Текст книги "Вечерний лабиринт"

Привидение средних широт (Коля – перекати поле)[2]2
  При участии Николая Досталя.


[Закрыть]

Ранним сумрачным утром посреди снежной пустыни дорога была едва заметна. Возможно, что ее не было вовсе. Но вот вдали появилась медленно ползущая машина с зажженными фарами, и появилось подозрение, что дорога все-таки есть.

Когда машина подъехала чуть ближе, стало ясно, что это старая иномарка с правым рулем, местами помятая, местами перекрашенная, с иероглифами на дверцах, как у японских такси.

Машина внезапно остановилась, подала назад и снова остановилась.

После этого маневра из нее, помедлив, вылез человек в большой зимней куртке и маленькой бейсбольной кепке.

Проваливаясь в снег, он спустился с дороги, подошел к одинокому километровому столбу на обочине и остановился перед ним как перед чем-то живым. Кто знает, может, для него оно так и было.

Коля обнял километровый столб и ткнулся в него козырьком кепки.

На столбе было написано: «1100» – в одну сторону, «870» – в другую.

И от этого столба тянулись километры воспоминаний…

…Когда-то давным-давно шумная толпа провожала Колю на автобусную остановку. Всем было весело. Все смеялись и все пели песни.

А потом Филомеев обнимал этот самый километровый столб, а затем обнимал Колю. И навстречу Коле уже спешила Наталья.

И Филомеев кричал:

– Авто-о-бус!

И вместе с автобусом приближалась последняя минута расставания. Людей было много, а Коля был один, и все торопились сказать ему все хорошее, что обычно не скажешь. Федя и Валя целовали и обнимали его.

– Пиши, Коля! Не пропадай, Коля!

Подъехал автобус. Открыл двери.

Провожающие осаждали Колю, чтобы проститься, а заодно заталкивали его в автобус. Подбежала Наталья.

– Пиши, Коля, я буду ждать!

Автобус загудел. Коля поцеловал Наталью, и она заплакала. Это были слезы любви, но двери автобуса уже закрылись…

Рядом с обледеневшим блочным домом, зарывшись в сугроб посреди пустого двора, стояла иномарка. Стекла сильно запотели, мотор работал, из выхлопной трубы тянулся сизый дымок.

В салоне иномарки спал Коля.

В дверцу постучали.

Коля проснулся, открыл глаза и с трудом понял, что лежит на переднем сиденье машины. В дверцу продолжали настойчиво стучать.

Коля приподнялся и протер запотевшее стекло.

За стеклом виднелось лицо Филомеева. Мрачное и вполне недоброжелательное.

Но Коля радостно улыбнулся. Торопливо вылез из машины.

– Филомеев!

Он обнимал оторопевшего Филомеева, хлопал его по плечу и снова обнимал. Филомеев с трудом высвободился из объятий, одернул тулуп.

– Ну Филомеев. И чего с того?

Он смотрел на Колю и не узнавал ни в какую.

– Не узнаешь, что ли? Это же я, Коля.

– Коля… Какой еще Коля? – Что-то шевельнулось в нем и наконец-то проклюнулось. – Точно, Коля. Один к одному. В самом деле Коля. Коля!..

И в свою очередь он начал обнимать Колю, хлопать его по плечу и снова обнимать. Со стороны это немного напоминало нанайскую борьбу.

…Именно так это представлялось сверху, с высоты второго этажа, где у окна стояла Валя и смотрела вниз сквозь стекло в морозных разводах на Филомеева и неизвестного мужичка в яркой бейсбольной кепке.

– Федь, а Федь, – сказала Валя. – Погляди-ка, Филомеев-то совсем с ума спятил.

– Так они ж вчера целый вечер пятились… – ответил ей Федя и подошел к окну. Посмотрел во двор без особого интереса, можно даже сказать, со скукой.

– Ишь как с Финляндией братается, – сказала Валя.

– При чем тут Финляндия?

– Так ведь финик какой-нибудь. Больше некому.

– Откуда счас финики? Финики летом.

– Ну, может, с лета завалялся. Видишь, машина какая?.. У наших ни у кого такой нет.

Внизу один из братающихся уронил в снег бейсбольную кепку.

Глаза у Феди открылись больше, чем обычно.

– Быть того не может. Да не может быть! Какие к черту финики! Это же совсем не финики! Это же Коля! Коля!..

Филомеев наконец-то выпустил Колю из объятий и начал его с воодушевлением разглядывать.

– А я-то думаю, какая хря заехала? Финик, что ли? А это Коля вернулся. Это ж сколько лет прошло? А, сколько?

