчас стало немного легче, и, если бы не война, наша ферма начала бы процветать и приносить доход. За последнее время мы получали прибыль, которая в пересчете на год составила бы две тысячи фунтов» .

30 июля 1881 года я послал отцу, очевидно, последнее письмо из Южной Африки.

Хотелось бы сказать еще несколько слов о нашей жизни на ферме. Имение Роойпойнт, простиравшееся от городских земель Ньюкасла до реки Ингагаан, занимало более тысячи акров. В центре имения возвышался большой холм Роойпойнт, или Редпойнт, с плоской вершиной, от которого оно и получило свое название. С гребня холма сбегал – и, конечно, бежит и сейчас – глубокий красивый ручей. До сих пор не понимаю, каким образом, но источник выходил на поверхность у вершины холма, а не у его подножия. Под холмом мы поставили паровую мельницу, оборудование которой пришлось везти из Англии. Мы воображали, что стоит нам заделаться мельниками, как мы начнем получать немалые барыши и даже разбогатеем. Трудно судить, насколько оправдались бы наши надежды, – слишком недолго владели мы фермой. Во всяком случае, ввозить дорогое оборудование в страну, где не умеют с ним обращаться, было рискованно. Нам приходилось держать механика, а длительные простои из-за поломки частей обходились дорого.

Впрочем, мы не ограничились постройкой мельницы и работой на ней, а стали делать кирпич, и он находил широкий сбыт в Ньюкасле. Я и сам занимался этой работой, признаться, очень тяжелой. Наша энергия, помнится, так озадачила соседей, что натальские буры приезжали издалека поглядеть на двух белых фермеров, работающих собственными руками. Проклятием Южной Африки было, а возможно и остается, всеобщее стремление перекладывать на кафров физический труд, где это только возможно. В результате любую тяжелую работу стали считать унизительным уделом одних чернокожих4141
  Из работы м-ра Даусона о Южной Африке (стр. 269 и 343), опубликованной в 1925 г., можно заключить, что этот порок продолжает существовать. – Примеч. англ. ред.


[Закрыть]. Такова была голландская традиция. Бур считал, что его дело сидеть на ступ4242
  Ступ – веранда (африкаанс).


[Закрыть] своего дома и ждать, когда естественный прирост поголовья в стадах крупного и мелкого рогатого скота увеличит его богатства. Земли же он обрабатывал ровно столько, сколько нужно для того, чтобы вырастить кукурузу и другие плоды для пропитания семьи. Эта система имеет свои преимущества в стране, где время ничего не стоит, а земель столько, что каждый сын фермера может рассчитывать на собственный участок площадью не менее трех тысяч моргенов4343
  Южноафриканский морген = 0, 855 – 0, 8565 га.


[Закрыть].

Мы не только мололи муку и делали кирпичи, но и первыми в этой части Наталя стали разводить страусов. Мой опыт показал, что страус способен доставить массу хлопот. Начать с того, что он любит гоняться за людьми и сбивать их с ног. Один страус задал как-то здоровенную трепку Кокрейну. В другой раз я наблюдал в театральный бинокль, как от того же воинственного страуса еле спасся несчастный кафр; ему, словно загнанному шакалу, пришлось укрыться в яме, вырытой муравьедом. Разбойник, разумеется, не мог последовать за кафром, но стоял возле ямы, как часовой, дожидаясь, когда бедняга вылезет. Человеку, подвергшемуся нападению страуса, не остается ничего другого, как броситься плашмя на землю. Тогда страус не сможет избивать его, словно дубинками, ногами, а долбить свою жертву клювом он не умеет. Зато он вполне способен отплясывать на вашем теле, кататься по нему или надолго усаживаться вам на голову, словно это яйцо, которое он высиживает.

