Текст книги "Капитан повесился! Предполагаемый наследник"

Стейнер подозрительно уставился на инспектора.

– Да, – после паузы ответил он.

– А если я скажу вам, что в одиннадцать вы не спали и что они еще не могли вернуться к этому времени? Если даже и говорили, что вернулись?

Стейнер стал переминаться с ноги на ногу.

– В одиннадцать часов я уже спал, – сердито буркнул он.

– Как же они тогда вошли?

– У сэра Карла есть ключ.

– И никто его не ждал и не встречал?

– Нет.

Лотт поднялся со стула.

– Боюсь, вы мне не слишком помогли, – сурово заметил он, не сводя взгляда с физиономии Стейнера, на которой отразилось явное облегчение при виде того, что полицейский собирается уходить.

– Ах да, и еще одно, – небрежно добавил Лотт, доставая блокнот и вынимая из него белую карточку. – Просто ради проформы. Был бы рад, если бы вы позволили мне снять у вас отпечатки пальцев.

Слуга отпрянул, будто его ужалили.

– На что вы намекаете? – воскликнул он. – У вас на меня ничего нет и быть не может!

– А как насчет поддельных документов на чужое имя?

То была лишь догадка, но опиралась она на накопленный опыт и потому сработала. Стейнер рухнул в кресло. Лицо его побледнело и осунулось.

– Никогда не докажете, – пробормотал он. – Отрицаю.

– Не стану ни в чем вас обвинять, если скажете мне всю правду, – заявил Лотт. – Итак, в какое время сэр Карл вернулся домой в субботу вечером?

– Не знаю. Я спал!

– Я вам не верю. Так, теперь послушайте меня внимательно, Стейнер. Мы расследуем убийство, и вам прекрасно известно, что, скрывая информацию или вводя полицию в заблуждение, давая ложные показания, вы автоматически превращаетесь в сообщника. А это грозит серьезными неприятностями. Отвечайте на мой вопрос!

Стейнер опустил голову и закрыл лицо руками:

– Умоляю вас, только ему ничего не говорите, иначе он меня убьет! Он вернулся в половине третьего ночи.

Глава XVII
«Время на размышления»

Высадив инспектора Лотта около поместья Феррис-Корт, суперинтендант Даули поехал обратно в Хайлем и прибыл как раз вовремя, чтобы успеть переодеться в новый и но уже тесноватый костюм для участия в церемонии закладки камня для памятника какой-то незначительной королевской особе, о деяниях которой он не помнил ничего. Даули долго стоял на изнуряющей жаре и проклинал себя за то, что он, человек занятой и ответственный, напрасно тратит время. Он даже не смог сосредоточиться на размышлениях о своей версии, поскольку его постоянно отвлекала бесконечная болтовня присутствовавших. Когда церемония закончилась, Даули с радостью избавился от костюма, приготовил себе чай и набил трубку табаком. После третьей затяжки почувствовал, что в голове у него проясняется и он снова обретает способность мыслить разумно.

Суперинтендант понимал, что его собственная версия развалилась на мелкие кусочки. И не только потому, что Джеральд Стеррон ничего не выигрывал от смерти брата, а напротив: оплатив все налоги за вступление в права наследства, ближайшие десять или двадцать лет будет едва сводить концы с концами или же вообще разорится. Вряд ли мужчина пятидесяти четырех лет будет кого-то убивать ради весьма призрачной перспективы разбогатеть лет через двадцать, пусть даже десять. А версия возвращения в кабинет Джеральда и отстающих часов теперь тоже не выдерживала критики, поскольку не имела смысла. Если Герберт Стеррон был жив без пятнадцати одиннадцать, то вряд ли его брат мог совершить преступление в десять или десять пятнадцать. А обмануть сэра Джеймса на целых сорок пять минут у него вряд ли бы получилось.

Что теперь делать, куда двигаться дальше? Неужели Лотту удалось взять верный след, несмотря на алиби этого хлыща? Или существовал кто-то третий и эту версию он упустил из вида?