Коля отыскал в снегу кепку, надел на голову.

– Много.

– Много-то много, а вот сколько, не сосчитать. Ну-ка, повернись-ка, повернись, дай я на тебя посмотрю, какой ты есть.

Коля повернулся.

– Такой же, – сказал Филомеев.

– Ты тоже похожий. Даже тулуп тот же.

– Тулуп-то тот, да жизнь не та. Мерзнуть я стал. Мерзну и мерзну. Ничего не помогает. Ну кроме, сам понимаешь. Во, хря, я ж в сарай шел! У меня ж там все, что нужно! У меня ж там больше, чем хватит!

Грохнула дверь ближайшего подъезда.

– Коля! Коля! – голос Феди звенел на морозе.

Федя выбежал из подъезда в пальто и в домашних тапочках.

– Федя! – воскликнул Коля.

Начались очередные объятия.

Филомеев вздохнул и отвернулся. С тоской посмотрел на сарай, но уйти не решился.

– А я тебя сразу узнал, как увидел, так сразу! А Валька говорит: финик! А я говорю, какой же это финик! Это же совсем не финик! Это же Коля!.. Наш Коля! Вернулся! Приехал!

Из подъезда торопливо вышла Валя в старой шубе и с мужскими ботинками в руках. Направилась к машине по глубокому снегу, стараясь попадать в мужнины следы.

Увидев Валю, Коля оторвался от Феди.

– Валя!

– Коля!

Валя уронила Федины ботинки в снег и обняла Колю. Пока они обнимались и целовались, Федя чертыхался и доставал из снега свои ботинки.

Татьяна Иванна проснулась от пронзительного автомобильного гудка. Вскинулась нечесаная, стала в испуге крутить головой.

Рядом безмятежно похрапывал Филипп Макарыч.

Она растолкала его.

– Филипп! Филипп!

Филипп Макарыч заворочался, повернул голову, посмотрел на Татьяну Иванну с некоторым удивлением. Она что-то говорила, а он ничего не слышал. Она стала тыкать пальцем себе в ухо. Филипп Макарыч вспомнил и вытащил из ушей затычки. Но гудки к тому времени, как назло, замолкли.

– Ну что еще? Горит, что ли? – раздраженно спросил Филипп Макарыч.

– Не горит, а гудит. Может, случилось что?

– Случилось. Конечно, случилось. Черт знает что случилось. – И он снова заткнул уши. – Это надо же, в воскресенье с ранья разбудить почем зря.

Со двора опять донеслись автомобильные гудки. Татьяна Иванна вылезла из супружеской кровати, подошла к окну, посмотрела.

Машина в самом деле гудела, а Коля, Валя и Филомеев стояли рядом. Валя постучала по капоту.

– Кончай гудеть. Все уши уже прогудел.

Из машины высунулся Федя.

– Так ведь Коля приехал.

– Все равно кончай. Нечего всех будить спозаранку.

– Где ты видишь спозаранку? Нет уже давно никакого спозаранку.

Он неохотно вылез из машины, но интереса к ней не потерял.

– Здорово гудит. Хорошая машина. Твоя?

– Моя, – ответил Коля.

– Собственная?

– Собственная. А какая же еще?

– Большая машина.

– Четырехколесная. То есть четыре ведущих, значит.

Федя задумчиво покачал головой.

– Японская. С правым рулем.

– С правым рулем для нас вредно, – встрял Филомеев. – Писали об этом. Я читал.

Федя возмутился.

– Он читал! А писал кто? Тоже, небось, какой-нибудь читатель. Если с умом ездить, что левый руль, что правый, никакой разницы, главное, посередке ехать. Правильно, Коля?

– Да вообще-то посередке никто не ездит… – ответил ему Коля. – Ну если здесь только.

Валя уже долгое время переминалась с ноги на ногу, терпеливо слушала, но слушать подобные разговоры никакого терпения не хватит.

– А чего мы тут стоим? – спросила она. – Или ждем кого?

– Да нет. Никого, – ответил Федя и спросил у Коли: – Ты кого-то ждешь?

Коля поглядел по сторонам.

– Нет. Не жду.

– Ну так пошли, – сказала ему Валя. – Чего стоять-то? Пошли в дом. Чаю хочешь? Чаю горячего?

– Можно, – согласился Коля. – А то всю ночь ехал, не спал.

– Чего там чаю? – возник Филомеев. – Может, лучше это…

– Кофе, что ли? – язвительно поинтересовалась Валя.

Филомеев заметно сник.

– Может, и кофе.

– Знаю я твое кофе. Ты с нами или нет?

– Я позжее.

