Текст книги "Сибирь"

Акимов нанял извозчика довезти его до пристани. Извозчик положил тюк в багажник, разместившийся под сиденьем, вскочил на козлы и гикнул на коня.

Садясь в санки, Акимов заметил, что неподалеку от него проделал то же самое еще один мужчина. Он торопился не менее Акимова и вскоре обогнал его. И вот бывает же так: всю дорогу Акимов был настороже, без устали ко всему присматривался, все мысленно взвешивал, был внимателен при выходе из вагона, а сейчас никакого значения не придал этому торопящемуся мужчине, внешний вид которого как-то мелькнул и не запечатлелся в сознании Акимова.

Акимов был поглощен сейчас одной мыслью: не отстать от парохода, попасть на него во что бы то ни стало.

– Поторопись, пожалуйста. Боюсь не успеть, – попросил Акимов извозчика, вытягивая шею и желая скорее увидеть и порт и пароход, на котором ему предстоит уплыть в Швецию.

– Нет, нет, не беспокойтесь. Успеем! – на ломаном русском языке сказал извозчик-финн и снова загикал на коня.

То и дело оглядываясь, Акимов вытащил билет и паспорт и предъявил их шведским чинам. Через минуту он стоял на лестнице судна, отделанной красной медью.

Теперь, когда он сам оказался в безопасности, чувство раскаяния охватило его. А правильно ли он поступил, оставляя бумаги дядюшки на произвол полицейских? Может быть, пока не поздно, выбежать на берег и, спасая тюк, добровольно сдаться врагу? Пусть везут в тюрьму, пусть снова судят, но зато будет в целости материал научных изысканий ученого, добытый долгими годами труда.

Было два-три таких мгновения, когда Акимов с трудом сдержал себя от порывов, не суливших, в сущности, никому никакого выигрыша. Он подбегал к трапу, резко останавливался и сразу же уходил назад.

Но вот раздался оглушающий свисток, задрожали дощатые переборки кают, и послышалось сильное шуршание колотого льда о стальные бока парохода.

Прощай, Россия! До скорой встречи!

Едва санки остановились, Акимов выскочил и побежал в кассу купить билет и исполнить все формальности, связанные с переездом границы. Извозчика он попросил поднести тюк к трапу и там дождаться его. Судя по тому, что на палубе парохода прохаживались люди, а на причале было тихо, Акимов понял – погрузка закончена и ему не следует терять ни одной минуты.

Оформление документов потребовало не больше четверти часа и прошло без всяких заминок. Акимов заспешил к трапу, убежденный, что он встретит здесь извозчика с тюком. Но извозчика на условленном месте не оказалось. Что же произошло? От места остановки извозчика до трапа ходу было не больше трех минут. Тревожно заколотилось сердце Акимова. Горькие предчувствия перехватили дыхание. Осторожными и вместе с тем стремительными шагами Акимов выскочил с причала и в тот же миг кинулся назад.

Извозчик с тюком стоял возле санок, но не один, а в окружении трех полицейских. Между финном и полицейскими шел ожесточенный спор. Вероятно, те хотели забрать тюк, а извозчик его не отдавал.

«Что же делать? Как поступить?» – проносилось в голове Акимова, и пот выступил у него на висках. Решение созрело в одну секунду: «Нужно немедленно зайти на пароход».

1

Стокгольм встретил Акимова оттепелью. Над городом сияло солнце, по-весеннему блестели лужи, с крыш серых каменных домов скатывались, посвечивая всеми цветами радуги, тяжелые, продолговатые капли. Над бухтой стоял визг и грай. Кипевшие тучи чаек заполонили все небо, и потемневший горизонт предвещал приближение новых стай.

«Тут весна, а там, у Кати, трещат морозы и буйствуют вьюги», – щурясь на солнце, подумал Акимов и не спеша зашагал к извозчикам. Стокгольма он не знал, не знал и адреса Лихачева. Во всем этом большом городе жил лишь один человек, который был осведомлен о побеге и ждал его, – детский доктор Сергей Егорыч Прохоров. Адрес Прохорова Акимов помнил наизусть, не однажды и вслух и мысленно повторял его в Дальней тайге, чтоб как-нибудь вдруг не улетучился из памяти.