Достав записную книжку, Даули методично перелистывал страницы в надежде, что, возможно, забыл что-то или не учел. На одной из первых страниц его внимание привлек грубый набросок отпечатка пальца со шрамом посередине, который был обнаружен на внешней стороне двери в кабинет. Идентифицировать его пока не удалось, хотя проверили отпечатки всех, кто находился или мог находиться в доме субботним вечером. Вероятно, он был оставлен на двери за несколько дней до трагедии: Даули не знал, как часто протирают двери в доме. Не знал он и того, сколько времени сохраняются отпечатки на дереве, если к ним не притрагиваться, – все это было в компетенции сержанта Гейбла.

Да, и еще, разумеется, гроссбухи: он толком ими не занимался, да и пачки с частной и деловой перепиской, найденные в ящиках письменного стола покойного, тоже не просмотрел. Даули с тяжким вздохом поднялся и двинулся к шкафу, где хранились вещдоки. Он просматривал папку, озаглавленную «Личное», когда вошел инспектор Лотт.

Суперинтендант внимательно выслушал отчет инспектора о встречах с двумя прелестными дамами в Феррис-Корте. И с еще большим интересом – откровения слуги сэра Карла Веннинга, который назвал точное время возвращения домой своего хозяина той ночью.

– Правда, не совсем понимаю, чем это поможет, – заметил Даули. – Доктор Тэнуорт заключил, что Герберт Стеррон скончался самое позднее в двенадцать ночи, а этот тип из министерства, как передал мне Гейбл, считает временем смерти одиннадцать часов вечера.

– Как?! – удивленно воскликнул Лотт.

– А, вы еще не слышали? Гейбл звонил нам, хотел сообщить, но мы уже уехали. Выяснилось, что сэр Халберт Лэмюэл определил самое позднее время смерти капитана как одиннадцать вечера. А не двенадцать ночи, как утверждал доктор Тэнуорт.

Лицо у Лотта вытянулось.

– Это осложняет дело, – вздохнул он. – Я думал, что сумею опровергнуть алиби Веннинга, доказать, что в поместье он мог оказаться к двенадцати, но теперь получается, что он должен был находиться там между десятью сорока пятью и одиннадцатью, а потом успеть вернуться в Бирмингем к половине двенадцатого, что, конечно же, невозможно. Конечно, если алиби на половину двенадцатого ночи фальшивка, это все еще возможно, хотя не понимаю, как сюда вписывается его возвращение домой в половине третьего.

Несколько минут Лотт сидел, погруженный в свои мысли, а Даули методично просматривал письма. Наконец Лотт поднял голову и произнес:

– Я должен вернуться в Бирмингем и еще раз проверить его алиби. Но что Веннинг делал в Бирмингеме вчера? Вы вроде бы говорили, что приставили следить за ним своего человека?

Даули рассмеялся:

– Забавно, что вы его не заметили. Шли по одному следу, но в разных направлениях. Сэр Карл прибыл в Бирмингем в половине шестого, заглянул в пару магазинов – я записал их названия на случай, если вам понадобятся, – и ровно в шесть часов зашел в бар «Голубая жемчужина». Покинул его незадолго до семи и направился к «Пантодрому», куда вошел через служебный вход.

– Служебный вход?! – воскликнул инспектор.

– Да, именно. Пробыл в театре почти до восьми часов, затем вышел через главный вход и поговорил с сотрудником театра. Вскоре отправился в «Хребет селедки» и, видимо, поужинал, поскольку торчал там до половины десятого. Далее отправился на вокзал и сел в поезд до Хайлема, в котором, насколько я понимаю, ехали и вы, мистер Лотт.

Детектив из Скотленд-Ярда слушал рассказ Даули с видимым неудовольствием.

– Значит, он говорил с сотрудником театра за пять минут до того, как я там появился?! Наверняка втолковывал ему, что надо говорить, если вдруг спросят. Черт бы меня побрал, хитро придумано! А ведь я клюнул на эту наживку! Послушайте, Даули, вы говорите, что примерно в восемь Веннинг вышел из «Пантодрома» и направился в «Хребет селедки». Как же получилось, что мы с ним не встретились? Ведь из ресторана я двинулся прямиком к «Пантодрому». По Чэмпион-стрит, вроде бы так называется эта улица.

