Текст книги "Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов"

– Это ты правильно придумал, – сказал он Юргену, – взрывчатка лишней не бывает.

Юрген послал Штульдреера и двух солдат пройтись по помещениям, собрать все оружие, а главное – патроны и гранаты. Они им были нужнее. Те вернулись с целым арсеналом. За их спинами разгорался спор: что лучше – иметь оружие или не иметь, когда сюда ворвутся русские. Судя по отточенности формулировок, спор велся не впервые. «Не иметь», – высказал свое мнение Юрген, про себя высказал, его бы все равно никто не послушал.

Они шли по пустынной улице, держась в густой тени от стоявших домов. В одном месте им пришлось обойти кучу битого кирпича и мусора – стена дома была обрушена попаданием бомбы или тяжелого снаряда.

– Тут, за углом, мой дом, – сказал Штульдреер, заметно нервничая, – я только посмотрю, одним глазком.

Он пошел вперед, ускоряясь с каждым шагом, на перекресток он уже выбежал тяжело, по-стариковски переставляя ноги. И вдруг изогнулся дугой, забросив руки назад, и рухнул на землю. Юрген не расслышал акцентированного звука выстрела в общем фоне спорадической стрельбы, который после грохота дневного боя воспринимался как тишина, поэтому в первый момент подумал, что старик увидел что-то страшное, свой разрушенный дом или тело любимого человека, и его сердце не выдержало. Но это была пуля, усталая, заблудившаяся в незнакомых улицах пуля, нашедшая жертву себе по силам. Она пробила маленькую аккуратную дырочку в кителе Штульдреера, на спине, над самым брючным ремнем, и воткнулась в позвоночник, даже крови не было.

Юрген обнаружил это чуть позднее, когда они отволокли старика с открытого пространства. Он знал, где искать, ему уже приходилось видеть раненых с такими же тряпичными ногами. Верхняя половина тела казалась вдвойне живой, руки безостановочно шевелились, взор наполнился высшей мудростью, язык без умолку повторял: «Ну как же так, ну как же так…»

– Мы отнесем вас в госпиталь, они что-нибудь сделают, – сказал Юрген, склонившись над стариком.

– Нет, домой, я покажу. Я хочу умереть дома.

– Солдаты редко умирают в своей кровати.

– Да какой я солдат!..

Они выполнили последнюю волю товарища. Штульдреер был все время в сознании. «Налево, направо, первый этаж, вам не придется нести меня высоко, ключ под ковриком, да, на эту кровать».

– Может быть, мне повезет, и я дотяну до прихода моей старушки. Мы ведь толком и не попрощались, – сказал он напоследок.

У него все спуталось в голове. Это раньше бомбежки были по ночам, теперь дни стали стократ опаснее ночей, и никто уже не покидал укрытий. Но они не стали отнимать у него последнюю надежду. Они оставили его одного, они ничем не могли помочь ему.

* * *

Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Они сражались, меняли позицию и снова сражались. Если какая-то мысль и посещала изредка голову Юргена, то только одна – скорее бы вечер, скорее бы вечер!

Они едва успели отдышаться, сидя в спасительной темноте, когда появился мальчишка в форме гитлерюгенда с разбитыми в кровь коленками, офицерский ремень с наспех пробитыми отверстиями двумя слоями обхватывал его талию, тяжелая кобура свисала до середины бедра.

– Вы кто? – строго спросил он.

– 570-й, – коротко ответил Вортенберг.

– Так-так, 570-й. – мальчишка, подсвечивая фонариком, сверялся с каким-то списком, нацарапанным на листке бумаги. – Вам приказано прибыть в штаб, – важно объявил он, – следуйте за мной.

– Есть! – ответил Фрике.

– Почему вы привели с собой только один взвод, подполковник? – так встретил их какой-то надутый оберст. – Немедленно пошлите двух солдат, чтобы они привели остальных. Мы не можем терять ни минуты!

Фрике не стал тратить время на объяснения.

– 570-й ударно-испытательный батальон готов выполнить приказ! – коротко ответил он.

Им предстоял очередной марш. Карты им не требовалось.