Эти птицы, столь свирепые с людьми, боятся собак. Мы потеряли двух страусов в результате ночного визита стаи диких собак. Испуганные птицы бросились бежать со всех ног и сломали себе шеи, наткнувшись на проволочное заграждение. Еще один страус погиб из-за собственной прожорливости: эти птицы заглатывают перочинные ножи и вообще все, что попадается им на глаза, а наш страус умудрился проглотить большую острую кость, она застряла у него в горле и не шла ни взад, ни вперед. Оставался только один выход – операция. Мы и произвели ее с помощью бритвы и без анестезии. Надеюсь, что мне никогда больше не придется заниматься подобным делом, – страус был очень силен и отчаянно сопротивлялся хирургическому вмешательству. Несмотря на это, мы все же вытащили кость, и птица поправилась. Представьте себе наш ужас, когда несколько недель спустя у того же страуса и в том же самом месте снова застряла Огромная кость. На сей раз мы предоставили его собственной участи, и он скоро испустил дух.

Кроме страусов у нас было несколько упряжных волов и фургонов. Мы сдавали их внаем властям и получали от этого порядочный доход. Правда, из этих поездок волы возвращались истощенными и со сбитыми ногами. Скоту тоже угрожали опасности. Как-то мы вложили несколько сотен с трудом заработанных фунтов в упряжку волов и послали их на выпас в Бушвелд4444
  Бушвелд – плато в Трансваале. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Месяца через два мы получили сообщение от погонщика, который пас их; он утверждал, что все волы подохли, наевшись ядовитой травы, – он упорно именовал ее тюльпаном. И мы долго еще гадали, действительно ли потеряли волов именно из-за «тюльпана».

Одновременно мы занимались заготовкой сена, тогда это было новшеством в нашем округе, где скот на зиму предоставляли самому себе. Это оказалось выгодным делом, сено раскупали по высокой цене. Однажды я выручил двести пятьдесят фунтов за сено, скошенное за месяц мною самим. В жизни я ничем так не гордился, как этими деньгами, которые заработал собственными руками в поте лица.

Если бы мой английский управляющий и работники увидели бы меня теперь за таким занятием, они бы очень удивились. Когда я рассказываю об этом управляющему, он учтиво слушает меня, но я отчетливо вижу: в глубине души он уверен, что хозяин отправился странствовать в столь знакомую ему страну вымысла. Но тогда мы привезли из Англии сенокосилку – вероятно, одну из первых в тех местах. Я выбирал участок велда поровнее, запрягал в косилку трех, помнится, лошадей и ранним росистым утром приступал к работе. Мне помогал кафр. Я восседал на этой «страшной» машине и орудовал рычагами и ножами, а кафр вел лошадей. Трава росла буйная и густая, настолько густая, что было трудно заметить камни и ямы, вырытые муравьедами. Чтобы не попортить режущие кромки, камней надо было избегать, прилагая для этого отчаянные усилия, достойные Геракла. В ямы же мы нередко проваливались чуть ли не на два фута, причем мне грозило быть сброшенными прямо на ножи.

Как видите, косьба сопряжена с определенными опасностями, хотя для меня все кончилось благополучно. Собственно, косьба оказалась самой сложной частью работы. Остальное было проще. Мы соорудили гигантские грабли – их тащили два мула или лошади. С помощью этого приспособления сено, сушившееся на солнце целый день (ворошить его мы и не пытались), сгребали в огромные кучи – метать настоящие стога мы так и не научились. Затем мы покрывали их холстом или чем-нибудь в этом роде, и сено само по себе разогревалось, что придавало ему сладость. Когда оно было готово, мы его продавали. Чаще всего сено увозили комиссариатские чиновники. Видимо, качество удовлетворяло их, ибо они неизменно возвращались за новыми партиями. Впрочем, возможно, им просто негде было купить другое.

Кроме того, мы пытались сажать кукурузу, но тут нам мешали лошади и рогатый скот. По ночам они опустошали наши поля, вытаптывая и пожирая посевы.

Так мы хозяйничали на ферме Роойпойнт. Я вспоминаю о ней с удовольствием, хотя, если бы пришлось начинать сначала, не стал бы так разбрасываться. В целом мы неплохо зарабатывали, несмотря на большие расходы и убытки. Занятие сельским хозяйством в Натале требовало тогда – а может, требует и теперь – больших капиталов и постоянного личного надзора над туземцами, поскольку работать они не умеют. Впрочем, кафры, арендовавшие земли на нашей ферме, довольно быстро стали нашими друзьями.

