Текст книги "Потсдамская конференция. Как решалась послевоенная судьба Германии и других стран Европы"

Глава 15
Переговоры Хопкинса и Сталина: первые результаты

Вечером 25 мая Хопкинс, посетив штаб-квартиру Эйзенхауэра, прибыл в Москву. Первый раунд переговоров со Сталиным был назначен на вечер следующего дня.

В них должны были также принять участие Гарриман и Молотов.

Военное и Военно-морское министерства кратко напомнили Хопкинсу об основных проблемах, которые имеются во взаимоотношениях с советским правительством. Знал он или нет о новом грозном американском оружии, неизвестно, но о нем упомянуто не было.

Первый и второй раунд переговоров касались ухудшения американо-советских отношений; взаимные обвинения вели от дружбы к разделению.

Прежде чем заявить о цели своего визита в Москву, Хопкинс решил прибегнуть к шутливому тону в первом разговоре с Молотовым, что он обычно делал, чтобы разрядить обстановку перед началом трудного дела. Он спросил его, восстановил ли он свои силы после битвы под Сан-Франциско. Молотов не поддержал шутку. И ответил, что он не припомнит в Сан-Франциско никаких битв, были только споры и ничего больше. Тогда Хопкинс стал рассказывать о последних размышлениях Рузвельта, о его кончине; о том, как Рузвельт часто обсуждал с ним результаты Ялтинской конференции, как вернулся с нее с глубокой верой в будущее мирное сотрудничество между США и Советским Союзом, как это было во время войны. Однако недавно эта уверенность была поколеблена. Вот почему президент Трумэн попросил его полететь в Москву и обсудить со Сталиным пошатнувшиеся отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Вот что Хопкинс сказал Сталину:

«Два месяца назад у американского народа была искренняя симпатия к Советскому Союзу, и он полностью поддерживал политику президента Рузвельта… Эта симпатия и поддержка основывались на блестящих успехах Советского Союза в войне, отчасти на репутации президента Рузвельта и, конечно, на замечательном сотрудничестве двух стран, которое привело к разгрому Германии. Американский народ тогда надеялся и верил, что две страны смогут мирно совместно трудиться, как они делали это во время войны… В действительности в последние шесть недель общественное мнение настолько сильно изменилось в худшую сторону, что это повлияло на отношения между нашими странами… Сторонники политического курса Рузвельта и Советского Союза были озабочены и встревожены текущими событиями и не могли понять причину этого. Однако им предельно ясно, что если современные тенденции продолжатся, то вся система международного сотрудничества и взаимоотношений с Советским Союзом, над выстраиванием которых столь упорно трудились президент Рузвельт и господин маршал, будет разрушена. Накануне моего отъезда президент Трумэн выразил мне свою глубокую обеспокоенность сложившейся ситуацией и заявил, что он намерен продолжить политику сотрудничества с Советским Союзом президента Рузвельта и придерживаться всех договоренностей, официальных и неформальных, между президентом Рузвельтом и маршалом Сталиным. Мой визит не состоялся бы, если бы я не верил, что нынешнее положение возможно изменить и заложить основы общего пути в будущее».

Сталин не прерывал Хопкинса, а тот говорил, что нелегко объяснить, почему произошло охлаждение во взаимоотношениях Советского Союза и Соединенных Штатов, но основной причиной была «наша неспособность реализовать на практике ялтинское соглашение по Польше».

Как только в процессе переговоров речь зашла о Польше, – а этой теме было уделено особое внимание, – Сталин впервые высказался крайне критично. Объяснение было весьма простым. Советский руководитель стремился иметь своим соседом нейтральную страну. Однако британские консерваторы были намерены восстановить с Польшей союзнические отношения, иначе говоря, вновь возвести на границах Советского Союза «санитарный кордон». Хопкинс заверил Сталина, и сделал это дважды, что у американского народа и правительства Соединенных Штатов совершенно нет намерений, подобных британским, в отношении границ Советского государства, что американцы хотят видеть его соседями только дружественные страны. Если это так, сказал Сталин, то тогда появляется возможность достичь соглашения с Польшей. Хопкинс заметил, что он был рад услышать, что господин маршал тоже поддержал его.