Суперинтендант Даули улыбнулся:

– Вы с ним встретились, точнее, прошли по противоположной стороне улицы. Мой человек видел вас, вы шагали, задрав голову вверх, а глаза… Нет, не скажу, что они были закрыты, мистер Лотт, но раскрыты не очень широко. Тогда Коллендер не знал, кто вы такой, но позднее, заметив, как вы включили фонарик и рассматриваете шину автомобиля у вокзала в Хайлеме, вспомнил, что уже видел вас, и догадался.

Детектив из Скотленд-Ярда был удручен сверх всякой меры: нечасто доводилось ему так опозориться перед провинциальной полицией, но суперинтендант Даули был славным малым и не стремился показывать своего превосходства или издеваться над ним. Да и у Лотта не было повода издеваться над суперинтендантом, поскольку, следовало признать, тот показал себя опытным и проницательным сыщиком.

– Придется начать всю работу в Бирмингеме заново, – решил Лотт, – и уж на сей раз постараюсь действовать с широко раскрытыми глазами. Во сколько отходит следующий поезд?

– Собираетесь ехать сегодня? Да, в трудолюбии вам не откажешь. – Даули всегда умел вовремя сказать человеку доброе слово. Он достал из ящика стола расписание поездов. – Так, есть поезд в восемнадцать часов двадцать минут. Прибывает в девятнадцать пятнадцать. Надо бы перекусить перед дорогой. В Бирмингеме вам будет не до того.

– Вы правы. Да, заскочу в маленькое кафе на Хай-стрит и съем яйцо пашот.

Суперинтендант Даули взглянул на часы:

– Сейчас двадцать минут шестого, у вас почти час в запасе. Не желаете заскочить со мной в морг и взглянуть на тело, прежде чем приниматься за яйцо? Гейбл сообщил, что сэр Халберт обнаружил на теле какую-то странную отметину, а родственники спешат похоронить капитана.

Суперинтендант Даули снова переоделся в костюм и сунул трубку в карман.

– Сигареты при вас? – спросил он. – Там всегда почему-то хочется курить.

Дневная жара уже начала спадать, когда Даули и Лотт зашагали к больнице. По дороге суперинтендант отвечал на почтительные приветствия горожан, которые с любопытством поглядывали на его спутника и, судя по всему, догадывались, что тот коллега Даули. Гейбл умчался вперед на велосипеде и поджидал их у дверей морга с дежурным санитаром и ключами. К их огромному разочарованию, медэксперт из Лондона уехал сразу, закончив свою работу.

Тело перед этим визитом оставили лежать в том же положении, так что офицеры полиции были избавлены от неприятной необходимости переворачивать его со спины на живот. Не пришлось им и созерцать надрезы, сделанные во время двух вскрытий. Но несмотря на все это, добродушный суперинтендант испытал жалость к несчастному, которого даже после жестокой насильственной смерти никак не могли оставить в покое.

– Вот бедолага, – пробормотал он, попыхивая трубкой, – уж поиздевались над ним вволю.

Инспектор Лотт, чей сигаретный дым был слабее трубочного, испытывал иные ощущения. И предпочел промолчать. Сержант Гейбл, как всегда спокойный и собранный, указал на углубление прямоугольной формы в верхней части бедра, на которое обратил его внимание доктор Тэнуорт.

– Доктора говорят, что появилось оно после смерти, – сообщил он. – Но это не след от удара. Они считают, что покойный лежал на твердом предмете, хотя что именно это был за предмет, доктор Тэнуорт не знает.

Суперинтендант Даули наклонился и внимательно, сосредоточенно хмурясь, осмотрел отметину. А потом вдруг усмехнулся.

– А я знаю, что это такое! – воскликнул он. – Портсигар! Я сам достал его из кармана брюк, прежде чем тело увезли в морг. Вот так и получилось, что труп лежал на нем, после того как мы перенесли его на диван.

Лотт отвернулся и вышел на свежий воздух.

