Текст книги "Война в воздухе"

4

На мрачном фоне катастроф мельтешит незаметный человечек, возможно успевший вызвать у читателей этой книги некоторое сочувствие. Остается рассказать о нем последнюю удивительную историю. В обугленном, разрушенном мире, несмотря на последние судороги издыхавшей цивилизации, наш бродяга-кокни вернулся домой и действительно отыскал свою Эдну!

Берт пересек Атлантический океан благодаря отчасти указу президента США, отчасти личной удаче. Он умудрился попасть на борт английского брига-лесовоза, отправившегося из Бостона без груза, потому что капитану захотелось вернуться на родину, в Саут-Шилдс. Берта взяли на борт главным образом потому, что на нем были моряцкие резиновые сапоги. Путешествие вышло долгим и драматичным, их несколько часов преследовал броненосец азиатов, пока с ним не вступил в бой английский крейсер. Два военных корабля, кружа друг вокруг друга и смещаясь на юг, продолжали сражаться, пока их не поглотили сумерки и низкие штормовые тучи. Через несколько дней еще один шторм лишил бриг руля и главной мачты. У команды закончилось продовольствие, и она питалась одной рыбой. Восточнее Азорских островов они увидели какие-то странные воздушные корабли, плывущие на восток, а в Тенерифе пополнили провиант и отремонтировали руль. Город был разрушен, в гавани наполовину затонули два лайнера, на борту которых все еще лежали трупы пассажиров. В порту они сумели раздобыть консервы и материалы для ремонта, однако действиям команды сильно мешала промышлявшая в городских руинах шайка бандитов, которая обстреляла матросов и вынудила их быстро покинуть порт.

У острова Могадор отправленная на берег за питьевой водой шлюпка чуть не угодила в арабскую засаду. Здесь же на борт проникли бациллы багровой смерти и отправились в путешествие с кораблем, дозревая в крови членов команды. Первым заболел кок, потом штурман, потом все остальные. С погодой повезло, и корабль с обездвиженной и безучастной командой постепенно сносило назад, к экватору. Капитан всех лечил ромом. В общей сложности скончалось девять человек, выжило четверо, но ни один из выживших ничего не смыслил в навигации. Немного набравшись сил, чтобы управлять парусами, они прокладывали курс по звездам, придерживаясь общего направления на север. Опять закончилась провизия, но тут им повстречался корабль, идущий из Рио-де-Жанейро в Кардифф. Его команду тоже проредила багровая смерть, и капитан был рад принять на борт пополнение. Так после целого года скитаний Берт наконец прибыл в Англию. Стоял яркий июньский день, и багровая смерть только-только начинала собирать здесь свой урожай.

В Кардиффе царила паника, население бежало на холмы за городом. Как только пароход вошел в гавань, на палубу поднялись и реквизировали остатки продовольствия члены некоего самозваного временного комитета. Берт двинулся пешком через страну, охваченную эпидемией, голодавшую, до основания потрясенную невиданным развалом законности и порядка. Он не один раз был на пороге смерти и голодного обморока, а однажды стал невольным участником кровавой стычки, которая могла стоить ему жизни. И все-таки Берт Смоллуэйс, топавший по дороге из Кардиффа в Лондон в попытке эфемерного, если не считать Эдну, возвращения домой, был совсем не похож на того «дервиша пустыни», которого год назад унес с английского пляжа воздушный шар мистера Баттериджа. Берт превратился в загорелого, подтянутого молодого человека с твердым взглядом, закаленного багровой смертью. Он потерял привычку разевать рот и теперь захлопывал его резко, как стальной капкан. Лоб пересекал белый шрам, оставленный раной, полученной во время драки на борту брига. В Кардиффе он решил, что надо сменить одежду и раздобыть оружие, и способом, который привел бы его в ужас год назад, обзавелся фланелевой рубашкой, вельветовым костюмом, а в брошенном ломбарде – револьвером и пятью десятками патронов. Он также раздобыл кусок мыла и впервые за тринадцать месяцев как следует вымылся в реке за городом. Народные дружины, поначалу безо всяких церемоний расстреливавшие грабителей, теперь либо полностью разбежались под угрозой чумы, либо в тщетной попытке устоять перед ней не успевали перетаскивать мертвецов из города на кладбище. Берт, подгоняемый голодом, три-четыре дня бродил по окраинам, затем вступил на неделю в санитарный отряд, где смог немного отъесться, и только потом двинулся дальше на восток.