Через полчаса, изрядно поколесив по улицам Стокгольма, сильно напоминавшим своими строениями некоторые уголки Питера, Акимов подъехал к дому, в котором жил Прохоров. Акимову повезло. Извозчик взял только половину той суммы, которую про себя определил Акимов, не любивший предварительно договариваться об оплате подобных услуг. А самое главное, несмотря на разгар дня, Прохоров оказался дома.

– Иван! Наконец-то! Что там у вас произошло? – Прохоров тискал Акимова в своих объятиях, дубасил его широкой, крепкой ладонью по лопаткам.

– Здравствуй, Сережа! Здравствуй, милый Сергей Егорыч! – Акимов давно знал Прохорова по встречам на студенческих сходках, бывал с ним вместе несколько раз на партийных дискуссиях, слушал его выступления – короткие, но всегда проникнутые жарким огнем убеждения. «Твердый парень. Этот ни к эсерам, ни к меньшевикам не перекинется», – думал о нем тогда Акимов. И это не было ошибкой, Прохоров действительно был таким.

Акимов снял шапку, пальто и, когда присел к столу напротив Прохорова, по его синим глазам, увеличенным стеклами очков в золотой оправе, понял: ждать от Прохорова радостных вестей не приходится. В глазах его стояла грусть.

– Как Лихачев, Сергей Егорыч? – спросил Акимов, боясь своего вопроса.

– История. Целая история, – отведя глаза в сторону, сказал Прохоров.

– Поведай, пожалуйста, – нетерпеливо попросил Акимов.

– Произошло все две недели назад. Я зашел к нему, и снова первый вопрос был о тебе: «Где Ванька? Неужели погиб в снегах Сибири?» Я успокоил его, но в ответ услышал просьбу, которая сразила меня. «Господин Прохоров, – сказал Лихачев, – мне осталось жить десять дней. Не могли бы вы помочь мне срочно выехать в Россию? Я должен умереть на родной земле! Не хочу, чтоб кости мои лежали на чужбине». Я попытался его утешить, успокоить. Но он прервал меня. «Господин Прохоров, вы врач, а я естествоиспытатель. Оба мы знаем, что такое жизнь и что такое смерть. Умоляю, не говорите мне пустых слов. Помогите лучше. Я одинок. Правда, российский археолог Осиповский, о котором вы предупредили меня, не ослабляет своего внимания. Скажу честно, вашему предупреждению вначале я не очень поверил, но теперь убедился, что вы правы. На куплю архива был прямой намек. И глаза у Осиповского зыркают по моим бумагам, а ноздри дрожат. Он уже принюхивается, не отдает ли от меня тленом? Не дайте разграбить бумаги хищникам. Я уеду, а комнату с бумагами опечатаю. Оплачено за год вперед». И представь себе, Иван, я уступил просьбам Лихачева. В течение нескольких дней организовал ему отъезд, проводил его на вокзал, посадил в вагон, опечатал комнату с бумагами…

– Ну, не знал я, не знал, что Венедикт Петрович в Питере. Уж что б ни случилось, а хоть на час – на два я повидал бы его, – перебивая Прохорова, упавшим голосом сказал Акимов.

– Нет, Иван, не повидал бы. Он умер.

– То есть как умер? – Акимов даже встал – столь поразила его эта весть.

– Умер. Как умирают на этом свете все без исключения.

– Когда? Откуда это известно?

– Известно, Иван, из самого верного источника. Как раз вчера по нелегальным каналам поступило письмо от питерских товарищей. Они сообщили, что после приезда из Стокгольма Лихачев прожил только три дня. Его возвращение на родину, как и смерть, власти постарались замолчать. Ни одна петроградская газета не напечатала о нем ни строки. Похоронили его в страшной спешке, на каком-то дальнем кладбище, среди безвестных мещан и торговцев.