– Если это все, то дело того не стоило, – заметил он, когда Даули присоединился к нему. – Можете сами съесть мое яйцо пашот, суперинтендант, я предпочитаю прогуляться.

Даули рассмеялся:

– Какие вы, однако, чувствительные, лондонские полицейские! И все же вам необходимо что-нибудь съесть, иначе в следующий раз хлопнетесь в обморок. Не привыкли к подобным сценкам в Уайтчепеле?

Перед тем как вернуться к разбору писем покойного, Даули зашел домой к мистеру Лавджою и доложил, что следственные действия с телом закончены и покойного можно похоронить. Коронер согласился выдать письменное разрешение на похороны и уведомить семью.

По пути в полицейский участок Даули миновал старый дом, где нашли себе приют «Отцы Хайлема». Ему вдруг пришло в голову, что неплохо было бы зайти и перекинуться парой слов с отцом Спейдом – в частности, попросить его внятно объяснить, чем был вызван его бурный всплеск эмоций в воскресенье утром. Священник оказался дома и приветствовал Даули радушной улыбкой, сидя в небольшой, скудно обставленной комнате. Она, судя по всему, служила ему кабинетом. Несколько минут собеседники обменивались расхожими фразами о погоде, дневной церемонии закладки камня и прочих вещах, которые мало занимали обоих. Даули показалось, будто Спейд выглядит еще более нездоровым и изнуренным, чем когда они виделись в последний раз. Наверное, слишком долго постился и мало отдыхал. Да и какие у него могли быть развлечения?

– Я тут подумал, святой отец, что вы сможете побольше рассказать нам о взаимоотношениях капитана и миссис Стеррон, – перешел к делу Даули.

В выразительных глазах Спейда отразилась печаль при упоминании о столь деликатной и болезненной теме. Какое-то время он сидел молча, уставившись на пустой стол, а затем заговорил:

– Мне жаль, Даули. Понимаю, что сам на это напросился, всему виной та моя дурацкая выходка в воскресенье утром… Просто был очень расстроен, увидев миссис Стеррон в столь опечаленном и угнетенном состоянии. Нет, я не могу вам сказать. Иначе нарушу тайну исповеди, а она священна. Я не вправе поведать вам о том, что она мне говорила. И уж определенно не вижу смысла вытаскивать жизни не очень счастливых людей на публичное обозрение. Этот человек заплатил жизнью за свои грехи, и теперь его ждет суд Всевышнего – только Ему решать, простить или наказывать дальше. Почему бы не оставить все в Его руках?

Даули нервно заерзал в кресле: в своей работе он не привык оперировать такими категориями.

– Боюсь, вы меня не совсем правильно поняли, сэр, – заметил он. – Наверное, вы до сих пор думаете, будто он покончил с собой. Но это не так, капитана Стеррона убили.

Отец Спейд откинулся на спинку кресла, словно ему неожиданно нанесли удар. И без того бледное лицо обрело мертвенный серо-пепельный оттенок, и он закрыл его тонкими, изящными пальцами. Даули услышал, что Спейд бормочет нечто вроде молитвы. Наконец он отнял руки от лица и взглянул на суперинтенданта.

– Вы уверены? – спросил он надтреснутым, страдальческим голосом. – Вы точно знаете?

– Да, сэр. Я не вправе говорить вам сейчас все, что нам известно, но поверьте – это именно так.

Отец Спейд резко поднялся и вдруг улыбнулся. Он протянул руку своему гостю:

– Вы должны дать мне время подумать, Даули. Это неожиданная новость и нешуточная проблема. Я должен… мне нужно время. Если я почувствую… когда мне будет знак, а он непременно будет, и мне укажут, как исполнить свой долг, я смогу снова встретиться с вами и поговорить. А теперь простите меня. Вынужден попросить вас уйти. Я провожу вас до двери.

В маленькой прихожей стояла какая-то старуха с корзиной в руках. Ее глаза в густой сетке морщин радостно просияли, как только она увидела отца Спейда. И она поклонилась ему.