Сельская местность Уэльса и Англии в это время представляла собой причудливую смесь самоуверенности и достатка начала ХХ века со средневековыми картинами в духе Дюрера. Оборудование, дома, монорельсовые линии, живые изгороди вокруг ферм, силовые кабели, шоссе и мостовые, дорожные знаки и рекламные щиты прежних времен почти полностью сохранились. Банкротства, распад общества, голод и эпидемия не нанесли им ущерба. Настоящие разрушения коснулись только крупных городов и нервных центров страны. Тот, кто оказался бы тогда в сельской местности, не заметил бы большой разницы. Такой посетитель, вероятно, сначала подумал бы, что пора подстричь живые изгороди, что по бокам дорог отросла трава, на шоссе из-за дождей появилось слишком много колдобин, придорожные коттеджи обветшали, кое-где провисли телефонные провода, а на обочине почему-то стоит брошенная повозка. При этом у посетителя разыгрался бы аппетит при виде рекламы консервированных персиков Уайлдера или идеальных для завтрака сосисок Гобла. И тут же штрих от Дюрера – лошадиный скелет или куча тряпок в канаве с торчащими из-под нее худыми ногами, чье-то желтое, в багровых пятнах лицо или, скорее, то, что когда-то было лицом, а теперь превратилось в костлявую, оскаленную, полуразложившуюся маску. На глаза попадались вспаханные, но не засеянные поля, вытоптанные скотиной хлеба, сорванные и брошенные в костер обломки досок для публичных объявлений.

Посетителю могли встретиться занятые поисками еды мужчины или женщины с желтушными лицами, небрежно одетые и, возможно, вооруженные. Эти люди цветом кожи, взглядом и выражением лиц напоминали бродяг или преступников, однако по одежде их можно было принять за процветающих представителей среднего, а то и высшего класса. Многие из них были охочи до новостей и, чтобы их услышать, охотно делились кусочком мяса сомнительной свежести или корочкой серого, мучнистого хлеба. Они жадно выслушивали рассказы Берта и пытались уговорить его остаться с ними хотя бы еще на день. Полное прекращение почтовых услуг и крах газетного бизнеса оставили в психике людей того времени болезненную, зияющую пустоту. Население вдруг потеряло из виду события в других частях земного шара и было вынуждено заново осваивать средневековое искусство устного распространения слухов. Их глаза, осанка, манера речи выдавали душевную растерянность и потерю ориентиров.

Перебираясь из прихода в приход, из района в район и стараясь подальше обходить крупные города – гнойники насилия и безнадеги, – Берт отмечал про себя, что положение дел в разных местах сильно различалось. В одном приходе все крупные здания были сожжены, дом священника разграблен, повсюду наблюдались следы жестокой борьбы за реальные или воображаемые запасы продовольствия, валялись неубранные трупы и жизнь коммуны полностью остановилась. В других мужественно сохраняли порядок организованные отряды, свежие объявления предупреждали, что бродягам здесь не рады, дороги и возделываемые поля охраняли вооруженные люди, эпидемия не вышла из-под контроля, за больными ухаживали, запасы продуктов питания использовались рачительно, крупный рогатый скот и овцы находились под охраной и всеми делами заправляла группа из двух-трех мировых судей – сельского врача и фермеров. В таких местах, по сути, произошел возврат к самодостаточным коммунам XV века. Однако в любой момент на деревню могли напасть азиаты, африканцы или какие-нибудь воздушные пираты и потребовать горючее, спиртное или провизию. Порядок достигался ценой нечеловеческой бдительности и нервного напряжения.