В разговоре между Сталиным и Хопкинсом были затронуты другие актуальные вопросы. Во-первых, было заявлено о необходимости встречи Трумэна и Сталина, обсуждались время и место ее проведения; предстояло обсудить вопросы послевоенной ситуации в Европе. Во-вторых, требовалось рассмотреть вопрос создания Контрольного совета для Германии; в-третьих, обсудить план ведения войны на Тихом океане и будущие отношения США и Советского Союза с Китаем.

Перечислив основной круг вопросов для обсуждения, Хопкинс заявил о готовности рассмотреть и другие предложения, в частности выдвинутые господином маршалом. Сталин ответил, что у него их несколько. Однако он намеревался рассмотреть только один вопрос, остальные предпочитал обсудить позже. Это касалось проведения мирной конференции об устройстве послевоенной Европы. Этот вопрос, по словам Сталина, буквально стучался в дверь. Его нерешенность могла привести к плохим последствиям. Время и место проведения конференции нужно наметить заранее. Версальская конференция была плохо подготовлена, и в результате было совершено много ошибок. Трудно было сказать, какие ошибки имел в виду Сталин. Хопкинс попросил его объяснить, в чем они заключались. Со своей стороны он заявил, что намечаемая встреча глав трех держав будет первым шагом в подготовке мирной конференции, что он знает мнение о ней Трумэна и готов рассказать о нем Сталину.

В разговоре с Хопкинсом следующим вечером в ответ на его вопрос, что особенно беспокоит его в отношениях с Соединенными Штатами, Сталин сказал, что он не будет ссылаться на советское общественное мнение. Он расскажет о том чувстве, что проявилось в советских официальных кругах, которое стало реакцией на недавние действия американского правительства. Возникло ощущение того, что американцы начали уделять меньше внимания связям с Советским Союзом, как будто уже больше не нуждались в русских теперь, когда Германия была разгромлена. Список претензий был значительным. Упомянем здесь о трех основных.

Во-первых, разрешение для Аргентины принять участие в Сан-Францисской конференции. Сталин заявил, что он не может понять, почему этой стране пошли навстречу, поскольку было принято решение, что только те государства, которые объявили войну Германии до 1 марта, получат приглашение на конференцию. Подобными действиями ценность соглашения между тремя великими державами была поставлена под вопрос. Чего они стоили, если на их решение могли повлиять голоса таких стран, как Гондурас и Пуэрто-Рико?

Во-вторых, отношение США к польскому вопросу. Сталин заявил, что в Ялте была достигнута договоренность о признании существующего в Польше правительства. Каждый здравомыслящий политик понимал, что на его основе должно было быть сформировано новое польское правительство. Другой интерпретации этого соглашения не существовало. Несмотря на то что русские были людьми простыми, признать их ограниченными было нельзя; это было довольно часто встречавшейся ошибкой. Не были они и слепы, они прекрасно понимали, что происходило на их глазах.

И в-третьих, это касалось предпринимаемых мер по свертыванию помощи по ленд-лизу. Они были достаточно жесткими и достойными сожаления. Так, суда, направлявшиеся в Советский Союз, разворачивали и возвращали в порты приписки, где их разгружали. После быстрой отмены этого распоряжения у советской стороны все же осталось чувство обиды. Если, продолжил свою мысль Сталин, отказ от дальнейшего осуществления программы ленд-лиза означал попытку оказать давление на русских, «чтобы сделать их более уступчивыми», это было большой ошибкой. Репрессивные меры могли вызвать только противоположный эффект.

Хопкинс, внимательно выслушав Сталина, попытался убедить его, что за этими и другими действиями американцев не скрывалось никаких недружественных намерений, ничего такого, о чем Сталин мог сожалеть.