– Вот, принесла вам, отец, – произнесла она, сдергивая с корзины белую салфетку. – Совсем свеженькие, курочки снесли только сегодня, и еще тут салат-латук, тоже свежий, днем сняла с грядки. Вы должны питаться как следует, а то вон как исхудали, прямо страшно смотреть.

– Ну конечно, все съем, матушка, – ответил Спейд. – До чего мне повезло иметь такого доброго друга. А как чувствует себя Бидди?

– Плохо, отец мой, плохо. Вот к вам зашла – и скорее назад. Но она бы не успокоилась до тех пор, пока я не принесла бы вам яичек и салата. И еще сказала, чтобы без вашего благословения я домой не возвращалась.

Старушка опустилась на одно колено, и Даули со свойственным истинному англичанину смущением при виде разного рода эмоциональных сцен поспешно отвернулся. Но успел заметить приподнятую в благословении правую руку священника – прямо в центре большого пальца он разглядел шрам.

Глава XVIII
Мистер Готтс

Суперинтендант Даули покинул дом «Отцов Хайлема» в смятении. Он лишь мельком видел приподнятую руку отца Спейда, но у него не было никаких сомнений в том, что шрам на большом пальце священника идентичен отпечатку, найденному на внешней стороне двери кабинета в Феррис-Корте. Это, конечно, еще не доказывало, что оставлен он был на двери именно в субботу вечером – такой вариант пока казался просто невозможным, – но Даули помнил, что говорил ему отец Спейд на следующий день о том, что его еще ни разу не принимали в поместье со дня прибытия в Хайлем. А было это года два или три назад. Он мог оставить отпечаток в воскресенье утром, когда его вызвали в Феррис-Корт утешать миссис Стеррон, ведь до прибытия полиции никто не следил за дверью в кабинет, хоть она и была опечатана. Но для чего ему понадобилось прикасаться к этой двери, причем не просто прикасаться, а надавливать на нее с силой? У Даули возникла новая загадка, и он собирался обдумать ее, ведь пока назвать результаты расследования удовлетворительными было нельзя и следовало уделять внимание каждой мелочи, ничего не упуская из виду.

Даули бродил по улицам, не обращая внимания на то, что творится вокруг, и размышлял над тем, как распорядиться этим неожиданным открытием. Можно, конечно, расспросить отца Спейда (но сначала убедиться, что отпечаток пальца действительно его) о том, когда и при каких обстоятельствах он дотрагивался до двери. Однако чтобы сделать это, надо было поделиться со священником информацией, о которой Даули предпочел бы умолчать. Он вспомнил бурную реакцию отца Спейда и его крики: «Это я ответственен!» Можно ли расценивать это как признание? Признание, которое вдруг резко оборвалось и перешло в возбужденную и невнятную болтовню о Божьей каре и прочем. Но какие соображения могли скрываться за этим? Зачем отцу Спейду понадобилось убивать Герберта Стеррона, поведения которого он не одобрял, но чьи дела совершенно его не касались, и питал он к ним интерес, лишь обусловленный профессией? Сама эта идея казалась абсурдной. И все же Даули решил, что говорить отцу Спейду о своем открытии пока рано.

Как же тогда поступить? Он мог бы расспросить обитателей поместья, не заметил ли кто из них, как священник прикасался к двери в кабинет в воскресенье утром, но это привело бы к нежелательным рассуждениям и слухам. Аналогичный результат Даули получил бы, если бы стал интересоваться, заходил ли священник в Феррис-Корт не только воскресным утром. Те же самые нежелательные последствия будут от расспросов сподвижников и близких знакомых отца Спейда. Нет, самое главное – держать расследование в тайне.

Что же ему делать? Придется установить наблюдение за дальнейшими действиями отца Спейда – может, повезет и он совершит поступок, проливающий свет на эту тайну. Суперинтендант понимал, что рутинные методы зачастую лучше и надежнее остальных. А потому, вернувшись в участок, послал за сержантом Гейблом, которого сегодня освободили от дежурства на случай, если он вдруг понадобится при работе над делом. Даули знал: Гейбл не только опытный сотрудник, но и человек абсолютно надежный, а потому мог доверить ему тайну. Разумеется, сержант удивиться, услышав, что драгоценный отпечаток пальца можно идентифицировать, и согласился с начальником, что эту зацепку следует проработать. Он сам вызвался понаблюдать за священником, и суперинтендант дал добро.