– Ну и хорошо, – сказала Валя. – Пошли, пошли.

Все дружно направились к подъезду.

Филомеев остался. Сначала смотрел им вслед, потом побрел в другую сторону по направлению к сараям.

В холодном подъезде на лестничной площадке Татьяна Иванна в зимнем пальто, накинутом на плечи, настойчиво звонила в дверь.

Дверь наконец-то открылась. На пороге стоял Славик, заспанный, ничего не соображающий, в большой, не по росту пижаме.

– Где она? – Татьяна Иванна устремилась в дверь, отпихивая Славика в сторону. – Где Наталья?

Славик в растерянности остался стоять на пороге.

– А чего случилось? Чего происходит?

Татьяна Иванна ворвалась в комнату, увидела пустые незастеленные кровати, огляделась.

– Где она? Где все?

В комнату следом за ней вошел Славик, тоже огляделся.

– А я откуда знаю? Я же, это самое, сплю еще…

– Вижу, что спишь. Так всё на свете проспишь.

Этим утром Татьяна Иванна была необычайно резка, и Славик недоумевал.

– Да что случилось? Какая вас муха укусила?

– Муха!.. – в сердцах воскликнула Татьяна Иванна. – Если бы муха!.. Куда все подевались, я спрашиваю!

– Зачем вам все, Татьяна Иванна? Меня вам, что ли, мало?

– Тебя мне как раз вот так хватает!

Она продолжала рыскать по квартире. Потом вернулась в прихожую, стала шарить под вешалкой.

– Здесь унты были. А теперь их нет. Где унты? Где?

У Славика проснулось чувство юмора.

– Ушли, наверно.

– Куда ушли? Куда?

– Куда все ходят. Рыбу ловить. Сегодня ж воскресенье.

В другой квартире, но где-то рядом, в том же доме, Коля, Федя и Валя снимали в прихожей куртку, пальто и шубу.

– Хорошая куртка, – сказал Федя.

– Нормальная, – отвечал ему Коля. – Вот только молния… О, расстегнул. Я повешу?

– Вешайся где хочешь, – разрешила ему Валя. – Дай я тебе помогу.

– Да я сам, сам. Я всегда здесь вешал. Помните?

– А как же, помним, помним. На тапочки!

– Так это ж те же самые! Что и раньше!.. – восхитился Коля. – Сколько лет прошло, а они те же самые!

– А чего им сделается, их же не носил никто. Ну проходи, проходи.

– На кухню, что ли?

– А куда ж еще? Конечно, на кухню.

Когда все они вошли на кухню, Коля удивленно огляделся по сторонам.

– Вот это да!

– Да что ты, ведь все то же самое, – сказала Валя.

– Вот я и говорю. Я сяду куда всегда?

– Конечно, садись.

Коля сел в угол, погладил кухонный стол, словно убеждаясь, что это его старый знакомый, и снова огляделся.

– Здорово. Надо же, как будто не уезжал. Во, кастрюля новая!

Валя улыбнулась.

– Это мне Федор на Восьмое марта подарил.

– Кастрюля новая, а суп старый! – пошутил Федя. – Валькин, гороховый, хочешь?

– Нет, спасибо, пока не хочу.

Федя сел напротив.

– Подумать только, как время идет… Просто жуть какая-то… Сколько было всего, сколько было, а глянешь – ничего не произошло.

– У нас вообще ничего не меняется, – с легкой грустью добавила Валя.

– Так это ж хорошо, – сказал Коля. – Знаешь, чего от жизни ждать.

– Это точно. Ой, я же чай обещала! – Валя кинулась ставить на плиту чайник. – Только он закипит нескоро. Газ идет еле-еле. Тебе так не холодно? А то у нас топят едва-едва.

– Да нет. Ничего. Мне не холодно.

– Хорошая рубашка, – сказал Федя.

– Нормальная, – согласился Коля.

Валя села рядом с ними за стол.

– Ну ладно, кастрюля, рубашка… Столько лет не виделись, ты лучше скажи, где был, чего делал. Рассказывай, рассказывай.

– А что рассказывать? Рыба-молот, рыба-серп, это наш рыбацкий герб…

На заснеженном пустынном пространстве виднелись одинокие темные точки рыбаков. Берега угадывались по пирсам, по грудам бревен, по лесопилкам и прочим заброшенным сооружениям, едва заметным под глубоким снегом. Посреди этой бесконечной равнины бежала Татьяна Иванна.

Она шумно дышала. Пар валил у нее изо рта. Она бежала, проваливаясь в снег почти по колено, но все равно продолжала бежать.