– Сволочи! Негодяи! Подлецы! – Акимов сжал кулаки, заметался по комнате, чувствуя, что от гнева свет меркнет в его глазах.

– А чего еще можно было ждать, Иван? Во всем есть логика, и здесь она существует тоже, – рассудительно сказал Прохоров, дав Акимову немного успокоиться.

– Да, логика есть, но есть, по крайней мере, должна быть и элементарная порядочность. Как можно так? Неужели ни у кого не шевельнулась совесть?

– Совесть, Иван, понятие не абстрактное. Совесть для тебя – одно, а для них, для столпов царского порядка, – совсем, совсем другое.

– Да, да, ты прав, Сергей Егорыч. Когда же мы посетим опечатанный тобой кабинет Лихачева?

– А вот пообедаем и отправимся.

2

Трудно было поверить, что Венедикт Петрович никогда уже не вернется ни в этот кабинет, ни в какой другой. Здесь все, все напомнило Акимову дядюшку, умевшего всюду создать для работы максимальные удобства. Кроме большого письменного стола с тумбами и специальной подставки к нему, на которой он расстилал свои многочисленные карты, в простенке между широкими окнами, выходившими в парк, стояло бюро, за которым Лихачев работал стоя. Сразу за столом тянулись шкафы, забитые книгами и связками папок. Справа от стола во всю стену висела обширная, похожая на разноцветный ковер карта Российской империи. Лихачев и в минуты отдыха подолгу смотрел на эту карту, мысленно переносясь то в один конец России, то в другой.

У стены, против книжных шкафов, стоял широкий кожаный диван, с кожаными подушками, а у изголовья – низкий продолговатый стол, заваленный газетами – шведскими, русскими, английскими, французскими. Лихачев никогда не читал газет специально. Он бегло просматривал их в перерывах между работой над своими научными исследованиями.

Этот низкий столик, заваленный скомканными газетами, как-то особенно живо напомнил Акимову о жизнедеятельном и практичном характере Лихачева. Став крупным ученым, Лихачев по восприятию жизни, по строгой реальности отношения к ней не переставал быть простым русским мужиком, который всегда отличался сметкой, острым пониманием существа дела, какими бы пышными словами оно ни было прикрыто.

«Газетки дядюшка скомкал, видно, неспроста. Досадили, наверное, чем-то, не иначе как заврались насчет безмерной преданности русских солдат престолу», – подумал Акимов.

– Неужели, Сергей Егорыч, он не оставил мне никаких наказов? – спросил Акимов, нарушив наконец молчание, которое подчеркивало всю глубину скорби, постигшей его так неожиданно.

– Мне ничего не передавал. Возможно, что-нибудь оставлено в столе, – почти шепотом сказал Прохоров, так же, как и Акимов, переживавший сейчас какие-то особо сложные чувства.

– Попробую посмотреть, – сказал Акимов и нерешительно отомкнул медным ключом центральный ящик стола.

В ящике лежали десятка два цветных карандашей, которые Лихачев всегда имел в достатке, даже в экспедициях. Они нужны были ему для работы над картами и зарисовок с натуры. Кроме того, он любил править свои рукописи цветными карандашами, порой не просто зачеркивая ненужное слово, а затушевывая его сплошь.

В глубине ящика, под клеенчатыми тетрадями, оказавшимися совершенно чистыми, Акимов нащупал довольно измятый лист бумаги. По верхнему краю листа коричневым карандашом было вычерчено: «Расположение материалов». Ниже, в рамке, значился порядок размещения, а столбиком шло перечисление папок и тюков: 1. Кетские дневники (первое путешествие). 2. Кетские дневники (второе путешествие). 3. Васюганье и васюганские торфяники. 4. Реки и Северный морской путь. 5. Горные системы. 6. Угли Сибири. 7. Руды Сибири (с картами). 8. Полиметаллы. 9. Степи (с картами). 10. Средняя и Нижняя Обь (с картами). 11. Курганы (без карт). 12. Золото (с картами). 13. Археология, 1-й том. 14. Археология, 2-й том. 15. Леса Сибири (с картами). 16. Ангарские и Енисейские дневники. 17. Забайкальские дневники. 18. Алтай Горный. 19. Алтай Степной. 20. Газы (наблюдения и прогнозы). 21. Нефть.