– Но вам нужен помощник, – заметил Даули. – Не можете же вы следить за ним двадцать четыре часа в сутки. Нельзя предугадать, когда Спейд вдруг что-нибудь выкинет. Если священник действительно в этом замешан, то придется следить и ночью, так что вам лучше взять на себя ночь. А Моулера мы приставим к нему днем. Надеюсь, ему можно доверить задание и он не оплошает. Как мы это организуем?

После долгих обсуждений решили, что Моулер, предварительно договорившись с почтовым отделением, но не сообщая им о том, за кем именно ему предстоит следить, переоденется в форму телефониста и сделает вид, будто проводит ремонтные работы в ста ярдах от дома религиозной общины. Много дней продолжаться это не может, но хотя бы для начала достаточно. Сержанту Гейблу предстояло занять свой пост после наступления темноты в пустующем доме, откуда была видна задняя дверь общины, открывающаяся в сад, из которого можно было незаметно проскользнуть в боковой переулок. Обычно дверь держали запертой, и священники, насколько было известно полиции, никогда ею не пользовались. Но если отец Спейд действительно замешан в каких-то темных делишках, то он пойдет через черный ход, а не главный.

– Признаю, – сказал Даули, – затея эта кажется бессмысленной. Однако в данный момент других просто нет.

Сержант Гейбл отправился готовиться к ночному дежурству, а суперинтендант продолжил разбирать пачки писем из Феррис-Корта.

Тем временем инспектор Лотт добрался до Бирмингема и принялся вторично проверять алиби Карла Веннинга. Идти в «Хребет селедки» смысла не было, поскольку Веннинг вышел из гриль-бара вскоре после восьми, а в десять вечера капитан Стеррон был жив, вернее, точно жив и, возможно, все еще жив без пятнадцати одиннадцать вечера. Его интересовало лишь «театральное» алиби – действительно ли баронет находился там в половине двенадцатого? Кроме того, инспектор хотел узнать, о чем именно он говорил с охранником в среду вечером, минут за десять до того, как сам Лотт пообщался с ним, а также почему сэр Карл вошел через служебный вход в театр часом ранее и чем там занимался.

Инспектор Лотт не был поклонником театрального искусства, и особенно разных там мюзиклов и варьете. У него были смутные представления о том, что творится за кулисами храмов Мельпомены, но воспитывался он в твердом убеждении, что они являются сосредоточением всяческих неприличий и постыдных соблазнов. В неведении своем он полагал, будто все эти непотребства происходят там «между актами» и «по окончании шоу», а за кулисами толпится целый рой прыщеватых молодых людей с безвольными подбородками и огромными букетами цветов, в которых спрятаны записки тайного и непристойного содержания. Понимая, что до поднятия занавеса все сотрудники будут занят прибывающими на спектакль зрителями, Лотт решил воспользоваться этим временем и проверить, кто дежурит у служебного входа. Ему казалось, что там непременно должен кто-то быть. И он оказался прав. И дежурный был очень занят. Мистер Готтс всегда был занят, даже когда сидел в застекленной клетушке и читал вечернюю газету, ковыряя во рту зубочисткой и прихлебывая из кружки какой-то горячий напиток. Девицы из хора, очевидно неспособные явиться раньше чем за минуту до начала спектакля, но тем не менее находившие время поспорить с мистером Готтсом, были просто уверены, что «для них непременно что-то есть». Молодые джентльмены не стремились попасть в зал к самому началу спектакля и толпились группами, обсуждая с Готтсом результаты скачек, условия аренды, девочек, зарплаты и прочее. Сновали посыльные с пакетами, подбегали и требовали расписаться в квитанциях. Помощник режиссера желал знать, куда, черт побери, подевался его заместитель. И когда тот появился и услышал об этих расспросах, то хотел узнать, какого, собственно, черта помощник режиссера ищет его, неужели не помнит, что сам послал его в Лондон к боссу, а потому вернуться раньше, чем придет оттуда поезд, он, помощник помощника режиссера, не мог.