Три фигуры, одна большая и две маленьких, маячили у нее перед глазами. Три далекие фигуры, неподвижно сидящие среди льда и снега.

Татьяна Иванна заставила себя остановиться, а затем перейти на шаг. Наверное, снег скрипел у нее под ногами или она слишком громко дышала, потому что сначала на нее оглянулась Наталья, а затем дети – Старший и Младший.

– Мама? Ты что? – Наталья встревоженно поднялась с деревянного ящика, на котором сидела около заледеневшей лунки. – Что-то случилось?

Татьяна Иванна старалась выглядеть спокойной, но это плохо у нее получалось.

– Ничего. Ничего не случилось.

– Но ты бежала.

– Я не бежала, я быстро шла.

– Привет, ба! – отреагировали дети на ее появление.

– Привет! Хорошо клюет?

– Паршиво! Одна мелочь!

– А чего вы ждали? Здесь ничего другого не водится.

– Мама, что случилось? – снова спросила Наталья. – Опять Филипп Макарыч…

– Да при чем здесь Филипп Макарыч, уж кто-кто, а он-то здесь совсем ни при чем…

– Так кто же?

– Давай отойдем… – сказала Татьяна Иванна.

Они уже отошли от детей достаточно далеко, но Татьяна Иванна, похоже, останавливаться не собиралась.

– Далеко отходить будем? – спросила Наталья.

Татьяна Иванна вздохнула тяжело и даже безнадежно.

– Далеко. Ох далеко. Чем дальше, тем лучше.

Федя, Валя и Коля все так же сидели за столом на кухне, только теперь перед ними стояли чашки и чайник.

– Так я и болтался, один, как перст, посреди океана, – рассказывал Коля. – Три дня штормило. А на четвертый меня выловили.

– Не может быть! – сказал потрясенный Федя.

– Еще как может.

– Ну, считай, второй раз родился.

– Если всё считать, то не второй, а пятый как минимум.

– Как минимум… Какой тут минимум. Минимум – это не про тебя. Минимум – это мы здесь. Вот это минимум. Всем минимумам минимум. Можно сказать, что ни на есть максимальный минимум…

– Хватит самоедничать, – сказала Валя.

Но Федю это не остановило.

– Это надо же, Япония, Сингапур, Австралия, человек все моря оплавал, всю рыбу выловил, а я здесь сиднем сидел… Ну скажите, могу я себя пожалеть или нет?

– Чего жалеть-то? – сказала Валя. – У нас теперь тоже все рыбу ловят, вон иди в затон и лови.

– Ну да. Жрать нечего, вот и ловят. Мелочь всякую. Что я, кошка? Никакой романтики. Э-эх!

Коля решил не бередить ему душу.

– Да не было у меня никакой романтики. Одни суровые будни.

– А когда в порт заходили? Неужто ничего такого?.. – не поверил ему Федя.

– Ну было что-то пару раз… – скромно сказал Коля.

– А японки, они ничего?

– Японки? Ничего.

– А сингапурки?

– И сингапурки – тоже ничего.

Федя хотел спросить про малайзиек, но оглянулся на Валю и вздохнул.

– Ладно, потом расскажешь.

– А чего ж не писал-то? – спросила Валя у Коли. – Мы уж думали, умер.

– Типун тебе на язык, – сказал ей Федя.

– А чего писать, если никто не ответит? У меня даже адреса обратного не было.

Валя покачала головой.

– Значит, так и не женился?

– Нет, некогда было.

– А живешь-то где? – спросил Федя.

– Да нигде. То там, то здесь, где придется.

– Ну а денег-то хоть заработал? – спросила Валя.

– Заработал. Конечно. Да только почти все истратил.

– На что истратил-то? На дело?

– Когда на дело, когда без дела. Ну, в общем, не поймешь даже.

– Погулял, значит, – удовлетворенно сказал Федя. – Ну уж, наверно, погулял.

– Да нет, не особенно, так, немного.

Федя снова оглянулся на Валю и снова вздохнул.

– Ладно, это тоже потом…

– А у вас-то чего? – спросил Коля.

– Чего, чего, да ничего, – ответил ему Федя. – Все как было, так и осталось. У нас ничего не меняется. Самое неменяемое место на свете.

– А Наталья?

– Наталья?

– Ох, Наталья, – вспомнила Валя. – Совсем забыла…

– Чего забыла? – не понял Коля.

– Да нет, ничего. Просто забыла.

– Зато я не забыл!.. – радостно сообщил Федя, но тут же прикусил язык – так устрашающе смотрела на него Валя.

– Так что Наталья? – снова спросил Коля.

– Ты не волнуйся, – поторопилась Валя опередить Федю. – С ней всё в порядке, всё хорошо, в общем, ничего страшного. Даже не знаю, как тебе и сказать…

– В общем, замуж она вышла, – сказал за нее Федя.

– Замуж… – тихим эхом отозвался Коля.

– Замуж, – повторил Федя.

Коля сник.

– Конечно, чего ждать… Все правильно. Тут уж ничего не поделаешь.

– Ты не думай, она не сразу, она долго одна была, а уже потом Славик появился, – утешила его Валя.

– Славик – это муж ее теперешний. Ничего мужик, неплохой, – добавил Федя.

– Только спит много, – сказала Валя.

– А ты откуда знаешь? – удивился Федя.

– Татьяна Иванна все уши прожужжала. Как сплав закончился, говорит, так он с утра до вечера все спит и спит. Жалко, говорит, нет такой профессии, чтоб во сне деньги зарабатывать, ему б тогда цены не было.

– Да я сам бы тогда спал не просыпаясь.

– А я его знаю? – спросил Коля.

– Нет, он через пару лет после тебя приехал.

– В общем, семья у нее, – подвела черту Валя.

– Семья. Понятное дело, – согласился Коля.

– И дети, – добавила Валя.

– Дети. Много детей, что ли?

– Нет. Двое.

– Двое… Кто? Мальчики?

– Мальчики.

– Мальчики – это хорошо. Надо же, как все повернулось.

– А ты чего думал, тебя до старости ждать будут?

– Да я ничего не думал.

– Вот именно. Сам виноват.

Здесь Федя устал молчать и торжествующе добавил:

– Но это всё цветочки, а вот ягодки…

– Федор! – оборвала его Валя.

– А что? Что ж теперь, не говорить, что ли?

– Что не говорить? Какие цветочки? – удивился Коля.

– Дети – цветы жизни, он хотел сказать. – И Валя, не находя другого выхода, пошла на крайность. – Федор, ты бы это… Позвал Филомеева, что ли? Иначе, видно, никак. Бог с ним, пусть несет свою душегубку.

У Федора чуть не пропал дар речи.

– Что, правда? Прямо с утра? Ну ты даешь. Тогда я сейчас, я мигом… – он торопливо поднялся и направился к двери.

Валя поднялась вслед за ним.

– Подожди, я тебе шапку дам.

– А чего мне ее давать? Я ее сам напялить могу.

– Я сказала – дам, значит – дам.

Они вышли из кухни, а Коля остался за столом в нежданном горьком одиночестве.

– Э-эх… – только и сказал он.

Пока Федя одевался в прихожей, Валя, оглядываясь на дверь кухни, сокрушалась рядом с мужем громким шепотом.

– Господи, как же быть? Как сказать-то ему? Ведь он же ни сном ни духом.

– Ни рылом, ни ухом. Даже не подозревает!.. – веселился Федя.

– А ты чего радуешься? Чего радуешься?

– Так ведь это же счастье. У него сын, а он не знает. Узнает – обалдеет.

– До чего ж все-таки мужики тупые… Счастье. Да от этого счастья может теперь одно несчастье. Ты хоть понимаешь, что теперь будет?

– Что будет, то и будет. Из дальних странствий возвратясь, пришел домой, а тут как хрясть! – Федор натянул шапку. – Ладно, я пошел. Ты только без меня ему ни слова…

– Тьфу! – вослед ему сказала Валя.

Все так же стелился снег по затону, все так же гуляла поземка.

Наталья стояла, отвернувшись от матери, и плакала горькими слезами. Слезы мерзли на ветру.

Татьяна Иванна, бессильная что-либо изменить, топталась на месте, давая дочери выплакаться.

Дети, старший и младший, ничего не подозревая, продолжали неподалеку свой воскресный подледный лов.

– Поймал! Поймал! – обрадовался старший. – Смотрите, какая большая!

Рыбешка была мелкая, но все же крупнее остальных, заледеневших россыпью в снегу.

Татьяна Иванна обняла Наталью.

– Ну хватит, хватит, дети увидят, им-то совсем уж незачем…

– Я всё, всё… – вытирая слезы, сказала Наталья.

– Ну и хорошо.

– Что же мне делать? Что делать-то?

– Да ничего не делать. Здесь и не надо ничего делать. Ну приехал и приехал, а тебе-то что?

– Он один приехал?

– Один? Вроде один. А тебе какая разница?

– Ты побудь с ними? А я пока домой сбегаю.

– Зачем тебе домой? Не надо тебе никуда бегать. Что ты надумала?

– Ничего я не надумала. Ну посиди с ними, мама, посиди. Я скоро.

– Где я посижу? Здесь, что ли?

– Конечно здесь, а где же еще, мама. Возьми мой тулуп, а то замерзнешь. – Она торопливо сняла с себя старый тулуп и отдала его матери. – Бери, бери, а свое мне давай.

Пока Татьяна Иванна в растерянности снимала с себя пальто, Наталья взволнованно смотрела на детей. Кажется, она была готова снова заплакать.

– Ты пойми, нельзя им сейчас домой, – сказала она матери, забирая у нее пальто. – Я сама сначала должна разобраться. И Славик еще… Ты, надеюсь, ему ничего…

– Нет. Я была как рыба.

– Спасибо, мама. Ну посиди тогда, полови рыбу, что ли, я быстро…

– Как это быстро? – глядя ей вслед, крикнула Татьяна Иванна.

– Ну быстро, быстро как смогу!

Наталья убежала. Татьяна Иванна вернулась к лункам и села на пустой ящик. Посмотрела на детей. На старшего. На младшего. И снова на старшего. Оба были заняты делом и на мелочи не отвлекались. Мама, бабушка, какая разница, когда подо льдом рыба. Татьяна Иванна горько вздохнула, взяла мормышку и перевела взгляд на лунку.

Валя и Коля сидели на кухне. На столе стояла нехитрая закуска, заботливо подготовленная к появлению Филомеева.

Из коридора доносился голос Феди.

– Не надо снимать. Я тебя прошу, не снимай. Не снимай, тебе говорят! Ты же их потом надеть не сможешь!

– Хорошо, хорошо, не буду.

На кухню осторожно зашел Филомеев. Он был в свитере и валенках по колено. Его лицо казалось задумчивым. В руках Филомеев держал бутылку без наклейки.

– Где ж ты был, Коля? – спросил он.

– Ну вот, опять – ни кончить, ни начать, – сказала Валя.

– В плавание ходил. В плавание… – ответил ему Коля.

– И где ж ты плавал, Коля? – Филомеев поставил на стол бутылку и сел, печальный как никогда.

На кухню вошел Федя.

– Да везде он плавал. Там, где есть вода, там везде и плавал.

– Это только дерьмо плавает, – объяснил Коля. – А на судах – ходят.

– Ха-ха-ха! – развеселился Федя. – Извини, кто ж знал, что у вас такая разница. Нам-то здесь все едино.

– Ну не всё, – не согласился Филомеев. – Совсем не всё. Иной раз такой расклад случается, что даже не знаешь, с чего ходить. Да, Коля, дела… Попал ты в оборот. Во, хря.

– Ты бы лучше помолчал, – сказала Валя, поставив перед ним стакан.

– А я и молчу.

– Вы это о чем? – спросил у них Коля.

– Да всё о том, о том… – пробормотал Филомеев.

– Да ни о чем, – сказала Валя, усаживаясь рядом с Колей. – Не слушай его. Он у нас последние годы заговариваться стал.

Федя разлил по стаканам.

– Ладно, давайте, что ли, за встречу…

– За встречу! – поддержала его Валя. – С приездом, Коля!

– С приездом! – присоединился к ним Филомеев. – Ну ты, хря, попался. Попался, который пропался.

Филомеев выпил, хотел закусить, но потом махнул рукой, передумал.

– О чем это он? – спросил Коля, когда после первого глотка справился со своим лицом.

– Пей, пей, не волнуйся… – успокоил его Федя. – Это у него припев такой. Помнишь, как ты раньше пел: «На небе облако-рай…»

– А я и сейчас пою. Гитара-то еще жива?

– Жива, жива.

Федя убежал за гитарой, а Валя неожиданно спросила:

– Скажи-ка, Коля, а ты навсегда приехал или так, временно?

Коля хмыкнул.

– А что? Надоел уже, что ли?

– Нет, да что ты говоришь такое… Просто хотелось бы знать.

– Да я сам не знаю, – он ненадолго задумался. – Хотел навсегда. А теперь…

Потрясая высоко поднятой в руке гитарой, на кухню возвратился Федя.

– Гитара!..

На лестничной площадке было холоднее, чем на улице. Наталья, прибежав домой в куцем мамином пальто, звонила в дверь. Ей никто не открывал, но она звонила снова и снова. Наконец дверь распахнулась, и на пороге, протирая глаза, появился Славик.

– Ну что там опять…

– Проснулся? – Наталья отодвинула его в сторону и прошла в квартиру.

Славик поплелся следом.

– И звонят, и звонят… – зевнул он. – У тебя что, это самое, ключей нет?

– В тулупе остались.

Она подошла к шкафу и открыла дверцу.

– А это что на тебе? – спросил Славик, глядя на мамино пальто. – Почему сегодня все в одинаковом ходят?

Наталья перебирала вещи в полупустом шкафу. Стучала вешалками.

– Это мамино.

– Точно. Мамино. То-то я смотрю, это мамино сюда уже заходило. Оно тебя нашло?

Наталья продолжала двигать вешалки в шкафу.

– Нашло.

– А дети где?

– С ней остались. – Она достала платье, посмотрела и повесила обратно.

– А что ты там ищешь?

– Ты лучше спи.

– Да я вроде выспался. – Славик подумал над своими словами и снова лег на кровать. – Как там погода, холодно?

– Холодно. – Она достала другое платье.

– А они там не замерзнут?

– Не замерзнут.

– А рыба клюет?

– Клюет. – Она достает еще одно платье. Похоже, что последнее.

– Да что с тобой сегодня? – удивился Славик.

– Ничего.

Наталья бросила платье в шкаф и вышла из комнаты. Хлопнула дверь ванной комнаты.

– Ну просто какая-то муха всех сегодня укусила, – сказал Славик, залезая под одеяло. – Просто какая-то дохлая зимняя муха.

Закрывшись в ванной комнате, Наталья стояла перед мутным зеркалом и смотрела несчастными глазами на свое отражение, как будто увидела его впервые за много лет. А вокруг на веревках сушились детские вещи, и где-то за стенкой спал Славик. Закусив губу, Наталья беззвучно заплакала.

Из прошлого, с таким трудом забытого, пришли начальные аккорды песни.

 
Звездочка моя, где ж ты, милая,
На небе вечном, на небе темном…[3]3
  Песня «Облако-рай» была написана Андреем Жигаловым, исполнителем роли Коли, и дала название первому фильму дилогии.


[Закрыть]
 

Далеким летом под окнами этого дома Коля сидел на ступеньках сарая, неловко перебирал гитарные струны, и пел.

 
Звездочка моя, ты мене откройся,
Чтоб сиял и я, жизнь свою любя…
Звездочка моя, есть ли ты на небе,
Или грешник я, живу на свете зря…
 

Федя, Валя и Филомеев сидели на кухне и слушали, как поет Коля.

 
Звездочка моя, где ж ты, милая,
На небе вечном, на небе темном…
 

Коля спел, отложил гитару. Наступила долгая томительная пауза, когда каждый думает о чем-то своем, а все вместе – об одном и том же.

– На небе вечном, на небе темном… – с чувством повторил Федя и ни с того ни с сего взял свой стакан и залпом выпил.

Вале это не понравилось.

– Хоть бы других подождал.

– Да ладно, – поддержал его Коля и выпил следом.

Глядя, как Колю корежит, Федя спросил:

– Как тебе наша филомеевка?

– Давно такого не пробовал.

– Конечно, всё виски, небось, да виски.

Валя заботливо взглянула на Колю.

– Ты закусывай, закусывай. – И она кивнула Феде. – Налей ему еще.

– Да хватит пока, не надо, – воспротивился Коля.

– Надо, надо, – сказала Валя.

Федя налил и спросил загрустившего вконец Филомеева.

– А ты чего не пьешь?

– Чего-то не хочется.

– Ну как хочется. За что теперь? Давайте за прошлое. За нашу жизнь, которая была, за все хорошее, что там случалось. Сколько лет прошло, а знаете, ведь даже теперь, поскребешь иногда, ба, да там еще что-то осталось. В общем, за это! За все хорошее, что мы прожили!

Все выпили и поспешно закусили.

– А кстати, кто теперь в моей комнате живет? – спросил Коля.

– Кто, кто. Она и живет, – ответил ему Федя.

– Кто? Наталья?

– Она самая.

– С мужем?

– А с кем же еще?

– А мой сосед? А Филипп-то Макарыч где?

– А Филипп Макарыч переехал, – ответила Валя, пока Федя жевал. – Присоседился твой сосед к Татьяне Иванне. Сочетались законным браком. Он теперь для Натальи, можно сказать, отец родной.

– Ну дела… – подивился Коля такому неожиданному ходу событий.

– Это еще не дела, это, считай, проделки, – сказал Федя. – Там же главное дети, которые у Натальи…

С этим Коля согласился легко.

– Ну, это понятно, это само собой.

– Дети – это не само собой, – сказал Федя. – Само собой дети не бывают. Это, понимаешь ли…

– Да понимаю я, понимаю.

– Ничего ты не понимаешь.

– Налей ему еще, Федор, – сказала Валя.

– Вы меня по ватерлинию нагрузить хотите?

– Ну пусть так пока, на столе постоит. Ты, Коля, не думай, Федор просто объяснить тебе хочет…

– Да чего здесь объяснять? – Коля посмотрел на Филомеева. – Э, ты чего, плачешь, что ли?

Филомеев деревянной ладонью вытирал слезу.

– Совсем старый стал, – сказала Валя. – Как выпьет, так плачет. А чего плачет, сам не знает.

– Это в старости так алкоголь выходит, – заметил Федя.

– Эх, Коля, Коля… – покачал головой Филомеев. – Зря ты тогда уехал.

– Это почему зря? – вступился за друга Федя. – Человек мир повидал. Жизни понюхал. Узнал, что почем. А ты – зря… К тому же, вишь, вернулся. Земля-то круглая.

– Земля-то круглая, да жизнь плоская, – сказал Филомеев. – Ни дома, ни семьи. Прямо как я. Перекати-поле.

– Вот уж неправда! Коля у нас не перекати-поле, Коля у нас переплыви-море! Верно я говорю? А насчет семьи, так это еще бабушка надвое сказала. Ты ведь, Коля, не знаешь, а пора бы тебе узнать…

– Федор! – оборвала его Валя.

– Ну ведь пора. Пора. Чего тянуть? Если мы не скажем, кто-нибудь другой ляпнет. Причем так, запросто, без подготовки. Ты готов, Коля? Или еще выпьешь?

Пойди пойми, о чем они толкуют, было написано на лице Коли.

– Я-то готов. Только к чему?

– Нет, лучше выпей. Свистать всех наверх! Надуть паруса!

Федя поднял стакан, но в прихожей раздался настойчивый, нетерпеливый звонок.

– Вот черт! Кого это принесла нелегкая! Ни слова, ни слова, подождите меня! – Федя побежал открывать дверь.

– Что это у вас здесь происходит? Что за тайны какие-то?

Коля смотрел то на Валю, то на Филомеева, но никто не торопился ему ответить. А из прихожей уже доносился хорошо различимый голос Филиппа Макарыча.

– Как это после?.. Почему это рано?.. Что значит зря?.. Отчего же не надо?.. Нет уж простите, я имею полное право знать. Полное и первостепенное. Я, между прочим, в ответе.

Филипп Макарыч вошел на кухню. Он был в пальто и в шапке, но, видно, забыл надеть шарф, потому что тот торчал у него из рукава. Коля обрадовался, поднялся со стула, хотел поздороваться, сердечно обняться, как и положено при такой встрече…

Но Филипп Макарыч был строг и неприступен.

– Здравствуй, Коля. Я вижу, ты вернулся. Ну что же, это никому не запрещается. Но я хотел бы знать, какие цели ты преследуешь своим возвращением. Какие, скажи на милость, у тебя планы? Это очень серьезный вопрос, и я не намерен оставаться в стороне, когда меня касается дело. А оно меня, как ты понимаешь, касается теперь в полной мере.

Коля сильно озадачился.

– Филипп Макарыч, вы чего?

– Чего я? Чего вы, милостивый государь, вот чего!

Федя обошел Филипп Макарыча и встал рядом с Колей. Что называется, плечом к плечу.

– Филипп Макарыч, он не знает, – сказал Федя.

– А надо бы знать! Как это можно не знать, что ты собираешься делать?

Пришлось вмешаться Вале.

– Нет, Филипп Макарыч, он еще вообще ничего не знает.

– Вообще ничего? – Филипп Макарыч был полон сомнений. – То есть совсем ничего? И то, что… Тогда это другое дело. Тогда это уже лучше. Тогда есть свобода маневра. Надо только… Нет, не надо. Только не надо ему ничего говорить. Тогда он ничего не узнает. И пусть уезжает, как приехал. Коля, ты к нам надолго?

Коля, пребывая в полном недоумении, не успел даже ответить, а Филипп Макарыч уже все решил.

– Ну вот, он ненадолго. Скоро уедет. Посидит немного, выпьет, закусит и поедет. Правда, Коля?

– Это как же так? – возмутился Федя. – Человек только приехал, а ему уже уезжать? Не по-людски это.

– А что по-людски? Жизнь всем портить? Это по-людски? – гнул свое Филипп Макарыч.

– Как же он уедет? Так и не узнает? – спросила Валя.

– И слава Богу. И что такого, мало ли кто чего не знает, я вот тоже не всегда всё знаю…

– Ну это уж бред совсем! – прорвало Федю. – У человека сын родился, а ему об этом даже не скажут!

– Федор! – запоздало воскликнула Валя.

– У какого человека? – осторожно спросил Коля.