Поскольку Хопкинс не был на конференции в Сан-Франциско, он обратился к Гарриману с просьбой объяснить причину принятия решения по Аргентине. Гарриман кратко пояснил, что представители США сочли необходимым поддержать южноамериканские республики в обмен на свое согласие на участие в конференции делегаций Украины и Белоруссии. Когда Гарриман затем предположил, что Молотов, возможно, ответствен за подобный ход событий, ему ответили в резкой манере, что ничего подобного не было. Сталин быстро закончил разговор, сказав, что в любом случае вопрос уже принадлежит прошлому.

Американское правительство решило пересмотреть программу ленд-лиза после капитуляции Германии. Распоряжение о возвращении и разгрузке судов, которые направлялись в Советский Союз, было немедленно отменено. Хопкинс опроверг утверждение о том, что помощь по ленд-лизу может быть использована в качестве средства давления. Было подтверждено, что военные поставки Советскому Союзу для войны с Японией будут выполнены.

Сталин признал право Соединенных Штатов сократить поставки по ленд-лизу. Единственное, на чем настаивала советская сторона, так это на необходимости своевременного предупреждения об этом со стороны американцев и постепенности их отмены. В итоге, сказал Сталин, соглашение между двумя правительствами было отменено неожиданно, сделано это было в резкой манере, и, естественно, этот акт нарушил советские планы. Однако Сталин заметил, что он верит Хопкинсу и удовлетворен его объяснениями.

В результате Хопкинс высказался о польском вопросе, и Сталин наконец ему ответил. Обмен мнениями прошел в дружественной атмосфере, и перед тем, как визитеры ушли, Сталин заявил им, что он готов к встрече с американским президентом в любое время, и обещал назначить советским представителем в контрольном совете по Германии маршала Жукова, чтобы этот орган мог начать работу как можно быстрее. Очередная встреча была назначена на следующий день.

Глава 16
Переговоры Хопкинса и Сталина о Польше и союзниках

Хопкинс, заявив о том, что среди всех вызвавших наибольшее раздражение вопросов, возникших в процессе переговоров между двумя странами, самым острым стал вопрос о Польше, во время своей второй беседы со Сталиным высказал американскую точку зрения. Хопкинс заявил, что правительство и народ США понимают причины того, почему Советский Союз так стремится иметь дружественное правительство в Польше. Американская сторона не намерена мешать реализации этого плана. Однако ее искреннее желание заключается в том, чтобы позволить полякам выбрать собственное правительство и свой общественный строй, чтобы страна обрела подлинную независимость. С точки зрения США, советское руководство, опираясь на правительство в Варшаве, видимо, не собиралось предоставлять им такие права. Появится ли возможность с помощью плана Маршалла решить польскую проблему и рассеять подобные сомнения?

Сталин, оправдывая советскую политику, начал свои рассуждения с исторического экскурса. Нет необходимости говорить, что в нем не было никакой отсылки к пакту Молотова – Риббентропа, который в 1939 г. открыл путь к разделу Польши между Советским Союзом и Германией. Дважды за четверть века, сказал Сталин, русским пришлось пережить ужасные вторжения, проходившие через территорию Польши, которые были подобны набегам гуннов. Немцы всегда использовали эту страну в качестве открытого пути проникновения на Восток, потому что «так сложилось исторически, что целью европейской политики было иметь в Польше правительства, враждебные России». Польша была или слишком слаба, чтобы сопротивляться Германии, или просто позволяла ее войскам пройти. Этот опыт, заключил он, заставил сделать вывод, что необходимо воссоздать могучую и одновременно дружественную Советскому Союзу Польшу. Однако «со стороны Советского Союза нет намерения вмешиваться во внутренние дела Польши; страна будет иметь парламентскую систему, как в Чехословакии, Бельгии или Нидерландах, и любое утверждение о намерении советизировать Польшу было глупостью. Польские политические лидеры, среди которых были и коммунисты, настроены против советской системы, потому что польский народ не желал идти в колхозы и был против других аспектов советской системы. В этом польские лидеры были правы, потому что советская система не могла прийти извне; она должна была сложиться в самой стране, однако благоприятные условия для нее в Польше еще не созрели».