На приближение к более крупным населенным пунктам с их неразберихой и запутанными междоусобицами указывали грубо намалеванные объявления типа «Карантин» или «В посторонних стреляем без предупреждения» либо ряды полуразложившихся трупов повешенных на телефонных столбах мародеров. В Оксфорде на крышах домов в назидание воздушным бродягам были установлены огромные щиты с единственным словом: «Пушки».

Несмотря на этот хаос, мимо Берта то и дело проезжали бесстрашные велосипедисты, а пару раз проносились мощные автомобили с людьми в дорожных очках и масках. Полицейские почти не попадались, зато мимо проплывало много оборванных, исхудавших солдат на велосипедах, причем их стало заметно больше, когда Берт пересек границу Уэльса с Англией. Несмотря на этот развал, все еще продолжались боевые действия. Сначала Берт решил ночевать, если прижмет голод, в казармах для рабочих, однако одни были заколочены, другие превращены во временные больницы, а одна, к которой он приблизился в сумерках на окраине поселка в Глостере, стояла тихая, как склеп, с распахнутыми настежь окнами и дверями и была, как с ужасом обнаружил Берт, шагая по зловонным коридорам, полна неубранных трупов.

Из Глостера Берт повернул на север к английскому воздухоплавательному парку под Бирмингемом, надеясь получить работу и питание, так как там все еще действовала власть правительства или, на худой конец, военного министерства, старавшегося прилагать энергичные усилия к тому, чтобы британский флаг по-прежнему реял над развалинами общества, и побудить мэров и членов магистратов поддерживать хоть какой-то порядок. Там собрали в кучу всех уцелевших ремесленников, подготовили парк к осаде и срочно приступили к созданию более крупной модели самолета Баттериджа. Берту не нашлось работы, у него не было никаких полезных навыков, и он отправился обратно в Оксфорд. В это время произошло очередное крупное сражение, уничтожившее парк и заводы. Берт наблюдал за отдельными сценами битвы с холма Бор-Хилл. Из-за холмистой гряды на юго-западе появилась азиатская эскадра; один из дирижаблей, сделав круг, ушел обратно на юг, преследуемый двумя аэропланами. Его в конце концов догнали и сбили, он сгорел у Эдж-Хилла. Однако чем закончилась вся битва, Берт так и не узнал.

По дороге из Итона в Виндзор Берт пересек Темзу, обошел Лондон с юга и прибыл в Бан-Хилл, где обнаружил в старой лавке своего брата Тома, напоминавшего почерневшего, затравленного зверька. Том только что преодолел багровую смерть, но Джессика лежала наверху, бредила и, как показалось Берту, тяжело умирала. Она бессвязно говорила о заказах и непрерывно ругала мужа за то, что тот запаздывает с доставкой картошки миссис Томпсон и цветной капусты миссис Хопкинс, хотя лавка давным-давно прекратила работу, а Том проявлял чудеса изобретательности, ловя в силки крыс и воробьев и приберегая на черный день кое-какой запас крупы и сухарей, добытый в разграбленных бакалейных магазинах. Том воспринял появление брата радостно, хотя и с некоторой опаской.

– Гляди-ка, – воскликнул он, – Берт! Я так и думал, что ты однажды вернешься. Рад тебя видеть, но я не могу предложить тебе еды, у самого ничего нет… Где ты пропадал все это время?

Берт успокоил брата, показав ему недоеденную брюкву, и начал было отрывочно, опуская некоторые подробности, рассказывать историю своих злоключений, как вдруг заметил за стойкой пожелтевшую, адресованную ему записку.

– Что это? – спросил он и тут увидел, что записку год назад оставила Эдна.

– Она сюда приезжала, – вспомнил Том, словно речь шла о каком-то пустяке. – Спрашивала о тебе, просила взять ее к нам. Это было после битвы и пожара в Клапем-Райз[28]28
  В начале ХХ века в Клапем-Райз находился приют для безнадежных больных (прим. пер.).