– Все время прямо по рельсам, – сказал оберст, – третья станция, не заблудитесь.

Так Юрген впервые попал в метро. В подземке ему понравилось: шпалы лежали удобно, как раз под его шаг, воздух был не спертым из-за обилия вентиляционных шахт, лампы горели в четверть накала и не слепили глаза, с потолка не капало, пули не свистели. Иногда под ногами шныряли крысы, да и тех было немного.

Das war Reichstag

Это был рейхстаг. В темноте смутно проступало тяжеловесное приземистое здание, два этажа, четыре башни, в центре зияющий дырами купол, на куполе шпиль, ничего особенного. Если бы не подсказка Красавчика, бывавшего раньше в Берлине, Юрген бы ни в жизнь не догадался, что это за здание.

История с поджогом здания рейхстага и последующим судом над поджигателями-коммунистами прошла мимо него, он был тогда слишком мал. Когда же он вошел в сознательный возраст, уже в Германии, и стал самостоятельно ходить в кинотеатры с обязательной кинохроникой перед фильмом, то о рейхстаге уже почти не вспоминали, как о ненужной, доставшейся по наследству вещи, атавизме прогнившей буржуазной демократии. Заседания рейхстага попадали в поле зрения кинохроники лишь в тех крайне редких случаях, когда фюрер посещал это собрание пустопорожних болтунов. Сами же заседания происходили в другом здании, оно стояло тут же на площади, чуть наискосок, Юрген был уверен, что это и есть рейхстаг. Кролль-опера, пояснил Красавчик, оперетка, веселое, рассказывали, было местечко. Юрген усмехнулся – фюреру нельзя было отказать в своеобразном чувстве юмора, он нашел подобающее здание для парламента.

Они поднялись по широким гранитным ступеням к главному входу в здание. В вестибюле их приветствовали плакаты, слегка влажные то ли от непросохшей типографской краски, то ли от свежего клея. На плакатах был последний перл Геббельса: «Самый жуткий и темный час – предрассветный!» Этим он хотел вселить в них, солдат, оптимизм и веру в будущее, он думал о будущем, черт колченогий, но они-то жили настоящим, они ощущали всеми органами чувств, кожей, печенью, селезенкой, поджилками, только этот самый час, темный и жуткий. Вопрос был только в одном: этот час – самый или дальше будет еще самее? Так пошутил Красавчик, и они откликнулись на эту шутку немного нервным смехом.

Им предоставили четыре часа на обустройство и отдых. «Взвод, спать», – распорядился Юрген и отправился изучать здание.

Все огромные окна были замурованы. Юрген потрогал кирпичную кладку – сухая, давно, знать, заложили. В кладке были оставлены небольшие амбразуры. «Ну и темень же здесь будет, когда вырубится аварийное освещение», – подумал Юрген. Но даже если бы лампы горели в полную силу, в этом здании без плана можно было легко заблудиться. Вереница комнат, их, как потом выяснилось, было около пятисот, бесконечные коридоры, лестницы, залы, большие и маленькие. Один из самых больших был заставлен стеллажами с папками бумаг, это, наверно, был архив. Другой был в два этажа, здесь, должно быть, когда-то и заседал рейхстаг. Большая сцена, трибуна, имперский орел, раскинувший крылья во всю ширь задника сцены, красные знамена со свастикой, обитые бархатом кресла, балкон. Вход на балкон был со второго этажа. Еще один балкон выходил наружу, он был весь облеплен скульптурами. С него открывался широкий обзор, но Юрген предпочел подняться на крышу.

Там, привалившись спиной к куполу, стоял подполковник Фрике.

– Хочу последний раз посмотреть на Берлин, – сказал он, заметив Юргена. – Пока его еще можно узнать, – добавил он и замолчал, устремив взгляд вдаль.

Юрген тоже осмотрелся, узнал по многочисленным плакатам Бранденбургские ворота. С другой стороны, метрах в трехстах, тоже было знакомое здание – министерство внутренних дел, его изображение Юрген разглядывал два года в тюрьме, там перед столовой за толстым стеклом была целая галерея фотографий, зданий и лиц, по ведомственной принадлежности. Внизу был какой-то канал, выгибавшийся полумесяцем, на обоих концах которого виднелись мосты: один – целый, монументальный, другой – взорванный, с обрушившимися пролетами.