Сталин признавал за Соединенными Штатами и Великобританией право проявлять беспокойство о судьбе Польши. Но советское правительство было вынуждено действовать без их согласия, поскольку они отказались признать правительство в Варшаве, а Красная армия крайне нуждалась в его поддержке. Если бы советское правительство создало свою собственную администрацию в Польше, это выглядело бы как оккупация, и местное население ее бы не приняло. Сталин допустил одно замечание, разоблачившее его тайные помыслы, сказав, что ничто не заставит советское руководство прибегнуть к репрессивным мерам в Польше, к каковым прибегло британское правительство в Греции.

Эти объяснения должны были удовлетворить Хопкинса. Они апеллировали к его вере в народную демократию, заставляли положительно думать о намерениях Советского Союза, а британскую международную политику подозревать в пристрастности. Но предложение, сделанное Сталиным в такой манере, будто он предлагает нечто новое, поколебало его надежды. Это было то самое предложение, которое он с завидным постоянством выдвигал на протяжении всех предыдущих недель изматывающих переговоров.

Почему бы, спрашивал он, не принять то же соглашение, что было подготовлено для Югославии? Если бы оно состоялось, то из 18–20 постов в польском правительстве 4 или 5 постов было бы предложено представителям демократических фракций, не представленных в действующей администрации. Тогда можно было бы обсудить конкретных кандидатов на эти посты. Вероятно, было бы правильным вызвать политических лидеров из Варшавы в Москву, пока там находился Хопкинс. И снова, как и в Ялте, он понимал, что соглашение было временным. Хопкинс ответил, что ему необходимо время, чтобы обдумать предложения Сталина.

Хопкинс связался с Трумэном, и полученный им из Вашингтона лаконичный ответ побудил его продолжить отстаивать свою точку зрения. Четвертая встреча состоялась 30 мая. Хопкинс предпринял еще одну попытку убедить своего собеседника. Если в отношении Польши будет достигнуто всеобщее соглашение, оно будет выгодно и России. Но если Россия навяжет свое решение, проблема так и не будет разрешена, и вопрос останется открытым. Сталин признал, что общее решение всех трех договаривающихся сторон будет более весомым. Хопкинс, комментируя предложение Сталина, указал на необходимость соблюдения основополагающих принципов выстраиваемой в Польше системы парламентской власти (сочетавшей в себе положения американской конституции и Билля о правах). Он сделал вывод, что, если обе страны признают эти принципы, которые помогут в будущем провести свободные выборы, тогда можно будет найти пути и средства для реализации поставленных задач.

Ответ Сталина заставил Хопкинса подумать, или он хотел так думать, что Сталин согласен с его мнением. Однако для советской стороны сохранялись возможности действовать по своему усмотрению. Как писал Хопкинс, маршал Сталин ответил ему, что принципы демократии не вызывают никаких возражений со стороны советского правительства. Он был уверен, что польское правительство, придерживавшееся в своей декларации подобных принципов, не только не имеет ничего против них, но и поддерживает их. Однако он заметил, что «те свободы, о которых упоминает Хопкинс, могут быть реализованы в полной мере только в мирное время, да и то с известными ограничениями». Несомненно, фашистским партиям, чьей целью было подорвать власть демократического правительства, не могла быть предоставлена свобода действий. Чтобы проиллюстрировать необходимость принятия в отдельных случаях ограничительных мер, он вспомнил эпизод из времен революции, когда патриарх Русской православной церкви возгласил анафему советскому правительству и призвал всех верующих сопротивляться ему всеми возможными средствами. У советского правительства не оставалось иного выбора, как объявить войну церкви.