Опасаясь, что охранник может в любой момент покинуть свой пост, Лотт выскочил из служебного входа и, обогнув здание, выбежал на площадь перед театром. Как оказалось, вовремя: мужчина стягивал перчатки и, похоже, собирался заскочить в бар за углом. Лотт обратился к нему в официальной манере – она никогда не подводила, и полицейский получал нужные результаты, говоря с собеседником строгим, холодным и безжалостным тоном.

– Мне нужно переговорить с вами, – произнес инспектор, заметив, что на лице мужчины отразилось легкое беспокойство.

– Идемте со мной, – дружелюбным тоном предложил тот. – Есть тут неподалеку одно тихое местечко.

Они дошли до бара, но выпить Лотт категорически отказался и сразу приступил к делу.

– Прежде всего хотелось бы знать ваше имя, – сказал он, доставая блокнот.

– Эпплинг мое имя, что-нибудь не так?

– Пока ничего.

– Сержант-майор Эпплинг в отставке, из второго участка в Куиннсшире.

– Я и сам был военнослужащим сержантского состава, – признался Лотт. – Был капралом в спецотделе полицейского департамента.

Сержант-майор усмехнулся, но от дальнейших комментариев воздержался, вспомнив о разнице в нынешнем положении между собой и этим самоуверенным типом.

– Итак, Эпплинг, буквально вчера я расспрашивал вас о джентльмене, который находился в театре в субботу вечером. И вы сообщили мне, что видели, как он с другом приехал туда в двадцать пятнадцать и отбыл в одиннадцать тридцать.

– Все верно, – кивнул Эпплинг. – Как сейчас помню.

– Однако почему-то позабыли упомянуть, что общались с ним за десять минут до того, как подошел я и стал расспрашивать о нем, – строго заметил Лотт.

Румяный Эпплинг побледнел. И отпил пива из высокой кружки.

– А с какой стати я должен был вам это говорить? Вы же меня не спрашивали. В мои обязанности не входит вываливать первому встречному всю информацию.

Лотт пропустил оскорбление мимо ушей.

– Что он вам сказал? – спросил он.

– Да просто болтали, чтобы скоротать время…

– Так, давайте без этого! Он говорил с вами о том же, о чем я стал расспрашивать десять минут спустя. Что он сказал, ну?

– Если вам все известно, то и говорить не о чем, – заявил бывший сержант-майор Эпплинг, поднялся и теперь возвышался над Лоттом. – Я должен вернуться к работе.

– Нет. Никуда вы не пойдете до тех пор, пока не ответите мне. И на сей раз мне нужна правда, Эпплинг. Сколько было времени, когда вы видели Карла Веннинга в субботу вечером?

– Я уже вам отвечал. И вообще мне все это надоело.

– Надоест еще больше, только в другом месте, если не скажете правду. Предупреждаю, Эпплинг: если не хотите, чтобы вас обвинили в соучастии в убийстве, лучше выложить все как на духу.

– В убийстве? – Эпплинг в замешательстве посмотрел на собеседника.

– Да.

– Но вчера вы об этом ничего не говорили. Просто сказали, что следите за свидетелем.

– Я и теперь скажу то же самое. Ладно, хватит, говорите правду!

– Но я уже все сообщил. И мне нечего больше добавить.

– Так вы по-прежнему утверждаете, будто видели Веннинга выходящим из театра в половине двенадцатого?

– Да. Он действительно выходил в это время вместе с остальными зрителями.

Лотт ощутил разочарование. Ведь он так надеялся опровергнуть эти показания!

– Ну а вчера вечером о чем вы с ним беседовали?

– Он спросил меня, видел ли я его в субботу вечером. И в какое время это было. Мол, ему надо точно знать, потому что он поспорил с другом. Тот не верил, что было уже так поздно. Вот и все, больше он ничего не сказал.

– И еще он просил вас ничего не говорить мне?

