Текст книги "Размышления о богослужении"

Утреня. Канон

В прошлый раз мы с вами продолжали говорить об утрене, о том утреннем богослужении, которое в древности совершалось перед восходом солнца, а теперь, в соединенном с вечерней виде, совершается вечером.

Читается на утрене 50-й псалом, а если это утреня праздничная, то Евангелие. И после Евангелия начинается попеременное пение и чтение. Из этого чтения воспринимаются только отдельные слова. Вернее даже, не собственно из чтения, а из припевов к чтению мы воспринимаем такие молитвенные обращения как: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе», «Пресвятая Богородица, спаси нас», или «Святителю отче Николае, моли Бога о нас», или «Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас» – обращения к тому святому, память которого сегодня празднуется. Все богомольцы в это время подходят к Евангелию, лобызают его, получают благословение от священника. Поэтому в храме царит движение: кто-то уже уходит из храма, поцеловав Евангелие, получив благословение; кто-то в это время подходит к свечному ящику, чтобы написать записку и оставить на завтрашнюю обедню; кто-то разговаривает со своими знакомыми, спрашивает о чем-то… Во всяком случае, в это время мы очень мало вслушиваемся в те слова, которые звучат на клиросе. А эта часть богослужения, это попеременное то пение, то чтение, называется каноном. На самом деле канон, эта особая песнь в честь праздника или в честь святого, – это всегда удивительная поэзия, потрясающая молитва. Канон – это такая молитва, которая, наверное, как мало что другое открывает наше сердце. И при этом, как это ни парадоксально, – пропадающая часть богослужения, та часть богослужения, которая не воспринимается нами полностью. Давайте попытаемся понять, почему это происходит.

Прежде всего, каноны очень трудно написаны. В греческом оригинале это были стихи. На славянский язык эти стихи переведены прозой, и не просто прозой, а слово за слово, и поэтому текст их с очень большим трудом воспринимается на слух. Ну, а для того, чтобы этот прозаический текст звучал лучше, был каким-то образом ритмизован, принято каноны читать нараспев и очень быстро. Потому что в каждой песни (а в каноне восемь песней) четыре или пять строф (тропарей), а по уставу надо читать в течение утрени не один канон, а три или четыре, быть может, даже пять. Поэтому внутри каждой песни надо соединить по нескольку канонов. Таким образом, тропарей становится не четыре-пять, а гораздо больше. И поэтому для того, чтобы богослужение не растянулось на пять, шесть, восемь и т. д. часов, канон принято читать очень быстро. Более того, в настоящее время на всех без исключения приходах канон читается не полностью. Читаются из каждого из положенных, допустим, четырех или пяти канонов только один или два тропаря, только одна или две строфы в каждой из восьми песней. И поэтому, естественно, из тех осколков, которые остаются от канона, очень трудно понять его смысл в целом и очень трудно вслушиваться в эти тексты, потому что они сложные, и читаются быстро, и читаются нараспев, и переведены они очень трудно. Трудно воспринимать стихи, переведенные слово за слово. Вместе с тем в канон необходимо вчитаться. Если у нас есть хоть какое-то желание понять смысл богослужения, то надо обязательно попытаться понять, что же это такое – канон, который читается в церкви.

Каноны начали писать на рубеже VII и VIII веков. До этого времени их место в богослужении занимали другие песнопения в честь праздника или в честь святого. Небольшие осколки этих песнопений в богослужении сохранились. Какие осколки – я вам попытаюсь рассказать. Во всяком случае, канон – это довольно новое включение в службу по сравнению с древнейшими богослужебными текстами. Повторяю, VIII, IX, X, даже XI века – вот когда появились каноны. Хотя в большинстве своем написание канонов и включение их в богослужение связано с именем святого Иоанна Дамаскина, который жил и трудился в первой половине VIII века.

Канон (в переводе с греческого «правило») потому так и называется, что составляется всегда по очень строго определенным правилам. Канон всегда состоит из восьми песней, кроме канона Андрея Критского, в котором девять песней. Во всех остальных канонах нет второй: есть первая, третья и т. д. Вторая есть только в каноне святого Андрея Критского. Темы этих девяти песней берутся из девяти песней Ветхого Завета. Я думаю, многие знают, что кроме псалмов Давидовых в Библии есть еще множество поэтических текстов и, в частности, вот эти девять песней, к которым восходит каждая из песней канона.

Первая песнь всегда пишется на тему той песни, которую воспел Моисей и вместе с ним люди, после того как они посуху перешли Красное море и спаслись от своих преследователей. На тему этой песни, которая содержится в 15-й главе книги Исход: «Пою Господу, ибо Он славно прославился[10]10
  В Синодальном переводе, который цитирует отец Георгий, вместо «славно прославился» читаем: «высоко превознесся».


[Закрыть], коня и всадника его ввергнул в море. Господь крепость моя и слава моя, Он был мне спасением. Он Бог мой, и прославлю Его; Бог отца моего, и превознесу Его», – всегда составляется первая песнь любого канона.

Вторая песнь составляется на тему песни пророка Моисея из 32-й главы книги Второзаконие. Но эта песнь, которая носит покаянный характер, предлагается нам только в одном каноне – в каноне Андрея Критского, который читается в первые четыре дня Великого поста и который должен распахнуть наше сердце навстречу Богу в покаянной молитве в течение предстоящих семи недель поста перед Пасхой.

Третья песнь всякого канона всегда составлена на тему той молитвы, с которой обращается к Богу пророчица Анна, мать Самуила, в начале Первой книги Самуила (см. 1 Цар 2: 1–10). Третья песнь канона – это песнь пророческая.

Четвертая песнь всегда восходит к псалму пророка Аввакума из книги этого пророка (см. Авв 3: 2–19).

Пятая – к 26-й главе Книги пророка Исайи (см. Ис 26: 9–21).

Шестая – к тому воплю, который сохранился в Книге пророка Ионы, к той песни, с которой пророк обращается из «чрева китова» к Богу (см. Ион 2: 3–11).

Седьмая песнь берет свою тему из песни: «Благословен еси, Господи, Боже отец наших» из греческой версии Книги пророка Даниила[11]11
  В Синодальном переводе Книги пророка Даниила указано, что стихи 3: 24–90 переведены с греческого, т. к. они отсутствуют в еврейском тексте. В основу 7-й песни канона легла Молитва Азарии (ст. 26–45), в основу 8-й – Песнь трех отроков (ст. 52–90).


[Закрыть].

Восьмая песнь продолжает тему седьмой. Это песнь на тему славословия трех отроков: «Благословите, все дела Господни, Господа» (из греческого Даниила). Причем у нас есть свидетельство святителя Афанасия Великого, что эта песнь звучала во время утрени уже в IV веке.

И наконец последняя, девятая песнь канона восходит к песни Матери Божьей из 1-й главы Евангелия от Луки: μεγαλύνει ἡ ψυχή μου τὸν κύριον («Величит душа Моя Господа»). Поэтому перед пением и чтением девятой песни канона всегда поется по стихам Песнь Богородицы[12]12
  В Синодальном переводе – Гимн Марии (1: 46–55).


[Закрыть], к каждому стиху которой прибавляется рефрен «Честнейшую херувим и Славнейшую без сравнения серафим».

Вот по такому, очень жесткому, правилу составляется каждый канон.

Каждый канон разбит, таким образом, на восемь песней. Внутри каждой песни – пять или шесть строф. Первая строфа, ирмос, пересказывает нам одну из восьми только что мною перечисленных библейских песней. Например, давайте посмотрим, что представляют собой ирмосы первой песни в разных канонах. Поскольку канонов очень много, то и ирмосы в них разные.

Давайте посмотрим канон, который поется об усопших. Ирмос его первой песни: «Яко по суху пешешествовал Израиль… гонителя фараона видя потопляема, Богу победную песнь поим, вопияше».

Вторая песнь канона пропадает (Второзаконие), и далее: третья, четвертая, пятая…

Еще один ирмос первой песни: «Воду прошед словно сушу, и египетского зла избежав, израильтянин вопияше: избавителю и Богу нашему поим». Как видите, в первом стихе этой строфы – пересказ того, о чем говорится в Библии: «Воду прошед словно сушу, и египетского зла избежав, израильтянин вопияше». И дальше – малая цитата из Библии: «Избавителю и Богу нашему поим». В первом ирмосе («Яко по суху пешешествовал Израиль по бездне стопами, гонителя фараона видя потопляема, Богу победную песнь поим, вопияше»), в сущности, кроме выражения «победная песнь», цитаты из Библии нет, но зато в очень яркой стихотворной форме пересказана ситуация, о которой говорится в книге Исход: как посуху шел пешком Израиль по бездне стопами.

Часто спрашивают: а как получилось, что они перешли через Красное море посуху? Какова была техника этого перехода? И разные авторы, разные исследователи, толкователи отвечают на этот вопрос по-разному. Но я думаю, что никто на этот вопрос не ответил так, как автор этого ирмоса: «по бездне стопами» – вот как они перешли. Не по какой-то жидкой жиже, которая образовалась оттого, что вода схлынула, а «по бездне стопами». Это очень страшно – идти по бездне стопами. Это дорога, которая, без сомнения, приведет к гибели и привела бы их к гибели, если бы не Бог, Который вел их и Который следил за каждым их шагом. «По бездне стопами» идет Израиль. Только поэт может так глубоко понять библейский текст, который и нас учит в какие-то периоды нашей жизни тоже проходить через дни, месяцы, а может быть, и годы «по бездне стопами», на грани срыва. Но не сорвемся, потому что с нами Бог.

Еще один ирмос первой песни, из Рождественского канона. «Христос рождается, славите; Христос с небес, срящите (встречайте); Христос на земли, возноситеся. Пойте Господеви, вся земля, и веселием воспойте, людие, яко прославися». Здесь от библейской песни осталось два слова: «яко прославися». Смотрите: «Пою Господу, ибо Он славно прославился; коня и всадника его ввергнул в море». Вот это «ибо прославился» переносится составителем ирмоса святым Иоанном Дамаскином в Рождественский канон. А остальные слова – «Христос рождается, славите; Христос с небес, срящите; Христос на земли, возноситеся» – берутся им из проповеди, которую некогда сказал в день Рождества Христова Григорий Богослов. В IV веке сказал свою проповедь Григорий Богослов; в VIII веке составил, используя слова из этой проповеди, свой Рождественский канон Иоанн Дамаскин; в незапамятные времена воспел свою песнь Моисей и вместе с ним те, кто бежали из Египта, – от этой песни здесь остались слова «яко прославися»; и вот уже двенадцать веков со времен Иоанна Дамаскина мы, бесчисленные поколения христиан, воспеваем эту песнь в течение более чем месяца в рождественское время каждый год. И таким образом сливаются в один хор все голоса: голоса тех, кто пел эту песнь давным-давно, три с лишним тысячи лет назад в безводной Палестине; голос святого Григория Назианзина, IV век; голос Дамаскина, VIII век; и дальше – голоса тех, кто пел и читал этот канон в VIII, IX, X… в XX веке, – все наши голоса сливаются в один хор.

Еще один ирмос – ирмос Пасхального канона. «Воскресения день, просветимся, людие. Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни и от земли к небеси Христос Бог нас преведе, победную поющия». Одно слово: «победную песнь» (επινίκιον) осталось в этом ирмосе от песни пророка Моисея. Одно, но очень важное: как Моисей перевел Божий народ через Чермное море «по суху», «по бездне стопами», – так и Христос перевел нас от смерти к жизни. Человек вне Бога идет путем от жизни к смерти. Но в Боге, встретив Христа в своей жизни, мы находим новую – очень страшную, но удивительную и очень радостную дорогу: от смерти к жизни, от жизни временной к жизни вечной, к жизни, у которой нет конца.

Еще один ирмос, который будет потом присоединен к канону Андрея Критского – к Великому покаянному канону. «Помощник и Покровитель бысть мне во спасение. Сей мой Бог, и прославлю Его; Бог отца моего, и вознесу Его, славно бо прославился». Здесь, в этом ирмосе большая довольно цитата из книги Исход, но только не из самого начала песни Моисея, а из второго ее стиха: «Господь крепость моя и слава моя, Он был мне спасением. Он Бог мой, и прославлю Его; Бог отца моего, и превознесу Его».

Вот так, по таким законам составляется первая строфа каждой песни канона. Затем к этой строфе прибавляются еще три-четыре или даже пять строф, которые полностью сохраняют и повторяют стихотворный размер первой строфы, стихотворный размер ирмоса. Разумеется, в славянском переводе эта метрика не сохраняется, потому что прозаический перевод стихов дословный. Но вот в греческом оригинале это всегда очень важный момент. Все остальные тропари данной песни (в данном случае, первой песни) в точности повторяют стихотворный размер ирмоса, который как бы задает тон на целую песнь.