В этом месте переговорного процесса обсуждение основополагающих вопросов было завершено, и началось обсуждение «деталей». Сталин опять заставил Хопкинса оправдываться, заявив, что британское правительство не желало решать польский вопрос. Как это можно было объяснить, если британцы настаивали на включении в новое правительство одного из ведущих представителей реакционной польской группировки в Лондоне Янковского, который стоял во главе подполья в Польше. Хопкинс отрицал, что американское правительство имеет намерение ввести в состав польского Временного правительства членов правительства в изгнании в Лондоне. Это, как сказал Сталин, было «очень хорошей новостью». Хопкинс продолжил развивать тему. Он убеждал Сталина, что Трумэн не собирался назначать даже для консультаций кого-либо, кто был против решений Ялты. Более того, «президент Рузвельт и президент Трумэн всегда выступали за то, что члены нынешнего варшавского правительства должны составлять большинство нового Временного польского правительства». Это было так. Но, признав это, Хопкинс, должно быть, надеялся, что Сталин пойдет на уступки.

Хопкинс обратился к Сталину с предложением не решать заранее, какое количество новых кандидатов, не принимавших участие в работе правительства в Варшаве, могут быть избраны в польское Временное правительство. Пусть этот вопрос, настаивал Хопкинс, будет решен в процессе консультаций на заседании трехсторонней комиссии (Молотов, Гарриман, Кларк Керр). Тем самым он отказывался признавать югославский прецедент, но намеревался спасти от роспуска комиссию, занимавшуюся формированием Временного польского правительства. Сталин заявил, что на следующей встрече будет предпринята попытка договориться о будущих кандидатах.

Хопкинс поспешил сообщить президенту, что «дело выглядит так, что Сталин готов вернуться к выполнению крымских соглашений и разрешить группе польских представителей приехать в Москву, чтобы провести консультации с комиссией».

Основываясь на заверениях Сталина, что Польша, будучи дружественной страной, станет свободной и независимой, и оставив открытым вопрос о распределении постов в реорганизованном правительстве и о властных полномочиях его членов, Хопкинс выдвинул свое предложение в последующих переговорах с Молотовым и Сталиным. На встрече стоял вопрос о независимых польских лидерах, частично лондонских, частично уже находившихся в Польше, которых следовало пригласить в Москву для переговоров с комиссией. Был представлен список видных деятелей. Стремясь обеспечить представительство в правительстве всех польских политиков, придерживавшихся демократических взглядов, Хопкинс обратился за помощью к американскому и британскому послам и в Госдепартамент. 31 мая прошла пятая встреча, и соглашение по кандидатурам было достигнуто.

Хопкинс сразу же телеграфировал президенту: «Это, я полагаю, список, который может удовлетворить всех заинтересованных лиц, и было бы желательно, если бы вы одобрили его. Если вы согласны с ним, то в таком случае должны немедленно обратиться к Черчиллю, чтобы и он одобрил это соглашение, а также организовать встречу американского представителя при польском правительстве в изгнании в Лондоне с его премьер-министром Миколайчиком с целью заручиться его согласием». Следуя рекомендации Госдепа, президент поддержал переданный Хопкинсом список кандидатов в члены правительства, сразу же получив поддержку Черчилля. Соглашение, достигнутое при посредничестве Хопкинса, было, как казалось президенту, шагом в верном направлении. Об этом он сказал премьер-министру, надеясь, что последующие действия будут предприняты как можно быстрее. Но сделает ли Черчилль все возможное, чтобы убедить Миколайчика, которому был также передан список кандидатов, помочь в реализации плана Хопкинса?

Позднее Черчилль вспоминал, что именно Хопкинс, которому была оказана необходимая поддержка, вывел переговоры из тупика. Черчилль и Трумэн отправили послание Сталину, в котором говорилось об их поддержке соглашения.

Ответ Миколайчика был положительным, но настороженным. Он сказал, что принимает приглашение участвовать в московских переговорах под эгидой трехсторонней комиссии. Он высказал свое мнение о кандидатах. Его удивило отсутствие в списке представителей двух наиболее влиятельных политических партий – Христианской трудовой партии и Национально-демократической партии. И он настоятельно потребовал обратиться к Сталину с просьбой включить в список их лидеров. В заключение он сказал, что не надеется на положительный результат проводимых консультаций, так как полагал, что русские под давлением обстоятельств вынужденно пошли на временные уступки. В дальнейшем они намеревались осуществить свои истинные намерения при формировании нового правительства.