– Нет, о вас он и словом не упомянул. Ну вот теперь я рассказал вам все. Хотите верьте – хотите нет. Я должен вернуться к театру, иначе потеряю работу.

Не было смысла и дальше давить на этого человека: или он уже сейчас говорит правду, или продолжит лгать. Наверное, понимает, что ничего, кроме ареста, ему не грозит, но и для этого оснований у Лотта не было. Однако инспектор был неудовлетворен показаниями Эпплинга. Неужели ни в чем не повинный человек станет проделывать путь до Бирмингема с целью задать столь незначительный вопрос? А спор с другом? Предлога глупее не придумать! Но опровергнуть показания Эпплинга будет сложно, если он продолжит настаивать на своем. Не мешало бы выяснить, что он за личность, каков его характер, насколько он правдив. В полиции наверняка есть люди, хорошо с ним знакомые.

Лотт отправился на поиски какого-нибудь полицейского и вдруг вспомнил, что выяснил не все на служебном входе. Но нужно ли возвращаться? Могли ли люди, прибывшие в Бирмигнем только на этой неделе, рассказать ему о событиях прошлой субботы? Ну, разумеется… Лотт резко одернул себя, понимая, что спорит сам с собой просто потому, что ему не хочется продолжать там расследование – он чувствовал себя чужаком в этой подворотне за служебным входом, просто робел. И все же инспектор вернулся туда и не обнаружил никого кроме мистера Готтса, который, по утверждениям многих, ел, пил, спал, молился и умер бы на этом своем посту, когда придет его время.

Лотт приблизился к застекленной клетушке.

– Прошу прощения, – произнес он, – не могли бы вы сказать, был здесь сегодня сэр Карл Веннинг или нет?

Мистер Готтс поднял покрасневшие глаза от вечерней газеты, которую изучал.

– А что, должен был?

– Просто хотел спросить, проходил он сегодня через эту дверь или нет?

– Нет. Может, прошел через главную.

– Но вчера вечером точно проходил?

Мистер Готтс устало глядел на инспектора.

– Ты на что намекаешь? – строго спросил он.

Скользкий вопрос. Интуиция подсказала Лотту, что удостоверением размахивать не следует, однако он не мог рассчитывать на получение хотя бы мало-мальски ценной информации без какого-либо объяснения.

– Я частный детектив, – тихо и доверительно сообщил он. – Моего клиента очень интересует одно театральное мероприятие, на которое положил глаз сэр Карл Веннинг. Вот только клиент не уверен, займет ли сэр Карл в этом представлении ведущих актеров. И ему хотелось бы знать…

– Да пошел ты! Занят я, занят, не видишь, что ли? – И мистер Готтс снова уткнулся в газету.

– Но эта информация очень ценна для моего клиента, – многозначительно добавил Лотт.

Газета слегка опустилась. Мистер Готтс взирал на банкноту в десять шиллингов, которую сжимал в пальцах Лотт.

– Что он хочет знать? – наконец спросил он.

– С кем вчера приходил повидаться сюда сэр Карл.

Мистер Готтс молча протянул руку и, ухватив банкноту, сунув ее в верхний кармашек жилета, откуда торчали ручка, карандаш и расческа.

– Повидаться с девушками, – произнес он.

– А не могли бы вы назвать их имена?

Мистер Готтс поскреб седеющие волосы, торчавшие из-под старой шляпы-котелка, в которой, как все считали, он ел, пил, спал, молился и прочее.

– Разве запомнишь тут имена всех девчонок, которые входят и выходят? – вздохнул он. Мистер Готтс явно поднаторел в искусстве создавать интригу. – Нет, точно не скажу, с кем он там приходил повидаться прошлым вечером. Строго говоря, посторонним сюда вход запрещен, ну разве что по какому важному делу. Но сэр Карл всегда был постоянным клиентом нашего театра, и директор лично приказал мне пускать его, когда он захочет. Я одно знаю: вчера вечером проводить его выходили две девушки. И было это перед самым началом представления. Я еще сказал им, чтобы быстрее бежали назад. Они были уже в костюмах.