Акимов впился глазами в листок, и по тому, как вздрагивали его руки, Прохоров понял, что найдена бумага большого значения.

– Вероятно, какие-то адреса? – заглянув в листок, спросил Прохоров.

– Нет, это перечень папок с материалами. Вероятно, Венедикт Петрович составил этот список для удобства, чтоб каждый раз не искать нужную папку.

– Дай посмотреть, – попросил Прохоров и, приблизив листок к очкам, принялся читать. – Да, конечно, он этот список скорее всего держал под рукой. Видишь, тут есть своя система: номер шкафа, номер полки, номер связки, – сказал Прохоров и возвратил Акимову измятый листок.

– А не стоит ли нам, Сергей Егорыч, проверить, все ли на месте? – предложил Акимов. Прохоров согласился с ним.

Они подошли к продолговатым шкафам, полки которых были заставлены книгами, отдельными папками, связками папок, тючками, перевязанными тонкой веревочкой, и распахнули дверцы крайнего шкафа.

– По-видимому, Иван, это шкаф номер первый. Посмотри-ка, что там значится по описи, – сказал Прохоров.

Акимов заглянул в листок.

– На первой полке тут указаны дневники первого и второго путешествия на Кеть.

– Что ж, проверим. – Прохоров встал на носки и, дотянувшись до верхней полки, и, прочитал вслух наклейку на связке тетрадей: «Кетские дневники».

– Правильно. И тут тоже самое написано: «Кетские дневники (первое путешествие)» и «Кетские дневники (второе путешествие)».

– Читай дальше, Иван.

– Читаю, шкаф первый, полка вторая: «Васюганье и васюганские торфяники».

– Есть. Вот они, эти папки. Смотри. Правда, названо просто: «Васюганье». Читай, Иван, дальше.

Акимов и Прохоров сверлили по описи и первый шкаф и второй. Все совпало. Но когда они принялись за проверку третьего шкафа, их постигла горькая неудача. В шкафу не оказалось шести папок, а именно: «Полиметаллы», «Средняя и Нижняя Обь (с картами)», «Курганы», «Золото (с картами)», «Археология (том 1)», «Археология (том 2)».

– Что думаешь, Сергей Егорыч? – спросил Акимов, обшаривший шкаф снизу доверху.

– Думаю одно: материалы выкрадены Осиповским и компанией.

– Когда и как?

– А вот это вопрос. Взять все это при Лихачеве они не могли, а вскрыть квартиру… это уж просто грабеж.

– Не удивлюсь и этому, Сергей Егорыч. – Акимов хрустнул пальцами, закинул руки за спину и принялся ходить по обширному кабинету Лихачева – в один угол, в другой, поперек комнаты, вдоль. Прохоров кинулся к входной двери, осмотрел шпагат, пропущенный через скважину замка, печатку из коричневой мастики.

– Представь себе, Иван, никаких следов постороннего вмешательства, – сказал Прохоров, вернувшись в кабинет. – Сейчас посмотрю окна.

– Окна закрыты. Я уже взглянул на них, – все больше мрачнея, сказал Акимов и вдруг поспешно бросился за шкафы. А Прохоров подошел к окнам, подергал за крепкие, массивные запоры.

– Сергей Егорыч, иди сюда! – послышался взволнованный голос Акимова из-за шкафов. Прохоров протиснулся в промежуток между крайним шкафом и подоконником и остановился, пораженный. Акимов стоял на передвижной лестнице, с помощью которой профессор доставал книги и бумаги. В руках у Акимова была палка для передвижки штор. Взглянув на потолок, Прохоров увидел приоткрытую нишу, расположенную в самом углу.

– Видишь, Сергей Егорыч?! Тут для грабежа все было предусмотрено! – Акимов отнял палку, ниша плотно захлопнулась.