В посланиях, отправленных министерством иностранных дел Великобритании в британское посольство в Москве, в которых говорилось о соглашении между Сталиным и Хопкинсом, присутствовала та же нота пессимизма. Было высказано твердое убеждение, что никакого прорыва в предварительных переговорах не состоялось, поскольку советское правительство не позволит, чтобы эти переговоры привели к формированию такого польского правительства, в котором большинство имели бы независимые кандидаты. Тогда они смогли бы проконтролировать проведение выборов. 5 июня, в то время как Хопкинс и Гарриман в американском посольстве обсуждали результаты переговоров, Трумэн обратился к ним с просьбой убедить Сталина согласиться на небольшие изменения в списке, которые вызвали бы положительную реакцию среди польских кругов за границей. Президент полагал, что Хопкинс «сработал на отлично», и сказал ему об этом.

В своей последней беседе со Сталиным Хопкинсу удалось добиться некоторых уступок. Оба собеседника согласились с тем, что комиссии следует выслать приглашения лицам, вошедшим в исправленный список. Хопкинс предупредил, что решения трехсторонней комиссии должны приниматься единогласно.

Президент и Государственный департамент вздохнули с облегчением – наметился выход из польского болота. Они были довольны дружеским расположением Сталина.

Что получил Хопкинс от Сталина? Тот дал заверения в следующем. Во-первых, советское правительство не собирается вмешиваться в польские дела. Во-вторых, оно не против включения независимых политических лидеров в польское правительство. В-третьих, советское правительство вместе с американским и британским правительствами совместными усилиями поможет реорганизованному польскому правительству провести свободные выборы и обеспечить соблюдение личных прав и свобод.

В ответ на это Хопкинс согласился с тем, что, во-первых, только те поляки, кто признали ялтинское соглашение, будут приглашены для консультаций в трехстороннюю комиссию. Во-вторых, советское правительство оставляло за собой право контролировать результат выборов, поскольку все члены трехсторонней комиссии должны были одобрить любое соглашение польской комиссии (в случае если оно не будет достигнуто, Красная армия и коллаборанты варшавского режима могут продолжить осуществлять свой контроль). В-третьих, члены кабинета в Варшаве должны были занять доминирующее положение в реформированном правительстве. Также Хопкинс не стал выступать против двух мероприятий, которые советское правительство предприняло самостоятельно. Это была передача полякам части его зоны ответственности в Германии и подписание договора с варшавским режимом.

Насколько выборы будут свободными и честными, напрямую зависело от доброй воли советских властей. Это был единственный путь, следуя по которому польский народ мог повлиять на состав своего правительства и его политический курс.

Хопкинс делал все, что было в его силах, чтобы убедить Сталина в необходимости освободить арестованных лидеров польского подполья, которые находились под следствием в ожидании суда. Если к ним будет проявлена снисходительность, обращался он к Сталину, то это будет положительно воспринято американским общественным мнением и поможет получить поддержку польской диаспоры в США в деле окончательного решения польского вопроса. Такой шаг позволил бы также отчасти притушить недовольство в эмигрантских польских кругах и в самом польском правительстве в Лондоне в изгнании, среди польских вооруженных сил, сражавшихся в рядах союзников. Ведь все понимали, что узники были участниками отважного патриотического сопротивления. И к тому же, сказал Хопкинс, не выдвигая никаких обвинений, сложилось всеобщее мнение, что было бы справедливым освободить этих людей, которые действовали, а он в этом уверен, без всякого злого умысла.