– Шпрее, – сказал Фрике.

Шпрее? А он думал – канал. То есть он думал, что Шпрее – это река. Какая же эта река?

– А это мост Мольтке-младшего, – продолжал Фрике, показывая рукой на неразрушенный мост. – Красивый мост. Боюсь, что он не доживет до сегодняшнего вечера. Хотя нам следовало бы надеяться, что не доживет, – добавил он с печальной улыбкой, – ведь русские уже там, за рекой.

– А где рейхсканцелярия? – спросил Юрген.

– Там, – Фрике перевел руку вправо, – минут десять ходьбы прогулочным шагом.

– Недалеко, – сказал Юрген.

– Да. Германия сжалась до этого маленького пятачка. Не возражайте, Юрген! Это все, что осталось от Германии. Когда русские займут этот пятачок и разобьют здесь свои солдатские биваки, Германия перестанет существовать. И слабым утешением для нас там, на небесах, будет осознание того, что мы были последними солдатами Германии, ее последними защитниками.

– Не Германии – фюрера, – сказал Юрген неожиданно для себя самого. – Я не считаю себя последним солдатом Германии, в крайнем случае, я согласен на звание последнего штрафника Гитлера. Но я не уверен, что это послужит мне утешением в старости. Извините, герр подполковник, – смешался он.

– Ничего, ничего, Юрген, мы находимся в таком положении, когда обо всем можно говорить открыто и откровенно. Возможно, если бы раньше мы обо всем говорили открыто и откровенно, мы бы не оказались в таком положении. Хотя, как знать, как знать… – Фрике встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. – Я прекрасно понимаю вас, Юрген. Четверть века назад я был так же молод и так же хотел жить. Только это помогло мне пережить горечь поражения.

Он повернулся и пошел вокруг купола. Юрген последовал за ним. Открылся вид на бескрайнее зеленое пространство Тиргартена. Вдали, высоко над верхушками деревьев, летела богиня Победы, сверкая в первых лучах восходящего солнца.

– Я любил гулять здесь раньше, во время приездов в Берлин, – рассказывал между тем Фрике, – по Кёнигсплац, в тени лип, по аллеям около Бранденбургских ворот, среди дубов Зигесаллеи, в окружении величественных памятников, до самого главного – колонны Победы, она ведь раньше здесь же стояла; ее Шпеер передвинул, перед самой войной.

Ничего этого Юрген не видел. Перед ним было большое, метров в триста, поле с траншеями, бетонными колпаками огневых точек, торчащими под разными углами дулами зениток, с редкими изуродованными и обкромсанными стволами деревьев, с рассекавшим его на две части каналом, залитым водой. Для бывшей королевской площади канал выглядел неуместным, для оборонительной позиции – в самый раз, отличный противотанковый ров, подумал Юрген.

– Когда только успели? – Он показал Фрике на канал.

– Полагаю, что он возник естественным путем, – сказал Фрике, – как результат русской бомбежки. Очевидно, что здесь был подземный тоннель, бомбы разрушили перекрытия и стены, а воды Шпрее заполнили освободившееся пространство.

– Здесь много тоннелей? – спросил Юрген.

– Думаю, что очень много. В них сам черт голову сломит, как и в этом здании. Не представляю, как комендант гарнизона будет руководить боем. Занять позицию в комнате 289! По коридору, по лестнице, третий поворот направо, четвертый поворот налево, там спросить у фельдфебеля, бегом марш!

– Велик ли гарнизон?

– По наименованию частей – велик. Батальоны, полки, дивизии! СС, Вермахт, фольксштурм! Тысяча наберется, дай бог.

Юрген уже имел некоторый опыт размещения солдат в доме для его обороны. Тысяча для такого здания – это ничто. Тем более что когда русские подойдут к зданию, из этой тысячи останется в строю не больше половины.

– Смотрите, Юрген! – воскликнул Фрике.

Он стоял, приложив к глазам бинокль, и смотрел в сторону Бранденбургских ворот. Там солдаты выкатывали из укрытия самолет, казавшийся игрушечным. К самолету бегом приближались двое, – мужчина в блистающем погонами, эмблемами и орденами мундире и… женщина. Женщина, черт побери, это Юрген мог определить даже на таком расстоянии без всякого бинокля. Это могла быть только Ханна Райч!

– Кто мужчина? – возбужденно спросил Юрген. На какое-то мгновение ему показалось, что это фюрер. Защелкнулась цепь ассоциаций в голове: Ханна Райч за штурвалом самолета, на котором фюрер летит на съезд в Нюрнберг, «Триумф воли», Лени Рифеншталь… Но потом все встало на свои места. Он не сомневался в ответе. Всем было известно, кто является любовником легендарной летчицы.

– Генерал-полковник фон Грейм, – сказал Фрике и тут же, спохватившись: – Извиняюсь, генерал-фельдмаршал авиации Роберт Риттер фон Грейм, командующий люфтваффе.

– Что?!

– Что слышали, Юрген. Честно говоря, я сам узнал об этом только сегодня ночью, хотя новости уже пять дней. Где мы были пять дней назад? Ну да это несущественно.

Все они завидовали фон Грейму – иметь такую женщину! Если она в постели вытворяет то же, что и в небе… Вечерами солдаты частенько обсуждали эту тему, фантазируя и смакуя детали. Но иметь такую должность в такой момент – нет, тут нечему было завидовать, тут можно было только посочувствовать.

– А что с рейхсмаршалом? – спросил Юрген.

– Отставлен со всех постов, – коротко ответил Фрике.

Вот это да! Слетел казавшийся вечным и непробиваемым Геринг. Ну и хрен с ним, Юрген не собирался ему сочувствовать. Сочувствовать надо было им, солдатам, на которых в первую очередь отливалась грызня наверху. Нашли время!

– Они собираются взлетать?! – воскликнул Фрике с удивлением и тут же с восхищением: – Они взлетают!

Это было поразительное зрелище. Маленький тренировочный самолетик разбежался по полотну улицы, шедшей от Бранденбургских ворот к колонне Победы, и взмыл вверх. Почти сразу заработали русские зенитки, и скоро весь путь самолета был усеян небольшими аккуратными облачками дыма от разрыва снарядов. Самолет вилял из стороны в сторону, и было непонятно, то ли его отбрасывает взрывная волна от разрывов, то ли он сам уворачивается от летящих снарядов. Последнее не казалось невозможным, ведь за штурвалом была сама Ханна Райч!

Самолет растаял в небе, но осиное гнездо было растревожено – русские перенесли огонь с неба на землю, начался новый день их штурма. Но русские были далеко, метрах в семистах-восьмистах, на другом берегу Шпрее, и у них были пока другие объекты для атаки. Можно было спокойно заниматься текущими делами подготовки к обороне здания. И Юрген вслед за Фрике покинул крышу рейхстага.

Он еще раз прошелся по второму этажу, потом по первому, закрепляя в памяти расположение залов, коридоров и лестниц. Толкнул очередную массивную дверь и неожиданно увидел еще одну широкую мраморную лестницу с массивными чугунными перилами, ведшую вниз. Первая лестничная площадка, вторая, третья – Юрген был глубоко под землей. Во все стороны простиралось обширное подземелье с монолитными железобетонными стенами, потолками и полами.

Сразу у лестницы был большой зал, в котором на нарах лежало около двухсот раненых. Рядом был штаб, у большого стола стояли несколько старших офицеров и два генерала, они рассматривали какую-то схему, устилавшую почти половину стола. Вероятно, это была карта театра грядущих военных действий, карта, на которой можно было отобразить каждое орудие, а то и каждого солдата. На отдельном столике стояла батарея телефонов, еще дальше – несколько радиостанций, у которых дежурили радисты с наушниками. «Хотя бы будем знать новости», – подумал Юрген.

Дальше тянулись складские помещения, забитые под завязку. Можно было подумать, что склад – это основное предназначение здания.

Обо всем увиденном Юрген рассказал солдатам своего взвода, которых успели поднять перед самым его приходом.

– Всю войну мечтал оборонять склад! – воскликнул Отто Гартнер.

– Со склада мы ни ногой! – подхватил Фридрих. – Будем стоять до последнего!

Все они понимали, что это их последняя позиция, что идти им больше некуда, потому что они окружены со всех сторон. Но они смеялись и перебрасывались шутками, чтобы не думать о том, что скоро они вступят в свой последний бой. И еще потому, что судьба улыбается веселым. Она сама озорная девчонка – судьба.

* * *

У них подбиралась отличная компания. Те, кто дошли до рейхстага, не могли быть плохими солдатами, и они были стойкими парнями, на них можно было положиться.

Особенно приятно было увидеть старых знакомых.

– Hei, navnebror![29]29
  Привет, тезка! (норв.)


[Закрыть] – так приветствовал Юрген Йоргена Йоргенсена, шарфюрера из дивизии СС «Нордланд». Он становился настоящим полиглотом, столько словечек на разных языках он нахватался за время войны.

– Привет, старый волчара, – ответил Йорген, пожимая ему руку.

Он рассказал о том, что было с ними после отхода с Зееловских высот. Они шли немного севернее. В первую ночь они разместились в какой-то большой деревне, у них было слишком много раненых и они были слишком вымотаны трехдневным непрерывным боем. Там-то их и накрыли «сталинские орга€ны». Это был ад, сказал Йорген, а в аду он побывал, он где только не побывал. За несколько минут мы потеряли больше людей, чем за всю оборону высот, сказал он, мы потеряли всех раненых, которые заживо сгорели в домах, и еще множество здоровых парней, которые метались по улицам в поисках укрытия. Потом викинги обороняли аэропорт в Штраусберге, тут Юрген с Йоргеном сопоставили свои воспоминания, они были схожи, как их имена.

– Помните оберштурмбаннфюрера Клоца, командира датчан? – спросил Йорген у зашедшего в комнату подполковника Фрике.

– Отлично помню, – сказал Фрике, – прекрасный командир полка!

– Погиб, – сказал Йорген, – прямое попадание снаряда в машину. Парни сдерживали русских, пока их товарищи не отнесли тело командира в часовню при близлежащем кладбище. Там они препоручили его Богу.

– Да почиет он в мире, – сказал Фрике, и они все склонили головы, поминая всех погибших на этой войне.

– А потом мы все время отступали на юг, – прервал молчание Йорген.

– А мы все время на север, – сказал Юрген.

– Отступление закончено, господа, это не может не радовать, – сказал Фрике.

Это была хорошая шутка. Это было больше, чем шутка. На фронте они научились извлекать положительные эмоции из всего, даже ужасающего и страшного, они полюбили жизнь во всех ее проявлениях. Встреча старых товарищей – это ли не повод для радости, еще один повод. Как и приобретение новых.

Его привел Кляйнбауэр, они были почти одногодками, это облегчило знакомство.

– Готтхард фон Лорингхофен, военно-морской флот, – несколько напыщенно отрекомендовался он, – потомственный военный.

На нем была непривычная форма, но и так было понятно, что он всего лишь курсант. Юрген с улыбкой смотрел на юношей, они составляли отличную пару, маленький крестьянин и фон, потомственный военный, война их уравняла и сблизила.

– Каким ветром вас сюда занесло? – спросил Юрген. – Норд-норд-остом?

– Норд-норд-вестом, – мягко поправил его юноша, – мы из Ростока. Вся школа, пятьсот человек! Мы десантировались на парашютах.

– Жаль, что не видел, то еще было зрелище, – сказал Юрген, в его голосе не было насмешки.

– Это было только начало, – с нарочитой небрежностью сказал Лорингхофен, он обвел взглядом потолок, зацепился за какую-то трещинку, – нас принял фюрер.

Эффектно получилось. Они полагали, что их уже ничем нельзя удивить, но тут просто раззявили варежки.

– Докладывайте, курсант, – сказал Юрген, немного придя в себя, – и не жалейте времени на детали.

– Я зацепился парашютом за дерево… – начал Лорингхофен.

– Опускаем, – прервал его Юрген, – ближе к фюреру.

– Мы колонной промаршировали в правительственный квартал, построились во дворе рейхсканцелярии, возле бункера. Там были еще какие-то мальчишки из юнгфолька в форме СС. Появился фюрер, с ним свита, почти все военные, адмирал, два контр-адмирала, они были в форме Вермахта, я их не знаю. Фюрер сначала подошел к юнгфолковцам, первому вручил Железный крест, тот подбил три русских танка, другим по очереди клал руку на плечо, смотрел в глаза, трепал по щеке. Ну да они мальчишки! К нам, настоящим солдатам, фюрер обратился с речью. Он назвал нас героями и надеждой нации, призванными спасти Германию в трудный для нее час. Он сказал, что наша задача – отбросить небольшую группу русских, которая прорвалась на этот берег Шпрее. Что продержаться нужно совсем немного, что скоро мы получим новое оружие невиданной мощности, что с юга подходит армия генерала Венка, которая сметет русских и бросит их на наши штыки, что русские будут не только выбиты из Берлина, но и отброшены до Москвы. Все. Потом фюрер вернулся в бункер, а нас направили сюда. Мы надеялись, что нам доверят оборону рейхсканцелярии…

Его уже не слушали, все обсуждали услышанное. Фюрер по-прежнему в Берлине, он сражается вместе с ними, к ним на помощь спешит армия Венка, неделю назад они слышали по радио обращение фюрера к солдатам армии Венка, то есть неделю уже идут, они вот-вот должны быть здесь, возможно, они уже на окраине Берлина! Когда надежды на нуле, любая хорошая новость или слух разрастаются до гигантских размеров.

– Какой он, фюрер? – спросил Юрген.

– Старенький, – с обескураживающей детской искренностью ответил Лорингхофен, – и руки сильно трясутся, особенно правая.

Тут раздался страшный грохот. Ноги не ощутили вибрации, значит, что-то произошло снаружи. Фрике поднялся и вышел из комнаты, за ним – Вортенберг.

– Пойду, тоже посмотрю, – снизошел до объяснений Юрген и строго: – Всем оставаться на местах!

Мост Мольтке-младшего был окутан пеленой дыма и пыли.

– Взорвали, – произнес спокойно Фрике, – значит, русские и на нашем участке вышли к Шпрее.

Мог бы и не говорить. На узкой набережной на противоположном берегу уже стояло несколько русских танков. Артиллеристы выкатывали орудия, ставили на прямую наводку на здание министерства внутренних дел, на Кролль-оперу, на Кёнигплац, ну и, конечно, на них, на рейхстаг.

– Хороший был мост, – сказал Фрике и добавил: – Слишком хороший.

Юрген перевел взгляд на мост. Черт! Даже взорвать толком не могут! У них что, взрывчатка закончилась? Так зашли бы к ним, они бы поделились.

Облако, окутывавшее мост, уплывало вниз по течению реки, открывая вид на сильно просевший, но не разрушенный пролет, по которому уже ползли вперед фигурки в зеленовато-коричневой форме.

Задрожали пол и стены – снаряд врезался в здание в десятке метров от того места, где они стояли. Это был пробный шар русских. Для них он тоже был пробным. Проба была положительной, стена выдержала удар без заметного изнутри ущерба.

– Хорошо раньше строили, – подвел итог Фрике.

– Сейчас, к сожалению, хуже, – сказал Вортенберг, когда третий снаряд угодил в заложенное окно и обломки кирпича брызнули во все стороны.

– Полагаю, господа, что нам нет никакой необходимости оставаться здесь. – Фрике проводил взглядом пролетевший в метре от него осколок. – У нас есть время как минимум до завтрашнего утра.

* * *

Йорген крутил ручку настройки радиоприемника – у них в СС чего только не было. Он ловил «вражьи голоса» – всем им иногда хотелось знать правду, для сведения, не для выводов. Йорген предпочитал стокгольмское радио, нейтральное и понятное. Наконец поймал, стал внимательно вслушиваться, постукивая пальцем по столу, это было у него высшим проявлением волнения. Бернадотт – Гиммлер, Гиммлер – Бернадотт, вот все, что понимал Юрген.

– Что там? – спросил он, когда выпуск новостей закончился.

Йорген выключил радиоприемник – он экономил батареи, неспешно накрыл его чехлом.

– Ройтерс передал, что Гиммлер ведет со шведским послом в Германии графом Бернадоттом переговоры о заключении сепаратного мира с Америкой и Англией.

Последнее слово он произнес с отвращением, это было неудивительно, Йорген ненавидел Англию, она не давала продыху норвежским рыбакам. Но с той же интонацией он произнес и фамилию рейхсфюрера, своего патрона. Впрочем, это не было удивительным, они тоже буквально взорвались от возмущения: гнусный предатель!

Юрген ненавидел предателей и предательство. И его товарищи тоже. Многие солдаты их батальона придерживались кодекса чести, принесенного из их гражданской жизни и лишь окрепшего на фронте, где без веры в товарищей не продержаться и дня. Они не представляли, как можно предать товарищей ради спасения собственной жизни и как можно потом жить, зная, что товарищи погибли из-за твоего предательства. Возможно, это было главным, если не единственным, что заставляло их сражаться до конца, сражаться и погибать.

А то что Гиммлер – предатель, не вызывало сомнений. Да, они все ждали мира с Америкой и Англией как манны небесной, еще десять дней назад фюрер уверял их, что мир будет вот-вот подписан и они обретут новых союзников в борьбе с большевизмом. Но в грохоте последовавших за этим боев все забыли об этом, и они, и фюрер. Что-то там, видно, не складывалось, союзники, наверно, выдвинули какие-то неприемлемые условия, эти торгаши-американцы наверняка хотели выторговать себе кусок пожирнее. И тут вылез этот хорек в очках, позорная ищейка, кровосос, х. сос, жополиз – они не скупились на выражения! Это было не его ума дело, это было дело фюрера, а фюрер никогда бы не получил вести переговоры о мире этому… Выражения сделали второй круг, дополнившись и украсившись новыми эпитетами. Да как он посмел?! Да как он мог?! Предать фюрера!

– Друзья познаются в беде[30]30
  «Glück macht Freunde, Unglück prüft sie» (нем.) – вот что сказал Брейтгаупт.


[Закрыть], – сказал Брейтгаупт.

Это верно! Именно в беде становится понятным, кто чего стоит. Фюрер и Германия увидят, чего они стоят. Они, отверженные сыны Германии, будут сражаться за нее до конца.

Так завершился их первый день в рейхстаге.

* * *

День 29 апреля прошел для Юргена и его взвода на удивление спокойно. Спокойно на их языке означало, что они целый день провели на одной и той же позиции у амбразур рейхстага и никого не потеряли. Артиллерийский обстрел, их собственная безостановочная стрельба, даже мелкие ранения в расчет не принимались. Это была привычная работа, а руки и крестьяне натирают. Не так ли, Брейтгаупт? Так, молча соглашался Брейтгаупт, и ноги тоже.

Кому досталось, так это защитникам министерства внутренних дел. Судя по огню, который велся со всех шести этажей огромного здания, их там было немало, возможно, не меньше, чем в рейхстаге. Но русские методично расстреливали здание из орудий и накатывались жирными клиньями к многочисленным подъездам. Они помогали соседям, чем могли. Трое оставшихся артиллеристов их батальона вызвались сражаться на батарее тяжелых орудий, установленных на Кёнигсплац. Соскучившись по стрельбе, они посылали снаряд за снарядом в сторону набережной Шпрее, где стояли русские гаубицы. Братья-минометчики только успевали подносить им снаряды из подвала.

Юрген, Красавчик и Брейтгаупт разжились пулеметами и поливали огнем подступы к министерству; Отто Гартнер и Фридрих, отложив бесполезные на таком расстоянии автомат и панцершрек, выцеливали противников из винтовок. Впервые за долгое время им не надо было экономить патроны, они буквально наслаждались стрельбой. Страдал один лишь Граматке, все больше припадая на раненую ногу, он сновал вверх-вниз по длинным лестницам, поднося им тяжелые оцинкованные ящики. Дитер снаряжал пулеметные ленты, у него это хорошо получалось.

Главная проблема была в мосте, по которому текли и текли русские. Поутру его попытались отбить или хотя бы взорвать курсанты. Они ударили из траншей на площади. Шли густой цепью в полный рост, поливая пространство перед собой из автоматов. Два десятка их товарищей шли следом, сгибаясь под тяжестью ящиков со взрывчаткой и минами. Это была безумно красивая атака. Но в бою нет места красоте. Осталось одно безумство. Они были безусыми мальчишками и моряками, они взялись не за свое дело. Когда русские выкосили половину цепи, оставшиеся залегли и медленно отползли обратно в траншеи. За десять минут гарнизон рейхстага потерял двести бойцов, это было много, очень много.

Ближе к вечеру бой разыгрался с другой стороны – из Тиргартена, судя по интенсивности стрельбы, пошел в контратаку полнокровный батальон, никак не меньше, при поддержке нескольких танков. В какой-то момент они даже подумали, что это подошел авангард армии Венка. Потом они решили, что это какая-то другая часть пробивается на помощь им. Это тоже было хорошо, подкрепление им бы не помешало. Но русские встали стеной и отбили контратаку.

Вскоре русские ворвались в здание министерства внутренних дел. Со Шпрее потянуло туманом. Он медленно поднимался вверх, окутывая здание. Русские поднимались быстрее, этаж за этажом вдруг озарялся вспышками взрывов, частым миганием автоматов, огненным серпантином трассирующих пуль и постепенно угасал, дотлевая. К полуночи стрельба прекратилась, дом поглотила темнота.

Последние два часа Юрген с товарищами стояли и молча смотрели на схватку. Соседи не продержались и дня. Назавтра была их очередь.

* * *

Рассвет они встретили в хлопотах. Штаб-квартиру и казарму они оборудовали в подвале. Там были сложены все их личные вещи – сражаться они будут налегке, им не придется никуда уходить после боя, ни вперед, ни назад. Отдельную комнату отвели под госпиталь, у них будет свой госпиталь, свой врач, фрау Лебовски, и свой санитар. Все остальное время они потратили на оборудование огневых позиций на первом этаже, в выделенном им секторе.

Они были готовы вступить в бой в 3.00, в 4.00, в 5.00, но русские не спешили начать атаку. Они зачищали окрестные дома, захваченные накануне, – министерство внутренних дел, Кролль-оперу, еще одно здание, бывшее швейцарское посольство, как пояснил Юргену подполковник Фрике. Они обкладывали рейхстаг как берлогу с медведем, складывалось впечатление, что они действительно полагали, что в этой берлоге есть медведь.

Раздался характерный рев русских дизельных двигателей, мимо министерства внутренних дел потянулась колонна из двадцати Т-34, тягачей с недоброй памяти 152– и 203-миллиметровыми гаубицами, смертоносных реактивных установок со снаряженными ракетами пусковыми рамами. Юрген вел счет до шестидесяти единиц тяжелой техники, а потом бросил, счет потерял всякий смысл. Техники было столько, что ее некуда было ставить; еще недавно пространство вокруг рейхстага казалось обширным, теперь весь периметр был охвачен сплошным железным кольцом.

– Вот черт! – воскликнул Красавчик. – Чего это они делают?

Юрген вернулся взглядом к зданию министерства внутренних дел. Там несколько русских волокли к подъезду пусковую раму от реактивной установки, еще несколько несли на плечах ракеты, рядом стыдливо жалась раздетая грузовая платформа.

– Вот черт! – повторил Красавчик, когда из окна третьего этажа высунулась тупая харя пусковой установки и показала им язык ракеты.

Юрген посмотрел на часы: 12.59. Вскинул глаза и увидел, как клубятся дымом «Катюши».