[Закрыть]. Я-то почти согласился, но Джессика уперлась, поэтому Эдна взяла у меня взаймы пять шиллингов и ушла. Она ж, наверное, так и написала?

Да, она действительно написала. Эдна уехала к тете и дяде, у которых был кирпичный заводик под Хоршамом. Там после еще двух недель опасных странствий он ее и нашел.

5

Завидев друг друга, Берт и Эдна сначала вытаращили глаза и глупо заулыбались – настолько они изменились, обносились и были ошарашены. Потом оба расплакались.

– Ох! Берти, миленький мой! – воскликнула Эдна. – Ты приехал! Приехал! – Она пошатнулась и распростерла объятия. – Ведь я ему говорила! А он обещал меня убить, если я не выйду за него замуж.

Эдна осталась незамужней. Впрочем, когда Берт сумел получить от нее внятные объяснения, он понял, что его ждут серьезные испытания. Небольшой участок сельских угодий оказался во власти шайки негодяев во главе с Биллом Гором, который начинал мальчиком на побегушках у мясника и выбился в профессиональные боксеры. Банду организовал местный аристократ, до войны – большое светило в области бегов и скачек, но через некоторое время он неизвестно как и куда пропал, а в местечке, доведя методы «наставника» до совершенства, стал заправлять Билл. Аристократу были не чужды современные философские поветрия, и он всерьез намеревался усовершенствовать род людской и вывести сверхчеловека. На практике это выражалось в том, что он сам и – немного менее активно – небольшая группа его приспешников зачастили «вступать в брак». Билл подхватил идею с таким азартом, что это сказалось даже на его поддержке в кругу сообщников. Как-то раз он заметил Эдну, кормившую свиней, и попытался было энергично охмурить ее прямо у корыт с помоями. Эдна галантно отвергла приставания, однако Билл не умерил пыл и продолжил проявлять крайнюю настойчивость. Девушка призналась, что бандит мог явиться в любую минуту, и заглянула Берту в глаза. Общество уже докатилось до такой степени варварства, когда мужчине приходилось сражаться за свою любимую не на жизнь, а на смерть.

Как ни прискорбно, рыцарские традиции редко соответствуют истинному положению дел. Было бы славно рассказать, что Берт отважно бросил вызов сопернику, схватился с ним, окруженный зрителями, в честной схватке и благодаря смелости, крепкой любви и невероятной удаче одержал победу. На самом деле все происходило совершенно иначе. Берт тщательно зарядил револьвер и сел ждать в гостиной коттеджа около заброшенного кирпичного заводика с беспокойным, озадаченным видом, прислушиваясь к рассказам о Билле, его коварстве и в то же время непрерывно ворочая мозгами. Неожиданно тетка Эдны с дрожью в голосе объявила о прибытии обидчика. Билл явился с двумя приятелями и как раз входил во двор через садовую калитку. Берт встал, отодвинул женщину в сторону и выглянул в окно. Компания представляла собой красочное зрелище: все трое были одеты в подобие формы – красные куртки для гольфа, белые джемперы, футбольные майки, гетры и ботинки. По части головных уборов каждый проявил недюжинную фантазию. Билл красовался в дамской панаме с петушиным хвостом, у всех широкие поля шляп были по-ковбойски заломлены кверху.

Берт, погруженный в угрюмые мысли, тяжело вздохнул и выпрямился. Эдна не сводила с него восхищенных глаз. Ее спаситель отошел от окна и без спешки направился в коридор с озабоченным выражением лица, как у человека, которому предстояло решить сложную задачу, не имея уверенности в положительном исходе.

– Эдна! – позвал он.

Когда девушка подошла, Берт открыл дверь, указал на идущего впереди верзилу и без церемоний спросил:

– Это он? Ты уверена?

Получив утвердительный ответ, Берт тут же с отменной меткостью выстрелил противнику в грудь, затем уже не столь аккуратно всадил пулю в голову шафера Билла и на ходу подстрелил бросившегося наутек третьего бандита. Тот взвизгнул, но продолжал бежать, смешно виляя задом.