Помню, как один из них разбил лучшее наше обеденное блюдо и принес черепки моей жене. «Я собрал и принес эти куски инкосикази, – сказал он с милой улыбкой, – потому что инкосикази умна, как все белые люди, и сумеет заставить их снова собраться воедино».

Инкосикази поглядела на него и на осколки в безмолвном негодовании. Однако, когда исчезла, казалось бесследно, часть фамильного серебра (сколько помнится, это были ложки, которые потом нашлись в мусорной куче у конюшни), когда выяснилось, что Мазуку и его друзья воспользовались нашими лучшими столовыми ножами, чтобы раскромсать разлагавшуюся тушу быка, сдохшего от легочной болезни, – она обрела дар речи. Виновные спаслись бегством от ее гнева.

Зулусы, разумеется, наградили всех нас прозвищами. Мою жену они звали словом, означающим «красивая белая бусинка с розовым глазком». Джиббс же получила титул Англике – «дряхлая старая корова, которая больше не телится». Кажется, никто, даже Стефен, не осмеливался сообщить ей неадаптированный перевод этого не слишком лестного прозвища. Я, во всяком случае, этого не сделал. Бедная Джиббс! Какие только испытания не выпали на ее долю в этой удивительной стране!

Перед отъездом из Хиллдропа мы устроили большой аукцион для распродажи нашей мебели, привезенной из Англии. Каталог хранится у меня до сих пор. Аукцион прошел весьма успешно – такая мебель была в то время редкостью в Ньюкасле. Рояль, например, который я купил из вторых рук в Англии за сорок фунтов, был продан за двести; хорошую цену дали и за другие вещи. Собравшаяся на аукцион компания завладела вином, стоявшим на веранде, и тут же выпила его за наше здоровье. Бдительный аукционист немедленно объявил, что пившие купили вино, и назвал высокую цену за дюжину.

Итак, мы наконец распрощались с Хиллдропом. Больше мы его не видели, да, верно, и не увидим, разве что во сне. Помню, как грустно мне было, когда мы ехали по пыльной дороге в Ньюкасл, и дом, к которому мы так привязались, и окружавшие его апельсиновые деревья постепенно удалялись.

Там родился мой сын, там я пережил многое из того, что формирует характер мужчины. Там я перенес самый большой позор – стыд за свою родину. Там началась и закончилась одна из глав моей жизни, богатой событиями. Было горестно расставаться с этими местами и прощаться с Мазуку, моим зулусским слугой. Бедняга при этом очень расчувствовался и подарил мне дубинку, самую дорогую, вероятно, для него вещь. Он не расставался с ней с тех пор, как стал мужчиной. Я сам не раз видел, как это тяжелое орудие из красного дерева опускалось на голову врага. Она висит у меня в холле моего дома, но где теперь Мазуку, спасший мне жизнь, когда я заблудился в велде? Живет, может быть, в каком-нибудь краале и время от времени вспоминает Инданду, которому служил когда-то. И, может быть, до его ушей дошли хоть смутные слухи о дальнейших деяниях Инданды. Если это так и мне доведется вновь побывать в Африке, он непременно явится ко мне, в этом я не сомневаюсь ни на минуту. Выйдя из гостиницы, я увижу седовласого мужчину, сидящего на корточках у дороги. Он встанет, поднимет руку, приветствуя меня, и скажет: «Инкоси Инданда, ты здесь. И я здесь тоже, пришел, чтобы служить тебе».

А ведь я наблюдал подобный случай. Сэр Вильям Серджент еще совсем молодым человеком жил в Южной Африке – не помню, когда именно и что он там делал. У него был слуга-туземец, по имени Мазук. Потом Серджент уехал и вернулся в эти места лишь через тридцать лет. За это время его Мазук стал старейшиной в своем краале, однако, узнав о возвращении бывшего хозяина, он пришел к нему и оставался с ним до его отъезда. Тогда-то я и видел этого верного слугу… Таков характер бедного презираемого зулуса, так ведет он себя с теми, кого полюбил.

Покидая Африку, я, пожалуй, больше всего горевал, прощаясь с этим любящим полудиким человеком. При расставании я подарил ему, кажется, корову (теперь уже точно не помню).

В среду, 31 августа, мы в последний раз видели берега Наталя с палубы парохода «Дункелд». Затем они исчезли из виду навсегда.