– Разбойники! Низкие и подлые существа! – Прохоров тряс кулаками, глаза его округлились и покраснели, он заметался в узком коридорчике за шкафами, как пойманный в клетку зверек. – Подожди, Иван, я пойду и осмотрю дом с внешней стороны. Ведь что-то надо предпринять нам!

Прохоров выбежал из кабинета Лихачева, а через две-три минуты Акимов услышал над собой его шаги. Еще через минуту ниша открылась, и очки Прохорова заблестели из сумрака чердака.

– Расплачиваюсь, Иван, за собственную неосмотрительность, – сказал Прохоров. – Сюда на чердак ведет лестница. Она приставлена с противоположной стороны дома. Не хочешь, да залезешь, а уж если хочешь, трудиться особо не нужно. Ну ладно, зайду в соседний коттедж, попробую узнать, не известно ли людям что-нибудь по поводу налета бандитов.

Прохоров захлопнул нишу, потоптался на ней и спустился с чердака. Пока он вел переговоры с соседями Лихачева, Акимов вернулся к столу и начал его осмотр с боковых ящиков.

Лихачев любил писать в толстых конторский книгах. Его, вероятно, привлекала в них плотная, линованная бумага и жесткая обложка, позволявшая хорошо сберегать рукописи в путешествиях и при непогоде.

Акимов вытащил пять книг, но две из них были чистыми листами от начала до конца, а три содержали выдержки из рапортичек лабораторных анализов. «Странно, очень странно, неужели он не написал мне ни одного слова? Ведь он же знал, что я совершил побег, нахожусь в дороге и спешу к нему», – думал Акимов, перелистывая упругие страницы книг.

Вошел Прохоров, по-прежнему возбужденный, с гневными глазами и руками, сжатыми в кулаки.

– Безумие! Индивидуализм, доведенный до подлости! Психология пауков, поедающих себе подобных!

– Что у тебя там произошло? – спросил Акимов.

– Понимаешь, Иван… Нет, ты этого не поймешь! На мои безобидные вопросы, не видели ли соседи лихоимцев, проникших в квартиру Лихачева, я наслушался такого, что у меня до сих пор дрожит все внутри. Профессор и его супруга заявили мне, что ни раньше, ни теперь, ни в будущем они не намерены проявлять интереса к чужой жизни. Они просят не беспокоить их. Им нет дела ни до кого и ни до чего! И я ушел как побитый… Что же будем делать? Неужели, Иван, мы бессильны?

Акимов поднялся, стоял с минуту в полной растерянности.

– Первое, Сергей Егорыч, что я сделаю, – останусь здесь. Иначе будет разграблено все остальное. Я ночей не досплю, но все приведу в порядок, всему сделаю опись. Будем надеяться, что тюк, который полиция захватила у меня в Або, не будет уничтожен, рано или поздно он окажется в наших руках. Я верю, что знания и ум Лихачева еще послужат будущему России. А второе… надо не спускать глаз с Осиповского. Попробуй узнать где он, что с ним. Ни минуты не сомневаюсь, что наша революция достанет и его, где бы он ни скрывался. Пусть это пакостное насекомое знает, что эсдеки-большевики осведомлены о его проделках и ничего не забудут… Как ты смотришь, Сергей Егорыч?

– Согласен, Иван. Сегодня же буду держать совет с товарищами.

Вскоре Прохоров ушел, – он служил в больнице, – пообещав вечером, если позволят дела, навестить Акимова. Едва дверь захлопнулась за Прохоровым, Акимов опустился в крутящееся лихачевское кресло и принялся снова за разборку бумаг, лежавших в столе.

3

В пачке газетных вырезок и оттисков журнальных публикаций Акимов нашел широкие листы линованной бумаги, скрепленные обыкновенной булавкой. На первом листе крупной вязью синими чернилами было написано: «Сибирь (введение)». А чуть ниже цветной карандаш твердо вычертил: «Наброски». Перевернув страницу, Акимов прочитал фразу, которая относилась прямо к нему: «Ваньки все нет и нет… Где же он так долго едет?»