Берт с пистолетом в руках остановился в задумчивости, не обращая внимания на женщин за спиной.

До сих пор положение складывалось в его пользу, однако он быстро сообразил, что если не перевести дело в политическую плоскость, то его вздернут, как обыкновенного убийцу, а потому, не говоря ни слова женщинам, направился прямо в деревенский паб, который миновал часом раньше по дороге к Эдне, вошел туда с черного хода и обратился к небольшой группе сомнительных типов, пивших у стойки и в игривой, но завистливой манере обсуждавших взгляды на брак и любострастие Билла. Берт небрежно достал револьвер, у всех на виду тщательно его зарядил и пригласил присутствующих вступить в комитет надзора под его началом.

– Комитет здесь очень нужен, и некоторые из нас прибыли сюда, чтобы его организовать.

Берт намекал, что приехал не один, хотя, по правде говоря, у него во всем мире не было друзей, кроме Эдны, ее тетки и двух теткиных двоюродных сестер.

Последовало быстрое, уважительное обсуждение предложения. Собравшиеся сочли Берта сумасшедшим, вторгшимся в их владения и не подозревавшим о существовании Билла. Они решили потянуть время, пока не придет главарь и не даст нахалу укорот.

– Билл убит. Я только что сам его пристрелил, – услышав имя главаря, сказал Берт. – Его можно не принимать в расчет. Был Билл, да весь вышел. И этого косоглазого, рыжего, мы тоже прикончили. Теперь все тихо. Никаких больше Биллов здесь не будет. Он слишком много на себя брал с этой «женитьбой» и прочими делами. Именно таких, как он, мы и будем отстреливать.

Собравшиеся не возражали.

Билла кое-как закопали, а его место занял Комитет надзора Берта (как его стали называть).

На этом история собственно Берта Смоллуэйса заканчивается. Мы оставим пару влюбленных среди суглинков и дубрав Уилда, где вдали от потока мировых событий они заняли чужой брошенный дом. С этого момента жизнь Берта стала вращаться вокруг крестьянских забот, ухода за поросятами и курами, мелких нужд домашнего хозяйства, детишек, а память о Клапеме, Бан-Хилле и просвещенной эпохе постепенно растаяла, превратившись в сон. Он так и не узнал, чем закончилась война в воздухе и закончилась ли она вообще. Ходили слухи о каких-то событиях в Лондоне, о том, что воздушные суда еще бороздят небо. Один или два раза на Берта во время работы падала их гигантская тень, но откуда они летели и куда, никто не знал: забота о пропитании отбила желание знать. Временами случались грабежи и кражи, среди животных вспыхивали болезни, не хватало еды, как-то раз появилась стая одичавших волкодавов, которую Берт помог истребить. На его долю выпало еще много бессвязных, мелких приключений. Он все их пережил.

Несчастные случаи и смерть подстерегали и Берта, и Эдну, но обошли пару стороной. Они любили друг друга, вместе страдали, вместе радовались жизни, жена нарожала ему одного за другим одиннадцать детей, из которых только четверо не выдержали суровых лишений незатейливого крестьянского быта. По понятиям того времени, пара жила не так уж плохо, год за годом приближаясь к последней черте, ожидающей все живое.

