Текст книги "Управление будущим"

Глобальный проект, как и другие мегапроекты, характеризуется концентрацией ресурсов в одном сегменте человечества, оставляя иные сегменты вне зоны своего действия. Создаваемые зоны ускорения развития в полной мере могут быть использованы только ограниченным кругом стран. Остальные входят туда не на правах полных участников, а лишь как ресурс, обеспечивающий те или иные функции ускорения для других. Весь мир ускоренно делится на тех, кто проносится в поезде, и тех, кто машет им платочком со станции, на которой у этого поезда даже остановка не предусмотрена.

Глобализация отнюдь не является новым феноменом, мир постоянно движется через подобные всплески искусственного и управляемого сближения, после которых проходит мощный конфликт, именуемый мировой войной. Затем вводятся новые правила поведения для отдельных стран, которых те определенный период времени придерживаются.

Глобализации, которые проходило человечество, были разными. С. Бергер видит, к примеру, разницу между первой (1870–1914) и сегодняшней глобализациями в том, что, если тогда ее формировали миграционные потоки людей, то сегодня происходит смещение производства из развитых стран в третий мир, где есть как квалифицированная рабочая сила, так и потенциальный потребитель товаров [1]. При этом сегодня оттуда идут не потоки людей, как в первую глобализацию, а именно потоки товаров, производство которых смещено в другие точки.

Т. Барнет считает, что сегодня мы наблюдаем определенный повтор того, что мир уже видел в двадцатые годы: экономика идет впереди политики, а технологии – впереди безопасности [2, р. 29]. Сегодняшний мир оказался связанным слишком быстро, а правила политики и обеспечения безопасности не были готовы к этому уровню связности, возникшему из-за свободного перемещения людей, капиталов, товаров, идей и масс-медиа.

Информационное общество, к которому мы пришли, имеет свои специфические законы, что вполне естественно. В нем резко завышенным оказывается статус информации и знаний, на которых начинает базироваться экономика.

Развитие цивилизации по Э. Тоффлеру [3]:

– аграрная;

– индустриальная;

– информационная;

– выводы;

– главным ресурсом поочередно становятся соответственно земля, фабрики и заводы, информация и знания, за которые и ведутся войны;

– выдающиеся полководцы ведут войну по правилам следующей цивилизации.

Похоже протекает перенос основных усилий человечества из сферы политики в сферу бизнеса. Именно там сегодня содержится ответ на многие военные и политические вопросы. Именно экономика оказывается тем ключом, который открывает новые горизонты.

Новая реформация (с. Вебер):

– переход власти от религиозных к политическим структурам (времена Лютера);

– переход власти от политических к бизнес-структурам (сегодня).

Сама экономика также трансформируется, будущее ее развитие лежит уже в совершенно иной области, чем было до этого.

Новая экономика:

– физическая экономика – прошлое;

– нематериальная экономика – будущее (услуги, опыт, эстетика).

По Тоффлеру, война ведется теми методами, которые на тот момент являются определяющими для экономики. Если экономика имеет дело с нефизическими объектами, то и война должна повторить этот же путь.

Глобализация одновременно с позитивами несет и негативы, одним из них стало 11 сентября, которое рассматривается как реакция неглобализованного мира на вхождение в его границы чужой экономики, политики и культуры. Мусульманские страны, которые обладают более сильной степенью вхождения религии в их светскую жизнь, оказались и более чувствительными к проникновению на свою территорию чуждого для них. Религиозно-цивилизационное столкновение стало развиваться прямо по С. Хантингтону [4]. Однако следует понять, что такие же столкновения происходили и происходят также и на уровне экономики, и на уровне дипломатии, и на уровне информации. Просто религия обладает не только большей чувствительностью, но и большими возможностями для мобилизации ответного удара.

Есть множество других феноменов, демонстрирующих нарастание напряжения по ряду направлений. Так, И. Валлерстейн видит ряд трендов, которые действуют на ослабление мировой системы:

– серьезное истощение мирового фонда доступного и дешевого труда;

– сжатие средних страт;

– экологический кризис;

– демографический разрыв, удваивающий экономический разрыв между Севером и Югом [5, с. 137–138].