Акимов почувствовал, как спазмы сжали его горло. Очевидно, эти слова Венедикт Петрович написал в минуты крайней тоски. Они вырвались из его души как возглас отчаяния. Да, Иван слишком долго ехал, но разве он виноват в том, что дорога его оказалась такой длинной и трудной и такой в конечном итоге горькой?

Надвинулись сумерки. В широкие окна коттеджа хлынула предвечерняя мгла. Сквозь деревья парка замерцали огни домов, протянувшихся прямой и строгой линией.

Акимов задернул шторы окон, зажег хрустальную люстру, спускавшуюся над письменным столом, снова сел в кресло и принялся читать. И хотя рукопись была, вероятно, тем ранним наброском, в котором автор не достиг еще точности в языке, – это действительно были наброски, тезисы работы, которую предстояло развернуть, – но мысли Лихачева с первой страницы захватили Акимова.

Страница первая:

«Российское могущество прирастать будет Сибирью». Только гений мог сказать слова, мудрость которых рассчитана на века. Попробуем проникнуть в смысл этих слов, представить себе совокупность тех доводов, которые позволили великому ученому произнести эти вдохновенные и вещие слова.

Сын Отечества, сын России. Таким был Михайло Ломоносов от первого своего вздоха до последнего. Улавливаю в сих словах о Сибири прежде всего патриотическую гордость Ломоносова за свой народ. В ту историческую пору в мире не было другого народа, который смог бы такое исполинское деяние, как покорение Сибири, вынести на своих плечах. Чтоб пройти через неизведанные тысячеверстные просторы, чтобы не остановиться перед неисчислимыми трудностями движения, мало было обладать только мужеством, отвагой и буйством от переизбытка удали. Главное, чем нужно было обладать, – сознанием исторической роли, проникнутым воплощенной волей веков и решимостью приумножить славу Отечества.

Становлюсь на колени пред тобой, россиянин, кем бы ты ни был: младым главой ватаги, из княжеского рода, посланным отцом из уютных палат ради наживы и подвига, простым ли мужиком с Дона, страждущим свободы и лучшей доли, или хитроумным дьячком, писавшим царю с пути челобитные от вождей племен и атаманов, сквозь которые просматривается недюжинный ум летописцев русской силы…

«Российское могущество прирастать будет Сибирью»… Велика и неохватна для науки твоя формула, Михайло Ломоносов! Что же угадывалось тебе тогда, в твои далекие годы, при твоем мысленном взоре, обращенном к восходу солнца? Думается, Сибирь виделась тебе раньше всего как земля, которая обладает необозримыми возможностями для горнорудного дела. Отец российской металлургии, возможно, ты один из всех мужей науки того времени понимал, как много значит металл в процветании государства Российского.

Несомненно, останавливали твой взор и величайшие реки сибирские не только как пути сообщения, открывающие выход в океан, к другим народам земли, а как источники энергии, способной преобразовывать пустыни и горы по велению ума человеческого.

И, уж конечно, ты, денно и нощно помышлявший о силе и мощи народа русского, не мог не взглянуть на Сибирь как на пространство для заселения пришлым людом из глубин российских. Поистине бескрайни сельскохозяйственные и лесные угодья Сибири. При этих угодьях Отечество наше обладает завидным счастьем, недоступным другим державам: сколь бы быстро ни возрастало число душ человеческих, каждому из них и ныне, и много веков спустя найдется под небом земля для возделывания и получения плодов и вода, без которой не вырастет ни дерево, ни колос, не проклюнется травинка и все живое обречено на исчезновение и погибель.

Страница вторая:

Вся огромная территория Сибири прорезается реками. Они хорошие внутренние пути, так как по некоторым губерниям протяженность рек превосходит 35–40 тысяч верст. Реки же могут образовать сквозной путь из Европы в Азию и обратно.

Когда мускульная сила в передвижении и по самым малым рекам заменится механической, тогда даже наиболее дальние точки на этих территориях станут доступными. Это не может не повлечь оживления людских связей и принесет государству новое благо.