Эпилог

Солнечным летним утром спустя ровно тридцать лет после запуска первого германского воздушного флота один старик прихватил с собой маленького мальчика и отправился на поиски пропавшей несушки через руины Бан-Хилла в направлении разбитых башенок Хрустального дворца. Мужчина был не так уж стар; по правде говоря, через несколько недель ему должно было исполниться шестьдесят три года, но ему приходилось постоянно горбатиться, работая лопатой и вилами, таскать коряги и навоз. Не имея лишней смены одежды, он весь пропитался миазмами жизни под открытым небом, и невзгоды согнули его спину, как серп. Вдобавок он растерял почти все зубы, что плохо влияло на пищеварение, состояние кожи и характер. Лицом и фигурой мужчина напоминал старого Томаса Смоллуэйса, кучера сэра Питера Бона, и в этом не было ничего удивительного, потому как он был сыном кучера, Томом Смоллуэйсом, бывшим зеленщиком и хозяином лавки под виадуком монорельсовой линии на Хай-стрит в Бан-Хилле. Никаких лавок, торгующих овощами, больше не существовало, и Том жил в одном из полуразрушенных особняков рядом с несостоявшейся стройплощадкой, которая когда-то была и по-прежнему оставалась его огородом, где он каждый день трудился не покладая рук. Том с женой занимал второй этаж, гостиную и столовую, из которых на лужайку вели застекленные створчатые двери. В принципе, весь первый этаж занимали они же. Джессика – похудевшая, сморщенная и лысеющая старуха, по-прежнему деятельная и энергичная, – присматривала за тремя коровами и целой оравой бестолковых куриц. Супружеская пара входила в небольшую общину бедолаг и беженцев-возвращенцев, насчитывавшую примерно сто пятьдесят душ. Пережив великую панику, великий голод и великий мор, они приспособились к новым условиям. Беженцы покинули свои убежища в незнакомых местах и самочинно поселились в приглянувшихся им домах, начав трудную борьбу с природой за кусок хлеба, составлявшую теперь весь смысл их жизни. Непрестанный труд сделал их мирными людьми, особенно после того, как агент по продаже недвижимости, мистер Уилкс, ведомый довоенным азартом наживы, был утоплен в пруду у разрушенного газового завода, когда начал расспрашивать о правах владения и проявил излишние сутяжнические наклонности. (Вообще-то его не собирались убивать, не подумайте плохого, просто его голову продержали под водой на десять минут дольше, чем позволяли природные свойства организма.)

Маленькая община перешла от привычного паразитирования в пригородах к нормальной жизни, которую человечество вело с незапамятных времен, к домашнему хозяйству в тесном контакте с коровами, курами и клочками земли, к жизни, пропахшей запахом навоза. Такой образ жизни вел европейский крестьянин от начала истории до наступления эры науки, точно так же привыкло жить большинство народов Азии и Африки. Некоторое время казалось, что машины и наука вырвут Европу из замкнутого круга животного существования и что Америка избежит его с самого начала, но после разрушения гордого, грозного, блестящего здания механической цивилизации, поднявшегося на чудесную высоту, обычный человек вновь вернулся к земле и нечистотам.

Маленькие общины, еще не освободившиеся от воспоминаний о лучших временах, сплачивались и почти молча следовали простым законам под началом лекаря или священника. Мир заново открыл для себя религию и потребность в объединяющем начале. В Бан-Хилле эту роль играл старый проповедник-баптист. Его версия веры была простой и понятной. В его проповедях доброе начало по имени Слово вело извечную борьбу с дьявольским женским началом по имени Вавилонская блудница и злым духом по имени Алкоголь. Алкоголь давно принял духовное измерение, лишенное какого-либо практического значения. Он никак не был связан с вином или виски, которые иногда удавалось раскопать в лондонских подвалах, – единственной отдушиной в жизни Бан-Хилла. Пастор учил своей истине по воскресеньям, а в будние дни вел себя как приветливый, добрый старичок, известный своей причудой каждый день мыть руки и, если получится, лицо и невероятной ловкостью в забое и разделке свиней. Он проводил воскресную службу в старой церкви на Бекенхем-роуд, куда паства стекалась в любопытных городских нарядах времен начала ХХ века. Все мужчины без исключения надевали сюртуки, цилиндры и белые рубашки, хотя у многих не было обуви. Том выделялся больше всех – он приходил в цилиндре с золотым позументом, зеленом сюртуке и брюках, которые снял со скелета в подвале районного банка. Женщины, даже Джессика, облачались в жакеты и экстравагантные шляпы, украшенные искусственными цветами и перьями экзотических птиц, – таких было много в магазинах на север от Бан-Хилла. Дети (детей здесь было мало, потому что большая их часть умирала от неведомых хворей в течение нескольких дней после рождения) носили похожую одежду, перешитую по размеру. Даже четырехлетний отпрыск Стрингеров красовался в большом цилиндре.

Таковы были воскресные наряды округа Бан-Хилл – занятный пережиток благородных традиций эпохи науки. В будние дни местный народ расхаживал в тусклых, грязных отрепьях из холстины, красной бумазеи, мешковины, обрывков портьер и половиков, в грубых деревянных сандалиях или вообще босиком. Читателю следует помнить, что эти люди когда-то были городскими жителями и опустились до варварского состояния крестьян, не имея крестьянских жизненных навыков. Они удивительно деградировали во многих отношениях и были ни на что не годны. Утеряв секрет производства тканей, даже имея нужные материалы, они не могли сшить себе одежду, из-за чего постоянно промышляли разграблением таявших запасов, которые находили в развалинах домов.

Все их нехитрые познания давно были растеряны; разрушение канализации, водопровода, сферы торговли и прочего сделало привитые цивилизацией навыки бесполезными. Еду готовили более чем примитивно: попросту жарили жалкую пищу на огне, разводя его в ржавых каминах некогда богатых домов, потому что кухонные плиты поглощали слишком много дров. Никто не знал, как выпекать хлеб, варить пиво или ковать железо.

Использование мешковины и прочих грубых тканей для ежедневной носки и привычка подпоясываться веревкой и запихивать под одежду тряпье и солому для поддержания тепла придавали фигурам странное сходство с тюфяками.

Поскольку Том и его маленький племянник отправились на поиски курицы в будний день, они тоже были одеты подобным образом.

– Ты все-таки приехал в Бан-Хилл, Тедди, – заговорил старый Том, замедляя шаг, как только они отошли на расстояние, где за ними не могла наблюдать старая Джессика. – Ты последний из ребятишек Берта, кто у меня еще не был. Я уже видел маленького Берта, Сисси, Матта, Тома, которого так назвали в мою честь, и Питера. Тебя ходоки с собой привели, да?

– Дошел, и ладно, – буркнул Тедди. Он не любил много говорить.

– Тебя не пытались съесть по дороге?

– Они нормальные. Зато по дороге в Лезерхед мы встретили человека на велосипеде.

– Ничего себе! Сегодня их редко увидишь. Куда он ехал?

– Сказал, что в Доркинг, если по шоссе сможет проехать. Вряд ли он туда добрался. Всю местность вокруг Берфорда затопил паводок. Мы по холму пришли, по Римской дороге, как ее называют. Там было сухо.

– Я о такой не слыхал. Но велосипед! Ты уверен, что это был настоящий велосипед? С двумя колесами?

– А какой же еще.

– Надо же! Я помню время, Тедди, когда велосипедов было вокруг хоть пруд пруди, можно было встать на дороге, ровной как доска, и увидеть двадцать или тридцать велосипедов зараз, и простых, и с моторчиком, а еще автомобили и прочие штуки с колесами.

– Неправда!

– Я сам видел. Весь день проезжали, целыми сотнями.

– Куда они все ехали?

– В Брайтон. Ты, поди, не бывал в Брайтоне? Это город такой у моря. Удивительное было место! Туда народ из Лондона гонял, и обратно тоже.

– Зачем?

– Просто так.

– Но зачем?

– Бог их знает, Тедди. Видишь эту громадную штуковину, торчащую из-за домов, как большой ржавый гвоздь, и вторую, немного дальше, и еще одну, и ту часть, что обвалилась между домами? Это был монорельсовый путь. Он тоже вел в Брайтон, люди ездили туда днем и ночью в больших вагонах размером с дом – набивались под завязку.

Мальчик окинул взглядом вещественные доказательства над узкой улицей-канавой, заваленной коровьими лепехами, в былые времена носившей название Хай-стрит. Верилось с трудом, но развалины-то настоящие! Он попытался представить себе картину, выходившую за рамки его воображения.

– Чего им всем там было надо?

– У каждого было какое-нибудь дело. В те дни никто не сидел на месте, никто.

– Ну хорошо. А откуда они приезжали?

– Отовсюду. Тедди, в этих домах тоже когда-то жили люди, а дальше по дороге стояло еще больше домов и жило еще больше людей. Святая правда! По дороге можно было долго-долго ехать, и все время навстречу попадались новые дома – без конца и края. Целая прорва домов! И они становились все выше и выше! – Том заговорил тише, словно рассказывал тайну: – В той стороне был Лондон, а теперь ничего нет. Все заброшено, ничего не осталось. Даже людей не встретишь – одни кошки да собаки гоняются за крысами, и только за Бромли и Бекенхемом снова можно увидеть кентских свинопасов. Им палец в рот не клади! Уж поверь: пока солнце высоко, там тихо, как на кладбище. Я там бывал только днем, зато много раз.

Том замолчал.

– Во всех домах, на улицах, везде было полно народу, пока не пришли война в воздухе, голод и багровая смерть. Сначала было много людей, Тедди, потом стало много мертвецов. Милю невозможно было пройти: смрад гнал тебя обратно. Всех выкосила багровая смерть. Кошки, собаки, куры, грызуны – и те заражались. Никто не избежал этой дряни. Выжили единицы. Я выкарабкался, тетка твоя тоже, хотя почти все волосы растеряла. По сей день скелеты в домах находят. На этой стороне мы все дома обошли, забрали, что нам было нужно, большинство мертвых похоронили. Но в сторону Норвуда есть еще много домов, в окнах сохранились стекла, мебель не тронута, все покрылось пылью, разваливается, и кости человеческие повсюду, чьи-то в кровати, чьи-то на полу. Где их застигла багровая смерть двадцать пять лет назад, там и лежат. Я со старым Хиггинсом в прошлом году зашел в один такой дом, а там – комната, набитая книгами, Тедди. Ты хоть знаешь, что такое книги?

– Видел. В них картинки есть.

– Куча книг, Тедди, целые сотни! Как говорится, ни ладу ни складу, все позеленели от плесени и высохли. Я бы их не трогал, читать я и раньше не очень любил, однако старому Хиггинсу захотелось их подержать в руках. «Я бы мог одну какую-нибудь прочитать», – говорит. «На кой тебе?» – спрашиваю. «Потому что могу», – говорит он, смеется, вытаскивает одну из книг и открывает. Я в нее заглянул, а там, Тедди, цветная картинка. Красивая такая! Баба со змеем в саду. Никогда такой не видел. «Мне сгодится», – говорит старый Хиггинс. И эдак хлоп-хлоп ладонью по книге.

Старый Том сделал эффектную паузу.

– И что? – не выдержал Тедди.

– Книга вся и рассыпалась, одна белая пыль осталась! После этого мы их больше не трогали. Одного раза хватило.

Оба долго молчали. Том все еще не мог расстаться с темой, имевшей для него неодолимое притяжение.

– Весь день покойники там лежат, тихо, как в склепе.

Тедди понял, куда он клонит.

– А ночью не лежат?

Старый Том покачал головой.

– Никто не знает. Никто.

– Что они могут сделать-то?

– Никто не видел. А кто видел, уже не расскажут.

– Никто-никто?

– Всякое говорят, да не любой байке можно верить. Я, как солнце заходит, домой иду и больше не выхожу – чего я могу рассказать? А люди одни думают так, другие эдак. Говорят, снимать с них одежду можно, только если кости уже белые, иначе несдобровать. Всякие истории ходят…

Мальчик вскинул глаза на дядю:

– Какие истории?

– Будто в лунные ночи кто-то шляется… Я не верю – я в кровати лежу. Если всякие истории слушать… Не дай бог! Сам от себя в поле среди бела дня будешь шарахаться.