Это объективные параметры торможения, но есть и субъективный параметр, который можно определить как отсутствие новых идей. Например, Г. Киссинджер считает, что США не смогли предложить новую идею, адекватную новой реальности [6]. Это справедливое замечание, поскольку упорядоченность современного мира явно страдает.

Еще более неупорядоченным этот мир является на территории бывшего Советского Союза. Картина мира здесь не только обладает дефектностью на уровне настоящего времени, где действуют во многом противоположные системы означивания, но и еще более нечеткими картинами прошлого и будущего.

Размытая картина прошлого, например, в Украине, обусловлена тем, что разные точки зрения выхватывают из прошлого различные фрагменты, а одни и те же фрагменты получают разные интерпретации. Отсутствие единой картины прошлого параллельно с размытой картиной будущего, ориентированной или на Восток, или на Запад.

Формирование картины мира, например, современного россиянина характеризуется «смысловым клинчем», поскольку три разные схемы транслируют через одни и те же СМИ. Это такие виды аргументов, образов текстов, трактующих происходящую реальность:

– объяснение «от старого», «советского»;

– объяснение «от нового», «западного»;

– объяснение «от новейшего», «постмодерного» [7, с. 235].

«„Цветные“ революции в этом плане рассматриваются как „революции образов“, созданные мощными механизмами оппозиционных СМИ» (там же, с. 169). В итоге это также можно трактовать как столкновение разных трендов. С целью прорваться в массовое сознание они предварительно захватывают СМИ.

Анализируя антисистемные оппозиционные движения, И. Валлерстейн все же приходит к выводу, что их воинственность во многом преувеличена, они все равно остаются частью системы [5]. Приход их к власти не меняет глобальную систему. Вероятно, это связано с тем, что протестное действие по сути своей является не действием, а коммуникацией.

В другом случае мы имеем асистемные интервенции в малую систему, но они являются вполне системными с точки зрения большой мировой системы. Именно так происходит с «цветными» революциями, которые вступают в резонанс с трендами большой системы.

Российская ситуация не доходит до уровня «цветной» революции по ряду причин. Это и большая территория с большим количеством населения, это и существующий вариант управляемой демократии, базирующийся на управляемости СМИ, это и сознательное ослаблению властью любых оппозиционных течений.

Однако есть еще один важный параметр, который можно обозначить, как функционирование обратной связи с Западом. Он основывается на том, что, по экспертным подсчетам, деньги почти всей российской элиты, а это составляет от 500 тысяч до нескольких миллионов человек, хранятся на Западе. В результате образуется феномен как бы двойного реагирования на события в России: и российскими глазами, и западными. Анонимные исследователи пишут: «Эти люди, при любом патриотическом отношении к проблемам России, и в том числе к чеченской проблеме, не могут не учитывать, что при определенных сценариях поведения России их деньги могут отобрать. И потому многие из таких людей очень чутко прислушиваются к реакции Запада на заявления России – например, о том, что наша армия и спецслужбы будут вместе с Западом воевать с тем же бен Ладеном» [7, с. 141].

Перед нами возникает система и внутреннего, и внешнего давления на Россию, как, кстати, и на любую другую постсоветскую республику. Раз такое давление изнутри существует, то, меняя его интенсивность, можно строить те или иные варианты развития страны. Причем в данной ситуации действия этого конкретного сегмента российского общества очень хорошо могут быть просчитаны и спрогнозированы по возможным реакциям.

Такое управляемое развитие является одной из сегодняшних насущных проблем. Национальный совет по разведке США пришел к следующему выводу, проанализировав развитие мира к 2020 г.: «Существует вполне реальная вероятность того, что многие страны, считавшиеся частью „третьей волны“ демократизации, откатятся назад. В частности, демократический процесс в 2020 году может отчасти дать задний ход в государствах бывшего Советского Союза и Юго-Восточной Азии, а некоторые, по сути, никогда и не вставали на путь демократии» [8, с. 101–102]. Соответственно интенсивное внешнее управление потребует разработки тех или иных систем защиты от него.

Глобализация в любом случае будет продолжать свое движение, поскольку предлагаемое ею перераспределение труда, капитала, людей создает наиболее эффективный на данный момент способ использования имеющихся ресурсов. Она несет с собой и те проблемы, которые могут быть решены ею же. Тем более что глобализация растянута во времени, разные страны втягиваются в нее с разной скоростью, все это позволяет управлять не только процессами ускорения, но и процессами замедления этого движения.

Проблемой, которую видят аналитики, является, например, то, что будущие рабочие места могут быть низко оплачиваемыми и требующими малой квалификации, что среди прочего приведет к понижению оплаты труда. С. Бергер подчеркивает, что человеческий интеллект и воображение не смогут быть заменены никакими механическими приспособлениями, поэтому они останутся востребованными и в будущем [9]. И, кстати, эта проблема выдвигает гипотезу, которая может объяснить замедлившийся рост производительности: информационные технологии так увеличили разнообразие продуктов и ускорили смену их поколений, что экономика масштабности, связанная исходно с именем Форда, уже не работает. Более того, эти новые продукты и технологии включают в себя такой объем креативности их создателей, что не позволяют автоматизировать эти процессы. Если эта гипотеза верна, то развитие все равно потребует создания рабочих мест для высококвалифицированных работников.

Глобализацию в то же время можно не трактовать как совершенно новый феномен, она может служить примером проявления международных связей, которые в результате ведут к созданию новых границ, не связанных со старыми границами между государствами. Глобализацию начинают рассматривать как феномен регионализации, когда больший объем потоков идет внутри четырех экономических блоков (Европейский Союз, Северная Америка, Латинская Америка и Восточная Азия) [10].

Глобализация уменьшает роль национальных государств, поскольку внутри появляются группы интересов, которые зависят от международных рынков. Внутренняя политика начинает более явственно ощущать давление извне.

Что касается экономики, то она также трансформировалась. Теперь акцент делается не на разветвлении корпорации, а на внешней экономике, создаваемой взаимодействием между фирмами, что получило название парадигмы ценностных сетей [11]. В принципе это можно понять как переход к поиску наиболее оптимальных производственных цепочек не внутри, а вне структуры.

Географически глобализация все равно уходит в сторону Китая, Индии и Индонезии, и транснациональным корпорациям придется адаптироваться к требованиям их культур [8, с. 43]. Возрастет миграция по всему миру, страны столкнутся с проблемой интеграции мигрантов в свое общество.

Однако существенным сохраняющимся параметром, несмотря на все заклинания о пользе глобализации, остается бедность стран. Пока все рассказы о возможном экономическом процветании остались рассказами. Н. Фергюсон связывает этот феномен с отсутствием необходимых работающих институций в этих странах [12, р. 181]. И отсюда можно вывести важное следствие, что, поскольку такие страны не наработали способов ненасильственного разрешения конфликтов, будет сохраняться насильственный вариант противоборства.

Главный вывод, который следует из всех анализов, состоит в том, что, с одной стороны, глобализация не является единственно возможным решением развития, с другой стороны, при определенных издержках глобализации, типа причин и следствий 11 сентября, она может быть и остановлена основным игроком на этой арене – США. Развитие путем глобализации отнюдь не является таким же законом, как закон всемирного тяготения. Это просто оптимальный исключительно на данный момент способ развития.

Тем более что параллельно новую роль начинают играть различного рода неправительственные структуры, которые из-за развития сетевого общества получают все больше реальных рычагов воздействия. М. Кастелльс видит три наиболее важные характеристики транснациональных неправительственных структур:

– в отличие от политических партий эти неправительственные структуры имеют значительную популярность и легитимность;

– эти неправительственные структуры заняты очень конкретными практическими вопросами;

– их ключевой тактикой стала медиа-политика, через медиа они мобилизуют людей для поддержки и достижения своих целей [13].

Разрушение иерархических государств сопровождается ростом сетевых структур, о чем давно писали военные аналитики (Дж. Аркилла и др.). Власть постепенно перераспределяется, и глобальные структуры, в том числе в виде транснациональных неправительственных организаций, забирают свою часть власти от национальных государств. И государства отдают ее по причине того, что они уже отдали власть медийным структурам, откуда ее черпают и неправительственные структуры. Идет медленное строительство в определенной степени иного типа демократии, когда интернет действительно дает равенство всем тем участникам, которые имеют к нему доступ.

При этом произошло разрушение понятия суверенитета. Это политическая плоскость, но еще раньше правительства оставили экономическую плоскость. Большая часть фиксируемых последствий информационной революции находится именно в этом:

– валюты и их стоимость;

– рынки и цены;

– бизнес и его регуляция;

– границы и движение людей и товаров через них;

– информация, которая доступна населению [14].

При этом одним из наиболее значимых последствий всех этих перемен становится возрастающая неопределенность положения человека. Наши действия постепенно теряют тот смысл, который был присущ им до этого. Разрушаются незыблемые, казалось бы, стандарты (например, нормы безопасности для США или Великобритании). По уровню безопасности мир как бы откатился на несколько порядков назад.

Неопределенность на уровне положения «перекодируется» на неопределенность осмысления. Как пишет С. Хоружий: «Кризисные явления в происходящем заключаются прежде всего в том, что с человеком начали совершаться какие-то нежданные и резкие изменения. Человек перестал быть прежним, казалось бы, вполне знакомым предметом, неизменным в своей основе, – и вместо этого стал предметом каких-то активных перемен, интенсивной антропологической динамики. К ее явлениям, например, принадлежат экстремальные, трансгрессивные, виртуальные практики, суицидальный терроризм; и такие явления все более ширятся и множатся. К этому добавляется то, что все существующие теории и концепции оказываются не в силах описать и объяснить эту новоявленную динамику» [15].

Единственным возражением вышесказанному можно считать то, что каждый раз и каждое поколение считает именно свой опыт уникальным и не повторяющимся в истории цивилизации. Например, можно вспомнить несколько вариантов «потерянного поколения», каждый раз возникающего после очередной мировой войны.

Движение глобализации вызывает протесты из-за надвигающейся нивелировки культурных различий. Однако теория конвергенции, сопровождающая глобализацию как ее последствие, вызывает возражения у представителей так называемой культурной разведки, которые не видят столь стремительного сближения и объясняют свою позицию конкретными причинами:

– культуры берут некоторые аспекты других обществ и отвергают другие;

– культурные изменения идут очень медленно;

– существует признание ценности разнообразия в человеческом обществе [16, р. 28–29].

Эти и другие параметры еще долго будут удерживать культурные различия, придавая им особое значение.

Глобализация оказалась более сильным процессом, чем может осилить на сегодня мир. Она уводит мир вперед быстрее, чем мир может к этому приспособиться. При этом слабых игроков отбрасывают на обочину еще чаще. Антиреагирование, которое началось с арабских стран, может получить более широкое распространение.

Тем более что мир ожидает ряд принципиальных изменений, к которым следует быть готовыми. Так, Питер Шварц видит такие грядущие изменения в новой Европе:

– новые системы управления, схожие с федеральными, но если США начали с 13 колониями и 3 миллионами человек, то у Европы 500 миллионов и большое число составляющих;

– принятие единой валюты является большим достижением, что было трудно сделать Франции и Германии, однако Великобритания так и не интегрировалась полностью, поскольку сохраняет фунт стерлингов;

– в ближайшие пять лет Россия попытается войти в Евросоюз, но первоначально будет отвергнута, однако затем все осознают преимущества энергетических ресурсов. Как следствие, НАТО не выживет в ближайшее десятилетие, а США должны будут принять другие социально-политические отношения с Европой [17].

Как видим, набор всех этих перспектив носит относительно радостный характер.

С. Вебер с коллегами предложили ряд аксиом глобализации, представляющих существенный интерес, поскольку они, по его мнению, демонстрируют опасность наложения друг на друга однополярности и глобализации.

Первая аксиома. На определенном пороге власти скорость, с которой порождаются новые проблемы, начинает превосходить скорость, с которой разрешаются старые проблемы.

Эта аксиома базируется на следующем наблюдении. Власть увеличивает возможности государства, но и увеличивает число проблем, которыми государству надо заниматься.

Вторая аксиома. Во все более сетевом мире места, которые располагаются между сетями, являются очень опасными, при этом появится больше неуправляемых зон, если будет только одна сеть для присоединения.

Эта аксиома исходит из того, что части мира вне сетей не могут пользоваться благами связи.

Третья аксиома. Не имея реальной возможности найти настоящих союзников, чтобы противостоять супердержаве, оппоненты будут стараться нейтрализовать эту силу с помощью ухода в подполье, в поиске ядерного оружия, в стремлении стать «плохими» [18].

Данная аксиома рассматривает то, какие стратегии могут быть у тех, кто слабее.

В статье, напечатанной 21 января 2007 г. в газете «Лос-Анджелес таймс», С. Вебер подчеркнул, что глобализованный мир нуждается в глобальном же правительстве, которого нет [19]. Тогда эти функции производства «общественных благ» перекладываются на США, которые не в состоянии их выполнить. Поскольку следующим игроком, выигравшим от глобализации после США, является Китай, то исследователи предполагают, что США и Китай должны совместно разработать правила следующего десятилетия.

Серьезные изменения требуют не менее серьезных решений в ответ. Динамика современного мира практически не дает права на нереагирование, что было одним из наиболее успешных правил прошлого, поскольку реагирование у нас всегда оказывается более наказуемым, чем нереагирование. Быстрые изменения потребуют быстрых ответов на них.

Российское методологическое направление активно разрабатывает тематику проектирования как особого рода деятельности. Это такие методологи, как П. Г. Щедровицкий, С. Б. Чернышев, О. И. Генисаретский, Ю. В. Громыко и др. Если американцы вырастают со своими стратегическими проектами из военного дела и бизнеса, где достигнут сверхвысокий уровень финансовых потоков, и по этой причине более болезненную роль стали играть риски, то российские методологические представления вырастают из теоретических попыток анализа мышления, основы которых заложил П. Г. Щедровицкий.

Важной характеристикой «зрелости» подхода является уровень детализации разработок, когда осуществляется переход от общих рассуждений к конкретным составляющим, имеющим свои терминологические обозначения. Этот путь российскими методологами уже пройден.

Ю. Громыко подчеркивает необходимость ретроспективной и проспективной рефлексии для проектной работы, а также то, что проектирование – это всегда оргпроектирование [1]. Второй составляющей являются «высокие состояния сознания» [2]. Это связано с необходимостью работы с будущим, то есть несуществующей на сегодня реальностью.

Разграничение прогноза и проекта лежит в области того, что прогноз продлевает в будущее уже имеющиеся механизмы [1]. Проект может быть направлен и на создание конструкции, которая будет работать против имеющихся тенденций.

Разграничение прогноза и прожекта состоит в том, что последний трактуется как субъективная нерасчлененная картина будущего [2]. Прогнозирование предполагает перенос в будущее объекта. Для прогноза необходимо иметь подобный объект, который экстраполируется в будущее.

Интересно также наблюдение, гласящее, что реализация проекта всегда будет отличаться от задуманного, что заставляет методологов говорить о проектировании как и об особом типе познания действительности.

Анализ реализации проекта привносит новые сложности: возникает несколько проектов, работающих в одном фрагменте реальности. Возникает проблематика разграничения сценарного и проектного подходов.

Фиксирует эту ситуацию Ю. Громыко: «Проекты сообщество делать научилось и проектов много (хотя их качество разное, есть совершенно бессмысленные проекты). А вот осуществлять сценарную работу, где все встает заново, где надо договариваться, надо формировать контур, могут очень немногие» [1].

Вероятно, это более типичная ситуация, когда происходит наложение нескольких проектов. Даже при наличии какого-то мегапроекта он все равно должен учитывать помогающие ему или сопротивляющиеся его действиям другие варианты проектов, обладающие своей энергетикой и своими ресурсами.

В этом плане особенности сценария звучат следующим образом: «Сценарный подход возникает в том случае, когда я оказываюсь во взаимодействии с носителями других возможностей проектной работы. Это я отличаю от ситуации, когда никаких других носителей проектных полаганий нет» [1]. И чуть дальше: «Сценарный подход начинается с того момента, где я сцепляюсь с людьми, которые являются центрами автономных проектных полаганий. Они могут это делать и делают в живом, реальном времени. Они не являются носителями чужих проектных идей, это проявляется в коммуникации и взаимодействии. Когда я оказываюсь сцепленным с людьми, являющимися автономными центрами проектных полаганий, то есть, они могут моментально корректировать свой проектный ход, услышав, что предлагаю им я или кто-то другой, то в этом случае пытаться загнать людей в собственную проектную конструкцию невозможно. Предметом работы должно стать совершенно другое – собственно сценарий разрешения ситуации» [1].

Сценирование возникает в ситуации, где есть агенты с равными возможностями проектных полаганий. На уровне проектирования это не является существенным фактором. На этапе сценирования контакты с другими группами становятся наиболее важными, поскольку теперь именно там находится главный фактор противодействия.

Проект – это перенос организации деятельности из прошлого в будущее с соответствующими ее трансформациями. В этом представлении базовой основой проектирования является организационное проектирование, поскольку приращение нового практически всегда в такого рода проектах создается людьми.

«Если есть оргпроект мероприятия и может быть выделен каркас позиций, который определяет его структуру, то оно действительно спроектировано» [2]. Цель – создание организационных конструкций из людей. В этом плане Ю. Громыко хвалит физтех, который обучал осуществлению конструирования. Профессионал такого порядка может переводить ситуацию в набор конструктивов, из которого потом соберется устойчивая конструкция. То есть это деятельностное знание в отличие от знания академического и научного.

Существенной проблемой становится столкновение возможных проектов в одной точке. По сути, мы все время находимся в систематике такого альтернативного или параллельного проектирования. Каждый игрок стремится сделать свой проект «главнее», навязывая его окружающим. Как следствие, предлагается следующий вид инструментария для того, чтобы обойти подобного рода конфликтность разного вида проектов: «Деятельность стратегирования – это попытка рассмотреть через сценарный ход взаимодействие основных держателей проектов в данной области» [2]. Задачей становится поиск того, вокруг какой центральной ценности будет осуществляться взаимодействие. Стратегирование, в свою очередь, обеспечивает выбор между предлагающимися разными сценариями.

Основой сценирования является анализ ситуации и вариантов ее разрешения [1]. Происходит выделение основных фокусов ситуации, то есть тех определяющих точек, на которых она держится. Далее возникает проблема реализации во взаимодействии с другими держателями ресурсов. Проектирование в этом плане является подтехникой сценирования. Основной результат работы в сценировании – это выявление разрывов в ситуации.

Это важное и интересное наблюдение, поскольку, если задуматься, то типичная работа бюрократа часто состоит именно в преодолении этих разрывов, например, межинституциональных. Гладкое течение не требует вмешательства, в этом случае не нужен и проект. Проект – это преодоление препятствий, переход через разрывы, которые всегда возникают при реализации.

О. Генисаретский подчеркивает как характерную особенность советского времени – отстраненность проектировщиков от власти. Они занимались всем, кроме развития или воспроизводства целого: «По понятной причине: потому что эти подлецы имеют дело с очень сильными энергиями и материями. Если их допустить поближе к власти, они разнесут все за две минуты. Что и получилось, когда так называемые проектировщики приблизились» [3].

Характерной чертой методологов является способность к переносу технологий из одной области в другую. По этой причине этот тип мышления, опирающийся на такие переносы, сознательно воспитывается. В дизайне осуществлен перенос приемов, которые применялись при создании объектов искусства на проектируемые объекты, чтобы дать им образные качества [4].

В. Глазычев как человек, вышедший из дизайнерской среды, акцентирует креативный характер проектирования: «Проектирование не рождается „колхозно“. Но проектирование не осуществляется и в одиночку, что я хочу зафиксировать как чрезвычайно важную деталь» [5].

Проекты и всю свою силу, и все свои сложности черпают из взаимодействия с миром людей. И приращение ценностей, и сопротивление изменениям лежит тут. Четкое понимание подобного взаимодействия очень важно для проекта: «Если вы ставите проектно-ориентированную задачу, вас будут интересовать не коэффициенты, вас будут интересовать правила поведения поля ценностей. Вы залезаете в совершенно чужой карман и начинаете шарить в нем для того, чтобы найти тот инструмент, с помощью которого вы имеете шанс, управляя чем-то, выстроить проектную машину изменения ситуации. Прогноз жесток, хотя и вариативен. Проект жесток по организации, но абсолютно мягок по отношению к взаимодействию и с контекстом, и с человеческой машиной, соответственно, он выстраивает план собственной реализации, тогда как сам скорее вырастает как деревце» [5].

В. Глазычев приводит интересный пример своего собственного переосмысления крестовых походов как проекта. Это действительно проект с точки зрения организационной, но понятно, что подобных целей, которые получились в результате, никто бы перед ним не мог поставить. Кстати, он находится в голове и сегодня как определенный прототип. Вспомним фразу Дж. Буша о войне с терроризмом как о крестовом походе, но от такого представления американцы сразу отказались, чтобы не усиливать антиамериканские настроения в мире.

Такие мощные передвижения людей как крестовый поход, естественно, несли за собой серьезные последствия: «Крестовые походы могут быть описаны как проект. Это не значит, что они были проектом. Но в ретроописании вы можете получить чрезвычайно интересную схему. Станьте на позицию Господа Бога или его земного воплощения, и попытайтесь придать новый облик застывшей, не имеющей шансов на качественный скачок, абсолютно мужественной культуре раннего средневековья. Вы бы захотели радикально переструктурировать всю систему ценностных рядов. Вам понадобилось бы внешнее основание. Крестовые походы описываются как подобный проект. Пусть эти олухи идут завоевывать Гроб Господень. И когда вся эта шпана уйдет из Европы, женщины, которые остались на хозяйстве, реструктурируют всю культуру. Что и произошло. Возникла готика, культ Девы Марии и т. д.» [5].

Проект – это и усилитель имеющегося, поскольку из ничего ничего не возникнет. Но одновременно это и «открыватель новых земель», видеть которые можно только в рамках проекта, поскольку без этого они не видны. Проект дает новое видение известных и неизвестных, открывшихся только в рамках него, объектов.

М. Рац интересно заметил по поводу ресурсов, что они возникают тогда, когда появляются соответствующие технологии для их использования: «Ресурсы обычно воспринимаются как некий материал, например, как полезные ископаемые. „Полезные ископаемые есть главное богатство России“. Спрашивается, с чего они стали полезными? И всегда ли они такими были? Во времена Ивана Грозного нефть была полезным ископаемым? Во времена Николая II уран был полезным ископаемым? Ископаемые ресурсы так же, как и любые другие природные образования, оказываются полезными тогда, когда разрабатываются технологии их эффективного употребления в деятельности. Возникает новая технология – появляется новое полезное ископаемое, новый ресурс. Минералы-то всегда существовали, но только не были полезными ископаемыми, не были ресурсами, поскольку не было технологии их употребления в деятельности» [6].

Проект – это бумажный вариант преобразования действительности. С жизнью работает сценарный вариант, который более активно изучает возможности по его реализации. Одно невозможно без другого, но акцентируются при этом разные аспекты.