Ледовый многомесячный покров рек и морей Сибири должен вызвать возникновение мощного ледокольного флота. Скорее всего, Сибирь получит выход в океан через Енисей – самый короткий путь в него, а равно и в Карское море, обладающее наиболее коротким ледовым полем.

Неизбежно сибирские реки начнут обрастать линиями железных дорог. Среди наиболее вероятных в самое ближайшее время железная дорога Томск – Туруханск. Царскому правительству давно бы надлежало прислушаться к голосу российских ученых и рачительно взвесить огромные выгоды, которые принесет этот путь экономическому развитию России.

В будущем, естественно, люди не могут оставаться в подчинении стихий. Будет прежде всего достигнута круглогодичная навигация через устье Енисея. Это будет достигнуто поднятием температуры воды Енисея через создание Ангаро-Енисейского каскада водохранилищ и специальных водонагревательных сооружений, использующих гидроэнергетическую силу рек и солнечного тепла.

Теоретически эта проблема уже сегодня вполне доказуема, что касается ее технического решения, то это дело нашего столетия.

Без колебаний верю, что к двухтысячному году весь комплекс этих проблем будет реально воплощен в жизнь.

Страница третья:

С трех сторон в виде огромной подковы окружена Западно-Сибирская низменность горными системами палеозоя. Эта величайшая чаша мира своей открытой стороной уходит в глубины Ледовитого океана. Низменность поражает не только масштабами территории, но и глубиной рыхлых, осадочных отложений мезозоя и кайнозоя. С точки зрения современных сведений о наличии полезных ископаемых в этом рыхлом мощном покрове Западно-Сибирская низменность представляет собой пустыню. Решительно выскажусь супротив тех, кто полагает принять великую низменность за пустыню, начисто лишенную даров, нужных человечеству. Берусь утверждать обратное: низменность является кладовой гигантских размеров, и не удивлюсь, если при жизни живущих уже поколений она поразит мир колоссальным объемом запасов полезных ископаемых.

В своем труде «Сибирь», являющемся делом всей моей жизни, я разовью доказательства в пользу этого убеждения. Здесь же лишь отмечу следующее: даже при кратком взгляде на геологическую историю этого региона планеты нельзя не заметить тех горных систем, которые, поднявшись в палеозойское время, заключали в себе бесчисленное множество месторождений металлов всякого рода. В течение сотен миллионов лет горные системы разрушались. Водными потоками рыхлая масса вместе с металлами в виде мелких частиц и растворов слагалась в чашу прогиба. И где-то здесь металлы оседали, образуя пластовые месторождения.

Палеозойское дно гигантской чаши прогиба колебалось, то поднимаясь, то опускаясь, и море с севера то наступало, то отступало. Так в течение всего мезозоя и начала кайнозоя. На эти процессы ушли десятки и сотни миллионов лет.

Существенно подчеркнуть: в мелких морях существовала богатейшая органическая жизнь. Органические отложения, захороненные массой горных пород, естественно, должны образовать скопления нефтепродуктов и газов. Сие не вызывает во мне никаких сомнений, хотя отчетливо вижу: одного желания открыть эту гигантскую кладовую мало. Опять же уповаю на двадцатый век и верю, что никакое безумие императоров и царей, владык и диктаторов не сдержит развития науки и техники. С горечью лишь думаю: жизнь у людей столь коротка, что мне не суждено будет пережить мгновения торжества человеческой мысли над многими нынешними тайнами Вселенной.

Страница четвертая:

Степные просторы юга Западной Сибири с их черноземными и подзолистыми почвами составляют огромные фонды сельскохозяйственного земледелия. Даже трудно охватить умом, какой дар поднесла русскому человеку природа, наделив его таким богатством. Агрономическая наука обязана раскрыть перед сибирским мужиком широкие возможности повышения производительности пахотных земель. Но как ни богаты пахотные сибирские земли, и они требуют о себе заботы. Мелиорация, органические и минеральные удобрения – неизбежные условия повышения плодородия сибирской пашни.