Первая песнь спета, третья, четвертая, пятая. Шестая песнь – на тему псалма пророка Ионы. Вот один из ирмосов шестой песни: «Житейское море, воздвизаемое зря (видя) напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой (от тления жизнь мою), Многомилостиве»… Вот такая молитва на тему той, которую из чрева китова, по преданию, возносит Иона. Или: «В бездне греховной валяяся, неизследную милосердия Твоего призываю бездну: от тли, Боже, мя возведи». В бездне греховной – подобно тому, как Иона в бездне моря, так каждый из нас, в бездне греховной валяясь, призывает неисследимую бездну милосердия Божьего. Бездна греха встречается с бездной милосердия. От тли, Боже, меня возведи, – восклицает церковный поэт и вместе с ним каждый и каждая из нас. «Возопих всем сердцем моим к щедрому Богу, и услыша мя от ада преисподняго, и возведе от тли живот мой». Всем сердцем взываю к щедрому Богу, и Он слышит меня, хотя взываю я из ада – из ада моей души, из ада, в который бросили меня мои грехи, моя злоба, моя ненависть. «Молитву пролию ко Господу и Тому возвещу печали моя, яко зол душа моя исполнися, и живот мой (жизнь моя) аду приближися, и молюся, яко Иона: от тли, Боже, возведи меня». Вот вам еще один ирмос шестой песни, еще одна вариация на тему плача пророка Ионы.

Византийский поэт изобретает всё новые и новые варианты одного и того же текста; отталкиваясь от библейского текста, составляет всё новые и новые вариации на одну и ту же тему. И оказывается, что в этом древнем тексте заложены безграничные возможности для новых молитв новых поколений, для новых воплей, которые идут из глубины сердца. Не просто срываются с уст, не просто представляют собой нечто насыщенное чисто эмоционально, а идут именно из глубин нашего «я».

Может, конечно, возникнуть вопрос: а почему вот так сложился этот жанр, почему этот жанр связан с бесконечным пересказыванием, переделыванием библейских текстов? Почему нельзя просто использовать библейский текст, а надо его заново и заново пересказывать в стихах? Я думаю, по довольно простой причине. На греческом языке библейский текст звучит как-то стёрто. Авторы перевода Семидесяти, который был сделан в Александрии в III веке до н. э., перевода Ветхого Завета с иврита на греческий язык, не очень хорошо знали иврит и не очень хорошо знали греческий. Они перевели Библию очень старательно, слово за слово. Они сохранили всё: и порядок слов еврейского оригинала, и малейшие особенности его стиля, идиоматические выражения, – но перевод этот получился стёртым, серым. Все стихи, которых в Библии бездна, они перевели прозой, и тот огромный эмоциональный и духовный накал, который есть в Библии, они не всегда сумели передать средствами греческого языка.

Но стихи – это всегда стихи, и сквозь самый несовершенный перевод сила этих стихов всегда пробивается к сердцу внимательного читателя. А византийские гимнографы, византийские церковные поэты и были именно такими внимательными читателями. И им безумно хотелось пересказать средствами греческого языка эту библейскую песнь, чтобы все их читатели и слушатели в храме во время богослужения поняли, что это поэзия. И вот отсюда, от этого желания показать греку, который никогда не читал и никогда не будет читать Библию на иврите, что такое молитвенная поэзия, показать, как эта молитвенная поэзия раскрывает сердце, – вот, наверное, от этого и происходит неистребимое желание всё снова и снова, всё в новых и новых стихах пересказывать библейский текст.

В одном из ирмосов есть такие слова: «Господь землю на ничесом же повесил неудержимо тяготеющую». Лучшей космогонии нельзя и придумать. Почему же это знание утерялось и мнение Галилея выставлялось ошибочным?

Что касается Галилео Галилея, то те, кто заставляли его признать, что мир устроен по-другому, не были знакомы с византийской гимнографией. А что касается нас с вами и наших предков, знакомых с византийской гимнографией, то тут, конечно, полная беда. Не только мы с вами в XX веке, но и наши далекие предки в прежние времена тоже не всегда вслушивались в слово богослужебное. Приятное пение, красивый голос, упоительный напев – всё это как-то уводило на второй план содержание богослужебного текста. Поэтому я сейчас в этих вечерних передачах так много говорю именно о содержании богослужебного текста, [о том,] что богослужение – это наше удивительное сокровище. И то, что в богословии на Западе излагалось в виде трактатов, у нас нашло выражение в богослужебных песнопениях. Поэтому здесь всё богословие, причем богословие удивительно смелое, удивительно яркое – богословие, неотделимое от молитвы. И в силу своей неотделимости от молитвы это богословие может [дать] гораздо больше, чем просто размышление о Боге, чем просто лекционный курс. Потому что в молитве человек прикасается к Богу и получает от Бога те импульсы, которые мы никогда другим способом не получим. Поэтому, конечно, надо изучать богослужебные тексты внимательнейшим образом. Это настоящая энциклопедия православного богословия, особенно каноны.

Почему я сегодня так много говорил о структуре богослужебного текста, о структуре канона, о тех правилах, по которым каноны составляли? По той причине, что нам действительно очень важно понять, как складывается каждое богослужебное песнопение, каждый богослужебный текст, для того чтобы почувствовать не только красоту молитвы, но ее глубину. Ту глубину, в которой раскрываются сердца. Чтобы почувствовать ее глубину, необходимо понять каждое слово, каждый оттенок мысли, каждый новый поворот сердца, который предлагает ему делать молитвенный текст.

Не так давно одна из наших слушательниц спрашивала про глубину православия и восклицала: «Где она, эта глубина? Покажите мне ее!» Вот она, эта глубина. Она в тех канонах, о которых мы с вами сегодня говорили. Она в тех ирмосах, которые я цитировал, в том ирмосе, который привел мне сегодня в качестве реплики один из наших слушателей. Она в тех песнопениях, которые я сегодня не успел процитировать, потому что их много, их море. Богослужебные книги – это три больших тома на каждый месяц, и на каждой странице там содержатся удивительные, потрясающие тексты. Но только, на нашу беду, мы их совсем не знаем. И, конечно, их надо изучать, это откроет нам ту глубину православия, которой нам действительно иногда не хватает.

Разные мелодии молитвы «Отче наш» на меня действуют по-разному. Объясните, почему так происходит.

Для каждого церковного песнопения есть целый ряд напевов. При том что слова одни и те же, у этих слов есть разные напевы. Одни напевы предназначены для Великого поста, другие – для пасхального времени, третьи напевы обиходные, на каждый день, четвертые – воскресные: одного, другого, третьего гласа и т. д.[13]13
  Обрыв записи.


[Закрыть]

Стихи Псалтири – удивительные стихи на еврейском языке – уже по-гречески были превращены в прозу, причем в прозу трудную, временами сухую и лишенную какой бы то ни было красоты. Кирилл и Мефодий, наверное, так же, как те гимнографы, те поэты церковные, о которых я сегодня говорил, очень остро чувствовали, что за этой плохой прозой скрываются удивительные стихи, и сумели во многих случаях переступить через уродливость, через серость греческой прозы и сделать прорыв к потрясающим стихам. Почитайте, скажем, на славянском языке 103-й псалом «Благослови, душе моя, Господа! Господи, Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и в велелепоту облеклся еси» и далее. Или почитайте псалом [92-й]: «Господь воцарися, в лепоту облечеся. Облечеся Господь в силу и препоясася, ибо утверди вселенную, яже не подвижися». Это тоже потрясающая поэзия в славянском языке, то есть это удивительный возврат, который сумели совершить наши первоучители, к стихам подлинника, хотя подлинника они не знали. А в некоторых случаях у них это не совсем получилось. Поэтому, конечно, какие-то псалмы проще читать по-русски, какие-то псалмы надо разыскивать не только в Синодальном, но и в новых переводах. Ну и кроме того, не надо забывать о целой сокровищнице переводов Псалтири на русский язык в стихах, о тех переводах, которые накопились, особенно за XVIII век, в истории русской литературы. Кто только в XVIII веке не переводил псалмы! И Ломоносов, и Тредиаковский, и Державин, и Востоков, и многие из переводчиков прекрасно, удивительно переводили псалмы.

Поэтому посмотреть и в русском стихотворном варианте Псалтирь, переведенную на язык XVIII века, тоже нужно. Это тоже, быть может, нам, не всегда знающим иврит, поможет прорваться к красоте и глубине библейского подлинника.