Вечером 31 мая, после официального обеда, данного Сталиным, Хопкинс попытался убедить его, что ему было бы гораздо легче пригласить в Москву для консультаций кандидатов, входивших в список, если бы советское правительство отпустило на свободу хотя бы тех заключенных, которые были обвинены в незначительных преступлениях. Сталин был неуступчив, сказав, что все заключенные были замешаны, как он назвал это, в «диверсионных» действиях. Вне всякого сомнения знавший о критическом отношении Хопкинса к британцам Сталин заявил, что Черчилль вводит американское правительство в заблуждение относительно имеющихся фактов, заставляя поверить, что заявление польского правительства в Лондоне было правдивым, хотя в действительности все было иначе. С горячностью он подчеркнул, что не намерен терпеть, чтобы британцы занимались польскими делами, а они именно этого и хотели. Когда будут представлены все свидетельства этого, британцы будут выглядеть не лучшим образом. Все же, идя навстречу американскому и британскому общественному мнению, он сделает все возможное, чтобы помочь Черчиллю выйти из неудобного положения. В завершение он сказал Хопкинсу, что, хотя заключенные предстанут перед судом, к ним будет проявлена снисходительность.

И Черчилль, и Миколайчик, хотя и готовясь к проведению консультаций, все же выразили глубокую обеспокоенность тем, что люди продолжают находиться в заключении и их жизни угрожает реальная опасность. Так, 5 июня Хопкинс лаконично сказал Черчиллю: «Я делаю все возможное и невозможное, чтобы вызволить этих людей из тюрьмы. Но наиболее важно, как мне кажется, это собрать всех этих поляков в Москве немедленно».

Ему было разрешено рассматривать отдельно эти два вопроса. Однако в своей последней беседе со Сталиным, отмеченной духом согласия, Хопкинс еще раз стал адвокатом арестованных поляков и снова просил Сталина пойти навстречу американцам. Сталин оставался непреклонным, лишь пообещав, что подумает о словах Хопкинса. Нет никакого сомнения, рассматривая события в ретроспекции, что Сталин был глух ко всем доводам, не желая иметь никаких контактов с польским правительством в Лондоне. Он ненавидел и одновременно боялся его и был намерен с ним покончить.

В то время как Хопкинс пытался разрешить вопрос о будущем Польши, главы правительств обсуждали положение в бывших странах – сателлитах оси. 27 мая Сталин направил послания одинакового содержания Черчиллю и Трумэну. Он напомнил, что прошло восемь месяцев с тех пор, как Румыния и Болгария порвали с гитлеровской Германией и продолжили войну на стороне союзников. С того дня они сумели внести свой вклад в разгром гитлеризма. Поэтому, как он полагал, настало время восстановить дипломатические отношения с правительствами этих стран. Также это касалось и Финляндии, поскольку теперь она «встает на демократический путь», и, возможно несколько позже, придет очередь Венгрии.

Президент 2 июня послал ответ Хопкинсу и Гарриману, чтобы они передали его Сталину. Трумэн хотел бы сократить сроки перемирия. Он также считал, что они должны как можно быстрее вознаградить усилия этих стран, чтобы и они соблюдали принципы сосуществования объединенных наций. Он был готов немедленно восстановить дипотношения с Финляндией, так как ее народ доказал преданность идеям демократии. Президент не видел подобных положительных тенденций в этом вопросе в Румынии, Болгарии или Венгрии. Демократические устремления в этих странах подавлялись, и партии, пришедшие к власти, совершенно не представляли народ и не отвечали на его требования. Однако американское правительство намеревалось немедленно провести совместные консультации с советским и британским правительствами с целью выработки общей политики в отношении этих трех стран. Это могло привести к восстановлению нормальных отношений с этими странами как независимыми государствами.

Хопкинс и Гарриман, обеспокоенные тем, что ответ Трумэна был неоднозначным, попросили разрешения задержать передачу этого ответа до того момента, как завершатся переговоры по польскому вопросу. Им было передано, что они вправе сами выбрать нужное время. Гарриман не затягивал с ответом. 7 июня, как только Хопкинс сел на самолет, улетавший из Москвы, то передал послание президента Сталину.