У сибирского земледелия есть благоприятные спутники. Я имею в виду не только обилие лесов и воды, но и такие компоненты, как агрономические руды и торфяники. Если правильно использовать их, то земледелию не страшны ни ветровые, ни водные эрозии. Обызвесткование земель, равно как и их закисление, эффективно может регулироваться с помощью этих элементов самой земли.

Однако же у земледелия есть свои опасности, которые надлежит видеть и теперь: происходит продвижение пахотных земель на север, вторжение их путем раскорчевок в зону лесов. Рачительно ли сие? Лесные почвы потребуют вложения огромного труда и средств для поддержания производительности полей. Особый том посвящается мною лесам, тут выскажу лишь одно соображение. Наукой о лесах отмечено, что ежегодный прирост древесины, к примеру, в Западной Сибири не меньший, чем в этих же широтах Европейской части России, несмотря на более низкие температуры. Вероятно, это обусловлено тем, что в Западной Сибири более мощный снеговой покров, который часто ложится на талую землю.

Лесопромышленное хозяйство в Сибири должно создаваться по принципу вечного кругооборота с периодом 50–70 лет.

Совершенно изумительный дар природы – это кедровые леса Сибири. Кедр, плодовое дерево, орехонос, кормилец животного мира сибирской тайги, плодоносит сотни лет. Поразительная экономическая выгода сохранять и приумножать его. Святой долг грядущих поколений – по меньшей мере утроить площадь кедровых лесов Сибири.

Страница пятая:

Археологические находки на территории Сибири свидетельствуют, что люди обитали тут с древнейших времен палеолита и во все поздние эпохи человеческой истории. Имеется большая масса курганов и прочих захоронений. И хотя значительная часть их ограблена еще в прошлые века, курганы не только исторические сокровища, но и кладовые материальных ценностей, объем которых никто не рискнет оценить даже приблизительно. Одно бесспорно и очевидно: сокровища эти составляют национальную собственность русского народа. С допуском иностранного капитала на рудные разработки в Западном Алтае (Риддер) туда потянулись международные авантюристы и грабители древних ценностей, нанесшие уже неисчислимый урон другим народам и странам. Поступают сведения, что эти алчущие наживы шакалы обшаривают долины Горного Алтая, проникают к курганам и преисполнены желания разворовать наше национальное достояние. Сказывают, что даже в среде ученых мужей встречаются такие бесхребетные выродки, кои содействуют этому разграблению. Предательство, равного которому не сыскать! Позор!

В тоске и болях душа моя: где та власть, которая приостановит неслыханный разбой?!

Страница шестая:

Все больше и больше задумываюсь, кто, какой общественный слой в состоянии поднять производительные силы Сибири, вдохнуть в ее просторы жизнь и действие, на деле осуществить гениальный завет Михайлы Ломоносова: «Российское могущество прирастать будет Сибирью»?!

Мечусь и терзаюсь в раздумьях и, как ни прикидываю, вижу одну лишь силу, способную взять на себя эту титаническую работу, – партию эсдеков-большевиков. Есть у нее для этого и ум, и отвага, и смелость, и корни ее уходят глубоко в народ, и потому за ней будущее.

На полях страницы пометка: «Не вздумай, любезный отрок Ванька, вообразить, что ты обратил меня в свою веру. Дошел до нее сам, дотумкал собственным умом».

Страница седьмая:

Родина моя накануне социальных потрясений. Буря и разрушает, и создает условия для роста новых сил. Даже на опустошенных ею участках вырастает лес и гуще и крепче. Не будем бояться этой бури. Пусть она пронесется, как смерч. Иначе родная земля не очистится от скверны. Иначе бесталанные люди – всякого рода мерзавцы и самозванцы – будут продолжать топтать мой народ, изгаляться над его великой и прекрасной душой, взнуздывать его в пору благородных порывов, глушить его высокие стремления.

Нет, не будем бояться бури!

4

Акимов дочитал наброски Лихачева до конца и встал, потрясенный. Он стоял, не спуская глаз с помятых листков бумаги, и ему казалось, что он слышит громкий, задорный голос дядюшки: